По просьбе Иосифа Виссарионовича 5 октября, глубокой ночью, я выехал на юг, в сторону фронта

Вид материала

Подобный материал:

1 ... 8 9 10 11 12 13 14 15 16

- Он воевал на западе, он воевал на востоке, его хорошо знают наши боевые летчики. Человек он добросовестный и надежный. Помню, как осенью сорок первого года он позаботился о нашей безопасности. Мы тогда поругали его, но по-своему он был прав, совершенно прав... Давайте назначим его.

Бывший кавалерист Павел Федорович Жигарев возглавил мощную воздушную армаду нашего великого государства, распростершегося от Атлантического до Тихого океана. Огромное небо открылось ему. На плечах Жигарева засияли золотые погоны главного маршала авиации.

15

Определимся по времени: самый разгар ноябрьского наступления немцев на Москву. Иосиф Виссарионович, колебавшийся на грани психического срыва, успешно преодолел эту грань, был здоров, дееспособен, энергичен. Его внимание, как и внимание Жукова, было приковано к тому, что происходило в Подмосковье. Северная большая клешня немцев представлялась наиболее опасной. Возле Истры, Солнечногорска, канала Москва-Волга фашисты подошли к пригородам столицы, наращивали здесь свои удары. Казалось, именно на Ленинградском и Волоколамском шоссе у Рокоссовского решается вопрос: быть или не быть? Да, решался, но не более чем на некоторых других направлениях. Увлеклись там немцы, ободренные успехами, бросали в бой последние силы: вот она - Москва, рядом совсем. Для Сталина, не очень-то опытного в военных делах, для конкретномыслящего Жукова это был не самый плохой вариант. Держи врага и накапливай резервы, что, как мы знаем, и делалось.

Стоявшая против центра Западного фронта немецкая 4-я полевая армия все еще залечивала раны, полученные при контрударе Белова, и только приступала к решительным действиям. На южном крыле, возле Тулы, тоже было полегче. Впрочем, не знаю, кому как, а мне тошно бывало при одном упоминании о Гейнце Гудериане, наиболее умном и дерзком фронтовом генерале противника. В памяти стремительные броски его танков во Франции, рейд через всю Польшу. Да и у нас: внезапные прорывы на Минск, Киев, Орел, в значительной мере определившие ход летне-осенней кампании. 2-я танковая армия Гудериана и теперь была сильна, но считалось, что она завязла под Тулой, пытаясь окружить и захватить этот город.

Не вся, впрочем, армия была скована. Ее подвижные соединения продолжали медленно продвигаться на северо-восток и восток в общем направлении на Каширу, Рязань. Но боеспособность этих соединений заметно снизилась. Наша разведка перехватывала прямо-таки мольбы о помощи, адресованные высшему командованию. Кончилась для фашистов сравнительно легкая война. Немцы жаловались на вшивость, на холода, на отсутствие зимнего обмундирования (112-я пехотная дивизия почти полностью переоделась, используя запас теплых вещей, захваченных на наших складах, но не всем дивизиям так повезло). Перед запуском двигателей немцам приходилось разогревать их, так как горючее замерзало, а смазка густела (но в таких же условиях находились и мы, только двигателей у нас было поменьше). В трех танковых дивизиях Гудериана осталось около 600 танков, примерно половина. В моторизованных дивизиях процент еще ниже. В передовом ударном отряде полковника Эбербаха - 50 танков. По нашим тогдашним понятиям это много, но немцы считали иначе.

Успокаивало вот что. Нам удалось создать довольно многочисленную группировку, преграждавшую путь Гудериану. Называли ее по-разному: веневский боевой участок, венсвская группа войск. По наименованиям - солидно: 413, 294, 173-я стрелковые дивизии, 31-я кавалерийская, 108-я танковая дивизии, 11-я и 32-я танковые бригады, несколько отдельных танковых батальонов, артиллерийские дивизионы. Карта района Венева испещрена была номерами частей и соединений. Психологически это действовало. Неужели такая группировка не отразит натиск двух-трех немецких дивизий?! Но ни в Ставке, ни в Генштабе тогда, при быстро менявшейся обстановке, не имели точных данных о состоянии перечисленных войсковых единиц. А состояние после многочисленных боев было плачевное, как выяснилось потом при расследовании. В веневской группировке номеров соединений и частей было едва ли не больше, чем личного состава. 299-я стрелковая дивизия насчитывала менее 800 человек, одну десятую штата: батальон, а не дивизия. В 11-й и 32-й танковых бригадах, вместе взятых, имелось всего три десятка устаревших легких танков. Туда, правда, должна была подойти полностью укомплектованная 239-я стрелковая дивизия, только что прибывшая с Дальнего Востока, но не успела.

Генерал-полковник Гейнц Гудериан еще раз, и теперь уже последний раз, проявил на восточном (для немцев) фронте свои недюжинные способности, хотя действовал не столько по собственному желанию, сколько по настоятельному требованию Гитлера. Медленно ползла и ползла южная большая клешня Гудериана, оттесняя наши войска, нащупывая удобное место для решающего удара. И вот 23 ноября всей своей мощью обрушилась на нашу веневскую группировку, обходя ее с двух сторон и рассекая наступлением в центре. Короче говоря, на следующий день, менее чем через сутки, эта группировка перестала существовать. Она пыталась сопротивляться, но была разгромлена, рассеяна, много людей попало в плен. Гудериан открыл себе путь на Рязань, к нашим важнейшим коммуникациям, связывавшим Москву с юго-востоком и востоком страны, по которым поступали резервы, шло горючее, продовольствие. Но еще страшнее было другое. Выполняя личный, приказ Гитлера, танки Гудериана, не встречая противодействия, двинулись на Мордвес, в сторону Каширы, чтобы захватить переправы через Оку. А дальше - хоть на Ногинск, чтобы замкнуть кольцо вокруг нашей столицы, хоть прямо на Москву: немцы знали, что на этом пути у нас, у русских, нет никаких войск. Скорость продвижения определялась лишь наличием горючего, состоянием техники и дорог.

Воистину тяжел был понедельник, 24 ноября. В тот день немцы захватили Клин и Солнечногорск. Кавалерийская группа генерала Л. М. Доватора попыталась выбить противника из Солнечногорска, но сил не хватило, не получилось. Панфиловская дивизия под натиском вражеских танков оставила опорные пункты Рождествено и Алехново, отошла на восточный берег Истринского водохранилища. Плотину водохранилища взорвали не очень удачно, однако вода в реке все же поднялась, став дополнительной преградой на пути неприятеля. И в довершение всего - неожиданный, дробящий удар Гудериана на южном крыле Западного фронта. Было от чего нашему командованию потерять голову. К счастью, этого не произошло. В Москве работали довольно спокойно. Жуков латал дыры, снимая части и даже отдельные подразделения с менее опасных участков, и срочно на автомашинах, поездами, электричками перебрасывал туда, где было особенно скверно. Подчищал тылы, отправляя на передовую последние пушки, учебные подразделения, формируемые Западным фронтом резервы. Под метелку!

Нет, чрезмерного уныния, а тем более паники у нас не было. Уверенность объяснялась тем, что мы к тому времени имели кое-что в запасе. Дальновидный Шапошников придерживал в глубоком тылу довольно крупные силы, предназначенные для контрударов под Москвой. Готовились к переброске 1-я ударная армия, которой командовал знакомый читателю генерал-лейтенант В. И. Кузнецов, 20-я армия генерал-майора А. А. Власова и 10-я - генерал-лейтенанта Ф. И. Голикова. Вводить эти армии в сражение намечалось в тот момент, когда противник начнет выдыхаться, и не частями, а целиком, чтобы добиться перелома событий. Ожидаемый момент еще не наступил, но Гудериан, черт бы его побрал, опять спутал нам карты. В кабинет Сталина прибыли срочно вызванные им Шапошников и Жуков. Выслушав краткие доклады того и другого, Иосиф Виссарионович подвел неутешительные итоги. Спросил Жукова:

- Сколько способен продержаться Рокоссовский при полном использовании всех возможностей?

- Двое суток гарантирую. Потом полное истощение. Войска правого крыла фронта измотаны до предела, в полках по двести, даже по сто человек.

- Держитесь до самого последнего бойца. Кое-что мы вам дадим из того, что есть в Москве. Но немного. - Иосиф Виссарионович оборотился к Шапошникову: - Что же мы будем делать, Борис Михайлович? Не пора ли тронуть Кузнецова и Власова?

- Вынуждены. Предлагаю с двадцать пятого ноября начать переброску войск Кузнецова из внутренних округов в районы Загорска, Дмитрова, Яхромы. Для войск Власова - Лобня, Сходня, Химки. Армию Голикова - в район Рязани. Голиков еще слаб, доукомплектовывать и вооружать будем в пути следования.

- Это еще сброд в шинелях, а не армия, - буркнул Жуков.

- Что есть, то и есть, время не терпит. Ко второму декабря Голиков закончит сосредоточение. Документация по трем армиям подготовлена.

- Улита едет, когда-то будет. Не опередят ли нас немцы? Наши в пути, а немцы в Москве, - сказал Сталин. В ответ Шапошников только руками развел, а Иосиф Виссарионович продолжал нетерпеливо: - Что с Мордвесом? Как под Каширой?

- Изменений нет.

- Сто километров расстояния от Оки. Хорошее шоссе для танков Гудериана, - хмуро произнес Иосиф Виссарионович. - Товарищ Жуков, какие меры приняты?

- Я повернул туда кавкорпус Белова.

- А, "пожарная команда"! Спасательная команда, - припомнил Сталин. - Что там сделает Белов на своих лошадях...

- Придадим танковую дивизию Гетмана.

- Остатки дивизии... Делайте как можно быстрей. Где находится Белов?

Трое склонились над столом, над большой картой. Я на диване развернул свою. Жуков сообщил:

- Девятая кавдивизия на марше, двигалась в район Лопасни. Приказано повернуть на новый маршрут. Ей до Каширы сто пятьдесят километров. Пятнадцатому полку гвардейских минометов - тоже. У пятой кавдивизии расстояние короче, но она еще не снялась с передовой, сдает свою полосу пехоте.

- Когда ожидаете немцев в Кашире?

- Двадцать шестого.

- Когда подойдет корпус Белова?

- Приказано завтра, к концу дня.

- За сутки сто пятьдесят километров, это нереально, - вмешался Шапошников. - А время на подготовку марша? Довести задачу до командиров, выбрать маршруты, распределить силы по колоннам...

Георгий Константинович не ответил на эту реплику. Спросил Сталина:

- Можно отсюда связаться с Беловым? Я звонил от себя, но он был в войсках.

На этот раз Белов оказался поблизости от телефонного аппарата. И сразу, если судить по словам, по выражению лица Жукова, в резкой форме высказал ему свои соображения. Сталин внимательно прислушивался к разговору.

- Расстояние?.. Что ты мне толкуешь, сам знаю. Не считай меня за дурака, карта передо мной... Гололед, а лошади не перекованы по-зимнему? Понимаю, Паша, все понимаю, но и ты тоже пойми: там дыра, и закрыть ее некому, кроме тебя. Пусть твои орлы берут любые машины, любой транспорт. Гони в Каширу все, только бы опередить немцев. Кто у тебя по разведке, Кононенко? Это же ас! Сам давай на машине в Мордвес, найдешь там командарма пятидесятой Болдина, уточнишь обстановку. Каширскую электростанцию береги до последней возможности. Подчиняй себе всех, кого сочтешь нужным. Тебе даем все права, но на тебе персональная ответственность за удержание Каширы. Персональная! Не пропусти Гудериана, Павел! Действуй! До связи!

- Значит, вопрос сейчас в том, кто окажется быстрее, конница или танки, - негромко произнес Сталин. - И кто окажется сильнее... Борис Михайлович, подумайте, чем нам подкрепить Белова.

- Будет сделано... И все-таки это нереально, - качнул головой Шапошников. - За сутки, за полутора суток столько километров по зимней дороге, по гололеду... Без сна, без отдыха. И с марша - в бой... От усталости падать будут... Нет, это невыполнимо.

- Согласен, - сказал Жуков, и Сталин резко повернулся к нему, глянул вопросительно, гневно. - Согласен, что теоретически невозможно. И никто другой не выполнит такой приказ. А Павел... А генерал Белов, - поправился Георгий Константинович, - он выполнит. Сделает все, чтобы выполнить.

- Ладно, будем надеяться, что Павел не подведет, - невесело усмехнувшись, завершил разговор Иосиф Виссарионович.

16

От Сталина я ушел вместе с Шапошниковым. Он предложил мне заглянуть к нему несколько минут. По делу, разумеется: в гости, разговоры городить тогда не ходили. Генеральный штаб той осенью размещался вместе со Ставкой в большом здании на улице Кирова, поблизости от метро. Если начиналась бомбежка, люди укрывались под землей, где оборудованы были комнаты и кабинеты, снабженные всем необходимым для работы, в том числе надежной связью с фронтами. Если что и мешало, так это грохот метропоездов, проносившихся за тонкой фанерной стеной. Но поезда тогда ходили редко, с вечера вообще прекращалось движение.

Мы с Борисом Михайловичем спустились в бомбоубежище. Кабинет Шапошникова был невелик, скромно обставлен. Письменный стол, несколько телефонов. Все хорошо, если бы не запах табачного дыма, пропитавшего, как мне казалось, там все. Ей-богу, я не выдержал бы долго в такой атмосфере, потерял бы работоспособность. Кстати, на это сетовал и Жуков, никогда не куривший и обалдевавший, по его выражению, от запаха табака. Бывая в этом подземелье, торопился скорее уйти.

При мне Шапошников не курил. Мы немного посидели молча, расслабившись, отдыхая. Немолоды ведь были. У него, наверно, устали глаза. Сняв пенсне, ладонями со сцепленными пальцами закрыл от электрического света верхнюю часть лица. На секунду показалось, что передо мной не Шапошников, а Жуков: такой же волевой подбородок, столь тяжелый, что оттягивает нижнюю губу, она, чуть отвисая, выступает вперед. И даже когда Борис Михайлович опустил ладони на стол, ощущение схожести между ним и Жуковым не исчезло. И у того, и у другого большая "львиная" голова. Крупный нос, крупные, прижатые уши, просторный лоб, ничего лишнего, никаких мелких штрихов. Разница в том, что у Жукова черты лица грубые, топорной (извиняюсь) работы, а у Шапошникова все смягчено, облагорожено, будто вылеплено искусным мастером. Ну и, конечно, необычайная шапошниковская прическа, которая была только у него одного. Затылок и виски высоко оголены под ноль, как у новобранца. Короткие волосы только от уголков лба и до макушки, но и они разделены широким пробором, плотно и гладко уложены.

Нам принесли чай, коротенький отдых закончился. На лице Бориса Михайловича блеснули стекла пенсне.

- Николай Алексеевич, не в службу, а в дружбу... Не пойму, что в Истре. Рокоссовский сообщил, что немцы обошли город с севера и с юга. Однако Белобородов еще в Истре, его семьдесят восьмая дивизия ведет бой... Я пока не докладываю Верховному.

- Хватит ему неприятностей на сегодня.

- Не докладываю потому, что нет ясности. Но теперь о другом. Новоиерусалимский монастырь, насколько я знаю, западнее города...

- На западной окраине, на холме над рекой. Отличный обзор, идеальная оборонительная позиция, контроль над местностью.

- Она и держится, эта позиция, запирает Волоколамское шоссе. Монастырь в наших руках, хотя неизвестно, кто там. Какая-то воинская часть отражает атаки.

- Как это может быть - неизвестно?

- Я привык не удивляться, Николай Алексеевич, но на этот раз... В штабе Рокоссовского не знают. Дозвонились до Белобородова, он категорически утверждает: его людей в монастыре нет. Были там какие-то саперы или зенитчики...

- Зенитчики не продержались бы против пехоты. Да и саперы...

- Все может быть. Они там почти отрезаны, а кто даст приказ об отходе? Немцы бомбят и обстреливают нещадно. Гибнет прекрасное творение рук человеческих, великолепные храмы, целый ансамбль, наши святыни... Поезжайте, Николай Алексеевич. Если город придется сдать, то зачем напрасные жертвы и разрушения?! Верю, мы вернемся туда, и хочу, чтобы там были не только руины. Некоторым товарищам такой подход не по душе. Поэтому и обращаюсь к вам. Если вы, конечно, согласны со мной. Что-то еще можно спасти, хотя бы основу.

- Воинская часть без хозяина, это упрощает дело. Белобородов будет знать обо мне?

- Как о представителе Генштаба.

- Если позвонит Поскребышев, я послан выяснить обстановку в Истре.

- Камень с плеч, Николай Алексеевич! И берегите себя. Да простятся нам прегрешения наши! - напутствовал меня Шапошников.

До деревни Высоково, что перед Истрой, доехал я на эмке быстро и без приключений. На контрольном пункте предупредили: дорога впереди простреливается немцами. Непрерывно гремела канонада. Истры отсюда еще не было видно, да, наверное, и не разглядеть бы город сквозь дым пожарищ, наползавший оттуда. По времени - день, а здесь было сумрачно, даже снег был серым, а местами черным от гари и копоти.

В низине между деревней и окраиной города было много свежих воронок. Стояли среди развалин четыре танка, два справа от дороги, два слева. Один из них стрелял куда-то с большими паузами. Жестом руки остановил мою машину танкист в комбинезоне, обгоревшем ниже колен, хриплым, простуженным голосом попросил:

- Встретишь начальство, скажи: у Щеглакова снаряды кончаются. Не подвезут снаряды - в Дедовск уйду!

- Какое начальство-то?

- Любое. Пусть самому Белобородову докладывают поскорей! Не забудь!

Я пообещал.

Сразу за танковой позицией въехали мы в дымную полутьму, пронизанную вспышками, прожилками пламени. Вообще-то горят все города, подвергшиеся бомбежке и артобстрелу, и уж обязательно те, в которых идут бои, но Истра горела как-то по-особому: разом, целиком, как единый факел. Деревянный городок на возвышенности, обдуваемый ветрами, разносившими пламя и искры. Впрочем, деревянные постройки уже догорали, некоторые пепелища только чадили, огонь бушевал в строениях каменных, плясал над крышами, выплескивался из окон со шлейфом черного дыма, преграждая улицы. В некоторых местах мы проскакивали огневой заслон затаив дыхание, чтобы не сжечь легкие. В треске и гуле пламени, в грохоте рушившихся потолков, перекрытий слабыми и безопасными казались выстрелы и даже разрывы. А посвист пуль, мяукающий звук летящих мин можно было услышать лишь там, где пожар завершался или был только в самом начале.

Как тут воевать среди пожарищ, в дыму, где за сто метров ничего не видно? Заблудишься, не зная, куда повернуть, где можно пройти, пробежать. Но ведь воевали, и, как я убедился, очень даже организованно. Есть такой парадоксальный военный закон: если у тебя больше людей, то это еще не значит, что у тебя будет больше успехов, а вот много потерь - это наверняка. Пулям и осколкам есть в кого попадать. А тогда в Истре людей почти не было видно. И у нас, да, наверно, и у немцев. Только в укрытых местах, куда не залетали пули и редко попадали снаряды. А бой шел своим чередом, судя по сгусткам пальбы, были какие-то узловые пункты, была линия соприкосновения. Я еще подумал, что здесь воюют не новички, они спокойно работают, делают свое дело. Такое вот ощущение овладело мной в полуокруженном горящем городе, в общем-то обреченном на сдачу. Но отступление отступлению рознь. Да, сила солому ломит. Но войска наши не бегут в панике, они достойно отходят на новые рубежи, бой не прерывается, а только перемещается в пространстве. Здесь воюют на равных, успеха добивается тот, у кого сегодня больше возможностей. Мне казалось, что и немцы понимают это, осторожничают. Еще раз хочу сформулировать свое тогдашнее ощущение: в Истре и наши, и немцы работали, профессионально делали свое привычное дело. Это вселяло удовлетворение и уверенность.

Среди огня и дыма, где, казалось, вообще никого невозможно разыскать, мы, спрашивая красноармейцев, без особого труда нашли командный пункт одного из командиров полков белобородовской дивизии. Звание не определил, он был в полушубке, а фамилия, если не изменяет память, Суханов. В надежном подвале разрушенного кирпичного здания сидели у аппаратов телефонисты, отдыхали разведчики, связные. Даже удушливой гари почти не чувствовалось, во всяком случае, ее перебивал густой запах махорки и приятный запах жареного мяса: как уж там умудрялись его жарить - не знаю.

Командир полка, будем называть его Сухановым, вывел меня и приданного мне еще в Москве капитана наверх, к дощатому павильончику или киоску. Среди всеобщего разрушения это хилое строение оставалось совершенно невредимым, если не считать нескольких осколочных дырок в стенке. Улица, а вернее, Волоколамское шоссе шло здесь под уклон, и, когда ветер рассеивал дым, видна была развилка: прямо - въезд в Новоиерусалимский монастырь, вправо - Бужаровское шоссе, а Волоколамка убегала влево, к реке, огибая монастырский холм. Вся эта развилка была буквально перепахана большими и малыми воронками и, по словам Суханова, простреливалась немцами из винтовок и пулеметов - для автоматов расстояние было велико. А еще командир полка сказал, что удерживает свой рубеж только потому, что держится крепость, то есть монастырь на возвышенности с его массивными, стенами. Закрыта для противника Волоколамская магистраль. Но положение обороняющихся очень тяжелое. Большие потери, на исходе боеприпасы. А он, Суханов, и командир дивизии Белобородое ничем не способны помочь. Самим помощь нужна.

Там, на бугре, возле дощатого киоска, в чаду и дыму пожаров, в треске огня, в грохоте разрывов мне совсем не показалось странным, что никто, даже командир полка, не знает, какая же воинская часть держит крепость, то бишь монастырь. Важно было не кто воюет, а как воюет. Суханов знал только, что не из их дивизии, но все равно и патроны туда посылал, и раненых его полковые медики выносили при первой возможности. Кстати, раненые, доставленные из монастыря, чувствовали себя здесь, возле командного пункта, спокойно, как в глубоком тылу. А мне-то казалось, что мы на самой передовой линии.

Пока я опрашивал раненых, сопровождавший меня капитан вместе с тремя полковыми разведчиками "сбегал" (через узкий простреливаемый перешеек перед воротами) в монастырь и часа через полтора вернулся оттуда. В общем, картина вырисовывалась такая. Еще в конце октября волею какого-то высокого начальства в Новоиерусалимский монастырь был отправлен 18-й отдельный прожекторный батальон. Кадровый, полностью укомплектованный: почти тысяча человек с большим количеством пулеметов, со своим автотранспортом, с прожекторами для ведения ночного боя. Цель - превратить монастырь в надежный узел сопротивления и оборонять его, если прорвутся немцы. Но в октябре немцы не прорвались, время шло, начальство менялось. Отдельный батальон надо было кому-то подчинить, а поскольку он технический, прожекторный, пустили его по фронтовому инженерному ведомству, а там штабные мудрецы, опять же по формальному признаку, включили его в саперный отряд, действовавший по линии Волоколамского шоссе. Несколько саперных батальонов этого отряда возводили оборонительные сооружения в Истре и восточнее, минировали мосты, готовили к подрыву заводы, крупные здания даже в самой Москве, в том месте, где сливаются шоссе Волоколамское и Ленинградское. Ну и прожекторный батальон пристегнули. Вероятно, командир саперного отряда просто не знал, что с ним делать. Побывал в монастыре, проверил готовность к обороне, повторил общеизвестное категорическое распоряжение: без приказа - ни шагу назад. За оставление позиций - под трибунал. И убыл, по горло занятый своими саперными делами. А 18-й прожекторный батальон, превратив Новоиерусалимский монастырь в крепость, встретил подступивших немцев сам по себе, без связи с начальством, без распоряжений, без помощи. Держал фашистов у слияния двух речек, на перекрестке дорог. Держал, погибая от бомб и снарядов, разрушавших великолепный ансамбль русского церковного зодчества.

Blog

По просьбе Иосифа Виссарионовича 5 октября, глубокой ночью, я выехал на юг, в сторону фронта