Geum.ru

Светлана Александровна Алексиевич

Вид материалаДокументы
Валентин Алексеевич Борисевич, бывший
Подобный материал:
1   ...   13   14   15   16   17   18   19   20   ...   23
Монолог о физике, в которую все мы были когда то влюблены


"Я тот человек, который вам нужен… Вы не ошиблись…

С юности я имел привычку все записывать. Например, когда Сталин умер – что происходило на улицах, о чем сообщали в газетах. И Чернобыль я записывал с первого дня, знал, что пройдёт время и многое забудется, безвозвратно исчезнет. Так это и случилось. Мои друзья, они были в центре событий, физики ядерщики, забыли, что тогда чувствовали, о чем говорили со мной. А у меня все записано…

В тот день… Я, заведующий лабораторией Института ядерной энергетики Академии наук Беларуси, приехал на работу, институт наш за городом, в лесу. Чудесная погода! Весна. Открыл окно. Воздух чист, свеж. Удивился: почему то сегодня не залетают синички, которых я прикормил за зиму, вывешивая за окном кусочки колбасы. Нашли поживу повкуснее?

А в это время на нашем институтском реакторе паника: дозиметрические приборы показывали рост активности, на воздухоочистительных фильтрах она поднялась в двести раз. Мощность дозы возле проходной – около трех миллирентген в час. Это очень серьёзно. Такая мощность допускается как предельная в радиационно опасных помещениях при работе не более шести часов. Первое предположение – в активной зоне разгерметизировалась оболочка одного из тепловыделяющих элементов. Проверили – норма. А, может, перевозили контейнер из радиохимической лаборатории и так тряхнули по дороге, что повредили внутреннюю оболочку, загрязнили территорию? Попробуй теперь отмой пятно на асфальте! Что же случилось? А тут ещё по внутреннему радио объявили: сотрудникам не рекомендуется выходить из здания. Между корпусами стало пустынно. Ни одного человека. Жутковато. Необычно.

Дозиметристы проверили мой кабинет: «светит» стол, «светит» одежда, стены… Я встаю, у меня нет желания даже садиться на стул. Вымыл голову над раковиной. Посмотрел на дозиметр – эффект налицо. Неужели это все таки у нас, ЧП в нашем институте! Утечка? Как теперь дезактивировать автобусы, которые развозят нас по городу? Сотрудников? Придётся поломать голову… Я очень гордился нашим реактором, я изучил его до миллиметра…

Звоним на Игналинскую атомную, она рядом. У них приборы тоже орут. Тоже паника. Звоним на Чернобыль… На станции не отвечает ни один телефон… К обеду выясняется. Над всем Минском радиоактивное облако. Мы определили – активность йодная. Авария на каком то реакторе…

Первая реакция: позвонить домой жене, предупредить. Но все наши телефоны в институте прослушивают. О, этот вечный, десятилетиями вдалбливаемый страх! Но они же там ничего не знают… Дочь после занятий в консерватории гуляет с подружками по городу. Ест мороженое. Позвонить?! Но могут быть неприятности. Не допустят к секретным работам… Все равно не выдерживаю, поднимаю трубку:

– Слушай меня внимательно.

– О чем ты? – Громко переспросила жена.

– Тише. Закрой форточки, все продукты – в полиэтиленовые пакеты. Надень резиновые перчатки и протри мокрой тряпкой все, что можно. Тряпку – тоже в пакет и спрячь подальше. Сохнущее на балконе бельё – опять в стирку. Хлеб не покупай. И ни в коем случае никаких пирожных на улице…

– Что у вас произошло?

– Тише. Разведи две капли йода в стакане воды. Вымой голову…

– Что… – Но я не даю жене договорить, кладу трубку. Она должна понять, сама работник нашего института. А если гэбист слушал, то, наверное, записывал на бумажку для себя и своей семьи спасительные рекомендации.

В пятнадцать часов тридцать минут выяснили – авария на чернобыльском реакторе…

Вечером возвращаемся в Минск на служебном автобусе. Полчаса, которые едем, молчим или переговариваемся о постороннем. Боимся заговорить вслух друг с другом о том, что случилось. У каждого – партбилет в кармане…

Перед дверью квартиры лежала мокрая тряпка. Значит, жена все поняла. Захожу, в прихожей сбрасываю с себя костюм, рубашку, раздеваюсь до трусов. Неожиданно подступает ярость… К черту эту секретность! Этот страх! Беру городской телефонный справочник… Телефонные книжки дочери, жены… Начинаю всем подряд звонить, что я, сотрудник Института ядерной энергетики, над Минском радиоактивное облако… И дальше перечисляю, что надо предпринимать: вымыть голову хозяйственным мылом, закрыть форточки… Протирать каждые три четыре часа мокрой тряпкой пол. Бельё с балкона – опять в стирку… Выпить йод. Как его правильно принимать… Реакция людей: спасибо. Ни расспросов, ни испуга. Я думаю, что они мне не верили или не в силах были охватить грандиозность события. Никто не испугался. Реакция удивительная. Поразительная!

Вечером звонит мой друг. Физик ядерщик, доктор наук… Как беспечно! С какой верой мы жили! Только теперь это понимаешь… Он звонит и говорит между прочим, что хочет поехать на майские праздники к родителям жены на Гомельщину. Оттуда же рукой подать до Чернобыля? Едет с маленькими детьми. «Замечательное решение! – Закричал я. – Ты с ума сошёл!» Это о профессионализме. И о нашей вере. Я орал. Он, наверное, не помнит, что я спас его детей… (После передышки .)

Мы… Я говорю о всех нас… Мы Чернобыль не забыли, мы его не поняли. Что дикари могли понять в молнии?

В книге эссе Алеся Адамовича… Его разговор с Андреем Сахаровым об атомной бомбе… «А вы знаете, как хорошо пахнет озоном после ядерного взрыва?» – убеждал академик, «отец» водородной бомбы. В этих словах романтика. Моя… Моего поколения… Извините, по лицу вижу реакцию… Вам кажется это восторгом перед вселенским кошмаром… А не перед человеческим гением… Но это нынче ядерная энергетика унижена, опозорена. Моё поколение… В сорок пятом, когда взорвали атомную бомбу, мне было семнадцать лет. Я любил фантастику, мечтал полететь на другие планеты, верил, что ядерная энергия поднимет нас в космос. Поступил в Московский энергетический институт и там узнал, что есть сверхсекретный факультет – физико энергетический. Пятидесятые шестидесятые годы… Физики ядерщики… Элита… Все в восторге перед будущим… Гуманитарии оттеснены… В трех копейках, говорил наш школьный учитель, столько энергии, что может работать электростанция. Дух захватывало! Я зачитывался американцем Смиттом, он писал, как изобрели атомную бомбу, проводили испытания, подробности взрыва. У нас все держалось в секрете. Я читал… Воображал… Вышел фильм о советских атомщиках «Девять дней одного года». Был он очень популярен. Высокие зарплаты, секретность прибавляли романтизма. Культ физики! Время физики! Даже когда уже в Чернобыле рвануло… Как медленно мы расставались с этим культом… Вызвали учёных… Они прилетели на реактор спецрейсом, но многие даже не взяли с собой бритвенные приборы, думали, что летят на несколько часов. Всего на несколько часов. Хотя им сообщили, что на атомной станции взрыв. Но они верили в свою физику, они все были из поколения этой веры. Время физики в Чернобыле кончилось…

Вы уже иначе смотрите на мир… У моего любимого философа Константина Леонтьева недавно вычитал мысль о том, что результаты физико химического разврата заставят когда нибудь космический разум вмешаться в наши земные дела. А мы, воспитанные в сталинские времена, мы не могли в своих мыслях допустить существования каких то сверхъестественных сил. Параллельных миров…Библию я прочёл потом… И женился на одной и той же женщине два раза. Ушёл и вернулся. Ещё раз встретились… Кто мне объяснит это чудо? Жизнь удивительная штука! Загадочная! Теперь я верю… Во что я верю? Что трехмерный мир уже тесен для современного человека… Почему сегодня такой интерес к иной реальности? К новым знаниям…Человек отрывается от земли… Он орудует другими категориями времени, не одной землёй, а разными мирами. Апокалипсис… Ядерная зима… В западном искусстве все это уже описали… Нарисовали… Сняли… Они готовились к будущему… Взрыв большого количества ядерного оружия приведёт к громадным пожарам. Атмосфера насытится дымом. Солнечные лучи не смогут пробиваться к земле, а там цепная реакция пошла – холодно, холоднее, холоднее. Эту мирскую версию о «конце света» внедряют со времён промышленной революции восемнадцатого века. Но атомные бомбы не исчезнут даже тогда, когда уничтожат последнюю боеголовку. Останутся знания…

Вы молчите… А я с вами все время спорю… У нас спор между поколениями… Вы замечаете? История атома – это не только военный секрет, тайна, проклятие. Это – наша молодость, наше время… Наша религия… Но теперь? Теперь мне тоже кажется, что миром правит кто то другой, что мы со своими пушками и космическими кораблями – как дети. Но я в этом ещё не утвердился… Не твёрд… Удивительная штука жизнь! Я любил физику и думал: ничем, кроме физики, заниматься никогда не буду, а теперь хочу писать. К примеру, о том, что науку человек не устраивает, тёплый человек, он ей мешает. Маленький человек со своими маленькими проблемами. Или: как несколько физиков могут переменить весь мир. О новой диктатуре. Диктатуре физики и математики… Мне открылась ещё одна жизнь…

…Перед операцией… Я уже знал, что у меня рак… Я думал, что мне осталось жить дни, считанные дни, и страшно не хотелось умирать. Вдруг я увидел каждый листок, яркие цветы, яркое небо, ярчайше серый асфальт, трещины на нем, а в них муравьи снуют. Нет, думаю, их надо обходить. Жалко их. Зачем, чтобы они умирали? От запаха леса у меня кружилась голова… Запах воспринимался сильнее цвета. Лёгкие берёзы… Тяжёлые ели… И все это я не увижу? На секунду, на минуту больше прожить! Зачем я столько времени, часов, дней просидел у телевизора, среди вороха газет? Главное – жизнь и смерть. Ничего другого не существует. Не бросишь на чашу весов…

Я понял, что смысл имеет только живое время… Наше живое время…"

Валентин Алексеевич Борисевич, бывший

заведующий лабораторией Института ядерной

энергетики академии наук Беларуси