Дюверже М. Политические партии / Пер с фр. Л. А. Зиминой
| Вид материала | Книга |
- Лекция Политические партии и общественно-политические движения. Группы интересов, 315.64kb.
- Германские политические партии в процессе и после объединения германии: механизмы конкуренции, 2473.69kb.
- Политические партии зачем они нужны, 492.39kb.
- Политические организации и движения, 344.33kb.
- Политология. Учебник под редакцией профессора М. А. Василика, 7004.32kb.
- Курс лекций Новосибирск 201, 2452.18kb.
- Политические партии как социальные корпорации: социологический анализ проблем становления, 351.84kb.
- Отчет о работе городского совета и его исполнительного комитета за 2010 год городской, 1108.77kb.
- Александр Малышев, 520.84kb.
- Политические партии саудовской аравии, 14.87kb.
Во Франции с 1905 г. намечается доминирование партии радикалов: практически оно не прекращалось вплоть до 1940 г., поскольку правое крыло радикалов обычно имело известное влияние на консервативные правительства, даже в период Национального блока. Это, как уже говорилось, способствовало укреплению общей стабильности. То же самое можно сказать о доминировании с 1874 г. в Швейцарии партии радикалов, которая утратила большинство только в 1919 г. Наконец, в скандинавских странах восхождение социалистических партий к положению доминирующих имело своим следствием общее полевение и совпало с синистризмом. В Норвегии это Двойное движение выглядит достаточно определенно: начиная с 1927 г. все крупные партии теряют места в пользу только социалистической, которая таким образом поляризует голоса, полученные от центра и от правиле; ее восхождение продолжается и после 1930г.; в 1945 г. она достигает абсолютного большинства и сохраняет его в 1949 г. Пример Швеции и Дании представляется менее убедительным. Синистризм принимает там более завуалированные формы: рост аграриев в ущерб консерваторам, социалистов – в ущерб радикалам и в [c.379] целом второй группы по отношению к первой (Швеция до 1944 г.); в Дании – стабильность консерваторов, но падение аграрной левой и радикалов при подъеме социалистов. Доминирование там точно так же менее выражено: в Швеции социал-демократы получили большинство лишь однажды, в 1944 г.; в Дании они его никогда не имели; в обеих странах послевоенные выборы изменили соотношение сил (пробуждение датской левой и шведских либералов) и ослабили социалистическую партию (табл. 37).
Доминирование обладает явно стабилизирующим действием, с чем бы оно ни совпадало – с чередованием, разделением или синистризмом. Оно замедляет ритм маятникового движения, сглаживает резкость полевения, ибо доминирующая партия занимает положение, аналогичное положению партий парламентского большинства: продолжительное исполнение правительственных обязанностей умеряет ее демагогию и склонность к инновациям. Когда левая партия становится доминирующей, ее революционная устремленность притупляется: внешне синистризм усиливается, но реально он ослабевает. Доминирование стабилизирует политическую жизнь, хотя в то же время делает ее пресной. Власть истощает доминирующую партию, она теряет свою энергию, склерозируется. Вновь обращаясь к рассуждениям Гашека, можно показать, что любое доминирование несет в самом себе те элементы, которые его разрушат. В целом доминирование имеет тем не менее положительный эффект, особенно в случае многопартийного режима. Оно дает возможность сложиться относительно прочному большинству вокруг доминирующей партии, независимо от того, достигает ли она доминирования одна, в качестве центра коалиции, или формируя однородное правительство меньшинства, поддержанное союзниками. В этом смысле интересно исследовать роль радикальной партии при Третьей республике во Франции и современных скандинавских социалистических партий, несмотря на их существенные различия: ведь радикалы принадлежат к центру, а социалисты – к левой. В частности представляется, что только статус доминирующей партии позволяет сформировать долговременный кабинет меньшинства, который был бы не просто техническим правительством: такая практика довольно развита в Скандинавии. [c.380]
Нормальная эволюция и внезапные изменения
Типы, которые мы определили, касаются всей совокупности системы партий в продолжение известного периода. Но история порой являет нам неожиданные изменения равновесия: переход от одного периода к другому принимает форму перелома, а не эволюции. Иногда такая мутация выступает как следствие какого-то внутреннего или внешнего события: конец доминирования республиканцев и начало доминирования демократов в Соединенных Штатах в 1933 г. – результат Великой депрессии и американской “новой экономической политики”; перегруппировка партий в Бельгии после войны 1914 г. была вызвана концом доминирования католиков и восхождением социалистической партии. Наиболее часто глобальные мутации системы партий – это результат избирательных реформ или обновления тактики партий. Так, в Нидерландах отказ от союзов вызвал в 1868 г. крах предшествующей относительной стабильности и тенденцию доминирования либеральной партии; избирательный закон 1896 г. положил этому конец и установил новое равновесие, которое опрокинула введенная в 1918 г. пропорциональная система. Во всех странах, где последняя была принята, она коренным образом видоизменила взаимное соотношение партий. Диаграммы, показывающие парламентское представительство партий после каждых следующих друг за другом парламентских выборов в Швейцарии, Бельгии и скандинавских странах, предлагают нам совершенно различную картину до и после введения пропорциональной системы. В этой сфере влияние избирательной системы значительно: соответствующий вес партий зависит не только от общественного мнения, но и от техники его выражения. Далее мы еще выявим фундаментальные следствия этого факта для сущности политического режима.
Помимо глобальных мутаций системы партий, которые часто имеют своим результатом смену одного типа эволюции другим, встречаются мутации особые, присущие одной партии и не меняющие общего характера развития. Речь идет не о смене периода, а о внезапном перемещении партии в рамках одного и того же периода: таким было стремительное восхождение национал-социализма в Германии начиная с 1930 г., резкая вспышка роялизма в Бельгии в 1936 г. и последовавшее за ней столь же резкое [c.381] его падение. Никакие избирательные манипуляции с целью изменить выражение общественного мнения здесь не замешаны: изменилось само общественное мнение. Это произошло в форме резкого скачка настроений, эмоционального потрясения. Такие взрывы эмоций и скачки на строений обычно дело рук ничтожного меньшинства: они являются иногда легкими колебаниями больших партии, но в то же время могут объясняться и кратковременны ми успехами малых партий. Иногда они распространяют ся внезапно, подобно эпидемии. На положении партии эти исключительные мутации общественного мнения отражаются весьма неоднозначным образом. Преобладаю щим здесь выступает влияние избирательного режима, которое может привести даже к установлению иного тин.1 эволюции. Но нужно со всей силой подчеркнуть главное: влияние избирательного режима коренным образом различно в зависимости от того, идет ли речь о нормальной эволюции общественного мнения или чрезвычайных его мутациях. Если назвать способность избирательной сие темы преобразовывать колебания общественного мнения в колебания веса политических партий чувствительностью, то можно констатировать, что ее чувствительности к нормальным колебаниям мнений и чувствительность к эмоциональным их сдвигам не совпадают. Один способ голосования может быть нейтральным в отношении первых и очень восприимчивым по отношению ко вторым: в этом случае он будет иметь своим следствием как тенденцию к стабильному разделению, так и тенденцию к неожиданным и многочисленным изменениям. Другой, напротив, усиливая нормальные колебания мнений и вся чески приглушая резкие их мутации, может подтолкнуть к чередованию и сдвигам, оказав стабилизирующее воздействие. Следовательно, чтобы понять изменение веса политических партий, необходим системный анализ чувствительности различных избирательных режимов по отношению колебаний общественного мнения.
Схематически это можно выразить в следующих формулах: 1) система пропорционального представительства нечувствительна к нормальной эволюции мнений и весьма восприимчива к внезапным его мутациям, даже временным и слабым; 2) мажоритарное голосование и один тур весьма чувствительно к нормальной эволюции, но не реагирует на внезапные мутации, если только они не будут мощными и продолжительными; 3) мажоритарное [c.382] голосование в два тура относительно мало чувствительно как к нормальной эволюции мнений, так и к внезапным их мутациям. Как обычно, эти формулы отражают лишь общие основные тенденции и могут быть коренным образом модифицированы действием других факторов; они допускают многочисленные исключения.
Мы уже охарактеризовали стабилизирующую роль пропорциональной системы в отношении нормальных колебаний общественного мнения. Но природе эти нормальные его движения крайне слабы и распознать их можно лишь с помощью измерительных инструментов, в принципе аналогичных сейсмографам, которые улавливают не воспринимаемые нашими органами чувств колебания земной коры, увеличивая их силу. Верно преобразуя распределение голосов в распределение мест, не преувеличивая их колебаний, пропорциональная система ведет к укреплению положения партии. Вместе с тем ее нечувствительность в отношении нормальных колебаний общественного мнения не всегда влечет за собой стабильное разделение и абсолютную неподвижность: пропорциональная система с равным успехом может совпадать и с феноменом доминирования. Незначительные смещения голосов на каждых выборах, если они происходят в одном и том же направлении, в конечном счете порождают более обширные сдвиги – при условии, что эти смещения будут продолжительными и регулярными. Восходящая тенденция скандинавских социалистических партий после 1919 г. типична: о ней кстати, сложно было бы говорить, если бы система голосования преувеличивала или ограничивала бы естественную эволюцию. Представляется, что она ее затормаживала, с одной стороны, отдаляя момент достижения скандинавскими лейбористами абсолютного большинства: в Швеции и Норвегии они быстрее получили бы его при мажоритарных выборах в один тур; по той же логике они должны были бы получить его и в Дании, тогда как они его там вообще не достигли при системе пропорционального представительства. С другой стороны, можно полагать, что способ голосования упрочивает доминирование, поскольку он Придает затяжной характер процессу ослабления других партий (оно было бы менее значительно при мажоритарном режиме). Как видим, следует смягчить жесткость вышеприведенных формул в части стабилизирующей роли системы пропорционального представительства: на протяжении [c.383] очень длительного срока она способна и преувеличить нормальные сдвиги общественного мнения, вместо того чтобы их приглушить. Но она с одинаковым успехом тормозит их как в восходящей, так и в нисходящей фазах.
По отношению же к внезапным мутациям пропорциональная система обладает крайней чувствительностью – идет ли речь о мимолетных эмоциональных порывах или глубоких и длительных течениях: любопытный контраст с ее нечувствительностью к нормальным колебаниям. И тем не менее оба эти феномена объясняет один и тот же механизм: своим истоком они имеют “пассивный” характер пропорциональной системы. Она регистрирует изменения в избирательном корпусе, не педалируя и не преуменьшая их: отсюда и ее нечувствительность по отношению к обычным, по природе своей слабым колебаниям (в этом случае стабильность пропорциональной системы отражает естественную стабильность общественного мнения) и одновременно – большая чувствительность к внезапным сдвигам, которым их эмоциональный характер сообщает обычно немалую силу. Бельгия, где количество мест крупных традиционных партий очень мало изменилось за 1919–1939 гг., дает наиболее яркий пример чувствительности пропорционального режима к скоротечным увлечениям: выдающийся успех роялистов в 1936 г., когда они получили 21 место из 202 (тогда как п 1932 г. не имели их совсем) и последовавший за ним резкий спад 1939 г. (4 места) был бы немыслим при мажоритарном режиме с двумя турами.
Разве не интересно было бы в этом отношении отметить, что фашистское поветрие, которое в тот же самый период распространялось по всей Европе, в благополучных северных демократиях (Бельгия, Нидерланды и скандинавские страны) проявилось только в электоральной форме и что сила его к тому же оказалась гораздо менее значительной, чем во Франции/ Там господствовала пропорциональная система, здесь – мажоритарный режим. Точно так же и развитие коммунизма сразу после Освобождения повлекло за собой резкий рост партии только в пропорционалистской континентальной Европе, но не в мажоритарных англосаксонских странах. Правда, лишь первые – за исключением Швеции – подверглись немецкой оккупации, которая способствовала росту коммунизма благодаря действиям маки и подпольной борьбе. И тем [c.384] не менее, если бы в Англии действовала мажоритарная система, коммунистическая партия, несомненно, имела бы на выборах 1945 г. больше двух депутатов. Если же рассматривать внезапные мутации более глубокого и продолжительного характера, то и здесь наблюдения также дают убедительные результаты. В 1919–1933 гг. система пропорционального представительства благоприятствовала развитию коммунизма в Германии, тогда как во Франции оно явно тормозилось мажоритарным режимом. восхождение нацизма, вероятно, происходило бы гораздо медленнее и имело бы меньшее значение, если бы в Германии продолжал действовать мажоритарный режим; относительная нечувствительность Империи к внезапным мутациям явно контрастирует с крайней чувствительностью Веймарской республики (табл. 38). Точно так же весьма симптоматично и развитие МРП во Франции в 1945–1946 гг.; при мажоритарном голосовании оно никогда не достигло бы подобной степени.
Различить кратковременные мутации и мутации глубокие и длительные подчас довольно трудно, тем более что пропорциональная система имеет тенденцию превращать преходящие мутации в долговременные, если они обладают достаточным размахом. В этом смысле заслуживает специального анализа пример французской коммунистической партии в 1945–1946 гг. В резком подъеме ее избирательного корпуса, когда он вырос с 15% в 1936 г. до 25% в 1945 и более чем до 28% в 1946 г. (а ведь выборы 1936 г. были для нее значительным успехом: ни в 1938, ни в 1939 г. она не добилась бы такого соотношения), можно различить две составляющих: одна – постоянная, соответствующая реальной и глубинной эволюции общественного мнения; другая – чисто преходящая, связанная с обстоятельствами Освобождения. Деятельность в Сопротивлении, память о его жертвах, патриотическая Пропаганда, гарантии генерала де Голля, должности, занятые явочным порядком, правительственное влияние, – все это бесспорно сыграло главную роль в успехе коммунистов в 1945–1946 гг. Часто подчеркивалось, что сельские департаменты, где их влияние было наиболее развито, точно совпадали с картой маки. Но очень мало обращают внимания на то, что численность партии в конце 1944 г. (спустя четыре месяца после Освобождения) почти не превышала довоенную цифру: значительный рост имел место в 1945 г., а в 1947 г., после изгнания из [c.385] правительства4, начался спад; в 1946–1949 гг. партия потеряла около 25'/о своих членов. Но такого же резкого спада электорального влияния коммунистов не произошло. Огромный рост компартии в 1945–1946 гг. неизбежно отбросил социалистов вправо, где они пытались вновь обрести избирателей-рабочих из числа средних слоев, покинувших их в пользу коммунистов: такая эволюция инфраструктуры партии повлияла на ее политику. С другой стороны, изоляция коммунистов вынудила СФИО поддерживать центристские правительства, что усилило эту эволюцию. Многие избиратели, проголосовавшие за коммунистов в 1945 г. в силу обстоятельств, остались им верны и в 1951 г. за неимением возможности отдать свой голос другой партии, которая казалась бы им способной защитить их интересы. Чувствительность пропорциональной системы в отношении внезапных значительных мутаций проявляется, по-видимому, в одном направлении: она фиксирует прилив, но имеет тенденцию затем стабилизировать его и тормозить отлив. Таким образом она закрепляет преходящие страсти при условии, что они были резко выражены.
Мажоритарное голосование в два тура не допускает такого закрепления, поскольку мешает эмоциональным порывам и внезапным мутациям проявиться; в иных случаях она играет почти аналогичную роль и по отношению к нормальным колебаниям общественного мнения, не достигая при этом степени невосприимчивости пропорциональной системы. С этой точки зрения французский пример, по-видимому, совершенно ясен. Анализируя каждое голосование, можно констатировать, что второй тур всегда сглаживает изменения общественного мнения, проявившиеся в первом. Если сравнить периоды 1919–1924 и 1928–1936 гг., видно, что колебания избирательного корпуса были ненамного более значительными в первом периоде, чем во втором; однако в первом случае они очень четко выразились на парламентском уровне в изменении большинства в силу единственности тура; во втором случае по причине наличия второго тура они отразились гораздо менее четко. Механизм стабилизации выступает как одновременный результат союзов и амортизирующей роли партии центра: его эффективность зависит, стало быть, от точности выбора первых и от тактики второй. Если слишком [c.386] жесткие избирательные коалиции мешают балансированию между правой и левой в зависимости от округов, подобному тому, как мы это видим у французских радикалов, то картина начинает напоминать двухпартийный режим: сглаживание колебаний общественного мнения Продолжает проявляться внутри каждого течения, но в распределение голосов между ними обеими вмешивается избирательная система, как при двухпартийном режиме. Суммируя, например, голоса голландских партий по каждой избирательной коалиции за 1880–1913 гг., получаем диаграмму в виде ломаной, совершенно аналогичную диаграмме двухпартийных режимов. Что касается внезапных мутаций, стабилизирующий характер режима с двумя турами обнаруживает те же нюансы. Если мутация проявляется в резком росте существующей партии, весьма трудно сказать, будет он сглажен или усилен способом голосования: все зависит от положения партии внутри коалиций. Если она и до мутации занимала первую позицию, техника выборов чаще всего имеет тенденцию преуменьшить ее успех, особенно если он достигнут за счет одного из членов альянса, поскольку общее число голосов коалиции пропорционально не увеличится в той же пропорции. Но даже если он приобретен в ущерб враждебной коалиции, мутация будет амортизирована: дополнительно полученное места распределятся среди всех союзных партий. В 1936 г. социалисты частично воспользовались мутацией коммунистов (которые удвоили количество избирателей): получив на 27.000 голосов меньше, чем в 1932 г., они приобрели на 20 парламентских мест больше. Но если партия, выигравшая от мутации, занимала второе или третье место внутри коалиции, это может выдвинуть ее на первую позицию; в таком случае ее кандидаты останутся в гонке второго тура и воспользуются снятием кандидатур других членов коалиции, вместо того чтобы уступить им дорогу. А поскольку соответствующие позиции союзников колеблются по регионам, а сами внезапные мутации не дают идентичного роста на всем пространстве данной территории, то никакие точные заключения невозможны.
Если мутация вызвана появлением на свет новой партии, стабилизирующий характер двух ту ров выступает гораздо более четко. Любая партия, желающая завоевать избирателей, оказывается при этом перед следующей дилеммой: ринуться в атаку в одиночку (а это означает быть раздавленной враждебными коалициями) или принять [c.387] участие в одной из них, что в свою очередь означает во многом потерять свою независимость и свою новизну, а так же оказаться в невыгодной позиции при распределении мест, поскольку новый кандидат обычно получает меньше голосов, чем старые, и, стало быть, почти не имеет шансов участвовать в гонке второго тура. Если к тому же второй тур совмещается с голосованием по одномандатным (а это значит небольшим) округам, что обычно способствует превращению их в настоящие личные вотчины, то невосприимчивость избирательной системы достигает своей кульминации: новая партия должна принять вызов на битву с испытанными кандидатами, если хочет иметь шансы ни успех. Чтобы избежать этой дилеммы, ей нужно будет сразу собрать такое количество голосов, которое позволит обратить в свою пользу снятие во втором туре родственных кандидатур в значительном числе округов. Такой вариант реализуется довольно редко; но даже и в этом случае неоднородный состав голосов, полученных депутатами новой партии, заставляет их умерить свои инновационные аппетиты и сглаживает силу мутации. Тем не менее во Франции разобщенность правой не так уж редко создавала подобную ситуацию, что давало известный шанс всякого рода бонапартизму. Многие наблюдатели, например, считали, что ФСП [3] могла бы добиться чуть ли не сотни мест, если бы выборы происходили не в 1939, а в 1940 г.; но из-за необходимости заключения альянсов новизна всегда в существенной мере теряется.
Пример Франции достаточно хорошо иллюстрирует консервативный характер второго тура. Проанализируем, например, эволюцию коммунистической партии и 1928–1939 гг. (табл. 39). На первом этапе (1928–1936 гг.) она идет в бой в одиночку, отказываясь снимать своих кандидатов даже во втором туре: таким образом полностью сохраняется чистота и оригинальность, но партия терпит поражение (в 1928 г. при 1.063.943 голосах в первом туре она получила всего 14 мест, тогда как социалисты получат их 99 при 1.698.084); в 1936 г. коммунисты войдут в коалицию Народного фронта, что позволит им получить 72 места, но весьма определенно будет связано с фазой “обуржуазивания” и смыкания (по крайней мере внешнего) с традиционными партиями. С другой стороны, можно констатировать абсолютную неспособность даже таких активных движений, как “Аксьон франсэз”