Россия, Америка и Европа сегодня: некоторые взгляды восемнадцатого века на конституцию, свободный рынок и гражданское общество

Вид материала

Документы

Содержание L’esprit des lois Эссе об истории гражданского общества 8 Там же. – С. 520, 480: «Культивация и развитие деревни… необходимо должны предшествовать увеличению города, который лишь произ

Подобный материал:

• 1. Прочитай. Из данных названий выпиши только те, которые обозначают материки, 83.04kb.
• Программа делового визита российской бизнес делегации на строительный форум «Северная, 51.76kb.
• Что такое «гражданское общество»? Втрудах зарубежных ученых гражданское общество рассматривается,, 163.79kb.
• Америка, Америка, 19.83kb.
• Введение гражданское общество и правовое государство, 380.83kb.
• Книга написана простым языком, понятным руководителю сколь угодно высокого ранга,, 5262.09kb.
• Д. А. Медведев «Сегодня мы строим новое современное интеллектуальное гражданское общество,, 1423.96kb.
• Д. А. Медведев «Сегодня мы строим новое современное интеллектуальное гражданское общество,, 1405.32kb.
• Экономики Все «цивилизованные», 11666.96kb.
• Е. А. Соколова европа. Россия. Провинция, 2272.99kb.

Пол Дюкс

Россия, Америка и Европа сегодня: некоторые взгляды восемнадцатого века
на конституцию, свободный рынок и гражданское общество

В 1730 г., или несколько позже, В. Н. Татищев написал, что «Великие и обширные государства с множеством завистливых соседей» не могут управляться с помощью аристократии или демократии, «особенно там, где народ недостаточно просвещен образованием и подчиняется закону из страха, а не из доброй воли или из знания добра и зла». Подобным образом, примерно в то же время, шотландский наемник Джеймс Кейт писал о «России, где дух нации и обширная протяженность империи требуют Суверена, причем абсолютного».¹ Очевидно, что в 2007 г. применимость этих взглядов значительно ограничена, так же как и других убеждений, которые мы рассмотрим далее. И тем не менее, поучительно будет рассмотреть в качестве вступления некоторые наблюдения Монтескье относительно конституции, затем перейти к Адаму Смиту и свободному рынку и к мнению Адама Фергюсона о гражданском обществе как этапе стадиального развития — так как все они проливают свет на треугольник отношений между Россией, Америкой и Европой. В докладе делается вывод, что изучение таких ключевых концепций восемнадцатого века помогает обозначить пределы их использования сегодня.

Как известно, Монтескье доказывал в книге L’esprit des lois (О духе законов), впервые изданной в 1748 г., что конституция страны — неважно, республиканская, монархическая или деспотическая — должна зависеть от обстоятельств, в которых она зародилась. В 1765 г. в России Екатерина II (прежде Софья Фредерика Августа Анхальт­Цербстская) объединила немецкую любовь к порядку с более свободным французским духом, перенятым главным образом у Монтескье, чтобы издать свой знаменитый Наказ Уложенной комиссии, которая должна была собраться в 1767 г. Однако императрица не приняла в расчет вывод своего наставника о том, что России предначертано оставаться до определенной степени деспотичной страной. Более того, в то время как конституция Монтескье была по существу классово­монархической, конституция Екатерины вышла бюрократо­автократической. Его общественную структуру промежуточных властей она заменила на бюрократический вариант. Таким образом, императрица изложила свое видение основных черт «законной монархии».²

Около двадцати лет спустя, выступая за ратификацию американской конституции, Джеймс Мэдисон находчиво использовал работу человека, которого он назвал «знаменитым Монтескье». L’esprit des lois мало чем могла явно помочь, упоминая индейцев только в замечаниях о будущем США, но также там содержались строки: «Народы Европы, истребив народы Америки, вынуждены были превратить в рабов людей из Африки, чтобы расчистить так много земли». Тем не менее, Мэдисон смог использовать концепцию Монтескье «конфедеративной или федеративной республики» как средство расширения сферы интересов народного правительства в том виде, в котором это помогло бы преодолеть нежелание многих его сограждан в тринадцати штатах принять необходимость центрального правительства.³

Основная идея данного доклада должна быть уже ясна. Чтобы подчеркнуть ее, обратимся к метафоре лакмусового теста. Европа — это белая бумага, Россия­«кислота» окрашивает ее в красный, а США­«щелочь» — в синий. Мы увидим дальнейшее применение этой метафоры, перейдя от Монтескье к Адаму Смиту и Адаму Фергюсону.

Свободный рынок и гражданское общество были одними из самых широко обсуждаемых идей в постсовет­ской России. Обе эти идеи возникли в Европе восемнадцатого века, в частности в Шотландии, как часть общей концепции стадиального развития общества. Перейдем к описанию этих трех концепций, включая их применение к России и Америке.

Адам Смит широко превозносится как сторонник нестесненного рынка, «невидимой руки» свободного предпринимательства. Однако сам он хотел, чтобы книга Богатство народов, впервые изданная в Лондоне в 1776 г., рассматривалась как часть его философской, исторической и экономической работы в целом. В особенности, включая Теорию моральных чувств, опубликованную в Лондоне в 1759 г. и другую книгу об общих принципах закона и правительства, которую он так и не закончил. Для Смита «человек» возникает не в изоляции, а в обществе. Он утверждал, что «каким бы эгоистичным ни считался любой человек, в его природе очевидны некоторые принципы, которые заставляют его интересоваться другими людьми и способствовать их счастью, хотя он и не извлекает из этого никакой выгоды кроме удовольствия лицезреть его». Более того, его действия должны оцениваться не только его собственной совестью, но также и некой внешней силой.

Как активный индивид, человек прошел через четыре стадии экономического развития, которые Смит обозначил как «охота, скотоводство, земледелие и торговля». Наиболее интересными ему представлялись последние два этапа и отношения между ними — разделение труда и растущая необходимость обмена. В то время как Смит рассматривал государство минимально вмешивающимся в рыночный механизм, его мысль направлялась острым осознанием исторического времени и необходимости постоянных реформ. Например, он обращал внимание на то, что институты иногда сохраняются даже когда «обстоятельства, которые дали им рождение и которые только и могли оправдать их существование, уже изменились».⁴ Таким образом, он ничего не мог сказать об индустриальной и постиндустриальной стадиях развития — момент, о котором часто забывают поздние последователи Адама Смита, некоторые из которых обнаруживают весьма ограниченное знакомство с его книгами. Действительно, само название его главной книги было неправильно понято: «богатство» не означает только лишь изобилие денег, но также включает в себя и «благосостояние», всеобщее благо.⁵

Хотя имя Адама Смита было хорошо известно в России и Америке он мало ссылался на них в своей самой прославленной работе. Несомненно, он писал, что «со времени открытия Америки, большая часть Европы значительно улучшилась. Англия, Голландия, Франция и Германия; даже Швеция, Дания и Россия — все они весьма продвинулись в сфере как земледелия, так и производства». Тем не менее разновидность рабства, сохраняющаяся в России, будет играть роль препятствия на пути экономического развития, даже несмотря на основанную Петром Великим «хорошо организованную регулярную армию», которая привнесла определенный уровень порядка и внутреннего мира в империю.⁶ Следовательно, подразумевается, что Россия в восемнадцатом веке ­находилась на границе тех стран, которые были вовлечены в коммерческую стадию экономического развития. Что касается Америки, он делает акцент на доступности земли, заявляя: «Сравните медленный прогресс тех европейских стран, в которых богатство зависит главным образом от их торговли и производства, с быстрым развитием наших североамериканских колоний, где богатство основано на сельском хозяйстве».⁷ Вообще, следует признать, что Смит ставил среди экономических родов деятельности на первое место сельское хозяйство, заключая, что «обычные переломы, вроде войны или смены правительства, легко вызывают пересыхание источников богатства, проистекающих только из торговли. Те же, что возникают из более основательных улучшений в земледелии, являются значительно более надежными…»⁸

В Эссе об истории гражданского общества Адам Фергюсон делает несколько замечаний касательно России. Вместе они обосновывают взгляд на Российскую империю как на отсталую в экономическом и других смыслах страну. Отсталую, но развивающуюся. Согласно Фергюсону:

Нации Европы… расширяют свои владения как им заблагорассудится и не встречают преград помимо океана и пресыщения завоеваниями. Без особых мук и усилий, предшествующих завоеванию народов, могущественные области были успешно присоединены к территории России; ее суверен, который насчитывает в своих владениях целые племена, с которыми возможно никто из его разведчиков никогда не встречался, просто послал несколько геометров, чтобы расширить свою империю и таким образом осуществить проект, в котором римляне вынуждены были задействовать своих консулов и свои легионы. Эти современные завоеватели жалуются на бунт, если встречают сопротивление; и удивляются, если к ним относятся как к врагам, когда они приходят обложить кого­нибудь данью.

Однако они столкнулись на берегах Восточного (Японского) моря с чукчами, которые подвергли сомнению их право править и вводить налоги. «Здесь», говорит Фергюсон, «наверно можно обнаружить дух древней Европы, и под его именем свирепости, — дух национальной независимости».⁹ Фергюсон нашел этот дух в самом дальнем регионе Российской империи, забывая, вероятно, что ее правителем с 1762 г. был не мужчина, а женщина — Екатерина II. В Америке Фергюсон обнаружил аналог старым народам Европы, отмечая, что «Канадцы и ирокезы имеют сходство с древними обитателями умеренного климата Европы…»¹⁰

Замечания о России и Америке помещены в контекст основной идеи, которая заключается в следующем. В отличие от Смита, который постулировал четыре стадии развития — 1) охота, 2) скотоводство, 3) земледелие и 4) торговля, — Фергюсон прежде всего проводит различие между «дикими» этапами, где нет частной собственности и которые в целом похожи на первую стадию Смита, и «варварскими», в которых можно найти 2) или 3), в зависимости от почвы и климата. Затем, только в умеренных регионах, где человечество «поднялось от грубых начинаний к очень высокой степени обработки», появляется этап торговли 4). Фергюсон ввел термин «гражданское общество», которое для него могло означать цивилизацию в широком смысле, или состояние общества с постоянным правительством и политической субординацией. Но, более чем Смит и другие современники, Фергюсон предостерегал о неотъемлемых трудностях, присущих возникновению коммерческой собственности:

Хваленые улучшения более развитых веков неотделимы от определенной опасности. Они, возможно, открывают дверь несчастью — такому же большому и ­вероятному, как и те, для которых они дверь закрывают. Если они строили стены и крепости, это расслабляло умы тех, кто был поставлен их защищать; если они формировали обученную армию, это уменьшало боевой дух всей нации; а направляя свой меч туда, где было встречено неприятие гражданских институтов, они готовили человечество к диктату силы.

Итак, Фергюсон боялся, что коммерческая цивилизация приведет к тирании.¹¹

Идеи Фергюсона были подхвачены в Европе, особенно в Германии, где Гегель даже позаимствовал несколько шотландских слов, перед тем как передать их Карлу Марксу. «По сути», пишет Артур Герман, «марксизм больше всего обязан Фергюсону, а не Руссо, как самому острому критику капитализма — и как замечательной альтернативе Адаму Смиту в качестве пророка современности».¹²

Маркс взял часть материала для своих работ девятнадцатого века у своих шотландских предшественников из века восемнадцатого. Очевидно, что сюда можно включить первое из трех утверждений, которые он называл своими в известном письме Вейдемейеру (акценты его собственные)¹³: «1) что существование классов связано только с отдельными историческими фазами в развитии производства». Конечно, «способ производства» Маркса отличался от «способа существования» Адама Смита. Тем не менее, как отмечает Рональд Л. Мик, «в общем отношении Смита к проблеме определения структуры и развития общества определенно можно узнать логического прародителя взглядов Маркса».¹⁴ Другие два утверждения Маркса — «2) что классовая борьба необходимо ведет к диктатуре пролетариата, 3) что сама эта ­диктатура ­является только переходом к отмиранию всех классов и бесклассовому обществу», — можно с готовностью признать его собственной находкой. Когда он делал эти заявления в 1852 г., пролетариат все еще находился в зародышевом состоянии. Следовательно, если 1) можно рассматривать как наблюдение, сделанное на основании прошлого опыта, то 2) и 3) — это предсказания. Более того, в течение полутора следующих столетий они пока выглядят ложными предсказаниями и, раз пролетариат является классом, тесно связанным с промышленной фазой развития производства, очень маловероятно, что они воплотятся в жизнь в постиндустриальную фазу (по крайней мере на Западе, на который Маркс обращал основное внимание).

Здесь не место для разбора телеологии марксизма­ленинизма, на которой официально базировался СССР, т. к. это имеет меньше отношения к теме данной работы, чем стадиальный взгляд на развитие человечества и исторические фазы в развитии производства, где Смит и Фергюсон и оказали самое большое влияние на Маркса и его последователей.

Главной нашей заботой является оценка значимости идей «шотландской школы», как она представлена Смитом и Фергюсоном, в ситуации после 1991 г.

Для начала отметим, что в российской истории есть выраженная тенденция придавать особое значение личности. Не принимая во внимание такие фигуры как Иван Грозный и Петр Великий, рассматривая лишь период с 1917 г., — говорят о ленинской электрификации, сталинской индустриализации, хрущевской оттепели, брежневской стагнации, горбачевских упущенных возможностях, ельцинском беспределе и путинском прорыве.¹⁵

С противоположной от роли личности стороны спектра исторических сил находится очевидно обезличенный фактор «невидимой руки», которому уделяется ­много внимания, хоть он и был упомянут лишь однажды в Богатстве народов. Говоря о преследовании личных ­интересов индивидом, Смит писал, что «здесь он, как и во многих других случаях, направляется невидимой рукой к цели, достичь которую не входило в его намерения». Однако это наблюдение не должно использоваться для того, чтобы превозносить «безличные силы». Согласно Майклу Дею, Фергюсон выражает суть вопроса яснее в Эссе об истории гражданского общества. Этот отрывок заслуживает подробной цитаты:

Каждый шаг и каждое движение толпы, даже в так называемое просвещенное время, совершаются с одинаковой слепотой по отношению к будущему; народы спотыкаются о [политические] учреждения, которые являются результатами человеческих действий, но не человеческого замысла. Если Кромвель сказал, что человек никогда не забирается выше, чем когда он не знает, куда идет, то аналогичную мысль можно применить и к государствам — они допускают величайшие революции, когда не было намерения что­то менять, и даже самые грамотные политики не всегда знают, куда они ведут страну своими проектами.¹⁶

Согласно Дею, «эту концепцию невидимой руки мы можем сравнить с идеей гравитации, появившейся в мысли восемнадцатого века. Естествоиспытатели не могли сказать, что такое гравитация, но они могли постулировать ее существование и связывать внешний феномен вселенной с этим организационным принципом».¹⁷ Сегодня, возможно, невидимая рука может рассматриваться как вариант теории хаоса.¹⁸

Другая часто неправильно понимаемая концепция Адама Смита — это «беспристрастный и хорошо осведомленный наблюдатель». Как показывает Дей, это не «какой­то полностью изолированный, не­историчный и не­социальный феномен», а «нечто заключенное внутри… и сформированное реальным общественным ­развитием». Аналогично Д. Д. Рафаэль пишет, что для Адама Смита «то, что мы называем совестью, есть эффект суждений наблюдателей… Совесть — это общественный продукт, зеркало общественных настроений».¹⁹ Общественно­интерактивный процесс был проиллюстрирован наблюдениями Смита в конце 1950 х гг.: «Если бы мы видели самих себя в свете, в котором другие видят нас, или в котором они видели бы нас, если бы знали все, то моральное улучшение было бы неизбежным».²⁰ Здесь мы также можем найти дальнейший эпиграф для данной работы, еще одно оправдание для Смита и Фергюсона, а также для всех остальных, кто использует современный стадиальный подход к истории: например, Всеволод Вильчек в Прощании с Марксом: Алгоритмы истории (1993) и Игорь Диаконов в Путях истории: От древнейшего человека до наших дней (1994). Надо заметить, что Вильчек никак не ссылается на своих шотландских предшественников, а Диаконов вскользь упоминает только Смита.

По мере того, как мы двигаемся к выводу по двадцать первому веку, нужно сделать оговорку касательно Фергюсона и направления, которое приняло стадиальное развитие в восемнадцатом веке. Здесь ему часто приписывается создание широко используемого термина «гражданское общество», но также и предостережение об опасностях, присущих его становлению: последние две части его книги посвящены «Падению наций» и «Коррупции и политическому рабству». Конечно, это предостережения, а не предсказания. Разделение труда, растущая сложность общества в целом, по мысли Фергюсона, создавали новые опасности, равно как и новые возможности. Например, он писал, что «любое излишнее увеличение частных трат является предтечей национальной слабости: государство, даже если каждый из его субъектов потребляет истинно королевский доход, может быть ограничено в части дохода. Этот парадокс может быть объяснен примером: нация бедна, в то время как ее члены богаты.» Однако, хотя человеческие институты «должны иметь конец, равно как и начало», длительность их не фиксирована, и «ни одна нация не переживала внутреннее разложение кроме как из­за пороков своих членов».²¹

Простые аналогии между реалиями восемнадцатого и двадцать первого веков, какими бы проливающими свет или стимулирующими они ни были, не соответствуют «научному» исследованию, начатому Адамом Фергюсоном, Адамом Смитом и их коллегами во время шотландского просвещения — хотя бы потому, что они анахроничны. В худшем случае они игнорируют контекст, в котором писали эти великие люди, и таким образом искажают их идеи. Гораздо правильнее признать важность их дискуссии относительно стадиального развития человеческого общества и, используя их находки, провести модернизацию этих идей. Фергюсон и Смит достигли точки формирования гражданского общества и свободного рынка на торговой стадии. С нашей стороны, мы должны рассмотреть более позднюю промышленную стадию, включая идеи Маркса и других, прежде чем обращаться к постиндустриальной стадии, на которой мы находимся в настоящий момент.

Возвратимся в конце к метафоре лакмусового теста, описанной в начале этого доклада, после вступительных замечаний о Монтескье. В постсоветский этап российской истории наблюдалась тенденция преобладания американского «синего» над европейским «белым» и русским «красным». Однако есть мнение, что каждый континент и каждая страна должны встречать трудности двадцать первого века, основываясь на своем прошлом, а не разрушая его. Иными словами, следуя подходу Фернанда Броделя, встречая новые события и стечения ­обстоятельств в истории, мы не должны отрицать ее структуру».²²*

* Я выражаю признательность за полезные комментарии, сделанные по предварительным наброскам этой работы Арчи Брауном, Майклом Деем и Джеймсом Д. Уайтом.