Geum.ru

Все женщины делают это

Вид материалаДокументы
Подобный материал:
1   ...   8   9   10   11   12   13   14   15   ...   18

— Дойдет, не сомневайся, если будешь расползаться, как манная каша. А ну-ка, бери себя в руки, подруга, и кончай, как та ворона, говно долбить!

— Все-все, — улыбнулась Лариса. — Взяла себя в руки.

— Вот за это я тебя и люблю. Такая вся из себя утонченная, но в критической ситуации умеешь собрать волю в кулак. Кто сказал, что нас можно победить? Щас! Оптимист — это человек, точно знающий, что вокруг одно говно, но умеющий любоваться игрой света и тени даже на столь малопривлекательном объекте. Запомни, подруга: даже из безвыходной ситуации есть хотя бы один выход.


Допив кофе, они расплатились и вышли из ресторана. Как всегда, Аллин “фольксваген” стоял как раз под знаком “Стоянка запрещена”.

— Почему ты всегда ставишь здесь свою машину? — спросила Лара, усаживаясь справа от подруги.

— Ментов дрессирую! — беспечно отозвалась та, газуя так, что взвизгнули покрышки. — Гаишники — те же менты, только еще борзее. Те, которые давно тут ошиваются, уже устали со мной бодаться, но новенькие иногда проявляют служебное рвение, а я на них отвожу душу.

— Неужели тебе нравится с ними бодаться?

— А чего ж не пободаться? Когда я очень злая, то мне без разницы, на кого наорать. А ментов я по жизни терпеть ненавижу, так что они — вполне подходящий объект.

— Алка, прости мне мои интеллигентские сомнения насчет тебя и Мирона.

— Да нечего прощать, я на тебя никогда всерьез не сердилась. Я закипаю при разных температурах — в зависимости от объекта, вызвавшего неудовольствие. По отношению к тебе этот порог очень высок. Наорать и обматерить могу — это у меня запросто, но таким образом я всего лишь выпускаю пар, когда за тебя волнуюсь. Как в паровом котле — нужно открыть вентиль, а то взорвется, потому я и матюгаюсь. Однако сие не значит, что я в гневе на тебя. Скорее на обстоятельства, если ожидаемый мной эффект слишком долго заставляет себя ждать. Но скоро будут хорошие новости, стохреново. А до той светлой поры мое плечо в твоем распоряжении. Можешь опереться.

— Спасибо, подруга. Я всегда это знала.

— Так какого ж хрена ты занимаешься психологическим онанизмом?! На фоне остальных сволочей ты просто невинный ангелочек, а не убийца.

— Значит, ты все же не исключаешь, что я убийца?

— Не исключаю, — подтвердила верная боевая подруга, глядя на нее.

— Алка, ну тогда у меня точно что-то с головой. Как ты думаешь, может человек убить и сам не осознавать, что убил?

— Не знаю, мать... Может быть, у тебя было временное затмение ума?

— Миша тоже думает, что на меня что-то нашло, я поехала, убила Костю, вернулась домой и все напрочь забыла. Провал в памяти.

— Думаю, это возможно. Ты бы сходила к психиатру посоветоваться.

“Фольксваген” въехал во двор офиса “Примы”.

— Слава богу, живые доехали, — перекрестилась Лариса. — Я даже на дорогу не смотрела, а то у меня случился бы инфаркт от твоей манеры езды.

— А я тебе нарочно зубы заговаривала, — рассмеялась подруга. — Знаю же, какое ты трусло, заячий хвост. Давай ходчее, мать, у меня договорим, пока старикан не подвалил.

Оставив ключи в замке зажигания, она вышла из машины, за ней последовала Лара. По коридору они шли молча, и только в кабинете Лариса сказала, поежившись:

— Алка, мне страшно идти к психиатру...

— А чего бояться-то? — беспечно отозвалась та. — Это раньше все их боялись, а теперь модно посещать психиатра, как на Западе. Вон Ленка после того, как ее Олежек ушел к другой бабе, впала в депрессуху. Рыдала, билась головой о стенку, полголовы волос выдрала с горя, даже руки на себя наложить собиралась. Ей кто-то посоветовал сходить к психиатру. Она поначалу боялась: а вдруг все начнут пальцем показывать. Теперь каждую неделю бегает просто поболтать. Там, говорит, атмосфера такая спокойная, расслабляющая; никто тебя так не будет слушать, как психиатр. Работа у них такая — слушать. Ленка и бегает к нему советоваться по каждому пустяку. Жениха нового нашла — тоже побежала советоваться. Хочешь, я сейчас позвоню ей и узнаю адрес этого психиатрического центра?

— Нет, пока не надо. Как-то не по себе. Будут потом за спиной судачить, что я психбольная.

— Да сейчас же везде анонимность — пришел, поговорил и ушел, а у тебя даже имя не спросят. Сама придумаешь псевдоним, можешь хоть “мадам Чикатилой” назваться. Хочешь, я с тобой пойду, если одна боишься?

— Нет, я пока еще не решила.

— А зря. Не тяни ты с этим. Сама понимаешь, может, это лечить надо.

Раздался стук в дверь, и вошел Ароныч. Он, как всегда, был щедр на комплименты и галантно поцеловал ручки обеим дамам.


В машине они говорили на посторонние темы, о погоде, о том, что весна никак не начнется, Ароныч рассказывал, как на Рождество побывал на карнавале в Риме.

“А моя поездка в Италию, похоже, накрылась. Вместо солнечной Италии мне, скорее всего, придется отдыхать совсем в другом месте, куда меня совсем не тянет”, — с тоской думала Лара, вполуха слушая болтовню Ароныча.

Он привез ее в тихий ресторанчик на четыре столика, где не было ни души. Когда официант принес напитки и закуски, Ароныч приступил к делу:

— Лариса Николаевна, я кое-что знаю о вашем деле, у меня везде есть свои люди. Не буду бередить вам душу неприятным, а лишь предложу свою помощь. У меня есть несколько хороших адвокатов, но один вариант вас наверняка устроит. Это дочь моего старинного приятеля.

“Опять он говорит, что мне нужен адвокат, — с тревогой подумала Лара. — Видно, мои дела совсем плохи...”

— Наташа очень талантлива, блестящий оратор, у нее четкий, логический склад ума, — продолжал Ароныч. — Она умеет видеть то, чего не видят другие. В нескольких делах даже провела собственное расследование, привлекая детективные агентства по мере необходимости, и спасла от тюрьмы людей, которым предъявили необоснованные обвинения. К сожалению, сейчас Наташа в Англии, но вернется через несколько дней. Будем надеяться, что за неделю не случится ничего экстраординарного. Вся беда в том, что вам очень не повезло со следователем. Прохоров — наихудший вариант: фанатик и озлобленный неудачник. Ему пятьдесят три года, а он до сих пор рядовой следователь. Стажеры, которых он обучал десять—двадцать лет назад, уже давно стали его же начальством или ушли в другие структуры. А Прохоров как был следователем, так и остается им по сей день. У него настолько тяжелый характер, что его ненавидят даже коллеги. А он ненавидит тех, кто чего-то достиг.

— Да, это я почувствовала на себе.

— Мне говорили о том, что Прохоров неподкупен. Но я слишком долго живу на свете, чтобы этому верить. Обычно дело лишь в размере предложенной суммы.

— Нет, Борис Аронович, на это я не пойду никогда. Это означало бы признать свое поражение.

— Зная ваш характер, я не сомневался, что вы ответите именно так, хотя, на мой взгляд, это неразумно. Пострадать от узколобости и явной недоброжелательности другого человека, когда можно избавить себя от этого, — это слишком большая цена, поверьте мне, Лариса Николаевна.

— Борис Аронович, дело не только в принципах. Взять адвоката в разгар следствия — это косвенное признание своей вины. Мне не хочется давать пищу для пересудов. И так уже все кому не лень обсуждают мою личную жизнь и, конечно, тихо злорадствуют.

— Вы ошибаетесь. Есть, конечно, и завистники. Вы слишком быстро достигли успеха, а посредственности не могут вам этого простить. Вы не должны дать им возможность праздновать победу. Но помимо завистников, у вас есть много друзей, которые искренне огорчены случившимся. Вы всегда держите дистанцию со своими партнерами, за что, кстати, вас очень уважают, поэтому не все могут сказать вам о своем отношении, боясь показаться бестактными. Но они готовы оказать вам любую помощь, если таковая понадобится.

— Спасибо и вам, и им. Это действительно большая поддержка для меня, поскольку я очень дорожу репутацией.

— Ваша репутация в глазах уважаемых людей ничуть не пострадала. А на мелкое злопыхательство не стоит обращать внимания. Я не буду настаивать, но если все же вы измените свое мнение, то готов выступить в качестве связующего звена, и, уверяю вас, Прохоров расстанется со своей репутацией неподкупного.

— Нет, я никогда не изменю своего мнения, — твердо сказала Лариса.

— Понял, больше к этой теме не возвращаемся. Но дело даже не в так называемой неподкупности следователя. Он человек прошлого.

Лариса и сама это понимала. Прохоров — тип упрямый, негибкий. Раньше он был уважаемым человеком, а сейчас вся система, которой следователь ревностно служил почти три десятка лет, сломалась. И в этом он винит людей нового поколения, в том числе ее, Ларису. В его понимании она — высокомерная выскочка, которая неведомо какими путями приобрела капитал и теперь смотрит на него свысока, полагая, что деньги решают все. Для него Лара олицетворяет всех тех, кто разрушил советскую систему, поэтому она не просто подозреваемая, а враг. Он ее ненавидит, уверовав, что все, чем владеет Лариса Ивлева, добыто преступным путем, и готов упечь в тюрьму любыми способами, даже если она не совершала убийства.

Ароныч будто подслушал ее мысли:

— Помните знаменитую сцену в фильме “Место встречи изменить нельзя”, когда Жеглов засовывает карманному воришке кошелек? А Шарапов пытается убедить его, что все должно быть в рамках закона. Но кто дал право жегловым и прохоровым подменять собой закон? Если каждый оперативник, каждый следователь будет брать на себя право, которого ему никто не давал, самолично фабриковать улики и решать, кто должен сидеть в тюрьме, а кто нет, — то для чего тогда существуют законы, суд? Если они считают кого-либо вором, пусть докажут это. Тогда он и будет сидеть в тюрьме. А совершать противоправные действия, будучи якобы на страже закона, — это, на мой взгляд, не менее безнравственно, чем самому совершить преступление. Это уравнивает преступника с представителем правоохранительных органов, какими бы красивыми лозунгами тот ни маскировал свои действия. По аналогии с Жегловым, Прохоров тоже убежден, что таким, как мы с вами, место только в тюрьме. Поскольку ничего иного он доказать не в силах, то посадит вас за убийство, которого вы не совершали. Причем сам себя он уже убедил, что вы убийца, так что его совесть спокойна.

— Вы верите, что я не убийца? — Лара посмотрела на Ароныча с надеждой.

— Конечно, Лариса Николаевна. Ведь все здесь шито белыми нитками. Ну, скажите на милость, при чем здесь бутылка джина и конфеты? Разве может столь выдержанная женщина, как вы, оставить на столе улику, если ее можно считать уликой? Разве не скинули бы вы и бутылку, и конфеты в ближайшую коробку на своем складе? Зачем все это хозяйство демонстративно оставлять на столе?

— Ну, обычно говорят, что убийцу кто-то спугнул, он поспешил, занервничал, забыл.

— Да? А сдать офис на охрану и запереть за собой дверь убийца не забыл? Хорошо же его спугнули, если он преспокойно проделал все это.

— Только свет забыл выключить.

— Возможно, убийца сделал это намеренно, — предположил Борис Аронович. — Например, он хотел, чтобы прохожие или жильцы дома обратили внимание и сообщили вам, что ночью, в выходные, в офисе горит свет. Вы бы приехали, открыли дверь и обнаружили труп. Тогда бы в вас вцепились мертвой хваткой. Почему-то наши правоохранительные органы предпочитают избирать в качестве подозреваемого именно того человека, который обнаружил труп.

— Видимо, убийца не учел, что окна той комнаты выходят на пустырь.

— Уже одно это должно было навести следствие на мысль, что этот человек — посторонний и не знает расположения комнат вашего офиса. Совершенно очевидно, что бутылку джина и конфеты принес с собой тот, кто хотел навести подозрение именно на вас. Я выяснил, что на бутылке и коробке не обнаружили никаких отпечатков пальцев, — разве это не наводит на размышления? Ведь кто-то должен был их касаться. Хотя бы тот же Костя, если предположить, что именно он выставил все на стол. А если их принес убийца, значит, он стер свои отпечатки. Если исходить из предпосылки, что это были вы, то подобные действия нелепы — стереть свои отпечатки пальцев, но оставить все на столе. А почему не было бокалов? Неужели Костя собирался предложить даме пить из горла? Почему не было водки, которую он предпочитал всем другим напиткам? Вот сколько вопросов, на которые нужны ответы. Убийца намеренно запер офис и сдал его на охрану, чтобы сузить круг подозреваемых. Ну неужели вы, благоразумная женщина, совершили бы столь опрометчивый поступок, который указывает, что убийца знал про код и имел ключи? И какими железными нервами нужно обладать, чтобы после убийства все это хладнокровно проделать? Вы же не киллер, а нормальная женщина. Затем, неужели вы оставили бы на виду свой “мерседес” и отправились стрелять в Костю? Да и как может женщина, далекая от криминала, с первого выстрела попасть точнехонько в сердце? Не каждому профессионалу это удастся. Если предположить, что убийство совершено импульсивно, после ссоры, то как у вас оказалось под рукой оружие? Ведь женщина не берет с собой пистолет, отправляясь на свидание. А если вы совершили заранее обдуманное убийство, то почему оставили свою приметную машину так близко от офиса? Да и вообще — зачем вам нужно было убивать Костю в собственном офисе? Вы могли договориться встретиться в ином месте и там застрелить его. Если бы труп обнаружили на улице, то подозреваемых было бы больше. А тут все указывает на вас, причем грубо и прямолинейно. Когда столько косвенных улик, которые очень легко организовать, следователь в первую очередь должен был задаться вопросом: а кому это выгодно? Ведь Прохоров изучал историю права. Основа основ: “Cui prodest?” — кому выгодно? Неужели вам было выгодно бросить на себя подозрение? Здесь же совершенно ясно, что кому-то нужно вас подставить.

— Почему же следователь не дает задание оперативникам найти ответы на все вопросы?

— Потому что это ему не надо. На все несостыковки Прохоров закрывает глаза. Он готов даже забыть о своих профессиональных обязанностях, так сильно ему хочется посадить вас в тюрьму. Ведь люди нашего с вами круга нечасто попадают в число его подопечных. Мы не убиваем людей выстрелом из пистолета. Заказные убийства в нашей среде имеют место быть, но пока они не по зубам правоохранительным органам. А вы — реальная возможность Прохорова взять реванш. Вот он за вас и взялся с остервенением фанатика, у которого отняли смысл жизни.

— Следователь меня обманул, что якобы на бутылке есть отпечатки пальцев, и именно этим вызвана срочнейшая необходимость снять мои отпечатки.

— Это обычный прием, когда нет настоящих улик. Он рассчитан на то, что вы испугаетесь, заволнуетесь и решите, будто в распоряжении следствия есть убойные улики.

— Я тогда так и подумала.

— Ничего существенного у них нет. Показания свидетеля, якобы видевшего вашу машину, — ерунда. Этот свидетель — тот же Прохоров, но в более мелком масштабе. Он ненавидит лично вас. Остальное можно не обсуждать. Не удивлюсь, если окажется, что этот человек подкуплен или на него оказано давление. Например, свидетеля спрашивали так, что внушили ему то, что в результате стало его показаниями. А теперь он и сам в это уверовал.

— Мне с самого начала показалось, что следствие ведется предвзято.

— Безусловно. Почему в качестве подозреваемой избрали только вас? Почему не ищут других? Лариса Николаевна, поверьте, я не собираюсь лезть в вашу личную жизнь, но ведь любому ясно, что рядом с вами есть и другие подозреваемые. Понимаю, что причиняю вам боль, но не могу об этом не сказать. Почему оперативники не проверили алиби вашего мужа и вашей подруги? Ведь они такие же подозреваемые, как и вы, — надеюсь, вы это понимаете.

— Понимаю, но не хочу верить.

— Но ведь следователь должен был проверить все версии. И у вашего мужа, и у вашей подруги есть мотив. У вас даже мотива, насколько я знаю, нет.

— Да, мотива у меня нет, — согласилась Лара.

— И что же это за немотивированное убийство такое?

— А бывает немотивированное убийство?

— Бывает, если человек психически болен.

Лариса вздрогнула, но Борис Аронович в этот момент клал сахар в кофе и не заметил ее испуга.

— Так что, Лариса Николаевна, адвокат вам обязательно нужен. По крайней мере, для того, чтобы все было в рамках закона. Постарайтесь пока уклониться от допросов до приезда Наташи. Запритесь дома, скажитесь больной, а потом на все допросы она будет вас сопровождать.

— Спасибо вам за все, Борис Аронович. — Лара уже справилась со страхом. — Если уж я ухожу в подполье, то сегодня нужно сделать как можно больше дел.

— Хорошо, Лариса Николаевна. Куда вас доставить?

— В офис.


До шести вечера Лара успела сделать почти все. Она внутренне сосредоточилась, отрешилась от сложившейся ситуации и работала в хорошем темпе. Потом с переговоров вернулся новый заместитель и отчитался за проделанную работу. Лариса осталась им довольна. Они просидели два часа, обсуждая планы на будущее, и Лара поняла, что может положиться на Олега.

В половине восьмого Лариса была дома. Пару часов пообщалась с сыном и легла спать. Впереди целых три выходных дня, которые она может провести с Алешкой.

“На вторник самое важное дело — налоговая инспекция, остальное уже по мелочи. Я смогу устроить себе маленький отпуск. Поваляюсь дома, постараюсь выбросить все из головы, почитаю детектив, побуду с сыном, встречусь с Игорем...”

Немного поколебавшись, Лара все же решила не принимать снотворного.


И опять она проснулась ночью с колотящимся сердцем. Во рту пересохло, ладони влажные, рубашка прилипла к спине. Неопределенный, непонятный страх. При закрытых глазах что-то темное, колышущееся, вселяющее ужас. Лариса широко раскрыла глаза и села. Вроде все на своих местах. Она снова легла, но сон не шел. Какие-то обрывки мыслей, неясное ощущение тревоги. Лара повернулась на левый бок, но сердцебиение отдавалось даже в голове. Перевернулась на спину, но ее тут же накрыло темное облако, и стало трудно дышать.

Лариса встала, прошла на кухню, выпила две таблетки эуноктина и вернулась в свою комнату, прихватив с собой пластинку снотворного.

“Рано я успокоилась, что пока в ясном разуме. Со мной явно что-то не в порядке”, — подумала она, засыпая.


В воскресенье вечером, когда Алешка уже лег спать, а Миша, как всегда, работал в своей комнате, у Лары засвербило в душе. Уже три дня она не звонила Игорю. То было очень тяжело на душе, то просто не до него. Сын — главный мужчина в ее жизни — занял эти два дня.

Сейчас Лариса остро почувствовала одиночество. А почему Казанова не позвонил сам? Обиделся, что она его оттолкнула? Или все их свидания были только кратковременной эмоциональной разрядкой? Добился своего и успокоился? Нет, вроде бы не похоже. Позвонить или не позвонить? А вдруг он до сих пор на нее обижен?

Да чего там мучиться!

Она набрала его домашний номер, холодея от мысли, что Игорь уже вычеркнул ее из памяти и развлекается с очередной красоткой.

— Алло, — услышала Лара его спокойный голос, и у нее сразу потеплело на душе.

— Я хочу быть с тобой, — прошептала она.

— Я еду.

Господи, какое счастье, что есть человек, который может вот так, по первому зову, ни секунды не раздумывая, сказать: “Я еду”. И все. Ни обид, ни сомнений. И больше ничего не надо говорить, и так все ясно.

Лариса посмотрела на часы — без четверти десять. Чем оправдать свой неожиданный уход? Дона, что ли, взять для алиби? Но пес будет лезть, он не привык делить хозяйку с кем-то еще. Вообще-то Мише безразлично, дома жена или нет. И все же... Постучав, Лара заглянула в комнату мужа. Тот сидел за своим столом, углубившись в расчеты.

— Миша, я съезжу к Алке.

— Да-да, конечно... — рассеянно произнес тот, не отрываясь от работы.

Наплевать ему на нее.

Накинув пальто, она погладила Дона, подхалимски вилявшего хвостом в надежде на прогулку, и выскользнула из дома. За углом уже стояла темная “ауди”. Тут же открылась правая дверца, и Лара нырнула в нее. Казанова дал задний ход и быстро выехал из переулка.

Закрыв глаза, Лариса припала к его шее, покрывая ее жадными поцелуями.

— Мой родной, желанный, я так соскучилась...

Заехав в какой-то тупик, Игорь остановил машину и повернулся к ней. Торопливые движения рук, нежность губ, неловкость позы, но вот он, этот экстаз!..


Прислонившись к дверце и чувствуя себя совершенно счастливой, Лариса медленно возвращалась к реальности. Казанова легонько целовал ее, и его прикосновения после всего были тем более приятны. Приподняв его голову, Лариса затуманенным взором посмотрела на него. “Мой милый, за этот краткий миг забвения я готова на все!”

— Что ты со мной делаешь, малышка, и как же я счастлив, что ты это со мной делаешь...

Его руки заскользили по ее телу, и оно снова отозвалось на его прикосновения. Боже, да разве такое бывает — в машине, в неудобной позе, слияние двух тел, которое доводит до вершины блаженства...

— Малышка, поехали ко мне, — сказал Игорь, едва отдышавшись. — Ты моя женщина, сейчас я тебя украду и больше никому не отдам.

— Нет, Игорек, я не могу. Пойми, у меня сын.

— И сына возьмем с собой.

— Все не так просто...

— Все просто, если ты сейчас скажешь “да!”.

— Нет, понимаешь...

— Ты говоришь “нет”?

— Я еще не готова к кардинальному изменению своей жизни.

— Ладно, кардинальные проблемы решим потом, а сейчас поедем ко мне.

Ах, как же хочется! Всю ночь провести с любимым, уснуть на его плече, а проснувшись, встретить его улыбку...

А Алешка? Завтра 8 Марта, сынуля наверняка приготовил ей подарок. Утром он проснется, а мамы нет дома. Разве она может позволить себе забыть о сыне, даже в угаре страсти?