Geum.ru

По просьбе Иосифа Виссарионовича 5 октября, глубокой ночью, я выехал на юг, в сторону фронта

Вид материалаДокументы
Подобный материал:
1   ...   4   5   6   7   8   9   10   11   ...   16

- Считаю, что этого делать сейчас нельзя. Мы не можем бросать на контрудары, успех которых сомнителен, последние резервы фронта. Нам нечем будет подкрепить оборону войск армий, когда противник перейдет в наступление своими ударными группировками.

- Ваш фронт имеет шесть армий. Разве этого мало?

- Но ведь линия обороны войск Западного фронта сильно растянулась; с изгибами она достигла в настоящее время более шестисот километров. У нас очень мало резервов в глубине, особенно в центре фронта.

- Вопрос о контрударах считайте решенным. План сообщите сегодня вечером, - недовольно отрезал Сталин.

Минут через пятнадцать ко мне зашел Н. А. Булганин и с порога сказал:

- Ну и была мне сейчас головомойка!

- За что?

- Сталин сказал: "Вы там с Жуковым зазнались. Но мы и на вас управу найдем!" Он потребовал от меня, чтобы я сейчас же шел к тебе и мы немедленно организовывали контрудары.

- Ну что же, садись, вызовем Василия Даниловича и предупредим Рокоссовского и Захаркина.

Часа через два штаб фронта дал приказ командующим 16-й и 49-й армиями и командирам соединений о проведении контрударов, о чем мы и доложили в Ставку. Однако эти контрудары, где главным образом действовала конница, не дали тех положительных результатов, которых ожидал Верховный".

Наверно, подзабыл кое-что дорогой Георгий Константинович, создавая свою книгу через много лет после войны, а кое в чем вольно или невольно лукавил, как на протяжении всей истории человечества в той или иной степени лукавили все, даже самые добросовестные воспоминатели-мемуаристы. Легче пишется не то, как действительно развивались события, а то, как ты видел, воспринимал их. Сие замечание относится и к моей исповеди.

Ну, прежде всего тогда, в октябре - ноябре сорок первого, Жуков, на мой взгляд, ей-богу зазнался, чувствуя себя спасителем Москвы, хозяином решающего Западного фронта. Верно, он очень много сделал для защиты столицы. Но вот перло из него то, чему не надобно было переть. Был резок со всеми, грубил, только, пожалуй, к Сталину и Шапошникову обращался не на ты. Выполнял лишь прямые приказы Верховного, да и то неохотно, проявляя недовольство, если эти приказы не соответствовали его замыслам. Именно так отнесся он к идее Шапошникова, поддержанной Сталиным, - нанести контрудары на важнейших направлениях по противнику, нуждавшемуся в передышке для накопления сил и средств перед новым броском. Но ведь в том же самом, может быть, даже больше, чем немцы, нуждались и мы.

Формально Жуков распоряжение выполнил. Приказ о контрударах был отдан, соответствующие указания тоже. В полосе 16-й армии у Рокоссовского все свелось к атакам нескольких кавалерийских полков, нисколько не изменившим положение. Нельзя считать контрударом и бои местного значения за населенный пункт Скирманово, начавшиеся 4 ноября и продолжавшиеся дней десять. Схватка была жестокой, потери с обеих сторон велики, но и наши, и немцы дрались здесь за то, чтобы улучшить свое положение. Долго готовилась небольшая конно-танковая группа, она проявила активность как раз в тот день, когда немцы перешли в решительное наступление, и заметной роли в боевых действиях не сыграла.

В общем, на Волоколамском шоссе контрудара фактически не было, но Сталин и Шапошников вроде бы не придали этому значения, ни в чем не упрекнули Жукова. И не потому, что не хотели конфликтовать с Георгием Константиновичем, а молча признали его правоту: у 16-й армии действительно не имелось сил для того, чтобы нанести ощутимый удар противнику, значительно превосходившему Рокоссовского и по численности, и в технике.

С другим контрударом дело обстояло совсем иначе. В первых числах ноября заметно возросло давление гитлеровцев в районе Серпухова на нашу 50-ю и особенно на 49-ю армию генерала Захаркина. Там тоже велись вроде бы бои местного значения в масштабе полков и дивизий за отдельные населенные пункты. Считалось, что силы там примерно равны, у немцев небольшое превосходство. Однако противник шаг за шагом приближался к железной и шоссейной дорогам из Москвы в Тулу, явно намереваясь отрезать южный бастион нашей столицы, получить с юга прямой выход к Москве. Это была опасность реальная, очень понятная Сталину, и он проявил твердость и настойчивость, не считаясь с мнением и самолюбием Жукова. А может, Верховный Главнокомандующий и знал больше, и видел дальше, чем командующий фронтом. Во всяком случае, Иосиф Виссарионович категорически требовал от Жукова нанести контрудар быстрее и эффективнее. О том же самом мягко, но бескомпромиссно ежедневно напоминал Жукову по телефону Шапошников. Под их нажимом была сформирована (пока еще на бумаге) группа войск генерала Белова. Основой ее, естественно, стал 2-й кавалерийский корпус. Из резерва Западного фронта придавались 415-я стрелковая и 112-я танковая дивизии, две танковые бригады, 15-й полк гвардейских минометов подполковника Дегтярева. Включались также 5-я гвардейская и 60-я стрелковая дивизии из 49-й армии, в полосе которых намечено было нанести контрудар. Наименований-то много, но все войска эти были ослаблены в предшествующих боях, имели большой некомплект людей и техники, кроме 31-й танковой бригады полковника А. Г. Кравченко, которая, кстати, была еще далеко от места действия. Та самая бригада, которую я готовил к ноябрьскому параду, которую провел ночью через Красную площадь. Теперь ей предстояло вступить в бой.

Не совпадали, к сожалению, замыслы Верховного Главнокомандующего и Генштаба, с одной стороны, и командующего Западным фронтом - с другой. Сталин и Шапошников видели задачу в том, чтобы отбросить немцев от магистрали Москва-Тула, закрепиться пехотой на выгодных рубежах, а подвижные соединения, танки и конницу, вывести в резерв. Жуков же предусматривал еще два варианта. В случае большой удачи повернуть группу войск Белова на север, отрезая с тыла немецкие войска на подступах к Москве. Я считал, что сил для этого у нас мало, мы скорее погубим группу войск Белова, чем добьемся успеха. Не вызывал энтузиазма и нижеследующий вариант. Пехота закрепляется на достигнутых рубежах, а кавкорпус Белова, усиленный одним полком войск НКВД, уходит рейдировать по немецким тылам, нарушая коммуникации, сея панику, активизируя партизанское движение. С моей точки зрения, нецелесообразно было отрывать от главных сил и забрасывать в неизвестность опытное ударное соединение. Да и маршрут конников и полка НКВД (до двух тысяч человек) был несколько странным. Направлялись они прямиком в Угодско-Заводский район, где в деревне Стрелковке жили мать и сестра Жукова, его племянники.

Может, родня там осталась у Георгия Константиновича, хотел спасти? Или землякам оказать какую-то помощь? По-человечески это понятно, но нельзя ставить в зависимость от таких факторов судьбу целого корпуса.

Последние свои соображения я решил Иосифу Виссарионовичу не докладывать. Хотя бы для того, чтобы не осложнять отношения между ним и Жуковым. А если сам поймет - ну и ладно. А вот против того, чтобы вообще отправлять кавкорпус в рейд, высказался решительно.

Планировали мы, рассчитывали, но жизнь внесла такие коррективы, какие никто из нас не мог и предполагать. Но об этом чуть позже.

Итак, дав освоиться в непривычной обстановке командиру формируемой группы войск, Сталин наконец обратился непосредственно к генерал-майору Белову. Обратился мягко: генерал, вероятно, показался ему слишком интеллигентным, впечатлительным.

- Вам все понятно по намеченной операции? - И был удивлен твердым ответом:

- Нет, не все.

Настолько удивлен, что оборотился от Жукова к Белову, даже хмыкнул: так отвечали ему редко, обычно подробности уточнялись за пределами кабинета. А этот генерал знаком с планом, сейчас двадцать минут слушал разговор и не уяснил? А ведь на тугодума не похож.

- Докладывайте, что у вас, - предложил Сталин.

- Данные о противнике скудные и приблизительные. А там леса, сеть дорог, удобный район для скрытого сосредоточения.

- Так, - кивнул Иосиф Виссарионович.

- Это частность, надеюсь, штаб фронта поможет нам выяснить... Более существенно, что неясна цель операции. Достигнем намеченного рубежа, а дальше?

Тут впервые Сталин посмотрел на Белова пристально и заинтересованно. Генерал уловил, почувствовал самое слабое место замысла, как раз то, в чем не было согласия между Сталиным и Жуковым. Иосиф Виссарионович оценил это. А Георгий Константинович не сдержался.

- Будут уточнения по ходу операции, - ворчливо произнес он.

- Товарищ Жуков считает, что контрудар может стать началом большой операции по разгрому вражеской группировки, - произнес Сталин. - Если такой успех будет достигнут, ваши войска, товарищ Белов, будут особо отмечены. Вся группа, - подчеркнул Иосиф Виссарионович. - А теперь скажите, что требуется вам для успешного ведения боевых действий. Корпус укомплектован?

- Так точно, полный штат, почти пятнадцать тысяч. Люди прибыли. Необученных - подготовим. К сожалению, кони поступают малорослые, много неподкованных. Обмундированием обеспечены. Некоторые маршевые эскадроны пришли без винтовок, без шашек, а у нас нет. Особенно плохо с седлами.

- Николай Алексеевич, - укоризненно произнес Сталин.

- Упустили, - сказал я. - Седла уже отправлены из Коврова и из Владимира.

- Желательно получить артиллерию, - продолжал Белов. - Очень нужны автоматы. Преимущество немецкой пехоты в том, что она навязывает нам ближний бой, в котором автоматическое оружие особенно эффективно. Каждый наш боец стремится обзавестись хотя бы трофейным автоматом.

- Как вы предполагаете использовать автоматы? В организационно-тактическом смысле? - Сталина интересовал не только сам ответ, но и уровень компетентности отвечающего. Такова была подоплека многих вопросов, которые он задавал людям при первой встрече, чтобы составить собственное мнение. Тем более если просишь - объясни для чего.

Белов ответил без задержки:

- Вооружим автоматами разведку. Целесообразно создать три взвода автоматчиков в пулеметном эскадроне каждого кавалерийского полка.

- Почему именно в пулеметных эскадронах? - отреагировал Сталин.

- Пулеметные эскадроны имеют по штату больше людей, чем сабельные. Многие пулеметы потеряны в боях, поэтому значительная часть пулеметчиков используется с винтовками, как стрелки. Еще пулеметные эскадроны могут перевозить автоматчиков на тачанках, а это при спешивании даст больше людей для боя. Коноводов меньше потребуется, - объяснил Белов. - И последнее, командир полка может использовать автоматчиков централизованно, по надобности. Группой или россыпью.

- Понятно, - Иосиф Виссарионович был доволен ответом, а я радовался тому, что Сталин начинает понимать достоинства и возможности Павла Алексеевича. Взяв телефонную трубку, Иосиф Виссарионович связался с вооружениями, с Яковлевым, выяснил, сколько автоматов ППД или ППШ могут они дать немедленно.

- Товарищ Белов, полторы тысячи автоматов получите завтра. Это пока все. У нас есть некоторое количество новейших 76-миллиметровых пушек ЗИС. Нужны ли они вам?

- Артиллерия очень нужна, но я не знаю, что это за пушки.

- Это советская пушка, равной которой нет в других армиях и в ближайшее время не будет, - оживился Сталин. Об этой пушке, о ее простоте, надежности, дальнобойности он говорил с особой охотой. Пушка действительно была замечательная, в тот период лучшая в мире.

- Очень прошу дать их нам, - сказал Белов.

- Вы получите две батареи, - заверил Сталин. И после паузы произнес на прощание: - Желаю удачи, товарищ Белов. Если успех будет достигнут, мы сумеем по достоинству оценить действия вашей группы войск, -еще раз подчеркнул он. А такие обещания вдохновляют.

Жуков и Белов ушли. Я ждал, что скажет Иосиф Виссарионович о Белове, какое впечатление произвел на него генерал. Но Сталин долго молчал, расхаживая по комнате. Остановившись возле меня вдруг спросил:

- Почему на нем охотничьи сапоги?

Я привык к неожиданным поворотам мыслей Иосифа Виссарионовича и в свою очередь поинтересовался:

- Помните Велико-Михайловку, где в девятнадцатом вы создавали Первую Конную?

- Мы создавали, - усмехнулся он.

- Там чернозем, там все развезло после осенних дождей. Дороги - реки грязи. Лошади падали. А Белов по этим дорогам оттягивал корпус с передовой, грузил в эшелоны. За несколько суток передать участок фронта, перебросить корпус под Москву, принять пополнение, обмундировать по-зимнему, получить боевую задачу... Тут не до сапог.

- Но в резиновых теперь холодно, у нас здесь снег.

- Найдется у него что-нибудь под портянку.

- Почему "что-нибудь!" - рассердился Сталин. - Для боевого генерала надо не что-нибудь, - ворчал он, вызывая по телефону Андрея Васильевича Хрулева, заместителя наркома обороны. - Товарищ Хрулев? Здравствуйте... Корпус Белова получил зимнее обмундирование?.. Полностью?.. Удовлетворены все заявки?.. Спасибо, товарищ Хрулев. Но почему у нас сам товарищ Белов без сапог? Почему он в старом, зашитом кителе?.. Этого вы не знаете? Я знаю, а вы не знаете... Что, у нас не осталось генеральских сапог? Сколько угодно?.. Где сейчас Белов? - это он ко мне.

- Сегодня и завтра в Москве, в гостинице.

- Белов в Москве, - это в телефон. - Сшейте ему самую лучшую зимнюю форму. Кавалерийскую бекешу. Самые хорошие сапоги и самые хорошие валенки... Можете не докладывать. Знаю, что выполните.

Сталин положил телефонную трубку, устало опустился на стул. Он был искренен во вспыхнувшей вдруг заботливости. Но вспышка уже прошла.


11

Как было решено, конно-механизированная группа войск генерала Белова (такое наименование появилось тогда впервые в военной практике) перешла в наступление северо-западнее Серпухова 14 ноября. Попытаюсь поделиться своими соображениями и привлечь внимание к тому, что осталось "за кадром" при освещении событий, вершившихся там.

После войны Павел Алексеевич Белов сказал мне однажды, что у него никогда не было так муторно на душе, как перед началом той операции. Ну что такое интуиция? Инстинкт тонко чувствующего человека, обостренный большим опытом, дающий возможность предвидеть, предчувствовать? Белов привык думать, сопоставлять, рассуждать, а на этот раз вступал в ответственную операцию буквально с завязанными глазами. Перед ним леса, а кто в них, генерал не знал. Его разведка не имела права действовать, дабы не выдать присутствие корпуса. А разведывательные данные, полученные из штаба Западного фронта и из штаба 49-й армии, вызывали большое сомнение. В полосе предполагаемою контрудара были отмечены три-четыре батальона немецкой пехоты, занимавшей оборону в крупных населенных пунктах. Примерно пехотный полк, усиленный танками. Это опять же примерно около четырех тысяч солдат и офицеров с большим количеством минометов, со значительной артиллерией. Но и у нашей пехоты имелось достаточно возможности, чтобы прорвать такой вражеский заслон, пропустить в прорыв конно-механизированную группу войск, которая пойдет в сторону Малоярославца на важные коммуникации гитлеровцев.

С тем и начали. И в первый день довольно успешно. Захватили несколько деревень, оттеснили фашистов с передовых рубежей. Опрокинули те три-четыре батальона, наличие которых предполагалось. А дальше началось непонятное. На второй, на третий день сопротивление немцев вопреки логике не только не ослабело, но и возросло. Все населенные пункты были заняты вражескими войсками. Наши выбивали из деревни немецкую роту - тотчас контратаковал батальон. Белов приказал своим избегать лобовых штурмов, обтекать узлы сопротивления по лесам, но все проселочные дороги, все просеки контролировались немцами. Сколько же их было? Примерно две пехотные дивизии, а это, согласитесь, не четыре пехотных батальона, это равные с наступающими силы. Но откуда они взялись в этих лесах?

Белов не знал, чем располагает противник, а немцы, по показаниям пленных, не представляли, кто действует против них. Удар оказался неожиданным. Но у фашистов было одно явное преимущество - авиация. Со второго дня операции гитлеровцы начали постоянно бомбить дороги и населенные пункты в нашей прифронтовой полосе, наносить удары по колоннам войск, по обозам, по нашим атакующим частям. Только густые леса и спасали.

Выдохлась немногочисленная пехота, приданная Белову. Но приказ о наступлении оставался в силе, и пришлось кавалеристам в пешем строю, вместо того чтобы стремительно идти в прорыв, - пришлось упорно прогрызать сплошную, глубоко эшелонированную оборону противника, потеряв надежду выполнить первоначальный замысел. Пять больших лесных сел с крупными гарнизонами окружили кавалеристы. Надо было подавить их сопротивление, обеспечить свой тыл, а командование Западного фронта требовало только одного - вперед и вперед! Звонил сам Жуков, тон его с каждым часом становился все грубее и резче (я тогда находился в его штабе, в Перхушкове). Человек конкретных решений, конкретных целей, Жуков требовал от Белова во что бы то ни стало взять опорный пункт немцев село Высокое, считая его почему-то главным узлом вражеской обороны. Дальше, мол, оперативный простор. И это несмотря на доклады Белова о том, что Высокое обороняют крупные силы неприятеля, а населенные пункты, расположенные далее, тоже заняты сильными вражескими гарнизонами, что кавалеристы не могут сами прорвать фронт. И вообще ведь это не для конницы, у которой свои возможности. Жуков не воспринимал никаких доводов, требуя бросить на прорыв остатки пехоты, все танки, бить "катюшами", артиллеристам катить орудия в боевых порядках наступающих, подавлять прямой наводкой огневые точки врага. К вечеру 17 ноября раздражение Жукова достигло предела. Когда дали очередную связь с Беловым, он схватил телефонную трубку, закричал:

- Ты чего копаешься? Струсил?! Гони всех вперед! Ночью задачу не выполнишь - пеняй на себя!

Белов, вероятно, что-то возразил, обидевшись. Георгий Константинович едва не задохнулся от ярости:

- Ответишь по всей строгости! Сам приеду! Застрелю за невыполнение! Мне Родина дороже генералов! - И бросил трубку.

Сие выходило за все рамки, но Жуков способен был это сделать, такое уже случалось. В какой-то мере я мог понять состояние Георгин Константиновича. Двое суток назад началось второе (ноябрьское) наступление на Москву, тщательно готовившееся гитлеровцами более полумесяца. Мы, естественно, знали, что так будет, принимали свои меры, но вражеский удар оказался более сильным, чем ожидалось. Немецких солдат подстегивала мысль о близком богатом городе, о наживе и зимних квартирах. Не очень-то учли мы и вот какой фактор: распутица кончилась, морозы, достигавшие ночью десяти градусов, сковали землю, а небольшой еще снег не мешал передвижению танков, автомашин, даже мотоциклов - враг, как и летом, имел возможность маневрировать по проселкам и даже без дорог. И вот теперь 3-я танковая группа гитлеровцев двигалась к городу Клину на стыке Калининского и Западного фронтов. 4-я танковая группа рвала оборону Рокоссовского, намереваясь захватить Истру, а ведь от этого города до самой Москвы всего пятьдесят километров, час быстрой езды на машине... Жуков, отвечавший за исход сражения, в ночь на 16 спал очень мало, а потом вообще все время был на ногах. Не только колоссальная ответственность держала его в напряжении, он чувствовал: что-то странное, непонятное происходит наверху, в Ставке. Вроде бы все идет заведенным порядком, да не совсем так.

А случилось вот что. Заболел Иосиф Виссарионович. Точнее, ощутил знакомые неприятные симптомы возможного приступа. И потрясений-то чрезмерных не было, но то ли нетерпеливость южанина, то ли возраст дали себя знать. Недавно очень уж радовался Сталин тому, что в октябрьских боях мы остановили немцев, гордился парадом на Красной площади - моральной победой над Гитлером. Мало-помалу убедил себя в том, что перелом наметился, еще полгодика, год - и враг будет разгромлен. И первые же неудачи очень подействовали на него. У противника опять превосходство в воздухе. И на земле тоже. Немцы раскололи на части 30-ю армию генерал-майора Лелюшенко, прорвались на стыке двух фронтов. Значит, ничего не улучшилось в общей обстановке, значит, опять неопределенность, беспросветное напряжение. Хватит ли сил выдержать?..

14 ноября, начав свое второе наступление на Москву, немцы прямо среди дня произвели массированный авианалет на нашу столицу с явным намерением подавить боевой дух защитников города. Бросили сразу 120 бомбардировщиков - небо гудело. Этакая воздушная психическая атака. Время светлое - можно было наблюдать за ходом сражения, основная схватка между нашими и немецкими самолетами развернулась в треугольнике Кунцево - Рублево - Павшино. Впоследствии выяснилось, что там было сбито 43 бомбардировщика. Это много. Это очень много. И все же наиболее решительные, наиболее умелые вражеские летчики прорывались сквозь заслон наших истребителей, через завесу зенитного огня. Бомбы падали в центре города. Несколько фугасок угодили в Кремль, в том числе на зенитную батарею, стрелявшую с Болотной площади. Артиллеристы, среди них девушки, были убиты. Вот куда добралась смерть! Гибель этой батареи поблизости от кабинета Сталина, вкупе с дерзостью дневного налета и другими неблагоприятными факторами, угнетающе подействовала на Иосифа Виссарионовича.

На этот раз проявились не только внешние симптомы болезни. Желтизна глаз, насморк, чрезмерное внешнее спокойствие, скованность движений - все это было, но не очень, в начальной стадии.

Я сперва заметил другое: колебания, сомнения, неспособность принять твердое решение. И обнаружилось это как раз применительно к 30-й армии, действовавшей южнее Калинина. Противник там угрожал Клину, а это уже полоса Западного фронта. Жуков требовал немедленно подчинить ему 30-ю для укрепления правого фланга. Конев был против, надо было заткнуть брешь на своем левом фланге. Генштаб, соглашаясь с Жуковым, предлагал до передачи названной армии в состав Западного фронта срочно закрыть образовавшийся разрыв резервными частями. Решить проблему мог только Верховный Главнокомандующий. Он возвращался к ней несколько раз в течение 16 ноября, но окончательного мнения так и не высказал, удивляя окружающих и самого себя неуверенностью, неспособностью разрубить узелок. А узелок-то затягивался все туже, во вред нам и на пользу противнику. [30-я армия была передана Западному фронту лишь в ночь на 18 ноября. (Примеч. Н. Лукашова.).]