Волкодав мария семенова
| Вид материала | Документы |
| Песня надежды |
- Издательство «Азбука» Мария Семёнова представляет, 33.23kb.
- Волкодав II право на поединок мария семенова, 6488.15kb.
- Мария кровавая кэролли эриксон перевод с английского Л. Г. Мордуховича, 7689.7kb.
- Мария Семенова – Поединок со змеем, 1403.78kb.
- Мария склодовская-кюри 7 ноября 1867 г. – 4 июля 1934, 133.83kb.
- Моравская Мария Магдалина Франческа Людвиговна, 17.92kb.
- Детского церебрального паралича, 8952.66kb.
- Ученый без трудов это дерево без плодов вопросы этиопатогенеза, 8957.49kb.
- Тема учебного проекта, 21.17kb.
- А. Л. Семенова от 19. 10. 2011г. №554 проводит городской конкурс, 100.35kb.
ПЕСНЯ НАДЕЖДЫ
Маленькое войско вновь двигалось вперед по Старой дороге. В целости сохранилась одна-единственная повозка - в основном благодаря тому, что маронг действительно не горел. Огонь жадно лизал резные красноватые бортики, но уцепиться за них так и не смог. Теперь в повозке, по непререкаемому распоряжению кнесинки, устроили раненых. Приданое, ту часть, что удалось спасти, перегрузили на лошадей. Будь вокруг по-прежнему, как до Ключинки, дружественная страна, покалеченных вполне можно было бы оставить в любой придорожной деревне. Людям кнесинки всюду с радостью предоставили бы и уход, и защиту. А по зимнему пути в самый Галирад отвезли бы. Здесь, за Сивуром, на дружбу местных жителей надеяться не приходилось.
Если они вообще были здесь - жители. Государь Глузд, недавно путешествовавший в Велимор, и туда и обратно проезжал по Новой дороге. А здешними местами дальше Кайеранских трясин не забирались ни Эртан, ни даже ее дедушка. Воительница сумела припомнить лишь смутные слухи о лесных племенах, вроде бы приходившихся луговым вельхам дальней родней.
Только родство это, по ее словам, было таково, что мало кто стал бы им гордиться. Коли уж лесной клан, избравший спокойное уединение зеленых крепей, заработал малопочтенную кличку "болотного", то здешний народец, если, конечно, он вправду был ростком от вельхского корня, следовало бы назвать самое ласковое трясинным. Другое дело, Эртан не хотела ни на кого попусту наговаривать и зря хаять тех, кого ни разу в глаза не видала.
Воительница говорила медленно, почти не раскрывая глаз и то и дело останавливаясь передохнуть. Иллад вообще не советовал ей разговаривать, но она не слушала. Она полулежала в повозке, схваченная поперек груди широкой повязкой. Как ни бережно правила конем старая Хайгал, время от времени колесо неизбежно наезжало на камень или попадало в колдобину.
Тогда Эртан молча серела, стискивая зубы. Раненые мужчины время от времени беззлобно препирались, споря, чья очередь устраиваться подле нее.
- Может, я тоже кое-что слышал про здешний народ, - проговорил Волкодав. Он оберегал подстреленного разбойниками Серка и вел жеребца в поводу, благо поезд и так двигался со скоростью пешехода. - От одного торговца, - продолжал венн. - Те люди вышли к дороге, и он предложил им на продажу горшки. Они только плюнули: лепка, мол, не прародительская.
Купец так понял, у них если что не принято, значит, не от Светлых Богов.
Он называл их харюками. А те или не те, сам я не знаю.
- Харюки, - задумчиво отозвалась кнесинка. - По-веннски это, кажется, значит "угрюмиы"?
Она тоже шагала пешком, хотя Снежинка в битве не пострадала - Волкодав сильно подозревал, что кнесинка хотела разделить с пешими ратниками их тяготы и тем самым уважить простых исходников, спасших ей жизнь.
Что касается Лучезара - он больше не уговаривал "сестру" держаться поближе к дружине. Он считал себя горько и несправедливо обиженным и обиду свою всячески подчеркивал. Как и намерение по-прежнему служить кнесинке и защищать ее, невзирая ни на что. Его люди ставили лагерь в виду остальных, но не рядом. И во время переходов держались так же: вблизи, но особняком. Со скорбным достоинством ни за что ни про что впавших в немилость. Волкодав видел, что кнесинку чем дальше, тем сильнее мучила совесть. По его мнению, совершенно напрасно.
***
Шли третьи или четвертые сутки с тех пор, как они, с честью похоронив павших, покинули Кайераны. Уже близок был полдневный привал, когда кнесинка Елень, внезапно на что-то решившись, взяла телохранителя за руку и заставила отойти от повозки, чтобы никто не услышал.
- Мы все были не правы, - понизив голос, сказала она Волкодаву. - Лучезар - что уговорил меня ехать Старой дорогой. Я - больше всех, потому что послушалась... если бы не послушалась, никто не погиб бы, ведь так?.. - Голос кнесинки дрожал, она пыталась говорить твердо, но он-то видел, что Елень Глуздовна была готова заплакать. - И ты был не прав, - продолжала она. - Зря ты ударил Лучезара. Почему ты так не любишь его? Ну, норов у него не мед, но уж... Он родич мне...
Волкодав тоскливо посмотрел вокруг и ничего не ответил. А что тут отвечать.
- Молчишь, - вздохнула кнесинка. - Я же вот признаю, что зря здесь поехала... - И сердито вскинула на него глаза. - Правду говорят о тебе: ловок драться, так и думаешь, что кругом прав!
- Я не бил боярина, госпожа, - мрачно сказал Волкодав.
- А то я не видела! Венн кивнул:
- Не видела, госпожа.
Кнесинка молчала какое-то время, покусывая губу, и Волкодав молился про себя, чтобы она прекратила этот тягостный для него разговор. Но на Око Богов как раз набежало белое облачко, и, наверное, именно потому его молитва так и пропала впустую.
- Мне говорили, - вновь начала девушка, - что ты ни разу не обратился к боярину, только через кого-то. Да я и сама не глухая. Ты венн: значит, все это не просто так. Вы стали ссориться сразу, как только я тебя наняла. Вы оба мне служите, я вам обоим верить должна... а вы съесть друг друга готовы. Почему?
Мысленно Волкодав выругался, а вслух сказал:
- Не стоит об этом говорить, госпожа. Она отрезала:
- Стоит! Я ведь тогда выбрала не его, хоть он мне и родственник!
Должна я после этого хотя бы знать, что у тебя на уме?
"Государыня, - мог бы сказать кнесинке Волкодав. - Меня все твои-витязи и бояре, сколько их есть, по первости проглотить были рады.
Только Правый, когда понял, что я вместо пса при тебе, все мне простил.
А Левый еще пуще из шкуры полез, чтобы меня избыть. Канаона и Плишку, ухорезов своих, в телохранители сватал... Почему? Ведь не дураком родился?.. Когда через Сибур переправлялись, мне чуть глотку не грыз, чтобы тебя на первом пароме отправить. Сказать тебе, кнесинка, кого велиморцы на том берегу под елкой ущучили?.. А Старая дорога? Нашел времечко против нечисти исполниться, сестру везя к жениху. И когда те полезли, куда его молодцы подевались, хотел бы я знать? Не многовато ли, госпожа? А теперь сама подумай: кто в Галираде первая невеста после тебя? Ну-ка, если с тобой... - тьфу, тьфу, тьфу! - ...кого с Аюдоедовьм сынком мигом окрутят, чтоб зла не держал?.. Правильно:
Варушку-красавицу, Аучезара свет Лугинича сестрицу тупоумненькую..."
Вот сколько всякого разного мог бы вывалить кнесинке Волкодав. Вполне возможно, избавляя тем самым себя и ее от множества зол. Венну легче было бы откусить себе язык. Он сказал только:
- Я здесь тебя стеречь, госпожа. А не на родственников наушничать.
Ветерок шевелил его волосы, которые он только что впервые заплел после сражения обычным порядком.
Кнесинка поняла, что не выжмет из него больше ни слова. И сникла, чуть не расплакавшись от бессильной досады. В свои семнадцать лет она умела разговаривать на торгу с шумливым галирадским народом и убеждать сивогривых упрямых мужей, годившихся ей в деды. С одним Волкодавом у нее получалось в точности по присловью о косе, нашедшей на камень. С той существенной разницей, что "камня" этого до смерти боялась вся ее свита.
Кто в открытую, кто тайно. Сама кнесинка успела понять: если венн принял решение, уговаривать его бесполезно. Приказывать - тоже. А иногда и расспрашивать, почему так, а не этак. Вот и решил бы, с какой-то детской обидой вдруг подумала кнесинка. Раз и навсегда. За себя и за меня. За нас двоих. Так ведь не хочешь...
***
Возвращаясь вместе с нею к повозке, Волкодав обратил внимание на конного отрока, быстрой рысью скакавшего от головы обоза. Кроме Лучезаровичей верхами ездили только дозорные, которых высылали в стороны и вперед. Волкодав отметил, как сразу насторожились, подобрались братья Лихие. Их дело молодое, страсть хочется кнесинку хоть от чего-нибудь, а защитить. Сам он не слишком обеспокоился, увидя дозорного. Обнаружься на дороге что-нибудь вправду опасное, молодой воин, надобно думать, иначе нес бы недобрую весть. Волкодав видел, как поворачивались к нему мерно топавшие ратники, о чем-то спрашивали. Юноша в ответ махал рукой, успокаивал. Ратники замедляли шаг.
Подъехав к повозке, отрок соскочил наземь и приблизился, ведя рыжего коня в поводу.
- Государыня, - поклонился он кнесинке. - Прости, государыня, народ здешний троих мужей на дорогу прислал. Говорят, хотят слово молвить с тобой.
- Что за люди? - спросила Елень Глуздовна. Реденькая шелковая сетка снова колыхалась перед ее лицом, прижатая серебряным венчиком. - Как выглядят? Видел ты их?
- Говорят как вельхи, государыня, - ответствовал юноша и добавил, подумав:
- как восточные. Хотя не совсем. И лицами вроде вельхи, только...
Он пожал плечами и растерянно замолчал, отчаявшись передать словами странное чувство, которое навеяли на него лесные мужи.
- Ладно, - кивнула кнесинка. - Скажи, чтобы старшины собрались сюда, и пусть приведут тех людей. Отрок переступил с ноги на ногу;
- Они с оружием, государыня. Велишь отобрать?
- Ничего не отбирать, - сразу распорядилась мудрая девушка. - Мы здесь тоже с оружием. Не надо, чтобы они обижались.
Волкодав, конечно, ничего не сказал, но про себя одобрил ее. Однажды еще дома (так он, к собственному удивлению, думал теперь о Галираде) он случайно услышал, как Эврих говорил Тилорну: "Чем примитивней дикарь, тем легче обидеть". Он тогда принял эти слова на свой счет и весьма оскорбился, но не показал виду, потому что не дело обсуждать предназначенное не тебе. Только выждав полных две седмицы, он спросил у Тилорна, что значило "примитивный". Тот объяснил. Теперь он вспоминал заумное слово и думал, как глупо было обижаться тогда. Нужно родиться круглым дураком либо спесивым сольвенном, чтобы считать веннов неразвитыми и простыми, как топорище. Другое дело харюки. Если только это и вправду были они. Что взять с племени, которое вот уже добрых двести лет не казало носа из родных чащоб и мало кого впускало извне.
Это только в сказках мудрецы живут в запертых башнях, куда нет ходу смертному человеку. В жизни - шиш, не получится.
А чтобы обидчивые дикари, которым благородная кнесинка сохранила оружие, не обратили его против нее же, - на то и кормились подле нее трое телохранителей...
***
Красивое складное кресло, которое нарочно для таких случаев везла с собой госпожа, сгорело вместе с шатром. В ход пошел кожаный короб Иллада: лекарь только поахал, предчувствуя, что хранимые там снадобья сейчас же понадобятся кому-нибудь из болящих.
- Ничего, встану, - заверила кнесинка. - Экая важность.
На ящик живо накинули красивое вышитое покрывало. Кнесинка уселась, служанки уложили правильными складками ее белый, подбитый мехом плащ и встали честь честью сзади и по бокам. Мал-Гона и Аптахар подоспели бегом, Декша появился чуть позже - не мог бежать из-за раны. Лицо у него и так было зеленое. Иллад сейчас же порылся в пухлом поясном кошеле и вложил ему в руку маленькую желтую горошину. Декша отправил горошину в рот и, кривясь от горького вкуса, благодарно моргнул лекарю. Кивать было больно.
Левый - раненое достоинство - не пришел совсем, хотя его звали.
Лесные гости показались почти сразу, как только были окончены суетливые приготовления. Трое мужчин, все невысокие и коренастые, в одеждах из меха и толстого полотна, окрашенного дроком и лебедой в разные оттенки желтого и красного цвета. Все трое показались Волкодаву схожими между собой, как братья. Или отец с сыновьями. Цепко приглядываясь, он отметил про себя низкие лбы, тяжелые челюсти, заметные даже сквозь бороды, и угрюмое выражение глаз. Такое бывает у человека, который силится постичь нечто заведомо недоступное его разумению. Ну как есть харюки, определил про себя Волкодав. Угрюмцы. Кабы еще не обнаружилось, что они поколениями женятся на родных сестрах. Уж на двоюродных-то - как пить дать!
Между тем лесные посланцы остановились перед кнесинкой и преклонили колена. Те, что шли по бокам, опустились на оба, тот, что посередине, - на одно. Волкодав присмотрелся к нему. Плащ у него был из недорогого меха - медведины, - но как скроен! Шкура с головы зверя служила капюшоном и почти покрывала лицо, шкура с лап одевала руки и ноги, а все следы разрезов и швов были настолько искусно запрятаны, что глаз их не различал. Священное одеяние, которое предок-зверь позволял носить только старшему среди своих потомков. И то не каждый день, - лишь в особенных случаях, требующих прародительского присмотра.
Коленопреклоненные угрюмцы помалкивали, ожидая, чтобы молодая правительница к ним обратилась, и она не стала их томить.
- По здорову вам, добрые люди, под кровом этого леса, - сказала она на языке восточных вельхов. - Не стану пытать, кто таковы. Мы здесь гости проезжие, а вы хозяева, вам и расспрашивать, а нам ответ держать.
Скажу лишь о том, что сразу видно: люди вы достойные и сильного рода, рода Красы Лесов... - Тут она многозначительно обежала глазами медвежий плащ стоявшего посередине. - Не случится ли страннице, забредшей в ваши изобильные ловища, чем-нибудь удружить крепкоплечим охотникам?
Ей ответил стоявший по правую руку:
- Пусть кукушка прокукует тебе с зеленого дерева, светлая госпожа.
Роннаны, дети Лесной Ягоды, благодарят Хозяина Троп, пожелавшего вывести тебя в их угодья. Светлая госпожа окажет роннанам великую честь, согласившись подарить им полдня.
Волкодав быстренько прикинул в уме: избрав прямоезжую Старую дорогу вместо Новой, окольной, походники в самом деле изрядно выгадали против оговоренного срока. Значит, в самом деле можно было позволить себе непредвиденную стоянку. Кнесинка учтиво ответила угрюмцам согласием: знать, произвела тот же нехитрый подсчет. Следующей мыслью подозрительного венна была мысль о ловушке. Что, если странный народ уговорился с разбойниками и теперь ищет сгубить поезжан? Бывало же, тысячные воинства вроде того Гурцатова отряда входили в леса, ведомые надежными вроде бы проводниками. И больше ни один человек не видал ни их самих, ни даже костей. Ну уж нет, решил про себя Волкодав, этому не бывать. Сам он был способен выбраться из какой угодно чащобы, хоть и с кнесинкой на руках. И знал среди ратников не меньше десятка таких же лесовиков. А устроят пир и опоят чем-нибудь на пиру, а тут и "призраки" недобитые подоспеют?..
Волкодав внимательно присматривался к харюкам, и собственные опасения казались ему все менее основательными. Не то чтобы ему внушал такое уж расположение народ-затворник, убоявшийся опасностей мира и предпочитавший медленно хиреть от кровосмешения. Просто есть вещи, которые никогда не сделает племя, живущее заветами предков. Отравить гостя на пиру могут в просвещенной Аррантиаде. Или у саккаремского шада.
Но здесь, где медведя величают Лесной Ягодой, дабы грозный зверь не услышал и не рассердился?.. Нет уж, только не здесь.
***
Кнесинка тем временем продолжала разговор, и постепенно выяснилась причина, побудившая угрюмцев нарушить вековое уединение.
- Мы судим ведьму, светлая госпожа, - поведал все тот же мужчина, стоявший одесную старейшины. И одетый в бурую шкуру согласно кивнул. - Она пришла с востока, из-за лесов, и сперва показалась нам доброй знахаркой, сведущей в лечении хворей. Но потом мы убедились, что на самом деле она ждала только случая учинить нам беду. Мы изобличили ее в дурном колдовстве и хотели изгнать ее дух из плоти над священным огнем, чтобы ведьма не причиняла больше вреда. Однако охотники, ходившие далеко, принесли весть, что нашими местами скоро проедет великая правительница, чью мудрость и справедливость прославляют многие племена.
Дети Лесной Ягоды собрались на совет и решили просить тебя, светлая госпожа, явить праведный суд.
Услышав это, Волкодав наконец понял, почему угрюмцев так явно смущала молодость кнесинки. Они, наверное, ждали, чтобы мудрая и справедливая государыня оказалась если не старухой вроде бабки Хайгал, то уж всяко женщиной зрелых лет, матерью воинов. То-то они начали переглядываться, увидев девчонку. Но отступать было некогда, да и беседовала она как полагалось правительнице.
Что до самой кнесинки, она тоже испытала немалое замешательство.
Видно, судьбе показалось мало бед и опасностей Старой дороги, на которую она, по своему безрассудству, позволила себя направить. Стоило чуть успокоиться после битвы у края болот, и нате вам: является из лесу неведомо кто и велит решать о жизни и смерти человека, тоже никогда прежде не виданного!.. И отказаться нельзя.
Кнесинка ответила харюкам подобающими словами:
- В моем роду были судьи достойней меня. Но я буду просить трижды светлое Солнце... - тут она подняла глаза к светилу, стоявшему в небе над дорогой, - ...буду просить трижды светлое Солнце осенить меня Своей Правдой, дабы не сумела умножиться несправедливость. Я совершу суд.
***
Волкодав беспокоился зря. Угрюмцы и не подумали вести их в свою деревню, схоронившуюся от недоброго глаза в лесных закоулках. Оно и понятно. Трясинные вельхи слишком боялись чужаков, чтобы открывать самое заветное ради колдуньи, обреченной на казнь. Куда уж там. Здесь боялись даже родниться с соседями, боялись отдавать своих молодых на сторону и принимать сторонних к себе. Кто их знает, сторонних! Очень может быть, что это даже и не совсем люди. А если и люди, - пожалуй, дождешься от них чего-нибудь, кроме порчи да сглаза!
Кнесинка тоже была для них не своей, но вождей обыденным аршином не меряют. За могущественными вождями стоят поистине могучие Боги. Такие люди, как дочка галирадского кнеса, они не чужие и не свои. Они ПРЕВЫШЕ.
С ними не тягаться ни детям Лесной Ягоды, ни самому Медведю, вздумай он вмешиваться. И уж подавно не совладать мстительному духу ведьмы, которой кнесинка сейчас вынесет приговор.
Так или не так рассуждал Каррил, старейшина роннанов, - Волкодаву знать было не дано. Но другого объяснения поведению харюков венн так и не придумал.
Обозу пришлось продвинуться еще версты на две вперед, и это расстояние кнесинка Елень, блюдя перед лесным народом приличие, ехала на Снежинке. Белая всадница. Телохранители шагали по бокам, с утроенной зоркостью обшаривая глазами край придорожного леса. Мастеровитые соль-венны из отряда Декши-Белоголового трудились на ходу, сооружая для кнесинки столец из двух щитов и копейного древка. Потом дорога повернула направо, и открылась большая поляна, весьма удобная для стоянки.
***
Место было очень красивое. Малахитовые ели стояли в золотой оправе берез. Ярко пламенели рябины, увешанные тяжелыми - к свирепой зиме - спелыми гроздьями. В холодной синеве прозрачного неба стояли белые облака. С другой стороны поляны навстречу приезжим и своему вождю вышли роннаны. Одни мужчины, все вооруженные, до полусотни числом. Пока галирадцы устраивались и воздвигали подобающее сиденье для кнесинки, пока подтягивались Лучезаровичи, ехавшие позади, угрюмцы вывели на поводке подросшего медвежонка-пестуна и привязали его к надежно вколоченному в землю колу. Звереныш, привыкший к жизни среди людей, немного поворчал, но, когда ему дали большую свежую рыбину, занялся лакомством и вовсе перестал обращать внимание на собравшийся народ.
Привязь состояла из длинной жерди, закрепленной у ошейника таким образом, чтобы зверь не мог дотянуться. Живое воплощение Лесной Ягоды вряд ли догадывалось, что должно бььло своим присутствием освятить суд над колдуньей. Равно как о том, что на зимнем празднике его торжественно убьют старинным копьем и всем племенем съедят еще не остывшее мясо, обновляя связь с Прародителем.
Поодаль несколько мужчин деловито таскали из лесу заранее приготовленный хворост. Как только заезжая государыня осудит колдунью, злодейку без промедления бросят в костер. Волкодав поискал ведьму глазами, но не нашел.
Наконец все было готово, и кнесинка с достоинством воссела на только что изготовленный трон. Трон стоял на подостланном ковре: не дело правителю подвергать опасности свою священную силу, ступая по голой земле. То, что служанки еле упомнили, в котором мешке следовало искать этот самый ковер, никого не касалось. Трое старшин, Дунгорм и Лучезар, подошедший с несколькими ближниками, встали ровным полукругом за спиной.
Телохранители, по обыкновению, - впереди. Вождь Каррил с десятком могучих охотников расположился напротив. Не очень далеко, но и не вплотную. Ноги его утопали в роскошной шкуре, бурой с серебристым отливом. Кресло, в котором он сидел, походило на трон куда больше, чем столец кнесинки. Оно было вырезано из цельного пня: казалось, лесное чудовище, полумедведь, получеловек, склонилось над хмурым вождем, отечески обнимая его когтистыми лапами. Волкодав подумал о том, какого труда, верно, стоило принести сюда неподъемную тяжесть. Или, может, древний пень был весь выдолблен изнутри и только казался страшно тяжелым?..
- Яви же нам справедливость, владычица сольвеннов и западных вельхов, - дождавшись тишины, медленно проговорил вождь. Голос у него оказался низким, тяжелым. - Вели наказать ведьму, ибо она испортила жену моего сына и погубила плохой смертью моего внука.
- Не первый год я прошу Богов моего народа замкнуть мне уста, если язык мой вознамерится произнести не праведный приговор, - ответила кнесинка. - До сего дня Создавшие Нас, хвала Им, не давали мне ни обречь невиновного, ни отпустить виноватого. Но не дали они мне и всеведения.
Скромен мой разум и позволяет рассуждать лишь о том, что я сама видела, слышала и поняла. Пусть приведут сюда женщину, на которую возводится столь тяжкое обвинение, и доподлинно разъяснят, что и как она совершила.
На лице вождя промелькнуло недовольство: по мнению харюков, кнесинке было достаточно подтвердить их приговор. А не разбираться самолично.
Однако с государями не спорят, и Каррил, обернувшись, коротко кивнул.
Двое крепких охотников вывели женщину, как перед тем медвежонка, - на жердях, привязанных к шее. Никто не хотел до нее дотрагиваться: боялись.
Ведьма была маленькая, несколько полноватая, в простой изорванной рубахе без пояса. Она шла спотыкаясь, незряче переставляя озябшие босые ступни.
Лицо и глаза скрывала плотно намотанная тряпка, во рту торчал кляп.
Виднелись только длинные седоватые волосы, спутанными прядями свисавшие на спину и грудь. Руки были связаны за спиной. Бойся собаки спереди, коня сзади, а колдуньи - со всех сторон!
Видно было, что люди старались держаться от ведьмы подальше. Все, кроме темноволосого скуластого паренька лет двенадцати, который, наоборот, крепко обнимал женщину, помогая идти. Глаза у подростка горели, как у волчонка. Вернее, глаз: второй, крепко подбитый, заплыл и закрылся. Откуда синяки, догадаться было нетрудно. Отстаивал. Сын?
Племянник? Младший братишка?..
Волкодав стоял по-прежнему неподвижно, с деревянным, ничего не выражающим лицом, но в груди глухо шевельнулась черная злоба. Нельзя так обращаться с женщиной. Нельзя! Если она впрямь жуткая злодейка, способная на убийство ребенка, она умрет. Но издеваться над ней? Водить, как опасное животное, на поводке?..
К его немалому облегчению, кнесинка почти сразу возвысила голос.
- Пусть развяжут эту женщину, - приказала она. Из толпы угрюмцев послышался недовольный ропот, и Елень Глуздовна добавила; - Пусть очертят круг топором и заключат ее внутрь этого круга, дабы не смущать маловерных. Я же помолилась Пламени небесному и земному и не опасаюсь ее колдовства.
Вождь Каррил немного подумал, сотворил рукой священный знак и согласно наклонил голову.
Роннаны так и не осмелились притронуться к женщине. Попросту бросили концы жердей и отступили в стороны, предоставив развязывать ведьму галирадцам. Кнесинка знала, что из трех народов, населявших ее город, менее всего страшных историй про ведьм рассказывали сегваны.
- Пошли кого-нибудь, Аптахар, - распорядилась она. Старшина пошел сам, потому что предводители должны идти первыми, когда угрожает опасность. И в особенности колдовская: воинские Боги даруют защиту и благосклонность в первую голову вождю. Поминая трехгранный кремень Туннворна, Аптахар вычертил незавершенный круг и кивнул подростку;
- Веди ее сюда и развязывай. Слышишь? Он был далеко не трусом, но и ему не хотелось без крайней нужды иметь дело с колдуньей. Мальчишка завел женщину внутрь круга, и Аптахар замкнул за ними черту. Здесь у ведьмы подкосились ноги: она упала бы, но юный защитник подхватил ее и помог опуститься на колени. Так она и стояла, пока паренек зубами и пальцами распутывал туго стянутые узлы.
- Эта злая женщина вышла к нам с той стороны, где рождается солнце.
Восток - благая сторона света, и поэтому мы не сумели с самого начала распознать колдунью, - по знаку Каррила взял слово похожий на него молодой охотник в шапке из лисьего меха. Харюки и так-то были почти все на одно лицо, но этот выглядел уже полным подобием вождя. Сын, рассудил Волкодав. - Хотя с той же самой стороны явился некогда Проклинаемый, и это могло бы нас научить. Дело было минувшей зимой. Один из наших братьев попал в полынью и уже замерзал, но эта злая женщина оказала ему помощь. Она сказала, что у нее нет дома. Так не бывает, чтобы у доброго человека не было дома, но наш брат ей поверил, потому что ведьмы умеют отводить людям глаза и прельщать слух. Наш брат привел ее в жилище рода.
И ее, и мальчишку, который сказался ее приемным сыном...
Женщина стояла на коленях и смотрела на галирадцев. Медленно обводила их взглядом, и многие воины тянулись к оберегам. У нее были бесконечно усталые, измученные и пустые глаза. Она ни на что не надеялась. Она хотела только одного: чтобы скорее наступил конец. Каким бы он ни оказался, этот конец.
- Она стала водиться с женой сына вождя, - продолжал Лисья Шапка. - Она сделалась ей такой близкой подругой, что глупая молодуха выболтала ведьме то, о чем не должна была говорить: о том, что брюхата.
Говорить кому ни попадя о грядущей радости в самом деле не стоило, тут Волкодав был согласен. Подслушает умеющий творить недоброе волшебство, и родишь мертвого. Или урода, тоже не лучше. Или вовсе камень или деревяшку. Такое бывало.
- Вот стоит сын вождя и с ним жена его, - продолжал свою повесть угрюмец. Волкодав покосился туда, куда он указывал, и увидел костлявую, по-мужски узкобедрую роннанку, единственную женщину среди толпы охотников. Выглядела она как после трудной болезни, и на руках у нее не было ребенка.
- К тому времени, когда снохе вождя пришел срок рожать, злая женщина успела показать себя сведущей знахаркой. Она лечила наших братьев и сестер и вправду поставила на ноги кое-кого из тех, кто близок был к смерти. Теперь мы думаем, уж не лучше ли было бы им умереть в чистоте, чем жить, соприкоснувшись с нечистотой? И вот пришел день, когда сноха вождя ушла в лес. Ты ведь знаешь, светлая госпожа, что к роженице никого нельзя допускать. Она должна делать свое дело одна, в лесном шалаше.
Неведомое зло может проникнуть из того мира, откуда приходит младенец.
Оно может даже унести с собой человека, в особенности мужчину. Только на девятый день, когда уже восстановится граница миров, может навестить роженицу мать.
Тут Волкодав еле сдержался, чтобы не плюнуть. Веннские женщины тоже приоткрывали калитку между миром живых и миром душ, лишенных пристанища плоти. Но их не прогоняли в лес и не покидали одних на съедение нечисти, комарам и дикому зверю. Рядом с роженицей всегда были опытные бабы, умеющие помочь и утешить. И мать. И муж - а как же иначе? Кто защитит, кто прогонит любого врага, будь он во плоти или бестелесный?..
- ...Но когда мать снохи вождя пришла посмотреть, как дела, и принесла дочке поесть, она обнаружила при ней эту женщину! Она сама сказала, что оставалась у нее все время! И даже прямо тогда, когда покидал тело младенец!..
В толпе харюков застонали от ужаса. Дело, как видно, и вправду было неслыханное.
- Она навлекла на нас гнев Прародителя, чей посланец сейчас забавляется с рыбой и слушает мои слова. Он знает, что в них нет не правды. Отныне дичь будет обходить наши силки, а ягодники высохнут на корню!.. Только справедливый огонь, поглотив тело ведьмы, изгонит зло и избавит нас от напасти! Только справедливый огонь! Я сказал.
Толпа зашумела, кое-где стали требовательно подниматься и опускаться сжатые кулаки. Женщина еще больше съежилась, опустила голову, закрыла руками лицо. Мальчишка, наоборот, выпрямился над ней и оскалил зубы, с ненавистью глядя на угрюмцев. Он, похоже, уже перешагнул грань, за которой нет места страху. Только смертельная ярость. Кто протянет к его приемной матери руку, пусть сперва перешагнет через его мертвое тело.
Волкодав очень хорошо знал эту ярость отчаяния. Ему самому было столько же лет, когда он убил взрослого вооруженного мужчину, комеса Людоеда. Он тоже пытался защитить мать. И не защитил, впустят ли Бош, чтобы и на сей раз кончилось тем же?..
- А младенец? - спросила кнесинка.
- Он не стал жить, светлая госпожа. Злая ведьма убила его своим колдовством.
- Ну и пусть бы себе спалили ее, сестра, - зевнул Лучезар. Он со скучающим видом стоял, как всегда, слева от кнесинки. - И нам недосуг, и им облегчение.
Непредвиденное разбирательство вынудило его отложить каждодневные воинские упражнения, и он был недоволен.
Халисунец Иллад с немалым вниманием слушал гневную речь харюка. Еще бы, ведь говорилось о его собственном ремесле! Услышав предложение Левого, он соскочил со своего короба с такой прытью, словно на гладкой расписной коже выросли иглы. Вельможи были вынуждены расступиться, пропуская его к стольцу государыни. Кнесинка оглянулась. Иллад наклонился к ее уху и что-то горячо зашептал. Молодая правительница выслушала его и кивнула.
- Пускай подойдет сюда жертва колдуньи. Мой лекарь осмотрит ее.
Сноха вождя зачарованно уставилась на важную госпожу, удостоившую ее своим вниманием. Она послушно шагнула вперед, но удержал муж.
- То есть как это осмотрит? - зарычал он, зыркая исподлобья. - Мою жену? Да я... Не дам!
Иллад, не смутившись, во всеуслышание заявил:
- Я саму госпожу, бывает, осматриваю. Так что, во имя Лунного Неба, не тебе обижаться! И потом, твою жену мне будет достаточно просто взять за руку...
- Зачем?.. - опешил угрюмец.
- Затем, - величественно пояснил Иллад, - что для ученого человека вроде меня биение сердца все равно что для тебя - следы на снегу. Дай мне руку, если не веришь... - Харюк мгновенно спрятал обе руки за спину, и лекарь с усмешкой добавил:
- ...и если не трусишь.
В толпе с готовностью захихикали.
Сын вождя налился тяжелой краской и медленно подошел, протягивая крепко сжатый кулак. Он сунул его халисунцу, точно в огонь. Пухлые короткие пальцы Иллада прошлись по заросшему дремучими волосами запястью, отыскивая живчик. Нашли. Надавили. Сильнее. Еще сильнее.
Сдвинулись. Надавили...
- Так, - провозгласил лекарь, выпуская взмокшего харюка. - Когда ты был маленьким, ты долго не начинал ходить, а заговорил впервые в три года. Видишь, твой достопочтенный отец не спешит меня опровергнуть. У тебя все время болели зубы, ты без конца простужался, а к четырнадцати годам... ну, не стоит об этом... Два года назад ты сломал левую ногу и ребро, а не так давно сильно отравился. Грибами, по-моему...
- Довольно, - спасая достоинство сына, остановил его вождь Каррил. - Смотри его жену, как ты хотел.
Молодуха неуверенно подошла и протянула лекарю вялую бледную руку.
Иллад возился с женщиной гораздо дольше, чем с ее мужем. Любопытный народ заинтересованно наблюдал. Халисунец обмял и ощупал оба тощих запястья, потом велел роннанке повернуться лицом к солнцу и привстал на цыпочки, разглядывая глаза. Лицо его при этом постепенно мрачнело.
Наконец он передал молодуху нетерпеливо переминавшемуся мужу, и тот поспешно увел ее в глубь толпы. От греха подальше.
- Что скажешь, ученый человек? - спросил вождь Каррил. - Сильно ли испортила ее колдунья? Можно ли поправить ее или лучше изгнать?
Иллад вернулся к стольцу кнесинки, сложил ладошки на животе и объявил:
- Я вынужден сказать то, о чем клятва лекаря предписывает мне молчать, если только речь не идет о жизни или достоинстве человека. Да будут мне свидетелями все Праведные Отцы, но я не мог ошибиться! Я сожалею, о вождь, но благонравная женщина, которую мне посчастливилось осмотреть, не предназначена Небом для материнства. Судьбе было угодно вселить ее душу, при нынешнем воплощении, в тело, неспособное к деторождению. Более того, разрешившись мертвым младенцем, она неминуемо должна была погибнуть сама. Каким образом удержала в ней жизнь женщина, именуемая здесь колдуньей, я, право, не знаю, но жажду узнать.
Государыня кнесинка и ты, славный вождь, - поклонился Иллад, - я с уверенностью заключаю, что женщина, ошибочно именуемая ведьмой, совершила не вред, а лекарский подвиг. Я утверждаю, что она заслуживает не позорной казни, а всяческих наград. Порукой же тому моя честь целителя, а я, милостью Лунного Неба, ничем не нарушал эту честь вот уже тридцать шесть лет!
Речь халисунца прозвучала в немыслимой тишине. Казалось, до угрюмцев с трудом доходил ее смысл. Великим умом этот народ, похоже, не отличался. Только обреченная ведьма медленно подняла голову, и во взгляде, устремленном на кнесинку, появились какие-то отблески жизни.
Потом она вдруг обхватила руками мальчишку, все так же стоявшего подле нее, уткнулась лицом в его замызганную рубаху, - и беззвучно заплакала.
- Слова твоего лекаря вошли в мои уши, светлая госпожа, - медленно, с расстановкой проговорил вождь. - Но сердца не достигли. Неужто Божественный Прародитель допустит, чтобы мужчина МОЕГО РОДА не смог зачать в женщине младенца, способного жить? Та, что умертвила моего внука черным колдовством, должна умереть. Я сказал.
Коленопреклоненная женщина оторвалась от подростка, гладившего ее по голове, и что-то сказала ему, подталкивая вон из круга.
- Беги к ней... - расслышал Волкодав, умевший уловить тихий шепот среди всеобщего гама. Женщина говорила по-саккаремски. - Пади в ноги...
Пускай добрая госпожа спасет хотя бы тебя...
Парнишка свирепо дернул плечом и никуда не побежал. Остался при ней.
А венн отчетливо понял: тем, кто все-таки решится отправить ни в чем не повинную лекарку на костер, придется переступить через два трупа. Если не через три... считая Мыша, возившегося и кровожадно шипевшего на плече.
- Я вполне доверяю твоей мудрости, доблестный вождь, - сказала кнесинка Елень. - Ты - отец народа и воистину знаешь, что говоришь. Но и целитель, чьих слов не приняло твое сердце, заслуживает величайшего доверия. Как же быть? Наша Правда учит: если кажется, что оба правы, обратись за советом к Богам. Ибо Им, в Их божественном всеведении, открыто все то, что нам, ничтожным смертным, представляется неразрешимой загадкой. Согласен ли ты со мной, умудренный вождь? Какие испытания признает твой народ?
После некоторого раздумья Каррил кивнул головой, и на солнце блеснули красные самоцветы, вставленные в глазницы медвежьего капюшона. Лисья Шапка начал с готовностью перечислять:
- Если бы речь шла об одном из нас, светлая госпожа, можно было бы подвести его к воплощению Прародителя и посмотреть, люб ли ему человек.
Но Прародителю нет дела до чужаков. Можно связать колдунью и бросить ее в воду, ибо мы веруем в справедливость воды. Если она поплывет, значит, виновна; вода не станет отвергать доброго человека. Можно развести костер и принудить колдунью идти по углям, ибо мы веруем в справедливость огня. Если огонь станет обжигать ей ноги, значит, незачем и выпускать ее из костра. Но более всего, госпожа, мы веруем в истинность поединка. Ибо тому, кто прав, наш Прародитель, Вечно Сущий В Зеленом Лесу, дарует частицу Своей мощи, и правый выталкивает не правого с полотна...
- Довольно. Итерскел!.. Где Итерскел? - пророкотал вождь. И с видимым удовольствием обратился к кнесинке:
- Я вижу, владычица сольвеннов, ты в доброте своего сердца не любишь приговаривать к смерти даже тех, кто ее несомненно заслуживает. Это достойно. Я вижу также, что ты склонна верить своему лекарю, попытавшемуся оправдать злодейку. Я не в обиде на тебя, светлая госпожа: ты являешь нам правду духа, присущую великим вождям. Ибо в чем доблесть вождя, как не в боязни покарать невиновных?
Позволь же нам убедить тебя, что ведьма ни в коем случае не должна избегнуть костра. Ты выставишь своего человека, а мы своего, и с каждым из них пребудет участь колдуньи. Если победит наш человек, а я не сомневаюсь, что он победит...