Юрий Николаевич Щербак. Чернобыль
| Вид материала | Документы |
- Программа дисциплины "Математические модели и методы теории решений" для направления, 146.63kb.
- Р п. Базарный Карабулак Саратовской области в 2011 г. № Мероприятие класс Сроки проведения, 17.32kb.
- Кузнецов Юрий Николаевич педагог дополнительного образования гоудод то «Областной центр, 361.26kb.
- Д. э н. Забродоцкий Юрий Николаевич з-69, Заочный экономический курс Школы здравого, 83.45kb.
- Отделение «Областной организационно-методический реабилитационный центр «Чернобыль», 240.82kb.
- Бюллетень новых поступлений за февраль 2012, 111.44kb.
- Малеев Юрий Николаевич программа, 792.99kb.
- Миков Юрий Вендимианович, доцент, к филос н., доцент каф теоретической и прикладной, 695.85kb.
- Артеменко Юрий Николаевич исследование и разработка информационно-измерительной системы, 450.64kb.
- Ю. Н. Тазьмин меценатство и благотворительность в россии: к вопросу о мотивациях, 138.22kb.
Юрий Николаевич Щербак. Чернобыль
Группа ученых может поставить плохо подготовленное общество перед лицом таких открытий, применение которых приведет к необратимым всесокрушающим последствиям; горстка людей в состоянии бросить весь мир в пламя последнего жертвенного костра. Лишь сознательные и бдительные граждане могут предотвратить эти отклонения и написать историю будущего, достойную быть прожитой.
Аурелио Печчеи. «Сто страниц для будущего». В кн.: «Будущее в настоящем». М., 1984, с. 36.
...стали говорить про то, какой будет скоро матерьяльный прогресс, как - электричество и т. п. И мне жалко их стало, и я им стал говорить, что жду и мечтаю, и не только мечтаю, но и стараюсь о другом единственно важном прогрессе - не электричества и летанья по воздуху, а о прогрессе братства, единения, любви...
Л. Н. Толстой. «Дневник» - 25 апреля 1895 г. (за 101 год до чернобыльской аварии)
Вместо предисловия
Пепел Чернобыля стучит в мое сердце. Вот уже три года я живу и болею Чернобылем, стараюсь постичь причины аварии и ее последствия, постоянно думаю о героях и преступниках Чернобыля, о его жертвах - прошлых и будущих; переписываюсь, встречаюсь со множеством людей, причастных к этой трагедии, слушаю и записываю все новые и новые рассказы. Порою самонадеянно думаю, что мне известно уже все или почти все об аварии - но нет, в рассказе незнакомого человека или в письме, пришедшем издалека, вдруг вспыхивает неожиданная, пронзительная деталь, возникает еще одна новая драма, чернобыльский сюжет, казалось бы такой уже знакомый, делает еще один крутой поворот. И тогда понимаю: нет, еще нескоро выберусь из чернобыльского омута.
За три года чернобыльской эры я не написал ни одного рассказа, не говоря уже о повести или романе, ни одной пьесы, ни одной сколь-нибудь объемистой литературно-критической статьи. Единственное, что вышло за рамки Чернобыля, - статья о Сальвадоре Дали, опубликованная в украинском журнале «Всесвiт», да и то, пожалуй, потому, что картины этого великого реалиста снов сродни сюрреалистическому миру, возникшему и утвердившемуся теперь рядом с Киевом... Польские журналисты из «Газеты краковской» спросили меня, не останусь ли я уже до конца своих дней писателем только одной - чернобыльской - темы. Нет, не хотел бы этого.
Однако и описывать героев в обыденных семейных, производственных или любовных ситуациях пока не могу, ибо остро сознаю, что на моих глазах творится История. Это чувство сопричастности событиям огромного исторического значения для судеб моего народа и заставляет меня постоянно обращаться к живой памяти людей, прошедших через огонь Чернобыля. Но человеческая память - коварная вещь: всю многосложность и противоречивость событий она имеет обыкновение искажать с помощью могучего «внутреннего цензора» - логики, оформлять, упрощать, превращая пестрый алогичный поток жизни в строгую черно-белую схему. Поэтому надо спешить, надо по крупицам собирать все, что связано с Чернобылем.
Конечно, полное осмысление происшедшего (вспомним Великую Отечественную войну) - дело будущего, быть может далекого будущего. Ни один писатель или журналист, сколь бы сведущ он ни был, не в состоянии сегодня этого сделать. Придет время - я верю в это, - когда чернобыльская эпопея предстанет перед нами во всей ее трагической полноте, во всем многоголосье, в благодарных жизнеописаниях подлинных героев и презрительных характеристиках преступников, допустивших аварию и ее тяжкие последствия-всех надо назвать поименно! - в скупых и точных цифрах и фактах, во всей сложности жизненных обстоятельств и служебных хитросплетений, человеческих надежд, иллюзий, в неоднозначности нравственных позиций, занимаемых участниками эпопеи. Думаю, что для создания такой эпопеи понадобятся новые подходы, новые литературные формы, отличные, скажем, от «Войны и мира» или «Тихого Дона». Какими они будут? Не знаю.
А пока... Пока мне хочется предложить читателю своеобразный монтаж документов, фактов и свидетельств очевидцев аварии.
В исповедях людей реальных, в их рассказах - взволнованных, субъективных, - быть может, не всегда скрупулезно точных, порою противоречивых, не всегда рационально взвешенных, но всегда искренних, - вижу я живой источник народной правды, неприглаженной, не прошедшей через фильтры казенного оптимизма. Отдавая повесть в печать (журнальный вариант повести публиковался в журнале «Юность», N6, 7 за 1987-й и N9, 10 за 1988 г. и в украинском журнале «Вiтчизна», N4, 5 и 9, 10 за 1988 г.), я верил, что читатели поймут и поддержат меня в этих поисках истины.
Иначе и не стоило бы писать.
И действительно, сразу же после публикации «Чернобыля» стали поступать письма читателей.
Много писем.
Письма, хлынувшие в редакции, принесли огромное количество новой, прежде неизвестной мне информации: они существенно расширили мое понимание Чернобыля. В них задавались беспощадные вопросы, содержались точные оценки происшедшего. Была в них злость и ярость, но была и беспримерная доброта, и милосердие, еще сохраненные, к счастью, в глубинах народной жизни. Благодаря письмам я познакомился со многими замечательными людьми, ставшими героями этой книги.
Я получил также немало ценных произведений, посвященных аварии и преодолению ее последствий: повести, дневники, воспоминания, рассказы очевидцев, стихи... Особенно много стихов. Работая над книгой, я старался в меру возможности использовать этот богатейший материал хотя бы в виде небольших отрывков: хочется верить, что будет когда-нибудь предпринято более капитальное издание «Истории аварии Чернобыльской АЭС» - полное и многотомное, без сокращений и умолчаний. И что все подлинные документы времени найдут в нем место.
Пребывая в районах чрезвычайного положения, видя, какое огромное горе неожиданно свалилось на десятки тысяч людей, я часто вспоминал наши «дочернобыльские» литературные дискуссии о современной теме, о настоящем и будущем романа или новеллы, о положительном герое и необходимости «изучения» (!) жизни и прочих вещах, представлявшихся нам тогда такими важными. Какими схоластическими и далекими от этой жизни оказались они там, в Зоне, когда на моих глазах развертывалась невиданная драма, когда человеческая суть - как это было на войне - обнажалась предельно быстро: вся маскировка слетала вдруг с людей, как листва с деревьев под действием дефолиантов, и яркие болтуны, призывавшие на собраниях к «ускорению», к «активизации человеческого фактора», оказывались заурядными трусами и подонками, а тихие, неприметные труженики - подлинными героями.
Взять хотя бы старого пожарного, «деда» - Григория Матвеевича Хмеля, по-крестьянски неторопливый рассказ которого приводится здесь: он и двое его сыновей-пожарных пострадали во время аварии на АЭС и лежали в разных больницах Москвы и Киева, жена была эвакуирована из села под Припятью в Бородянский район и продолжала работать - готовила еду и возила ее механизаторам в поле... Какие наши литературные или бытовые, зачастую мелкие и жалкие, проблемы могли сравниться с драмой этих людей, которые вели себя с таким достоинством? Слушая рассказ рассудительного украинца Хмеля, я почему-то вспоминал гоголевского Тараса Бульбу.
Одно время после того, что я узнал и увидел в Чернобыле, мне казалось, что я уже никогда не возьмусь за перо: все традиционные литературные формы, все тонкости стиля и ухищрения композиции - все казалось мне бесконечно далеким от правды, искусственным и ненужным. За несколько дней до аварии я закончил роман «Причины и последствия», повествующий о врачах лаборатории особо опасных инфекций, ведущих борьбу с такой смертельной болезнью, как бешенство; и хотя некоторые ситуации романа по странному стечению обстоятельств оказались созвучными тому, что довелось увидеть (при несоизмеримости масштабов происходящего, конечно), роман как-то очень быстро погас в моем сознании, отодвинулся куда-то назад, в «мирное время».
Все поглотил Чернобыль.
Как гигантский магнит, манил он меня к себе, волновал воображение, заставлял жить Зоной, ее странной, искривленной действительностью, думать только об аварии и ее последствиях, о тех, кто борется со смертью в клиниках, кто пытается обуздать атомного джинна в непосредственной близости от реактора. Мне казалось подлым, невозможным стоять в стороне от событий, принесших моему народу такую беду. Долгие годы перед апрелем 1986 года преследовало меня чувство вины - вины за то, что я, коренной киевлянин, писатель, врач, прошел мимо трагедии своего родного города, случившейся в начале шестидесятых годов: мокрый песок и вода, накопившиеся в Бабьем Яру, из коего городские власти хотели создать место для увеселений (!), прорвали дамбу и пошли на Куреневку, вызвав многочисленные разрушения и человеческие жертвы. Долгие годы молчала украинская литература (и я вместе с нею) об этой катастрофе, и только сравнительно недавно Олесь Гончар в рассказе «Черный яр» и Павло Загребельный в романе «Южный комфорт» обратились к событиям того страшного предвесеннего рассвета... Почему же я молчал? Ведь мог собрать факты, свидетельства очевидцев, мог найти и назвать виновников несчастья... Не сделал этого. Видимо, не дорос тогда до понимания каких-то очень простых, очень важных истин. Да тогда бы и крик мой не услышали - был он тоньше комариного писка: за плечами только первые публикации в «Юности», «Литературной газете» и еще только начал писать я свою первую повесть «Как на войне»... Все это говорю не для оправдания, а истины ради.
Чернобыль воспринял я совершенно по-другому - не только как свое личное несчастье (мне в принципе ничто не угрожало), а как самое важное после Великой Отечественной войны событие в жизни моего народа. Никогда не простил бы себе молчания. Правда, поначалу, выступая в качестве специального корреспондента «Литературной газеты», видел я свою задачу достаточно узко: рассказать о врачах, принимающих участие в ликвидации последствий аварии. Но сам ход жизни заставил меня постепенно расширить круг поисков, встретиться с сотнями самых различных людей - пожарными и академиками, врачами и милиционерами, учителями и эксплуатационниками АЭС, министрами и солдатами, комсомольскими работниками и митрополитами, американским миллионером и советскими студентами.
Я слушал их рассказы, записывал голоса на магнитофон, потом, расшифровывая по ночам эти записи, еще и еще раз поражался правдивости и искренности их свидетельств, точности деталей, меткости суждений. Переводя эти магнитозаписи в текст, я старался сберечь и строй речи, и особенности терминологии или жаргона, и интонацию моих собеседников, прибегая к редактированию лишь в самом крайнем случае. Мне казалось очень важным сохранить документальный, невыдуманный характер этих человеческих исповедей.
В то же время я не хотел ограничиться только механическим собиранием фактов, какими бы впечатляющими и сенсационными они ни были. Уже с самых первых дней аварии возникла острая необходимость глубокого осмысления происшедшего.
Ведь чернобыльский взрыв ввел человечество в новый период развития цивилизации, о возможности которого лишь смутно, интуитивно догадывались писатели-фантасты. Большинство же рационально мыслящих, оптимистически ориентированных ученых и технарей-прагматиков по причине ограниченности своей фантазии и проистекающей отсюда самоуверенности ничего подобного предвидеть не могли, да и не хотели, очевидно. Только отдельные, наиболее дальновидные ученые в последнее время начали задумываться над катастрофическими возможностями невероятной концентрации промышленных и научных мощностей. Об этом свидетельствуют высказывания академика В. А. Легасова, публикуемые на страницах нашей повести, исповеди ученых и специалистов.
Я также постарался представить на страницах этой книги собственные суждения об аварии, ее истоках, предпосылках и нравственных уроках. Понимаю, что излагаемые здесь взгляды - моих героев и мои - неполны, субъективны и не могут претендовать на истину в последней инстанции. Время конечно же внесет свои коррективы, подтвердит или опровергнет те или иные утверждения.
В одном лишь я уверен: в сумраке рокового, трагического явления, ставшего известным миру под названием «Чернобыль», нам, человечеству, надо суметь распознать суровые предзнаменования грядущего.
И сделать надлежащие выводы. Пока не поздно.
Это горькое слово Чернобыль
Чернобыль.
Небольшое, милое, провинциальное украинское местечко, утопающее в зелени, все в вишнях и яблонях. Летом здесь любили отдыхать многие киевляне, москвичи, ленинградцы. Приезжали сюда основательно, часто на все лето, с детишками и домочадцами, снимали «дачи» - то бишь комнаты в деревянных одноэтажных домишках, готовили на зиму соленья и варенья, собирали грибы, с избытком водившиеся в здешних лесах, загорали на ослепительно чистых песчаных берегах Киевского моря, ловили рыбу в Припяти.
И казалось, что удивительно гармонично ужились здесь красота полесской природы и упрятанные в бетон четыре блока АЭС, расположенной неподалеку, к северу от Чернобыля.
Казалось...
Приехав в Чернобыль в начале мая 1986 года, я (да разве только один я?) словно бы заглянул в странный, невероятный мир Зазеркалья, окрашенный в невидимые и потому еще более зловещие тона повышенной радиоактивности. Увидел то, что еще накануне трудно было представить даже в самых фантастических снах, хотя, в общем, все выглядело достаточно обыденно. А потом, когда бывал здесь в следующие разы, все уже казалось привычным... И это тоже было страшное открытие, ибо я убежден, что нельзя привыкать к ТАКОМУ. Привыкание к аварии, к ее масштабам, к искаженному лику земли и природы - само по себе одно из тяжелейших последствий Чернобыля.
Но это пришло позже.
А вначале...
Это был город без жителей, без звонких криков ребятни, без обычной, повседневной, по-районному неторопливой жизни. Были наглухо захлопнуты ставни, закрыты и опечатаны все дома, учреждения и магазины. На балконах пятиэтажных домов возле пожарной части стояли велосипеды, сушилось белье. В городе не осталось домашней живности, по утрам не мычали коровы, лишь бегали одичавшие собаки (позднее их отстрелили), кудахтали куры да птицы беззаботно щебетали в листве деревьев. Птицы не знали, что запыленная листва стала в те дни источником повышенной радиации.
Но даже оставленный жителями, город не был мертв. Он жил и боролся. Только жил по суровым и абсолютно новым для всех нас законам чрезвычайного положения атомной эпохи. В городе и вокруг него было сосредоточено огромное количество техники: стояли мощные бульдозеры и тракторы, автокраны и скреперы, канавокопатели и бетоновозы. Напротив райкома партии, рядом с памятником Ленину, застыл бронетранспортер, из которого выглядывал молодой солдат в респираторе. Под пятнистыми маскировочными сетками разместились штабные радиостанции и военные грузовики. А перед райкомом и райисполкомом, откуда осуществлялось руководство всей операцией, стояли десятки легковых автомобилей: черные «Волги», «Чайки» - так, словно здесь шло совещание на высоком уровне. Часть этих машин, «набравших» радиацию, пришлось потом оставить навечно в Зоне... На въезде в Чернобыль работали многочисленные посты дозиметрического контроля, где велась суровая проверка автомобилей и тракторов; на специальных площадках солдаты в зеленых костюмах химической защиты дезактивировали технику, вышедшую из Зоны. Поливали беспрерывно и щедро мыли улицы Чернобыля, и стояли многочисленные регулировщики ГАИ, будто на оживленных киевских магистралях в предпраздничные дни.
Какова же история этого городка, которому довелось войти в летопись XX века?
Передо мною небольшая и - как бы это точнее выразиться? - уютно и старомодно изданная книжица, вышедшая более ста лет тому назад, в 1884 году, под названием весьма привлекательным для современного читателя - «Город Чернобыль Киевской губернии, описанный отставным военным Л. П.».
Автор со скрупулезностью подлинно военного человека, находящегося на досуге и не знающего, чем бы полезным заняться, изучил географию, историю и экономику этого заштатного городка, лежащего в ста двадцати верстах на север от Киева. «Давние историки рассказывают, - пишет Л. П., - что когда великий князь киевский Мстислав, сын Мономаха, в 1127 г. послал братьев своих против кривичей четырьмя дорогами, то Всеволоду Ольговичу было приказано идти через Стрежев к г. Борисову. Стрежев считался самым южным городком Полоцкого княжества, куда Рогвольд около 1160 года посадил Всеволода Глебовича. При этом князе Стрежев, впоследствии названный Чернобылем, считался удельным княжеством».
В 1193 г. в летописи Стрежев уже именуется Чернобылем. Записано:
«Князь Вышгородский и Туровский, Ростислав - сын великого князя киевского Рюрика (княжил от 1180 до 1195) «Ъха съ ловомъ отъ Чернобыля въ Торцийский».
Автор подробно живописует сложные пути истории Чернобыля - кто только не владел им! В конце XVII века Чернобыль достался польскому магнату Ходкевичу; вплоть до самой Октябрьской революции Ходкевичам принадлежало здесь более 20 тысяч десятин земли. С каким волнением сегодня читаешь названия сел, входивших в имение Ходкевичей: Заполье, Залесье, Янов, Новоселки, Ямполь, Нагорцы, Копачи, Машев, Зимовище и многие другие, включая Дитятский бор - все эти названия известны сейчас каждому, кто был причастен к работе в Зоне.
Странным образом название местечка Чернобыль мелькнуло в истории Великой французской революции: в период якобинской диктатуры уроженка Чернобыля, 26-летняя красавица-полька Розалия Любомирская-Ходкевич, 30 июня 1794 года была гильотинирована в Париже по приговору революционного трибунала, будучи обвинена в связях с Марией-Антуанеттой и другими членами королевской семьи. Под именем «Розалия из Чернобыля» эта голубоглазая блондинка увековечена в записях современников...
Древний Чернобыль дал свое горькое название («чернобыль» по-украински - полынь обыкновенная) мощной атомной электростанции. Очень многие люди не только за рубежом, но и в нашей стране и до сих пор, после стольких публикаций в печати и многочисленных телевизионных передач, не совсем ясно или совсем не ясно понимают, что Чернобыль, оставшись скромным райцентром сельского типа, в годы, предшествовавшие аварии, почти не имел никакого отношения к атомной электростанции. Главной же столицей энергетиков стал молодой, бурно развивающийся город Припять, отстоящий от Чернобыля на 18 километров к северо-западу.
В изданном в 1986 г. киевским издательством «Мистецтво» фотоальбоме «Припять» (фото и текст Ю. Евсюкова) говорится:
«Его назвали Припятью по имени полноводной красавицы реки, которая, причудливо извиваясь голубой лентой, соединяет белорусское и украинское Полесье и несет свои воды седому Днепру. А своим появлением город обязан сооружению здесь Чернобыльской атомной электростанции имени В. И. Ленина.
Начальные страницы летописи трудовой биографии Припяти написаны 4 февраля 1970 года, когда тут был забит строителями первый колышек и вынут первый ковш земли. Близость железнодорожной станции и автотрассы, наличие реки определили выбор этого места для создания первой на Украине атомной электростанции... 15 августа 1972 года в торжественной обстановке был уложен первый кубометр бетона в основание главного корпуса электростанции... Успехи в возведении станции неразрывно связаны с успехами в строительстве нового жилья, городских объектов социально-культурного и бытового назначения. В городе сооружены Дворец культуры, Дом книги, кинотеатр, гостиница, четыре библиотеки, школа искусств с концертным залом, комплекс медицинских учреждений, благоустроенные средние общеобразовательные школы, профтехучилище. Создана широкая сеть бытовых учреждений, столовых, кафе, магазинов. Построено свыше десятка детских садов.
Строительству различных дошкольных и спортивных учреждений уделяется особое внимание, ведь средний возраст жителей юного города составляет двадцать шесть лет. Ежегодно здесь рождается более тысячи детей. Только в Припяти можно увидеть парад колясок, когда вечерами мамы и папы гуляют со своими малышами...
Припять уверенно шагает в будущее. Ее промышленные предприятия продолжают наращивать производственные мощности. В ближайшие годы будут построены энергетический техникум, еще одна средняя школа, Дворец пионеров, молодежный клуб, торговый центр, крытый рынок, гостиница, новые здания авто- и железнодорожного вокзала, стоматологическая поликлиника, кинотеатр с двумя кинозалами, магазин «Детский мир», универсам и другие объекты. Въезд в город украсит парк с аттракционами.
По генеральному плану в Припяти будет до восьмидесяти тысяч жителей. Полесский атомоград станет одним из красивейших городов Украины».
Красочный этот альбом мне подарил в пустом административном корпусе Припяти, в ее «Белом доме», Александр Юрьевич Эсаулов - заместитель председателя припятского горисполкома, один из героев нашей повести. Мы ходили с ним по безжизненным коридорам, заглядывали в опустевшие кабинеты: сдвинутая мебель, брошенные на пол бумаги, открытые сейфы, кучи пустых бутылок из-под пепси-колы в помещениях, где заседала Правительственная комиссия (на память я снял с дверей бумажки с торопливыми надписями - кто где размещается), подшивки газет, оборвавшиеся на дате «25 апреля», засохшие цветы в вазонах... И над всем этим - одуряющий запах дезинфекции, чтобы крысы не размножились.
В тот день мы с Эсауловым были единственными жителями покинутого красавца города. Мы - и несколько милиционеров из патрульной службы, охранявших брошенные жителями дома.
А въезд в город украшал не парк с аттракционами, а плотная изгородь из колючей проволоки, оснащенная системой специальной сигнализации, чтобы непрошеным мародерам не удалось проникнуть сюда, в Зону, поживиться радиоактивными вещами, оставленными в тысячах квартир. Выло и такое.