М. В. Гаврилова На материале рассказов Ю. Буйды выявляются смыслы, закрепленные за универсальными понятиями культуры «начало» и«конец», анализируется их индивидуально авторское понимание. Рассмотрены особенности яз

Вид материала

Рассказ

Содержание Модель 1 - модель текущего времени Модель 2 – скалярная Список литературы Beginning after ending: peculiarities of space and time concepts

Подобный материал:

• Особенности репрезентации индивидуально-авторской концептосферы в англоязычной и русскоязычной, 287.57kb.
• Концепты «жизнь» И«смерть» в книге рассказов ю. Буйды «прусская невеста» (языковые, 436.06kb.
• Программа снабжена комплектом методических пособий, рассчитанных на каждый возраст., 127.48kb.
• Қызы Мусульманское движение в Западном Казахстане и Южном Урале: особенности и тенденции, 1453.21kb.
• Языковые особенности рассказов, 92.8kb.
• История народно-инструментальной музыкальной культуры юга Дальнего Востока России (конец, 357kb.
• Особенности темпоральной организации художественного текста (на материале современных, 421.86kb.
• А. Р. Лурия Индивидуально-изменчивое поведение, 214.35kb.
• К. Итокава Япония, 471.09kb.
• Языковые приёмы комического в книге рассказов ю. Буйды «прусская невеста» >10. 02., 400.39kb.

УДК 8137 (06)


НАЧАЛО ПОСЛЕ КОНЦА: ОСОБЕННОСТИ КОНЦЕПТУАЛИЗАЦИИ ВРЕМЕНИ И ПРОСТРАНСТВА В РАССКАЗАХ Ю. БУЙДЫ


М. В. Гаврилова


На материале рассказов Ю. Буйды выявляются смыслы, закрепленные за универсальными понятиями культуры «начало» и «конец», анализируется их индивидуально – авторское понимание. Рассмотрены особенности языкового выражения направления движения времени в художественном мире писателя.


концепты «начало» и «конец», модели концептуализации времени и пространства


Мотивы «начала» и «конца» в их взаимном сцеплении особо значимы в прозе Ю. Буйды. Они относятся к ведущим темам в его творчестве – жизни и смерти, вечности и бесконечности. Для художественного мышления писателя характерно стремление изображать явления в единстве противоположных начал. Двойственная природа явлений в текстах Буйды выражается в равнозначности прочтения обеих сторон бинарных оппозиций жизнь – смерть, время – вечность, начало – конец и связана с мыслью автора о цикличности жизни.

Идея бытия человека и мира как протекающего во времени определила центральное положение общего смысла «начало во времени» («начало» как причина бытия, абсолютное начало). Идея «конца» как предела бытия реализуется, с одной стороны, как предел земного существования человека (конец - смерть), с другой стороны, как окончание существования мира (мироздания в целом, человеческой деятельности, природы). Однако в сознании Буйды понятие предельности, конечности бытия тесно переплетается с идеей бесконечности существования, с понятием беспредельности во времени. Подобное мировосприятие своими корнями восходит к архаическому типу мышления [1,с.229] и находит свое воплощение на языковом уровне - в истории развития семантики слов «начало» и «конец».

Лексемы «начало» и «конец» восходят к общему для них и.-е. корню ken-, обозначающему «предел», и к родственному санскрит. kun. «замыкать» и kuna «угол, острие, край» [2, 310] В церковнославянском языке слово конъ также имело несколько значений. Оно могло означать «начало, ряд, порядок, предел». Последние два значения реализовались в производном слове закон. В то же время конъ родственно лат. recens «свежий», к слову, приближающему начало к настоящему, актуальному. Г. Дьяченко объясняет семантический синкретизм ц.-сл. конъ идеей рубежа или «предельного пункта», замыкающего и вместе начинающего определенные периоды времени или участки пространства [3, 262]. Понятия «конец» и «начало» имели в качестве своего референта одну точку – межу, которая, однако, входила в разные денотативные пространства. «Конец» смотрел в прошлое, а «начало» - в будущее», - определяет источник энантиосемии Н. Д. Арутюнова [4, 6].

В динамическом мире понятия «начала» и «конца» применимы к пространственному, темпоральному и событийному аспектам. Начало и конец человека мыслимы в терминах места, времени и событий, в них происходящих. Следовательно, проблема «начала» и «конца» ставит вопрос о взаимодействии темпоральных и пространственных категорий в процессе концептуализации действительности.

Предел во времени и предел в пространстве существенно различаются. Конец, или граница, пространственных объектов не имплицирует с необходимостью непосредственного перехода к другому объекту. Иначе обстоит дело с темпоральным пределом. Если человек допускает существование вокруг себе пустого пространства, то в мире жизни нет пустого времени. Тем самым создается предпосылка для дифференциации понятий «начала» и «конца». Но она не влечет за собой их отчетливой оппозиции. Синтез начала и конца в одной точке ведет к формированию понятия «целого», мыслимого применительно к происходящему во времени. В истории языка понятие «целого» изначально связано с миром природы, а понятия «начала» и «конца» тяготеют к его Эвклидовой модели. Не случайно прилагательные целый, цельный, целостный имеют такие значения, как «нетронутый», «неповрежденный», «здоровый» [5, 703].

Переход понятия целого из мира природы в ритуализированные формы традиционной жизни показателен. Понятие целого входит в модель синтетического (в противовес модели аналитического) мышления о мире [О. Фрейденберг] и выражает идею цикличности (космологичности) времени.

Неслучайно именно о понятии «Целого» как необходимой константы Бытия говорит в Ю. Буйда в предисловии к сборнику рассказов «Прусская невеста»: «В ХХ веке люди вновь осознали как неизбежность устремления к Целому, так и то, что путь этот – путь трагический, путь через разлад, который, как ни парадоксально, является источником нашего стремления к Целому» [6, 9]. Здесь же довольно четко определены онтологические представления писателя, определяющие идейное содержание его рассказов: «Если мы убеждены в том, что творение вечно и бесконечно, то повторы неизбежны, поскольку в этом случае время – это все времена, а человек – все люди», А если это так, то «..мы не можем придумать то, что не существовало бы в сотворенном мире, поэтому предписанная нам участь – открывать то, что было, есть и будет……Я полагаю, что неосознанная общность связывает истинных художников всех времен» [7,298].

В художественном пространстве Буйды ход времени (мера земного бытия) включает в себя «времена» (линейное, историческое время) и соотносится с вечностью высшей реальности. Граница между временем и вечностью проницаема. Подлинные поэты, по мысли писателя, «живут сразу во всех временах вечности» [7, 72], Писатель подчеркивает противопоставленность в человеческом сознании динамичности земного времени (время как мера движения и изменения) статичной вечности, к которой неприложима идея измерения, а значит и идея изменения. В противопоставленности «количественного» времени «внеколичественной» вечности можно усмотреть аналогию с противопоставлением пространства физического нефизическому, идеальному, иррациональному пространству инобытия, выражению которого не соответствует ни одно словесное определение: «..жизнь внезапно будто и сводится к этому единственному мгновению, - но выразить это словами? Какими? Не было таких слов ни у Миши, ни у Тони» [6, 272].

Рассматривая соотношение статичного и динамичного выражения направления движения времени в художественном мире Буйды, мы будем использовать классификацию Е. В. Падучевой [9, 100], согласно которой можно выделить три модели концептуализации времени:

Модель 1 - модель текущего времени представляет время как особого рода процесс, выходящий за пределы трехмерного пространства, т. е. процесс метафизический. Субъект процесса, обозначаемого словом время, - это мир, со всеми находящимися в нем объектами, состояниями, событиями.

Модель 2 – скалярная. Движение в прямом физическом смысле – это перемещение в пространстве, которое неподвижно. Модель 3 – модель встречного движения. Совместимость динамической и статической модели времени находит свое воплощение на лексико – семантическом уровне текстов Ю. Буйды. Так уже в самом названии рассказа «Все проплывающие» («проплывающие» т. е. движущиеся «мимо» статичного предмета) реализована семантика встречного движения. В других рассказах этот смысл будет выражен рядом изначально динамических глаголов (проходить, проплывать, протекать) с тем статичным значением, которое возникает при подлежащем, обозначающим неподвижный пространственный объект.

Противоположность динамики и статики в значении времени составляет важный смысловой центр в произведениях писателя. Он явно выражен в таких рассказах, как «Синие Губы», «Веселая Гертруда», «Все проплывающие», «Китай», «Что-то оранжевое», в которых смерть и любовь являются переходом в атемпоральное пространство вечности: «Почуяв приближение смерти, они улетали на озеро Цилинг-цо, где доживали остаток своей вечности, но живым путь туда был заказан. Китайцы никогда не путешествовали, давно поняв, что пространство и время это одно и то же» («Китай»). В контексте рассказов Ю. Буйда реализует оба значения лексемы «вечность». В приведенных примерах «вечность» мыслится как категория, «безусловно не подлежащая времени, т. е. не имеющая ни начала, ни продолжения, ни конца во времени, но содержащая зараз, в одном нераздельном акте, всю полноту своего бытия; такова В. существа абсолютного» (Ф. А. Брокгауз, И. А. Эфрон. Энциклопедический словарь) ¹: «Миша хотел сконструировать механизм, который помог бы ему вернуться в прошлое, но понял, что застрял во времени, что вернуться назад означало бы познать секрет вечности, чуждой смертному человеку, поддающемуся на уловки грядущего, убеждающего нас в том, что мы владеем настоящим. На самом деле мы владеем только прошлым, которое и есть наше настоящее и наше будущее; собственно же будущее – фикция, сон. ( «Веселая Гертруда», с.297).²

Следовательно, если пространство вечности антидинамично, то предмет, лишенный движения, становится бессмертным. Именно с этим положением связана авторская концепция искусства, которая становится смысловым центром многих рассказов («Синие Губы», «Дерево смерти», «Чужая кость», «Живем всего два раза»). Так Николай Соломин («Синие губы») говорит о том, что «смерть и фотография – занятия родственные. Как, впрочем, смерть и искусство. Искусство вообще – ремесло смерти. Искусство останавливать мгновения – это искусство убивать» [6,190]. Поэтому, чтобы обрести бессмертие, необходимо стать предметом искусства, т. е. переместиться в пространство вечности ³.

В художественном мире Ю. Буйды смерть не является концом, но лишь началом в бесконечном движении. Смерть отрицается и преодолевается ЛЮБОВЬЮ И ИСКУССТВОМ, ибо «любовь предшествует жизни» («Рыжий и Рыжая»), «прежде и больше жизни («Чужая кость»); «любовь представляется нам силой невоплощенной , а то и иллюзорной, но поскольку творение Божие без нее неподвижно, она существует как сила, объединяющая плоть и дух в том вечном неостановимом движении, которое мы называем Богом» [10, 32].

Представления писателя о цикличности времени находят отражения и в структуре самих текстов: временные пласты прошлого и будущего начинают как бы отражать друг друга. Выражение обратного направления движения времени в прозе писателя выражено группой слов, в семантике которых имплицитно представлена идея цикличности. Это частое употребление лексем «предшествовать» и «следовать», а также образованных от них причастий со значением статичности «предшествующая жизнь», «…жизнь, которая предшествовала моей и создала форму для моей жизни» [6,6], употребление синонимичных рядов, выражающих идею повтора: «открывать то, что было, есть и будет» [там же]. Дело в том, что лексема «следовать» употребляется с именами, обозначающими отрезки временной шкалы, и обозначает порядковое отношение между двумя смежными отрезками временной шкалы. В лексеме «предшествовать» идея движения, выраженная корнем «шествовать» в современном языке почти утрачена. Однако энантиосемия корня пред- , восходящая к древнерусским примерам, где переднии употреблялся в значении «прежний, прошлый», производном от впереди (неподвижная шкала времени), и переднии в значении «будущий», производном от вперед (текущее время), объясняет причину дефективности видовременной парадигмы данного глагола: форма причастия настоящего времени «предшествующий» употребляется в значении прошедшего: предшествующий период.

Прием «обратной перспективы» проявляется в текстуре описания вещей, явлений и пейзажей: «Я жил в вечности, которую видел в зеркале» [6, 7] «Ждать и жить одно и то же» [6, 201], «Места памятные, они в той жизни, в истинной, я обречен стремиться туда, хотя не уверен, что цель достижима» [6, 199].

Авторская мысль о цельности и цикличности жизни и творчества ассоциируется с идеей вечного возвращения и находит свою реализацию в строении текстов. С ней связана сконструированная бесконечность художественного мира Ю. Буйды, которая возникает благодаря перспективе зеркальных отражений и связанности произведений бесчисленными перекличками – тематическими и словесными: это использование хорошо узнаваемых христианских тем и мотивов («Апрельское завещание», «Рита Шмидт кто Угодно»), цитирования и ссылки на работы известных философов и мыслителей, которые в большинстве случаев образуют сильные текстовые позиции («Чужая кость», «Синие губы», «Веселая Гертруда», «Буйда (вместо послесловия)»). Используемые автором ссылки усиливают, углубляют процесс переживания, увеличивают диапазон вариативности смысла.

Идеей цикличности обусловлена также замыкающая начало с концом кольцевая композиция как отдельных рассказов («Рита Шмидт Кто Угодно», «Дерево смерти», «Апрельское завещание», «По имени Лев», и др.) так и всего сборника «Прусская невеста» в целом.

Таким образом, авторская мысль о цельности и цикличности жизни, вечности и бесконечности мироздания является одной из важнейших особенностей мировоззрения писателя, которая находит свое выражение на лексико – грамматическом и синтаксическом уровнях и является важнейшим структурообразующим компонентом.


СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ


1. Фрейденберг О. М. Поэтика сюжета и жанра/О.М. Фрейденберг .- М., 1997. – 445с.

2. М. Фасмер. Этимологический словарь русского языка/ М.Фасмер. - М., 1986-1987, т.2.-671с.

3. Дьяченко Г. Полный церковно-славянский словарь/ Г. Дьяченко.- М., 1993. – 531с.

4. Арутюнова Н. Д. В целом о целом. Время и пространство в концептуализации действительности // Логический анализ языка. Семантика начала и конца/Н.Д. Арутюнова.- М., 2002. – 645с.

5. Даль В. И. Толковый словарь живого великорусского языка. Современное издание/В.И.Даль. - М., 2001. – 735с.

6. Буйда Ю. Прусская невеста/Ю.Буйда. - М., 1998. – 308с.

7. Буйда Ю. Appendix //Желтый дом/Ю.Буйда. - М., 2001. – 492с.

8. Яковлева Е. C. Фрагменты русской языковой картины мира/ Е.C.Яковлева.- М., 1994. – 339с.

9. Падучева Е. В. Глаголы движения и их стативные дериваты // Логический анализ языка. Языки динамического мира/ Е.В. Падучева.- Дубна, 1999. – 512с.

10. Буйда Ю. Чужая кость/Ю.Буйда. // Новый мир, 2000. - №5. – 32с.


BEGINNING AFTER ENDING: PECULIARITIES OF SPACE AND TIME CONCEPTS


M. V. Gavrilova


On J.Bujda's stories the meanings of “beginning” and “end” cultural concepts are analysed, i.e. theirs personal author’s understanding. In the article we also pay special attention to their expression in the language.