Geum.ru

Я, Лабарна, вельможа посольств табарны Нессы и Хатуссы Тахурваили пишу эти строки. Кто знает

Вид материалаДокументы
Подобный материал:
  1   2   3

ДРЕВНЕХЕТТСКИЙ РОМАН


Я, Лабарна, вельможа посольств табарны Нессы и Хатуссы Тахурваили пишу эти строки. Кто знает? Может через девять тысяч лет кто-нибудь найдет и прочтет мои рукописи. Может он будет хорошо осведомлен о наших трудах и днях, а может все это окажется для него неразгаданной тайной. И все же я пускаю в будущее эту нить, нить, связующую века, спрятанную в глиняном ящике, куда я положу свои резные доски. Смогут ли прочесть эти письмена там, в грядущем? Будут ли разуметь язык несситов? А если нашему роду суждено исчезнуть в пыли веков, пусть эти строки останутся неразгаданными иероглифами в безлюдных пустынях, освещаемых холодными звездами.


Я родился на свет в четвёртый год табарны Хуцции в самый лютый мороз, который с восточных гор нагнал северный ветер. Так рассказывала моя матушка о моём рождении и говорила, что в те дни в горах и долинах лежали глубокие сугробы снега, а день от восхода до заката был самым коротким в году. Каждый такой день из года в год я считаю своим днём рождения, подобно тому, как очередной табарна празднует годовщины своего царствования, и выхожу рано утром посмотреть на рождение нового солнца.

Моё имя – Лабарна, коим меня назвали в честь деда и которое созвучно с титулом правителя нашей страны – табарна. Было ли это неудачным пророчеством в дни смут и тревожных слухов или предсказанием моего приближения к трону и участия в делах управления государством, но и по сей день моё имя – всегдашний повод шуток друзей на пирушках.

Я происхожу от одного из Пятидесяти родов. Мой отец был весьма дружен с табарной Телепину, когда тот ещё лишь стал супругом принцессы Стапарии, и после переворота табарна назначил его начальником колесниц. Наш замок расположен в трех путях от Канеса. Нам принадлежат три деревни с тремястами крестьянами, обязанными нам сахханом и луцци. Мой отец – Питхана – всякий раз принимал участие в панкусе как крупный землевладелец Верхней Страны. Однажды в годы смут ему пришлось спасаться бегством в далёкую Тарувиссу на западе, где он и нашёл себе супругу.

Вот как это произошло. У одного и вождей Тарувиссы, владевшего землями у Дардановова пролива – он, вроде бы, был потомком того самого Дардана, что первым возвёл мост между Ассувой и Лацпой – была весьма прекрасная и столь же образованная дочь, которую он обещал отдать лишь тому, кто попадёт из лука в глаз золотой рыбке, висящей на дереве. Казалось бы, задача проста, но рядом с рыбкой вращалось колесо, чьи спицы, блестя на солнце, отвлекали внимание стрелка. Моему отцу повезло: он стрелял в пасмурный день и попал в цель.

Я был первенцем и любимым ребёнком в семье. Живущий у нас пленный айсор составил мой гороскоп с предсказанием всех славных деяний, которые мне предстояло совершить. Ныне многие несситы увлекаются составлением гороскопов, которые пришли к нам с берегов Евфрата, но почти все допускают существенную ошибку: чтобы составить правильный гороскоп, необходимо знать не только год, месяц и день своего рождения, но и час, в который человек был рождён. К слову, я родился в половине четвёртого часа после захода солнца. Без соблюдения такой точности получится гороскоп дня или же месяца, но не человека.

Когда я родился, матушка принесла жертвы богине Иштар во имя моего здоровья, хотя на её родине эту богиню не почитают.

Год спустя Телепину – супруг одной из принцесс захватил трон. Ему удалось укрепить своё положение, избавившись от всех иных претендентов на престол. Он прекратил хаос, в котором наша страна пребывала полных пятьдесят лет, ввел новые должности управления разными делами государства и издал новый закон о престолонаследии. Отец переехал в столицу, бывшую в четырнадцати днях пути от нашего замка, и виделся с нами редко. Он командовал стремительным набегом царских колесниц на царство Киццуватна, перекинувшееся ранее на сторону митаннийцев, а потом был в новом походе в помощь союзной Тарувиссе против морских разбойников-пелазгов, нападавших на её корабли. В этом походе он попал в рабство и вернулся на родину, когда мне было уже двенадцать лет. Он освободился по милости Бога-Защитника. И вот как. Правитель Кафтора Минос очень любил играть в кости, но выкинуть подряд шесть шестёрок ему ни разу не удавалось. Мой отец, бывший рабом-виночерпием, как-то сказал ему:

«Минос, дозволь мне попробовать испытать счастье и расположение богов».

Минос позволил ему, и отец, воззвав к Богу-Защитнику, действительно, шесть раз подряд выбросил шестёрку. Минос воскликнул:

«Проси, что пожелаешь!»

Отец сказал:

«Свободу».

Он отплыл на попутном финикийском корабле в Угарит – Минос тогда воевал с Тарувиссой – и через месяц был уже дома.





Мои первые воспоминания бледно выделяются в смутных сумерках детства. Мой кругозор не распространялся далее наших гор, стремнин, водопадов и засеянных ячменём долин в округе замка. Все в доме вставали с первым лучом солнца, приносили жертвы Богу-Защитнику и принималось за дела. Смотрители ехали в поля, стражники сменяли караульных на башнях, а кузнец Кашку, очень похожий на бога Хасамиля, принимался за свою звонкую работу.

Я играл с детьми наших домочадцев и с ранних лет удивлял всех своей глубокомысленностью и изобретательностью.

Но со временем меня стало тянуть к одиночным прогулкам по горам и долинам. Я брал с собой бронзовый кинжал, кусок копчёного мяса и маленькое бронзовое зеркальце – мою любимую игрушку и долго бродил, возвращаясь домой лишь под вечер, усталый и оборванный.

В семь лет я стал посещать учителя. Жрец Истануса Мурсили жил уединённо в храме своего бога в пол данна от нас к восходу. Впервые я увидел его, когда мы все вместе праздновали день нового Солнца и, принеся жертвы, жарили на бронзовых плитах большие коричневые блины – символ нового Солнца и конца зимы. Он тоже приметил меня и, придя вскоре к моей матушке, сказал, что будет обучать меня всем премудростям. Матушка была весьма образованной и начитанной женщиной, но желала, чтобы я стал великим полководцем, начальником колесниц, как и отец. Она с недоверием отнеслась к словам Мурсили и спросила:

«Уж не хочешь ли ты сделать и его жрецом?»

Но Мурсили ее убедил в необходимости моего обучения и сказал:

«Разве мешает полководцу грамота? Разве бег мысли не подобен бегу самой быстрой колесницы? Разве не вижу я в нем зачаток великого человека? А разве великий не подобен отшлифованному каменному кубку?»

И он стал учить меня грамоте, письму и счёту. По правде говоря, я уже умел считать, и это нисколько не удивило моего наставника. Гораздо позже, на смертном одре он говорил мне, что сам Истанус указал ему на меня.


Жизнь горцев сурова. Зимой лютая стужа, летом – ветры и зной. Безрадостное детство горца сменяется короткой юностью, когда девушки прекраснобёдры, а юноши красноречивы. Потом, с каждым днём труды накладывают всё новые и новые морщины, к тридцати годам виски уже серебрятся сединой, а впереди лишь дряхлость и смерть. Как хорошо, что я родился в знатной семье и одним своим рождением вырван из круговорота тупой повседневности! Как хорошо, что я владею письмом и грамотой и знаю прошедшие века со всей отчетливостью, как будто одновременно живу там и здесь! Как мало нас на земле в общей массе бездумных!

А и то: могли ли бы мы жить так, если бы не было жнецов, пастухов и кузнецов? Мы подобны изящному изваянию на большом грубом пьедестале.


Из всех премудростей меня сразу заинтересовало знание племён и народов. Из каких земель они вышли, каковы их наречия и обычаи? Почему одни народы враждуют, а иные дружат? Эти вопросы я задавал учителю, и он отвечал, что знал. У него была большая библиотека со множеством досок, глиняных табличек и даже папирусов из страны Кемт. Я прочёл их все: молитвы богам, заговоры от болезней, сказания о богах и табарнах. Богов я насчитал до тысячи и удивился такой многочисленности. Мурсили ответил на мой немой вопрос:

«Природа едина, одни законы правят миром. Но разве ты не видел, как весна борется каждый год с зимой, а зима – с летом? Разве горный поток со всей яростью не разрушает скалы? Разве не очевидна противоположность дня и ночи, жары и холода, голода и сытости? Борьба царит везде, и везде свои боги. Помнишь, я рассказывал тебе, как Кумарби боролся с великим богом Ану? Так будущее борется с прошлым в настоящем».

Я спросил:

«Значит, будущее проигрывает прошлому, потому что прошлое постоянно увеличивается, а будущее тает?»

Жрец изумился:

«Как верно ты подметил! А ведь тебе нет ещё десяти лет!»

И с тех пор он стал вести со мной беседы о всевозможных премудростях. Правда, боги меня интересовали мало, и однажды я даже выразил своё сомнение в правдивости астрологии. Мурсили улыбнулся и сказал:

«Звёзды не лгут, но можно ли доверять звездочётам… Табарна Хантили испытал двух аккадских звездочётов. И оба пошли на костёр, ибо их предсказания не сбылись. Но разве выбросим мы лук и стрелы, если какой-нибудь слабосильный не может натянуть тетивы?»

Я же больше спрашивал о дальних странах, о которых знал лишь понаслышке. Мурсили однажды рассказал мне:

«Когда я был молод, а было это сорок зим тому назад, я участвовал в посольстве табарны Циданты в далёкую страну Кемт, где течёт великая река Хапи. Мы плыли из Угарита до приморского города Тир, а потом ехали по земле ещё целый месяц. И вот однажды, после многодневной езды по буро-жёлтой пустыне мы увидели красноватые воды Хапи и яркую зелень садов и полей вокруг реки. Народ Кемта ходит без обуви и не знает тёплой одежды из шкур, потому что зимы нет в той земле. Правитель Кемта – фараон Аменхотеп царствовал двести пятьдесят лет».

Я изумился:

«Как может человек прожить столь долгий срок?»

Мурсили ответил:

«Я же говорил, что в Кемте не знают наших зим и ведут счёт времени по лунному календарю. Подели этот срок на двенадцать с половиной, и ты узнаешь точное время царствования».

Пока я делал исчисление на земле острой палочкой, жрец подбросил кусочки смолы в курящийся сосуд у алтаря Истануса и продолжил рассказ:

«Народ Кемта чтит многих животных: кошку, крокодила, ибиса, подобного нашей цапле, и так же как мы – быка. Они очень суеверны и способны поверить любой небылице, если она таинственна и занимательна. Когда они умирают, тела знатных обрабатывают особыми веществами и так сохраняют в скальных гробницах. В их землях я видел огромные гробницы по размеру не уступающие нашим горам, но рукотворные, в которых лежат тела их древних правителей. Мне, однако, говорили, что на месте этих гробниц когда-то были островерхие скалы, так что строителям оставалось лишь обложить их каменными плитами и вырубить в толще скалы саму гробницу».

Я спросил:

«А дальше?»

Он продолжал:

«Дальше мы увидели унылые развалины, которые остались от гиксов, некогда владевших северной частью Кемта. Но наши проводники словом не обмолвились об их обитателях, будто не желая бередить раны недавних поражений».

Я спросил:

«А верно ли то, что говорил отец, что гиксы родственны нам – несситам?»

Он ответил:

«Трудно сказать, так ли это… Одни говорят, что это так, и что их наречие было понятно нам, другие – что это был сброд из многих племён востока, где за горами простираются влажные степи, и бесчисленные табуны лошадей кочуют со своими пастухами. Их правители приносят в жертву коней, а простые жители – коров. Говорят также, что далеко на восходе, так далеко, что ехать туда надо несколько лет, живут узкоглазые и желтокожие люди, но я не верю этому».

Мы бы ещё долго беседовали о разных премудростях, когда на дороге из Канеса появился гонец и привёз Мурсили письмо табарны Телепину, призывавшего жреца в столицу для участия в составлении новых законов. На том в десять лет и закончилась моя наука.


В кругу сверстников я был «господским сыном», и это спасало меня от насмешек по поводу моей неловкости и недостаточной силы. Матушка весьма печалилась по поводу моих неудач в метании копья или стрельбе из лука. Она желала видеть меня полководцем, а что это за полководец, что не может попасть из лука в летящее копьё?

Воинские упражнения теперь занимали большую часть дня, и лишь ночью я мечтал о дальних странах и сокрытых тайнах. Постепенно окрепли мышцы рук и ног, я уже мог сражаться сразу с двумя противниками и выпустить в минуту тридцать стрел, хотя и недостаточно метко. Пропахший потом и сыромятными ремнями, я понял, что для хорошей охоты вовсе не важно знать по порядку царствования всех табарн, и что умение писать и читать вовсе бесполезно в горном походе, когда необходимо развести огонь на сыром хворосте и согреться. Настоящая жизнь нахлынула на меня, унеся в своём потоке далеко от книжной премудрости. Как сказал один бродячий рапсод:

«Когда Серебряный спросил Истануса:

«Кто счастлив в этом мире?»

Истанус ответил:

«Счастлив тот, кто сыт, одет, возлежит с красивой девочкой и не задаёт таких глупых вопросов!»


В Канес часто приходят иностранные купцы. Когда-то сам город был айсорской колонией, но табарна Анитта по причине подрывной деятельности айсоров выселил их из страны и разрешил лишь временный приход караванов с необходимыми несситам товарами. Большие караваны из ста или двухсот вьючных животных приходят в начале весны, когда в горах расцветают эдельвейсы, а с юга тянутся журавлиные клинья. Они везут дорогие ткани и искусно выточенные каменные сосуды с затейливой росписью, благовония и корицу с островов Лазурного моря. Несситские мечи и копья не уступают митаннийским, к тому же правитель Митанни не желает вооружать нас в силу давней вражды между нашими странами. Пройдет несколько месяцев, и в обратный путь караваны отправятся, нагружённые янтарём, прочной древесиной и каскейскими рабынями. Люди нашей страны проводят взглядом уходящий караван до самого горизонта и, лишь он исчезнет, подивятся, что есть за горизонтом новые и новые земли до самого края земли.


Когда наши предки пришли сюда из Лацпы по Дардановому мосту, они были стройны, белокуры и голубоглазы. Таковы же были и их женщины. В стране Хатти в те далёкие времена обитали низкорослые, темноволосые люди с возвышенными носами и черными зрачками, вроде тех, что живут в восточных горах. Победив местных правителей, несситы взяли их жён и дочерей в наложницы, и последние оказались весьма искусны в делах любви, гораздо искуснее несситских женщин. Отсюда и пошло у несситов обыкновение сочетаться браком с белыми женщинами своего народа, но в наложницы для любовных утех брать смуглых, широкобёдрых и полногрудых хатти. От этих сожительств появлялось всё больше и больше детей, которые воистину несчастны в нашем мире – чужие и белым, и смуглым. Ныне почти все мы имеем черты первоначальных несситов и местных хатти, но всё же отличаемся от сирийцев и горцев востока. Всё меньше и меньше рождается белокурых и голубоглазых детей, а число смуглых растёт с каждым годом. Иные жрецы требуют в панкусе запретить смешанные браки и сожительства, собрать воедино оставшихся белых людей и от них восстановить наш народ в изначальной чистоте. Многие соглашаются с ними, но что можно поделать? Не пускать же под нож полстраны, да и женщины хатти куда приятнее скупых на ласки и властолюбивых знатных женщин. В наши годы некоторые купцы покупают в стране Кемт чернокожих наложниц с далёкого юга и хвалятся, будто это наисладострастнейшие из женщин, но это неправда. Верно лишь то, что чернокожие люди произошли от сожительств людей с обезьянами, которых южнее страны Кемт великое множество.

Все знатные люди в юности соблазняют крестьянских девушек, и я не был исключением. Крестьянки в наших краях смуглы, полногруды и веселы нравом. Их выдают замуж в тринадцать-четырнадцать лет, но с годами многие вдовеют и, будучи ещё молоды, весьма склонны к любовным утехам.

Первый позыв мужской силы я испытал в одиннадцать лет и стал искать покорную и страстную девушку, которая бы подошла мне. Матушка на следующий год хотела женить меня на рыжей дочери соседнего землевладельца, который спорил с нами из-за виноградника на меже наших владений и готов был уступить по брачному договору. Но она – Нави отличалась скверным характером и считала мужчину лишь слугой женских мелочей. Я отказался.

Товарищ моих детских игр - сын конюха Ану, умирая от лихорадки, завещал мне свою первую и последнюю любовь – шестнадцатилетнюю дочь пасечника, которая пользовалась известностью во всей округе как неутомимая в любви и изобретательная в страсти. Лишь прошёл семидневный траур, который мы носили по умершему другу, я отправился в сторону Красной реки, где была единственная в наших краях пасека. Несситы предпочитают добывать мёд диких пчёл, хотя приручённые пчёлы плодовитее и трудолюбивее. Я нашёл её рвущей дикие груши в роще неподалеку от дома. На ней был девичий плащ белого цвета и платок, повязанный на голове. Мы были знакомы и раньше, но уже давно не виделись. Я завязал с нею разговор и подарил маленькое бронзовое зеркальце – невиданную роскошь для простонародья. Я был настойчив, а она догадлива и скоро расстелила свой плащ на траве у склона горы среди невысоких дубов. Это напоминало сон и вызывало ощущение нереальности происходящего. После она искусно разожгла костёр и окурилась дымом ароматной смолы – это, вроде бы, предохраняло от нежелательной беременности. Я нарвал и себе несколько груш, условился о новой встрече через неделю и пошёл домой. Тело не повиновалось мне, слипались глаза, и сильно тянуло лечь на первой же поляне и заснуть. Домой я пришёл лишь к ужину, когда затихает дневной шум в замке, и все домочадцы собираются у одного большого очага и запивают ячменные лепешки вином из ягод.


На следующий день после того, как я впервые овладел женщиной, из критского плена вернулся отец. Постаревший, но очень бодрый и весёлый, он без устали рассказывал о своих приключениях с сильным эгейским акцентом – ведь он несколько лет не говорил на родном наречии. Матушка, уже было похоронившая его в своём сердце, будто помолодела на десять лет, и хотя родители иной раз не ладили друг с другом, все ссоры были мигом забыты. Весть о том, что начальник колесниц Питхана через долгие годы вернулся из рабства, разлетелась по всей Верхней Стране. Отец закатил роскошный пир с зажаренными тушами быков, музыкантами и плясунами. Минос с честью отпустил своего бывшего раба, и отец привёз из Кносса множество дорогих тканей и искусных украшений, а также большую каменную бутыль старого критского вина, какое пьёт сам Минос. Он рассказывал нам:

«Мне несладко жилось в плену, но всё же Кафтор – чудесная страна. Это длинный узкий остров со множеством гаваней. На острове много городов, которые всегда жили в мире меж собой – в этом убеждает отсутствие крепостных стен. Флот Миноса – наисильнейший в мире. Он обуздал пиратство и подчинил берега многих морей. У Миноса есть даже невиданное в мире чудо – медные стражи, которые каждый день обходят дозором крутые берега острова. Эгейцы, пользуясь данью подвластных народов, живут в роскоши и достатке. Я счёл однажды, что казна правителя Кносса вдесятеро богаче, чем наша в Хатуссе, а население Кафтора не больше нашего».

Новый жрец Истануса, который не любил ничего иноземного и считал, что несситы не должны общаться с иными народами, кроме как на войне, спросил:

«Так ли уж беззаботна их жизнь? Во многих сказках говорят о счастливых и беззаботных странах, лежащих вон за той горой, а на проверку оказывается, что ничего, кроме ослиного кизяка, там нет».

Отец ответил:

«Нет. И у них достаточно забот. На острове и в море вокруг часты землетрясения. В тот год, когда я попал в плен, случилось сильное извержение вулкана на соседнем острове, были огромные волны, которые выбрасывали большие корабли на сто или двести локтей на берег. Также слабое место кафторян – это отсутствие в стране военного сословия, подобного нашему. Все жители там – мирные мореходы или ремесленники, а военную службу несут отряды наёмников-пелазгов и медные стражи, которых смастерил искусный Дедал – это великий мастер всего Кафтора, способный творить любые чудеса».

Жрец возразил:

«Медного воина можно поразить бронзовой стрелой».

Еще до пира, сразу же по возвращению отец принёс обильные жертвы Богу-Защитнику, что выручил его из беды, и посвятил ему моего младшего брата, родившегося через год. Он еще в Угарите послал гонца к табарне. А Телепину – Солнце несситов, решив замириться с Миносом и нуждаясь в человеке, хорошо знавшем Кафтор и те края, назначил его на недавно освободившийся пост вельможи посольств.

Мы покинули наш замок и во главе большой вереницы повозок с нашим скарбом отправились в столицу. Впервые я совершал столь далёкое путешествие, и это немного скрасило грусть о покинутой крестьянке Тари, которую мне больше не суждено было увидеть.

Путь в четырнадцать даннов наш караван проделал за неделю. Я ехал впереди всех с двумя воинами и всматривался в новые и новые горизонты. Все вокруг было для меня впервые и удивляло несказанно. От бурных вод рек взлетали стаи журавлей, олени, знавшие меткость наших стрел, заблаговременно уходили в горы. Дубовые рощи чередовались с горными лугами, пестрящими маками и шиповником. Редко появлялись деревни, окружённые скудными полями и садами. Мы ночевали в замках друзей отца, где нас угощали отличным острым сыром и жареным мясом с пряностями. По обычаю гостеприимства, хозяева приводили к объевшимся гостям на ночь рабынь, но родители ехали вместе, а меня на сей раз обнесли по указанию матушки, и мне пришлось засыпать одному, почёсываясь от блох и вспоминая чудесную Тари.





Хаттуса – не самый большой город на свете. За свою долгую жизнь я повидал и Кносс, и Эблу, и даже огромный Уасет, который населяет столько людей, сколько живет во всей нашей Нижней стране, но тогда я впервые увидел столицу, и моё восхищение было безгранично.

Городские стены возвышались на холме, с трёх сторон неприступном, и лишь с юга к городу подступали предместья, где жили виноградари и ремесленники. Здесь же у моста через реку раскинулся торг, где каждый торговец имел высокий шест со знаменем с изображением товара, и покупатели могли быстро найти всё, что нужно. Ближайший к нашему замку городок Канес казался жалким селением по сравнению с этой громадой. Всюду, среди прилавков с товарами, по кривым улочкам и широким площадям со святилищами тысячи богов Хаттусы сновало множество людей в разноцветных одеждах, разного пола, возраста и достатка. Сосчитать их было немыслимо. Наш караван долго пробирался среди разношерстной толпы, а проводник предупредил, чтобы мы опасались воров, промышляющих растерянностью деревенщины на городских улицах. Потом мы въехали в большие ворота, украшенные изваяниями львов. Здесь уже была основная часть города с богатыми домами, казармами и великолепными храмами. Всё утопало в зелени садов, посреди водоёмов на большую высоту били источники воды – лишь потом я узнал, что эти источники рукотворные, и вода бьёт вверх стараниями рабов у насосов.

Нас приветствовал смотритель хозяйства табарны и сразу же повёл к дому, подаренному моему отцу. Это оказался отличный двухэтажный замок с садом и большим водоёмом, посреди которого застыло изваяние лебедя. Напротив стояло святилище бога луны Кужуха, чьи молоденькие жрицы издали заметили нас и стали махать руками.

Чиновник после сказал:

«Божественный и Святой Табарна Телепину (он слегка наклонил голову, произнеся имя табарны) ныне возвращается из похода на касков и будет в столице завтра, когда состоится торжественный въезд и большой пир. Тогда Божественный и Святой Табарна Телепину,--новый поклон головы,--изволит принять тебя, Питхана».

Отцу не понравилась эта церемонность. Оставшись вдвоём с матушкой, он сказал:

«Многое же изменилось в стране несситов за моё отсутствие. Видно, имя табарны отныне окружено особым почтением».

Матушка возразила ему:

«Так ведь во всех странах так есть. Ты же сам рассказывал о Миносе».


На следующий день – а весь остаток дня предыдущего мы обживали новое жилище, поужинали холодной козлятиной и легли спать смертельно уставшие – я вышел побродить по городу со строгим приказанием матушки явиться домой за час до царского пира.

Я быстро заблудился на пересекающихся в разных направлениях улочках и пошёл наугад в надежде случайно дойти до дома, ведь чтобы обойти город кругом и вернуться на то место, из которого вышел, надо не выходить за пределы городских стен. Дома вокруг не имели окон, и лишь на пороге кое-где сидели ремесленники за завтраком или работой. Деревянные и каменные стены покрывала известка, а по ней шли надписи:

«Таран – лучший врач этого квартала врачует зубную боль и любые раны на теле» или «Известнейший гадатель Тибал из Аладжи увидит все ваше будущее как на ладони» и т.д.

Дома знати были гораздо пышнее и имели большие внутренние дворы с источниками воды. Внутрь попасть можно было только через наглухо закрытые ворота, отпиравшиеся лишь для немногих гостей. Храмы, наоборот, были открыты любому входящему и также пестрели объявлениями:

«Владычица богов и людей Иштар приглашает людей на свой пир каждое новолуние».

В толпе выделялись городские стражники в особых шлемах и с большими плетьми. Я видел, как двое из них волокли по улице пойманного вора с разбитым в кровь носом. В городе все рынки располагались за городскими стенами, но вскоре я – проголодавшийся – нашёл лавку, торгующую особым яством – мясом с пряностями, завёрнутым в лепёшку из кунжута. Я имел сикль серебра и хорошо пообедал на тенистой терассе, запивая хашму – так называлось кушанье добрым ячменным пивом. Хозяин заведения по одежде принял меня за дворцового пажа и был полон столичной угодливости, смешанной с трезвым расчётом. Я купил у него же головную повязку от солнца и, растратив таким образом всё серебро, пошёл разыскивать дорогу домой.

На следующей широкой улице я наткнулся на праздничное шествие. Войско несситов вступило в город с богатой добычей и многочисленными пленниками. По разговорам в толпе я понял, что этот поход был совершён против горных племён северо-востока. Впереди на колеснице из чистого золота ехал сам табарна Телепину – высокий рыжий человек в сияющих доспехах и полном вооружении. За ним несли военную добычу: ковши с драгоценными камнями, бронзовые щиты с именами побеждённых царей, вели на поводках невиданных ранее птиц ростом с крупного аиста и нежно-розовым оперением. Потом унылой толпой следовали пленники – скрученные цепями мужчины, чья участь – медные рудники и каменоломни, темноокие девушки с длинными чёрными косами и обнажённой грудью, дети, самых младших из которых специально воспитывали после для гвардии табарны. Их всех шло несколько сот, но это были наиболее сильные мужчины и наиболее красивые девушки из захваченных в походе: остальных уже распродали торговцам, следовавшим за войском табарны и попутно снабжавшим его пищей и оружием. Дальше шло войско табарны: колесницы, всадники, копьеносцы, лучники, пращники и вспомогательные войска. Никогда раньше я не видел одновременно такое большое количество воинов: одних колесниц я насчитал сорок.

Народ приветствовал Божественного и Святого Табарну поднятием руки, а воины пели старинную несситскую военную песню:


Далёко остался мой дом.

В далёкий поход мы идём.

Вновь загорелась война!

В бой нас ведет Табарна!


Народ подхватывал песню, желая тем приобщиться к войне и победе. Шествие направлялось к огромному храму Пирвы – Бога-Защитника. Там совершалось великое жертвоприношение. Я видел, как на алтарь хлынула кровь самых знатных пленников и диковинных птиц – их всех до единой принесли в благодарственную жертву Богу-Защитнику. Среди зрителей царило ликование: под сводами храма разместилось несколько сот человек – все в праздничных венках и одеждах. Я уже выходил во двор, когда в дверях столкнулся с отцом. Он удивился:

«Вот где ты! Через одну стражу нам надлежит быть на пиру табарны. Там я представлю тебя Божественному и Святому Табарне Телепину».

И он изящно-почтительно склонил голову при произнесении имени табарны. Дворец табарны был выше и великолепнее всех других зданий Хаттусы. Колоссальный зал вмещал царский трон, скамьи для гостей со столами подле и свободное пространство для певцов и танцовщиц. Уже начало темнеть, и по стенам горело синим пламенем девятьсот факелов. На пиршество были приглашены знатные люди – потомки Пятидесяти родов, начальники войск, именитые и богатые купцы, звездочёт, летописцы, врачи – весь цвет несситов. Впервые я удостоен был чести ужинать в таком высоком собрании. Пиршество не начиналось в ожидании табарны, и лишь рабы разносили гос­тям душистое лацпское пиво - напиток из зерен ячменя: его очень любил сам табарна.

Наконец, протрубили трубы, и в сопровождении четырех пажей появился Божественный и Святой табарна Телепину в расшитых золотом льняных одеж­дах и особой короне, похожей на алое ведро, надетое на голову. Все муж­чины, встав, приветствовали табарну поднятием руки, а женщины склонили головы. Это было величественное зрелище, а стольники осыпали гостей цве­тками шафрана, что символизировало милость табарны к своему народу.

После все подняли заздравные кубки из серебра за табарну и вновь при­ветствовали его. Стольники внесли в зал на золоченых блюдах жаренных птиц - тех, что сегодня утром вели по улицам Хаттусы на всеобщее обозре­ние и, чья кровь была принесена в жертву Богу-Защитнику. Мясо невиданных птиц было жестковатым, однако все почувствовали особую честь делить тра­пезу с самим богом. Наш сосед на пиру - начальник пращников рассказывал отцу об этих удивительных птицах:

«Они водятся в низинах и у болот. Мы дошли почти до самого восточного моря и там поймали четыреста этих розовых журавлей. Местные жители ловят их на приманку и намазывают большие бревна птичьим клеем, в кото­рый и попадает лапой птица».

Отец присматривался к стольникам, чья услужливость, видимо, напомнила ему его недавнее прошлое, и он даже улыбнулся, принимая от раба кубок с медвяной росой - этот напиток можно пить лишь при дворе табарны, и тайна его приготовления передается в роду табарн по наследству. А матушка нежданно обнаружила, что другие жены вельмож одеты менее ярко, но в более дорогие одежды, и это ее огорчило.

За мясом розовых птиц последовала говядина с пряностями, потом салат со свининой, жаренная дичь, дары моря и лепешки с медом разных цветов. Наш слух услаждало до сотни музыкантов и танцовщиц. Среди них были девушки многих покоренных народов и даже негритянки, приковывающие взгляд возбуждающими движениями бедер. Лилась плавная, как гладь озера, музыка, какая получается от употребления струнных инструментов, и лишь изредка эту гладь рассекали удары в большие барабаны, какие используются воинами в походах и торжественных шествиях.

После ужина табарна со всевозможными почестями покинул зал пиршества и, пройдя в обширный дворцовый парк с кипарисами и египетскими пальмами, пригласил к себе моего отца во главе семейства. Табарна благосклонно взирал на нас и, улыбнувшись, сказал моей матушке:

«Добродетельная Сита, ты подала великий пример супружеской верности всем несситкам,—у него получился неплохой каламбур. — Семь лет ты ждала супруга и рачительно управляла замком».

Матушка склонила голову. Табарна присмотрелся ко мне - я был в роскошном плаще из красной кожи - и сказал:

«Жрец Мурсили, что прибыл в прошлом году в нашу столицу, говорил о тебе, как о мудром ребенке, из которого впоследствии получится видный сановник. Я было хотел сделать тебя знаменосцем в своей свите, но твой отец желал для тебя иной службы, а поскольку я назначил его вельможей посольств с пра­вом заседать в Большом Тулиде, твое место будет в иноземной службе».

Я поклонился и высокопарно поблагодарил табарну за эту милость. Пир тем временем продолжался, и красивые рабыни в одних трусиках раз­носили по гостям блюда с изысканными фруктами.


Итак, я стал учеником в школе посольств, которая готовила своих питом­цев к сношениям с иными державами. Пять лет длилась эта наука. Следовало изучить три главных языка - египетский, аккадский и кафторский, знать исто­рию, обычаи и нравы иных стран, пути торговых караванов и морских судов, быть в курсе всех событий в Египте, Аккаде, Эламе, Тарувисе и Ахияве, точно и красиво выражать свои мысли в письмах и речах. Сам табарина не раз проверял наши знания: он желал завести отношения со всем миром и даже проникнуть к диким племенам севера. Нас было двенадцать, а через год к нам добавилось столько же. Моими соучениками стали сыновья знатных родов из Пятидесяти, чьей поддержкой табарна весьма дорожил. В тринадцатый год своего правления табарна Телепину окончательно составил свод законов, провозглашенных вечными и неизменными до скончания веков. Табарна отныне завещал престол не по своему желанию, как то было в последние сто лет, но строго старшему сыну, либо мужу дочери, ко­торого табарна лично подбирал из наиболее опытных и верных делу Нессы и Хатууссы людей. Тавананна - супруга табарны получала особые права, но её родичи не имели прав на престол, и это пресекало интриги придворных из родственников табарнских невест. Панкус - всеобщее собрание воинов-несситов отныне созывалось лишь в особых случаях, когда табарна должен был заручиться поддержкой всего народа. Это последнее сильно не понра­вилось моему отцу, который был сторонником полновластного панкуса, реша­ющего с табарной все дела страны от назначения новых налогов до объявле­ния войны и мира. Тем самым он неумышленно оказался во главе противни­ков табарны из числа родственников свергнутого Хуцции. Но табарна пошел навстречу этим недовольным и назначил отца вельможей посольств.

В уголовном законодательстве были ужесточены наказания, за основу были взяты законы вавилонского лугаля Хаммурапи, но Телепину счел некоторые законодательные нормы чуждыми образу жизни несситов.

«А дело крови таково у вавилонян,—говорил табарна моему отцу,— кто прольет кро­вь, то будет, как скажет господин крови – глава семьи убитого. Если он скажет "пусть-де умрет", то пусть он умрет, если же он скажет "пусть-де возместит", то пусть он возместит. Лугалю же до этого дела нет».

Когда табарна посещал нашу школу, он запревал нам все проявления поч­тения к его особе:

"Это все для торжественных приемов, для послов иных держав и простонародья. Вы - а вы в будущем ближайшие к трону люди - должны видеть табарну за работой - грязной утомительной работой. Как пахарь день за днем возделывает пашню, так и табарна своими руками возделывает страну, даро­ванную ему богами. Те пустословы, кто чает захватить престол, не пони­мают всей трудности роли правителя. Ах, если бы я мог спокойно сидеть на троне и пировать, как поется о табарнах в старинных песнях!"—так го­ворил он нам однажды, когда принес нам показать самую удивительнейшую вещь когда-либо виденную мной - вавилонскую карту мира, где в самом центре возвышалась главная храмовая башня Вавилова - зиккурат Этеменанки, на вос­ходе - Элам, на юге - таинственная страна Дилмун, на древнем шумерийском наречии именуемая Меллуха, откуда вавилоняне привозят слоновую кость и прянности, на западе - страна Маган - она же Кемет, а север занимали мы - Хаттуса и Неса. Мы, глядя на этот рисунок подлунного мира, сделанный как бы с высоты полета птицы, в один миг поняли, сколь мал наш мир в гла­зах богов, обитающих в звездных замках.

«Вся земля,--объяснял нам наш основной наставник - жрец Истануса Арнуванда,--имеет форму правильного квадрата, а сверху накрыта хрустальным куполом неба, в котором просверлены отверстия звезд. Далее располагается мир богов и героев, куда простым смертным доступа нет».

«А как же получается,—спросил один из нас - белокурый сын табарны и его наследник Тахурваили,—что солнце после долгого пути по не­бесному куполу исчезает из виду?»

«Все оттого,—ответил Арнуванда,—что земля не плоская как доска, а имеет значительные возвышения к своему центру, как ячменная лепешка. Для муравья, бегущего по ней, лепешка представляется огромной скалой, за уступы которой на ночь прячется солнце»,

«Где же центр земли,—это спросил я.—В Вавилоне?»

«Нет. Это лишь выдумка вавилонских хитрецов. Центр мира расположен в нашем государстве, вернее, на его восточных границах, ибо именно у нас самые высокие во всем мире горы, а Вавилония - равнинная страна в до­лине двух больших рек, стекающих с наших гор».

Тяжелее всего давалось изучение иноземных наречий и письма. Год я потратил на изучение египетского языка, затем освоил кафторский, а после аккадский и древний шумерийский, на котором в Вавилоне ведется служение богам. Когда-то мы использовали для письма аккадскую клинопись, но потом великий мудрец Халсу изобрел клинописные знаки для нашего языка, потому что, как он говорил, у нас иная музыка речи, чем у вавилонян.


Сколь различна участь людей! В то время, когда благородный человек пребывает на службе табарны или странствует по свету в поисках славы и воен­ной добычи, купцы просиживают день за днем в своих конторах, трясутся над каждым сиклем и заискивают перед любым человеком, даже и подлого звания, лишь бы всучить ему что-нибудь. Предать подороже, купить подешевле - вот и весь круг их мыслей, в которых они ничуть не смущаются даже обманом. Они всю жизнь накапливают богатства, тянут последние соки из всех домашних превращая их пот и кровь в слитки серебра, живут бедно, чтобы избежать по­боров и разбойников - и все для сохранения и приумножения богатств. А умирает самый богатый купец, как самый бедный крестьянин и даже своей рубаш­ки не может взять на костер. Сколь печальна такая судьба!

Мы же - люди благородные, светлые и знатные, самим своим благим рожде­нием поставленные над прочими людьми во веки и веки, В наших душах нет корысти, но лишь честь и долг перед табарной. Да будут во веки и веки благородные люди превозносимы, а подлые - презираемы!


Еще в годы ученья я подружился с сыном табарны Тахурваили - ныне он правит Страной Хатти от моря до моря. Выдающихся способностей в постижении наук он не проявлял, но был ловкий охотник и неутомимый женолюб, благо все столичные жрицы почитали за счастье лечь под него на циновку. Отец его - табарна не любил сына, но все ж не мог изменить закон о престолонас­ледии ради себя самого, не думая о грядущих табарнах. Впрочем, Тахурваили был вовсе неглуп, и однажды, когда заговорщики из числа знати предложили ему престол табарны после свержения своего отца, немедля дал знать обо всем самому Телепину. Заговорщиков схватили и пытали, и тут выяснилось, что они лишь провоцировали наследника на столь рискованный шаг, рассчиты­вая в случае неудачи замысла погубить вместе с собой и его, прервав таким образом замышленную Телепину цепь табарнской преемственности в самом ее начале.

Это немного примирило табарну с наследником, и он был послан с большим войском против митаннийцев. У города Кумманни произошла большая битва, мы рассеяли десятитысячное войско митаннийского царя Кирты, но в самом конце боя Тахурваили был серьезно ранен стрелой и едва не умер, ис­целенный лишь чудесными снадобьями жрецов и горячими молитвами всего народа Богу-Защитнику. Когда мы захватили весь походный гарем митаннийского царя, там были тридцать две разноцветные женщины из всех стран света, и мы с хохотом делили их по жребию, а раненый Тахурваили лежал, тяжело дыша, на носилках и печально смотрел на нас. Я склонился к нему и сказал:

«Хо­чешь, я откажусь от своей доли?»

Он поблагодарил меня движением век.

В походе я исполнял обязанности переводчика, и лишь однажды сразил ка­леной стрелой вражеского лучника, долго целившегося в меня, но не успевшего спустить тетиву. Дальше на юг мы не пошли, потому что в следующую ночь с неба стали падать звезды, и жрецы сочли это недобрым знамением.


Если женщина рожает недоношенных, если мужчина бессилен, если кто-то осквернится, притронувшись к нечистоте, то пусть совершится обряд реки. Для этого пусть женщина выйдет на берег, где бросит крошки хлеба и про­льет вино, А говорить ей нужно так: "Бог реки! Очисти человека глиной берега своего! Двенадцать частей тела его очисти ты! Ты, стремительный поток, уноси с собою грязь, как нечистоту из человека!" После этого женщине следует поочередно поднять над желающим очиститься черную овцу, поросенка и щенка. И она говорит такие слова: "Освобождаю тебя от колдовства, от грязи, от скверны, от ведовства, от злодейства, от лихоманки, от дурного глаза, от наговоров! Прочь уходите!"


Страх смерти посетил меня совсем неожиданно. Однажды, поздно вечером при свете очага я читал очень старинную книгу, написанную шумерской клинописью. Мама как обычно пожурила меня за чтение ночью, что портит зре­ние - многие писцы уже к тридцати годам слепнут и живут подаянием при храмах. Но я не мог оторваться. Автор книги сетовал на краткость чело­веческой жизни, которая «подобна тусклому светлячку среди каменных глыб ночью». Он отрицал упования на загробную жизнь, называя ее египетской выдумкой. «На смертном одре ты останешься один, никто не поймет тебя, но все будут тебе чужие» - этой фразой заканчивалась книга.

Было самое начало осени, и я вышел на крышу нашего дома и стал размы­шлять о смерти. Все жреческие сказки показались мне одной большой ло­жью, которой люди утешают себя при встрече со смертью. Я не мог возра­зить прочитанной книге. Физический страх смерти сковал меня так, что мне почудилось, будто я уже умираю, и все тело охватывает омерзительное ощущение смерти, похожей на тяжелый болезненный сон. Все будет, а меня уже не будет, и я никогда не узнаю, что будет дальше!!!

Я заходил по крыше, а потом сел на парапет, подперев голову руками, Обращаться к кому бы то ни было за утешением было бы бессмысленностью, ведь они подобно мне приговорены к смерти, которая наступит раньше или позже моей! Боги?.. Но у богов своя жизнь, им нет дела до людей, люди - лишь глиняные куклы в играх богов. Хоть был Гильгамеш на две трети бог, и лишь на одну треть человек, хоть и достал он цветок вечной молодости, который не сберег, а все же и он спустился в долину смерти.

Я немного успокоился и стал размышлять небеспорядочно. Цветок молодости навел меня на хорошую мысль. Я рассуждал так: «Мы живем, потреб­ляя всевозможную пищу и воду. Съеденная пища переваривается нашим нутром, и от нее вырастают волосы, заживают раны, детское тело сменяется взрослым, а взрослое - дряхлым. Нет ли такой пищи или воды, от которых кожа делалась бы молодой, глаза - зоркими, а седые волосы возвращали бы свой прежний цвет? И если есть такие растения или мясо животных, или источники особых вод, дарующих утерянную юность, не должны ли мы всю отпущенную нам жизнь посвятить поискам этих средств?"

Я не был врачом и весьма смутно представлял себе устройство всех две­надцати частей человеческого тела. Я не мог себе представить, какие тра­вы даруют человеку бессмертие, и как будет происходить омоложение тела - так ли как у змей, которые вечны, ибо раз в семь лет меняют кожу, или как-нибудь иначе, но мои размышления успокоили меня, и я уснул прямо на кры­ше под звездами, чтобы под утро проснуться от холодного ветра и бросить­ся греться в теплое нутро дома.

После я долго думал о течении жизни. Мне к тому времени исполнилось пятнадцать лет, моему отцу – тридцать три года, а маме – тридцать один. Я не помнил своего деда, но видел стариков, доживших до семидесяти лет, у которых уже родились правнуки. Значит, я находился в начале человеческой жизни, и хорошо, что я спохватился сейчас, а не на закате бытия. Стало быть, я могу неторопливо проживать год за годом, будто откусывая от длин­ной лепешки по маленькому кусочку. Это меня успокаивало. Удивляло дру­гое - люди вокруг мало задумывались о смерти, они жили так, будто ее вовсе не существовало. Крестьяне пахали и сеяли, купцы торговали, воины с боевым кличем бросались на врага, меньше всего в этот миг думая о своей единственной и неповторимой жизни. Постепенно острое чувство смерти ста­ло притупляться, как со временем притупляется боль раны, и я перестал бо­яться смерти.


Бескрайние просторы северных степей. Кто преодолеет вас? Какие быст­роногие кони нужны среди ваших трав в рост человека? Сколько бесчисленных рек катят свои лазурные воды к нашим морям? Сколь ничтожен человек в этих краях, где десятидневный переход не считается большим расстоянием? Кто отважится покорить вас от восхода до заката и назвать своей землей? Сколько раз солнце объедет купол неба на своей золотой колеснице, прежде чем мы узнаем ваши пределы? Табуны бесчисленных лошадей мчатся по вашим необъятным просторам. Курганы неведомых вождей смотрят в ваши дали. Звезды падают с неба, и зажигают степь на много дней пути. На черной золе хорошо отпечатываются следы зверей. С запада дуют влажные ветры, неся тяжелые капли дождей, - и вновь зеленеют неисчислимые просторы. С востока ветры приносят жару и пыльные бури, - и выгорает степь.

Старики говорят, что там, в бескрайних степях севера, за темными вода­ми Северного моря была когда-то благословенная страна Аратта, откуда и пошли мы - светлоголовые люди.


Понемногу я прижился в столице и привык к ее торжественно-регламентиро­ванной жизни. Почти все время я уделял наукам, но всегда умел по­веселиться, а иной раз и поинтриговать. Интригами в столице занимались все, ежедневно давая табарне знать, сколь еще непрочна его власть. Основ­ных группировок насчитывалось три: сторонники единодержавия табарны, к ко­им причислил себя и я; умеренные сторонники восстановления панку - дабы это собрание правило страной совместно с табарной, - им открыто симпатизи­ровал мой отец; наконец, те, кто гордо именовал себя «восстановителями доброй древности», когда страна Хатти была лишь непрочным объединением отдельных областей со своими законами и налогами, всем правил панку из взрослых мужчин, носящих оружие, а табарна был лишь старшим среди равных. Были и люди, прозывавшиеся «хапиру» - эта зловредная группировка происходила из Вавилона, разрушенного нашими войсками сто лет тому назад, откуда они распространились по всему миру. Они считают, что любую власть надо упразд­нить, налоги отменить, постоянное войско распустить, и пусть каждый сам себя защищает - есть ли на всем белом свете более вздорное учение?

С этой группировкой меня познакомил дворцовый цирюльник (в столице каж­дый уважающий себя цирюльник должен развлекать посетителя разговором, а он и сам по себе был словоохотлив). Он говорил, что «хапиру» надеются со­здать свою общину именно у нас в Хатти, ибо сравнительно с другими деспо­тиями - Кемтом и Вавилоном - власть табарны у нас непрочна, и ее будет нетрудно низвергнуть,

Вскоре в Адании - одном из городов недавно подчиненной Киццувадны «ха­пиру» действительно подняли мятеж. Табарна откликнулся немедленно: в мя­тежный город были посланы воины, к которым присоединились воины табарны Кицувадны (он тоже был напуган крамольными речами «хапиру»). Через ме­сяц войско возвратилось в столицу. Зачинщиков мятежа вели с локтями, свя­занными за спиной. Пятерых, самых злостных, казнили на рыночной площади а прочим отрубили член. Вскоре был разоблачен и казнен дворцовый цирюльник, который замыслил убить табарну в тот день, когда обычно бреет его.

В шестнадцать лет, по окончанию наук, я отпустил себе бородку, аккурат­но подстриженную с боков, и имел благородный вид, так что однажды заезжие купцы из Арцавы приняла меня за принца.


Четыре ветра, четыре вихря,

Несите меня в теплые края,

От плохой земли, от черных людей!

Четыре ветра, четыре вихря,

Несите меня в теплые края,

От плохой земли, от черных людей!


В последний год учения я подружился с Аппу. Его прадед некогда бежал из Кемта, где служил в войсках последнего гикского правителя – Хиана. Прадеда принял на службу табарна Хантили, и уже его внуки причисляли себя к несситам. Аппу рано испортил зрение, но почти всё время просиживал над древними дощечками и папирусами. Его предок вывез из Кемта архив гиксов, который вот уже семьдесят лет валялся без употребления в подвалах их зам­ка в окрестностях Хаттусы. С помощью этих записей Аппу хотел написать подробную историю гиксов. По его словам, двести лет тому назад гиксы кочевали в Сирии; к ним со всех стран собирались самые смелые и сильные люди. Предводитель гиксов - его тоже звали Хиан - дважды посылал в Кемет согля­датаем некого Яху, который пользуясь красотой своей веселой супруги выве­дал почти все военные тайны страны. Кемет тогда обливался кровью по при­чине частых мятежей рабов и крестьянских восстаний и представлял легкую добычу. Гиксов не было и десяти тысяч, а кеметский правитель, который величается фараоном (тогда фараоном в Кемте был Себекемсаф), мог выста­вить войско в десять раз большее, но из правителей областей не откликнулся никто, поскольку фараон недавно ввел разорительный налог, и немногочислен­ная гвардия полегла в первом же бою. Фараон покончил с собой в своей столице "Белые стены", а на юге появился другой фараон, вовсе и не родствен­ник Себекемсафу. Горстке завоевателей досталась богатейшая страна мира. Это их и погубило: они погрузились в наслаждения блистательных столиц, а тем временем алчные финикийские купцы захватили управление страной. Сто восемъ лет длилось правление гиксов в северной части страны, а по­том фараон юга - Яхмос стал отвоевывать область за областью. Египтяне уничтожали гиксов и даже тех, кто был лишь на четверть гикс. Часть гиксов спаслась в Ханаане, и последующие фараоны постепенно завоевали и эту стра­ну. Ныне от этого сильного племени осталось лишь имя да груда подпорченных свитков папируса.


Зарево утра туманного

Гасит костров огонь,

Подходит мой час прощанья,

Бьет копытом мой конь.

Тепло ночлега остынет,

Песню мне дева споет.

Древняя клятва отныне

Властно меня зовет.

Грядет мой пламенный срок!

Ждет меня войско орлов.

Несситов великий народ

Не преклоняет голов!


В занятиях науками я было совсем позабыл о красотах женщин. Столичные девушки делились на две большие части. Во-первых, были надменные и неприступные знатные девушки с остро очерченным профилем и презрите­льной улыбкой тонких губ. Черпая вдохновение то ли у дам египетского Менефра, то ли у цариц Кафтора, они выглядели настоящими небожительницами. На долю нас - простых смертных - оставались многочисленные жрицы любви из храмов Иштар да крестьянки окрестных деревень,

Наследник престола как никто другой любил похвастаться своими побе­дами, хотя не скрывал презрения к холодным знатным девушкам, а посему и не ужился со своей невестой - дочерью табарны Тарувисы, Их сочета­ли в день совершеннолетия, когда наш табарна и табарна Тарувисы Приам заключили договор мира и родства. Это случилось в Несе - древней сто­лице нашего государства. На празднествах принесли в жертву всем богам триста шестьдесят быков и пили отличные египетские вина. Новая прин­цесса оказалась холодна к своему супругу, но зато была неравнодушна к рабыням дворцовых спален, так что они неделями не разговаривали. Тахурваили - могучий любовник - был пристыжен, но вскоре нашел себе упокое­ние на лоне полногрудой молоденькой жрицы из храма Иштар, которая меч­тала вырастить себе грудь еще большего размера и для этого смазывала ее мужским семенем.

Я же за месяц до моего совершеннолетия познакомился со смуглой и столь же полногрудой дочерью начальника дворцовой стражи и под покровом ночи нередко приходил в ее жаркую спальню, всю устланную шкурами барсов. Ее не любили в детстве, и это сделало ее душу чуткой и застенчивой. Она познакомила меня со многими премудростям любви, которые у нас называют египетскими или вавилонскими. Увы, нашим встречам не суж­дено было продолжаться долее двух месяцев: начальник дворцовой стражи умер от укуса змеи, и моя возлюбленная Гекуба была увезена матерью в свой родной город - Аринну, что на полпути к Канесу.

О, сколь безжалостны боги к человеческим путям! Что им мы - глиняные куклы, которых они могут разбить и тут же сделать снова?!


О