Geum.ru

Рассказы о природе для детей и взрослых Анатолий Онегов здравствуй, мишка! Москва

Вид материалаРассказ
Васька – браконьер
Лягушья кара
Лоси на скалах.
Подобный материал:
1   ...   4   5   6   7   8   9   10   11   ...   20

ВАСЬКА – БРАКОНЬЕР


На озерке-болотце, что было недалеко от моего дома, из года в год гнездились кряковые утки. Эти утки появлялись над нашим озерком рано по весне, когда начинал таять лед и из-подо льда показывались первые языки весенней воды. А чуть позже, когда лед с озерка сходил совсем, утки уже подыскивали себе места для гнезд.

Сколько утиных гнезд будет в этом году на нашем озерке, я узнавал заранее. И в этом помогали мне сами утки.

Подыскав место для гнезда, каждая утка объявляла о своем решении вывести утят именно здесь, в этом месте, громким и хорошо слышным издалека криком. «Та-та-та-та-та»,- кричала одна утка на озерке-болотце. «Та-та-та-та-та»,- повторяла вторая, а следом за ней и третья, и тогда я точно определял, что в этом году недалеко от моего дома может появиться на свет сразу три утиных выводка.

Но обычно здесь, на небольшом озерке, задерживалась по весне только одна утка и только один утиный выводок появлялся на свет. Ведь наше озерко было совсем небольшим.

К середине лета утята подрастали, и утка-мать уводила их из высыхающего болотца через сырой луг к реке. Когда именно совершались эти переселения утят и утки, в какое время суток? Скорей всего, ночью, так как днем и утка и утята все время были на виду, и мне ни разу не приходилось видеть утиное семейство, отправившееся в ответственный поход.

О том, что утята и утка благополучно перебрались в реку, я узнавал сразу. Во-первых, я тут же обнаруживал, что утиное семейство исчезло из своего родного озерка, совсем превратившегося к этому времени в болото, а во-вторых, перебравшиеся в реку, путешественники далеко не уплывали от моего дома и почти все время вертелись около, мостков, с которых я брал воду.

Первое время утка, конечно, не доверяла мне и, заметив человека, вышедшего из дома, тут же подавала тревожный сигнал, а сама быстро-быстро плыла прочь. Утята же, заслышав сигнал тревоги, мгновенно ныряли, выныривали только в зарослях куги и здесь, затаившись, ждали, когда, наконец, прозвучит другой сигнал - сигнал отбоя тревоги.

Когда я отступал, не шел дальше к мосткам и усаживался на крыльце, утка переставала беспокоиться, медленно направлялась к зарослям куги, где прятались ее малыши, и утята, завидев мать, один за другим выбирались из укромных мест и быстрыми бурыми шариками принимались крутиться среди ряски и листьев кувшинки.

Шло время, я не беспокоил утиный выводок, и скоро утка и утята привыкли ко мне настолько, что спокойно выбирались на доски моего мостка, отдыхали здесь, приводили в порядок свои перышки и смело подбирали хлебные крошки, которые я оставлял на мостках специально для них.

Когда наступали холода и приближалось время утиного перелета, мои утки становились осторожнее, реже выбирались на мостки и я чаще видел их уже не на воде, а в воздухе, когда, посвистывая крыльями, они пролетали над самым моим домом.

Перед отлетом утки обязательно посещали наше озерко-болотце, вода в котором к этому времени прибывала от осенних дождей. Здесь утята не так давно появились на свет, здесь провели они первые дни жизни, и теперь они, наверное, как-то по-своему прощались с родными местами. И, видя своих уток посреди озерка-болотца, я хорошо знал, что по весне они обязательно вернутся обратно, что кто-то из них на будущий год снова устроит здесь гнездо и выведет новых утят. И я с нетерпением ждал эту новую, грядущую весну, чтобы снова услышать над весенней водой, только что расставшейся со льдом, громкий призывный крик утки: «та-та-та-та-та».

Так бы и текла по давно заведенным правилам жизнь нашего озерка и наших уток, если бы однажды сюда не наведался один местный охотник.

Правда, охотником этого человека я никогда не считал - я называл его просто браконьером и не раз советовал не попадаться мне на глаза.

Был этот человек жадным и жестоким. Ему ничего не стоило убить собаку, которая ему вдруг надоедала или начала стариться и больше не годилась для охоты. Он мог перестрелять всех тетеревов, живших возле нашего леса. Иногда я говорил ему: «Что ты делаешь?» И он отвечал мне, корча ехидную улыбку: «Не я, так другой весь выводок приберет...» Словом, это был очень непорядочный человек, и я не на шутку напугался, когда узнал, что он добирается до утиного гнезда, которое и в эту весну устроила кряковая утка на нашем озерке-болотце.

О том, что Васька-охотник - так звали этого браконьера в поселке - собирается взять утиные яйца, подложить их под домашнюю утку и вырастить себе таких утят, которых охотники называют подсадными, манными, услыхал я со стороны, но тут же отыскал Ваську-охотника и строго предупредил: «Если я замечу, что в гнезде пропадут яйца, тебе не сдобровать».

Подсадные утки Ваське-охотнику нужны были для охоты. Подсадных, манных уток привязывают за лапку и пускают плавать неподалеку от шалаша, где прячется сам охотник. Утка плавает, громко кричит, и на ее крик прилетают селезни, которых и стреляют.

Охотятся с подсадными утками чаще всего весной, но в наших местах весенняя охота закрыта совсем, так что никакие подсадные настоящему охотнику у нас вроде бы теперь и не нужны. Но Васька-охотник был браконьером, не признавал никаких законов, а потому и следил я за ним очень внимательно и считал его главным своим врагом.

И все-таки Васька на этот раз обвел меня вокруг пальца. Как-то он улучил момент, когда меня не было дома, и пришел на наше озерко. Он забрал из гнезда дикой утки все яйца, а вместо них положил яйца своей домашней утки - он все-таки боялся, что я обнаружу пропажу. Но обо всем этом я узнал много позже...

Шло время, заканчивалась весна, я ждал, когда у утки на нашем озерке появятся утята… Утята, наконец, появились, я видел их издали, маленьких, смешных, быстрых, и был спокоен: раз утята вывелись, значит, Васька побоялся меня и к гнезду не совался.

Утята, появившиеся на свет на нашем озерке, подрастали. Наступало лето. Вода в озерке стала садиться, и утята вместе со своей матерью-уткой перебрались в реку. Путешествие закончилось благополучно, и здесь я не заподозрил никакой беды.

И только к осени, к глубоким холодам, поселилось во мне беспокойство: видел я неподалеку от своих мостков, где каждый день брал воду, взрослых уток, и казалось мне, что они слишком доверчивы на этот раз, что ведут себя как-то иначе, чем дикие утки. Когда я подходил к самой воде, все остальные утки обычно срывались с места и, быстро работая крыльями, улетали от меня, а эти только отплывали в сторону, даже не пытаясь подняться на крыло.

Совсем близко были сильные морозы. По берегу реки уже протянулись полоски льда, лед с каждым днем выходил на воду все шире и шире. Давно улетели на юг чайки и другие утки, а эти странные птицы все так же плавали неподалеку от моих мостков...

Вот тут-то и стал я догадываться, что именно произошло весной на нашем озерке-болотце. Отыскал я Ваську и потребовал от него ответа. Васька-браконьер сознался во всем и вместе со мной попробовал поймать этих странных уток, но не тут-то было. Хоть и не научились домашние утки у своей приемной матери летать, но были очень осторожными и человека близко никак не подпускали.

Лед совсем укрыл реку, И я очень ждал, что утки выйдут на лед и придут ко мне, как приходят к людям попавшие в беду самые разные птицы. Но не дождался я этого. И здесь меня опередил Васька-браконьер. Он снова улучил момент, явился к замерзающей реке с ружьем, перестрелял и собрал в мешок всех уток. И не смог я с ним тут ничего поделать: охота в это время на уток в наших местах была разрешена.

Позже услышал я, что подсадные утки, ради которых и украл Васька яйца из утиного гнезда, у него не ужились. Стоило ударить морозам, как, забыв свою приемную мать, домашнюю утку, они поднялись на крыло и улетели на юг вслед за другими дикими утками. Так и остался браконьер без подсадных уток, но больше к нашему озерку-болотцу не подходил...

А наше озерко-болотце опустело. Утки, что вывелись у Васьки дома, дороги на наше озерко не знали и по весне не прилетели сюда. Старая утка-мать, наверное, где-то отстала в пути и тоже не появилась у нас с весенней водой. Но может быть, какая-нибудь другая утка снова поверит нашему озерку-болотцу, поверит и моему дому, стоящему неподалеку, устроит здесь, среди болотных кочек, свое гнездо и подарит нам новый утиный выводок, новых утят, которые благополучно доживут здесь до осени и хорошо запомнят обратную дорогу в наши места.


ЛЯГУШЬЯ КАРА


Было под окном моего дома озерко-болотце, которое все знали, как Лягушью кару. Лягушья кара да Лягушья кара... А что это такое, я так и не установил. Да и не в названии было дело - жили на этом озерке-болотце из года в год чайки.

Ранней весной, когда по озерку-болотцу лежал последний кислый лед, на кочки, недавно вытаявшие из-под снега, опускались озерные чайки. В это время они всегда выглядели очень усталыми - ведь как-никак, а весенний перелет отнимал много сил.

В ту первую весну, когда поселился я возле Лягушьей кары, озерных чаек было здесь так много, что, казалось, поднимись все эти птицы сразу на крыло, не увидишь за белым облачком воды озерка.

Прилетали чайки на свое родное озерко-болотце очень рано и терпеливо ждали, когда Лягушья кара очистится ото льда совсем, а потом устраивали на кочках посреди разлившейся весенней воды свои гнезда и выводили здесь птенцов. Птенцы подрастали, учились летать, и тогда озерные чайки оставляли озерко-болотце и переселялись на острова большого озера, что было по соседству. А с новой весной опять появлялись на Лягушьей каре.

Любил я этих белых, безобидных, громких и смелых птиц. Хоть и галдели они у меня под окнами с утра до вечера, хоть и будили своим криком по весне и по лету в самую раннюю рань, но все равно не мог я без этих птиц, без этих озерных чаек.

Когда чайки выводили птенцов и куда-то улетали, становилось мне очень грустно. И как радовался я, когда птицы появлялись вдруг на мостках, у лодок или рассаживались по жердям моего забора сплошной белой лентой.

Познакомился я с этими чайками лет пять тому назад. Было их много. Шумно бросились они на меня, когда шагнул я в их сторону, и пришлось мне уважить птиц, отступить и больше не мешать им в их родительской заботе. Но стал я из года в год замечать, что моих чаек вроде бы становится все меньше и меньше. А потом отыскал и причину этого...

Прочитал я все книги, которые были у меня и в которых рассказывалось хоть что-то об этих красивых и отважных птицах, и узнал, что в каждом гнезде, что устраивают озерные чайки на кочках Лягушьей кары, бывает всего три яйца. Из этих трех яиц и могут появиться три птенца, которые к концу лета подрастут и вместе с родителями отправятся в дальнюю дорогу на юг. Удастся уберечь в гнезде все яички, не утащат ни одного птенца хищники, не погибнет ни один птенец по каким другим причинам, подарит тогда каждая пара чаек своему родному озерку-болотцу трех молодых птиц. Было по весне в колонии, например, сто пар чаек, двести птиц - вырастет эта колония к осени, увеличится в числе, станет в ней уже не двести, а пятьсот чаек.

Но не подарил каждая пара взрослых птиц своей колонии, своему озерку-болотцу трех птенцов... Денно и нощно дежурят у гнезд озерных чаек вороны, выжидая момент, чтобы утащить из гнезда яйцо. Денно и нощно следят за Лягушьей карой ястреб и болотный лунь, чтобы утащить зазевавшегося птенца, а то и взрослую птицу. Гибнут чайки и в пути на юг, гибнут и на зимовке, гибнут и в упрямой дороге к родным гнездам по весне. И хорошо еще, что держалось число белых красивых птиц на озерке-болотце расположенном рядом с поселком, из года в год постоянным, что не убывала, не умирала колония... Но так было лишь до недавнего времени.

Заметил я как-то по весне рядом с Лягушьей карой собаку, клочкастую, драную и, судя по всему, почти бездомную. Живот у собаки подведен, бока впали, и ищет она все время что-то лихорадочно среди прошлогодней травы - сразу видно, что собака голодная.

Взял я кусок хлеба, вышел на улицу, подошел к собаке поближе, окликнул ее. Она подняла голову, но не испугалась сразу, не убежала, как бродячая псина, а лишь чуть отступила и глубже втянула под себя хвост.

Я протянул ей кусок хлеба, но ближе она не подошла. Кусок хлеба пришлось бросить. Собака чуть отстранилась, но потом все-таки потянулась к куску, понюхала его и принялась жадно есть, роняя крошки, а потом собирая их из болотной грязи языком.

Съев кусок, собака уставилась на меня просящими глазами. Я поманил ее к себе, она шагнула было навстречу, но снова остановилась. Как мог, я постарался объяснить ей, что сейчас схожу домой и принесу еще еды. Она, видимо, что-то поняла, дождалась меня там, где мы встретились, и, уже не опасаясь, подошла к миске с кашей и супом, которую я ей принес.

Моя новая знакомая ела по-прежнему жадно. Бока ее уже стали раздуваться, но головы от миски она, видимо, не собиралась отрывать. Я присел рядом на корточки, тихо поглаживал заброшенную псину по голове, по спине и вслух раздумывал: «Откуда она взялась? Где провела зиму? И был ли у нее когда-нибудь хозяин?»

Хозяин у собаки определенно был, иначе бы она не доверилась так быстро человеку. А вечером, поспрашивав по поселку своих знакомых мальчишек, я точно узнал, что эта собака вовсе и не бездомная. Просто ее хозяева уехали на время в гости и попросили соседей приглядеть за ней. Но соседи оказались людьми необязательными, о собаке забыли, и голодное животное отправилось разыскивать себе пропитание к Лягушьей каре...

Если бы я вовремя не заметил собаку, то, очень может быть, случилась бы беда. Собака добралась бы до гнезд чаек и уничтожила бы не одну кладку, пока не утолила голод.

Но это еще не вся беда, которую может принести чайкам на озерке-болотце бездомная собака. Возле озерка все время дежурили вороны. Они являлись на свои сторожевые посты каждый день с утра пораньше и торчали здесь до вечера, выжидая, когда можно будет незаметно подкрасться к гнезду и утащить яйцо. Другой раз за целый день дежурства воронам так и не удавалось совершить набег. Тогда они снимались со своих сторожевых постов и торопливо летели еще куда-нибудь, чтобы хоть немного подкрепиться перед ночным отдыхом.

Но если воронам представлялся случай, набеги их на гнезда чаек были разорительными.

А случай мог представиться самым неожиданным образом. Покажись вблизи озерка человек, забреди он в болото, и чайки тут же тревожно закричат и бросятся навстречу врагу, позабыв на время свои гнезда. Тут-то и не зевайте, вороны.

Но, по правде сказать, по весеннему времени людям нечего делать возле озерка-болотца – люди придут сюда позже, летом, когда настанет пора сенокоса. Тогда косы начнут гулять вокруг всей Лягушьей кары. Но к этому времени озерных чаек уже не будет

здесь - они вместе с птенцами улетят отсюда. Другие дело - бродячие собаки.

Уж как прознали собаки, что здесь, возле гнезд чаек, ждет их богатая пожива... И стоило сойти снегу, стоило прибыть чайкам и устроить свои гнезда, как собаки начинали показываться неподалеку от моего дома - и все эти бездомные охотники жадно тянули свои носы в ту сторону, где в гнездах уже были яйца чаек.

Не всем собакам, разумеется, удавалось завершить задуманный набег. Были среди них грабители потрусливей и послабей, которые вязли в болоте, а потому возвращались ни с чем обратно или отступали при первых же атаках чаек. Но, так или иначе, все собачьи походы к Лягушьей каре приносили с собой беду - вороны довершали то, что не удалось совершить каждой собаке.

Вот почему с такой тревогой отмечал я, что ворон возле озерка-болотца со странным названием ото дня ко дню становилось все больше и больше. Слишком умны и догадливы эти птицы, чтобы просто так собираться отрядами возле чужих гнезд. Нет, здесь что-то не совсем так. Они непременно ожидают какого-то события...

Дня два спустя после того, как остановил я на пути к птичьим гнездам собаку, временно оставшуюся без хозяев, к Лягушьей каре направился рано поутру целый отряд четвероногих охотников. Этот отряд подошел к озерку незаметно для меня, но чайки все-таки успели вовремя заметить псов и подняли тревогу.

Заслышав крики птиц, я выглянул в окно и обомлел: там, там и там - казалось, повсюду - видел я возле Лягушьей кары самых разных собак. И над ними носились, крича и отважно пикируя на непрошенных гостей, встревоженные чайки.

Я выскочил на улицу, схватил кол и бросился к озерку, размахивая на ходу своим оружием и громко крича.

Собаки вскоре заметили меня и нехотя повернули обратно. Я бросил кол и отдышался. Собаки уходили к деревне, а от озерка-болотца в разные стороны разлетались вороватые вороны, унося в клювах только что награбленное.

Нет, так дальше продолжаться не могло. Еще два-три подобных набега, и от гнезд на Лягушьей каре не останется ничего. И так уже птиц за эти несколько лет стало раза в два меньше.

И я пошел к своим верным друзьям - мальчишкам. Они еще не приходили из школы. Я дождался, когда в школе окончатся занятия, и собрал свою быструю на любое доброе дело гвардию.

Я объяснил мальчишкам, что птицам возле поселка приходится очень плохо, что их допекают и люди, и собаки и если мы с ними не позаботимся о чайках, то скоро Лягушья кара станет пустым грязным болотом, в котором не будет ничего живого.

План созрел тут же. Во-первых, каждый из моих друзей-помощников клятвенно пообещал мне посадить свою собаку на цепь до тех пор, пока птенцы чаек не научатся летать. Так разбойным отрядам собак был нанесен первый и самый чувствительный удар. А во-вторых, мы решили каждый день с утра до вечера дежурить возле Лягушьей кары, чтобы напрочь пресечь любые набеги.

Утреннюю вахту теперь нес я. А к обеду прибывали мои друзья-помощники. И уже во время своего первого дежурства я с удовлетворением отметил, что гнездам чаек никто даже не сунулся.

Я сидел в стороне от озерка и радовался: нет, не бродячие собаки, а самые обычные деревенские шарики и дозоры прознали дорогу к Лягушьей каре. Теперь все эти шарики и дозоры посажены мальчишками на цепь, и больше некому беспокоить птиц. Все решилось куда проще. Вот если бы к озерку проложили свои тропы настоящие бродячие собаки, то победа не далась бы нам так легко: попробуй поймай такую собаку...

К обеду прибыли мои друзья-помощники. Я по форме отчитался им за все, что произошло здесь, в пределах моего сторожевого поста, с утра до обеда, и сдал дежурство.

Правда, мы не сразу расстались - я еще долго рассказывал этим удивительным мальчишкам о жизни птиц, о трудных птичьих дорогах на юг и обратно, к родным гнездам. А они внимательно слушали и были очень рады, что все мы вместе так быстро победили, так скоро прекратили все разбойные набеги на Лягушью кару.

Наверное, мои друзья в тот первый день так и не догадались, что главными врагами белых, красивых птиц, которых все мы очень любили, были их собственные шарики и дозоры, оставленные без присмотра.

А потом, когда чайки благополучно вывели и вырастили своих птенцов, я рассказал мальчишкам и об этом - я открыл им тайну, что никаких бродячих собак здесь никогда не было. Они, конечно, смутились, им действительно было стыдно за своих четвероногих друзей, которые чуть было не разорили колонию озерных чаек, разместившуюся рядом с нашим большим, шумным поселком.

Небольшое озерко-болотце и сейчас светится под окнами моего дома, и сейчас с ранней весны до середины лета над этим озерком белым облачком вьются чудесные белые птицы, которых нам удалось сохранить. И счастлив я оттого, что удалось мне объяснить мальчишкам, как ранима, как беззащитна бывает природа и как доверчиво встречает она любую заботу со стороны человека.


ГОРНОСТАЙ


В охотничьей избушке или в лесной сторожке по вечерам и даже ночью никогда не бывает совсем тихо.

Днем посторонние негромкие звуки обычно не замечаешь, а вот поздно вечером, когда все дела переделаны, и ты садишься за стол и берешь в руки карандаш, чтобы записать в дневник события минувшего дня, за окном лесного домика, за стенами, под полом и даже на крыше тут же начинают раздаваться самые разные голоса. Точнее, это даже не голоса, а шорохи или чуть слышные шаги, по которым и стараешься узнать, кто же подошел незаметно к твоему жилищу, кто и что делает под полом, на крыльце или на крыше?..

На крыше избушки ночные шорохи и шаги раздаются очень редко, и мне только один раз пришлось задуматься, кто же все-таки топчется у меня над головой, не обращая внимания на свет, что падает на лужайку из окна домика?

... Ночной гость переступил с ноги на ногу, потом долго не двигался. Потом снова переступил с ноги на ногу - и тогда я хорошо различил, как чьи-то, видимо, сильные когти нет-нет да и скользнут по мокрым доскам крыши. Но вот таинственный ночной гость будто взмахнул крыльями и исчез.

В ту ночь у себя над головой я больше не слышал странных шагов, но на следующий вечер все повторилось - снова таинственный «зверь» начал топтаться на крыше.

Я взял фонарь и вышел за дверь. На коньке крыши я увидел сову. Она сидела и щурилась от неожиданного света. Все стало ясно: сова прилетала к моей избушке ловить мышей.

Да, самых обыкновенных мышей! Они больше всех лесных жителей допекают человека, и особенно по ночам. И охотятся за ними почти все лесные звери и даже птицы.

Мышей успешно ловят лисы и волки, хорьки и куницы, горностаи и ласки, сорокопуты, чайки, вороны, и теперь вот эта сова устроила у меня на крыше свой ночной наблюдательный пост для охоты все за теми же многочисленными и надоедливыми грызунами.

Ну, где еще этой сове отыскать такое количество мышей, как не около лесного домика, в котором живет человек и где для мышей так много соблазна? И сова, узнав дорогу, теперь каждый вечер прилетала ко мне в гости.

Как ни старалась трудолюбивая птица, но избавить меня от мышей она все-таки не смогла. Они платили сове совсем небольшую дань и по-прежнему орудовали в моем доме.

В начале мышиного нашествия я очень надеялся на помощь своей собаки. Она неплохо охотилась за мышами. По дороге в лес она частенько отыскивала мышиную норку, долго и внимательно стерегла ее обитателей, молниеносно кидалась к показавшемуся из норы зверьку и ловко прижимала его к земле передними лапами.

Словом, моя собака умела мышковать, как заправская лиса. Но, сожалению, мышковала она только днем. Намучавшись в лесу на охотничьих тропах, промокнув, промерзнув и проголодавшись, мой четвероногий друг впереди меня влетал в избушку, мгновенно проглатывал ужин и блаженно растягивался под лавкой, и никакие мыши его уже не интересовали - всю ночь собака спала безмятежным сном.

Не помогла нам и лиса, самая настоящая рыжая лиса, которая следом за мышами тоже пожаловала ко мне в гости.

Если бы за окном был снег, то о первом визите лисы я узнал бы совсем просто, по ее следам. Но снега пока нигде не было, и мне пришлось в тот памятный вечер долго ломать себе голову, кто же бродит около избушки...

Под окном послышались очень тихие шаги, как будто не то собака, не то большая кошка пришла к избушке. Но кошек и собак я давно не встречал в лесу и стал уже подумывать, что ночные шаги мне просто показались, как снова услышал: тихо, очень тихо кто-то наступил на опавшие листья; наступил раз, потом второй, третий, четвертый - все дальше и дальше от окна, пока не скрылся за углом.

Неизвестный обошел избушку, и его шаги снова послышались у самой двери. Потом он покрутился на манер собаки и улегся на крыльце... Стало тихо.

Конечно, я мог разбудить собаку, показать ей на дверь и сказать: «Ну-ка посмотри, кто там есть». Но, честно говоря, я немного побаивался - вдруг у нас за дверью улегся волк, тогда моему псу не поздоровится. Нет, уж пусть себя спят и моя собака, и наш странный гость.

Я дождался утра, дождался, когда за дверью проснется таинственный гость, когда он удалится, и только тогда вышел на крыльцо, осмотрел все вокруг и с трудом отыскал на земле не очень ясные отпечатки, похожие на следы лисьей лапы.

Потом я осмотрел все углы дома, лужайку под окном и с легким сердцем мог сказать: «А ведь лиса-то приходила к нам на помощь - ее тоже привлекла охота за мышами...»

Не знаю, может быть, лиса и помогла бы мне бороться с неугомонными грызунами, но этому мешало одно серьезное обстоятельство. В избушке жила собака, и она вряд ли бы смогла ужиться с лисой. Поэтому пригласить лису в избушку, где обычно по ночам орудовали мыши, я не мог. А днем, когда ни меня, ни собаки не было, лиса тоже не смогла бы успешно охотиться - пронырливые и, видимо, догадливые грызуны предпочитали действовать ночью.

Ночью мыши ожесточенно гремели сухарями в собачьей миске, носились по полу взад и вперед, а к утру исчезали в подполье. Что делали там мои маленькие враги днем: отдыхали ли от ночных походов или сразу же готовились к новым ночным атакам на мою провизию - этого я не знал. Днем из подполья почти никогда не было слышно никаких звуков.

Но вот несколько дней подряд шел густой, тяжелый дождь. Все эти дни я оставался дома и тогда-то и обнаружил, что в подполье мыши тоже ведут себя достаточно громко.

Там, в подполье, мои враги, видимо, весь день были заняты уничтожением награбленного и честным и нечестным дележом добычи. О нечестном дележе я догадывался по возмущенным пискам, которые нет-нет да и раздавались из-под пола. Иногда вслед за этими писками слышались и другие звуки - зверьки, видимо, не ограничивались «словесной перебранкой» и принимались с шумом носиться друг за другом.

На второй день своего вынужденного пребывания в избушке я хорошо изучил все голоса мышиного подполья и почти безошибочно угадывал, чем именно занимаются в данный момент мои заклятые враги. Но когда я считал, что мышиных тайн для меня больше не существует, внизу, под самым моим столом, неожиданно раздался очень резкий писк.

Писк, который я услышал, был не то криком страха, не то воплем боли. И разом все мышиное подполье стихло. Мыши будто притаились, будто куда-то попрятались и замерли. Но спустя совсем немного снова раздался резкий мышиный писк. И опять тишина...

До вечера все было тихо, будто мышей действительно кто попугал. Правда, ночью их отряды все-таки выбрались из подполья и так же тщательно обследовали углы избушки, но в эту ночь грабители вели себя деликатней...

Наутро под досками пола снова раздался отчаянный мышиный писк - за мышами, как и вчера, опять кто-то охотился. Но кто? Почему я не слышал ни шагов, ни голоса отважного охотника?

Я обошел дом, осмотрел сарай, заглянул даже в царство мышей, и не обнаружил никаких следов.

Если бы снег... Как я ждал тогда первого снега, чтобы по следам установить, кто же все-таки приструнил мышей?

Но снега все не было и не было. Все так же мучительно и сыро тянулась последняя глубокая осень, все так же медленно и нудно падали на холодную землю ледяные капли последнего дождя. Теперь я все реже и реже посещал лес, все чаще и чаще оставался дома и по-прежнему слышал под досками пола испуганные писки мышей, за которыми все так же исправно продолжал охотиться невидимка.

И вот, наконец, в ночь упал мороз. Мороз упал на лес и на озеро, упал тяжело и глубоко и тут же стянул воду у берегов прочным ледком. А следом за морозом закружился, завертелся мохнатый, мягкий снежок. Снег лег на землю ровно, и по нему к утру потянулись первые цепочки следов. Это были следы горностая, аккуратные полоски-ямочки, собранные попарно. Не слишком широкими прыжками протянулись они от сарая, где лежали дрова, к избушке и юркнули в подполье.

К вечеру точно такие же следы протянулись по рыхлому снегу в обратно направлении: от дома к сараю.

Я обошел вечером сарай и не заметил, чтобы зверек отправился в лес. Все стало ясно: у меня в сарае, среди дров, поселился горностай, искусный, неутомимый охотник за мышами. По ночам, когда мыши покидали подполье и выбирались в избушку, горностай отсиживался в сарае, а с рассветом, когда мышиные отряды возвращались из ночного похода, мой спаситель отправлялся на охоту...

Как же я был благодарен этому неутомимому, ловкому зверьку! Правда, мыши в моем домике не перевелись, не ушли из подполья, но все-таки стали вести себя тише. Если бы этот горностай пробрался ко мне в жилище ночью, когда мыши выходят на разбой. Вот это было бы дело! Но дорога в избушку отважному зверьку была закрыта - здесь жила собака, которой было положено охотиться и на горностаев.

Встречая каждый день следы своего маленького помощника, я не только радовался, но и побаивался, как бы этими следами не заинтересовался мой пес. Раньше, когда не было снега, пес чаще бродил по лесу и меньше интересовался «домашними делами», но сейчас, когда глубокий снег мешал его длительным походам, он все внимательней и внимательней стал присматриваться к тому, что было рядом... Неужели он отыщет горностая и устроит за ним охоту?

Так и случилось... Однажды собака кинулась к сараю, быстро обнюхала углы поленницы и громко залаяла - она обнаружила зверька и старалась добраться до него.

С большим трудом мне удалось успокоить пса и закрыть его дома. Я пытался ругать собаку, объяснял ей, что горностая надо оставить в покое, но разве можно было уговорить охотничью собаку-лайку не обращать внимания на того самого зверька, охотиться за которым из века в век учили всех лаек. Я был бессилен и с горечью понимал, что «наше настойчивое внимание» скоро надоест горностаю и он покинет дом.

И однажды утром под своими окнами я впервые не заметил свежих следов нашего гостя-спасителя. Не отыскал я следов маленького охотника и вечером. Не нашла нигде зверька и моя собака. Горностай ушел… А через день мыши, как в самом начале своего наступления, открыто выбрались из подполья и, будто желая наверстать упущенное, с еще большим остервенением принялись хозяйничать в доме.

... С тех пор прошло много времени. Может быть, того горностая, который гонял в моем подполье мышей, давно уже нет в живых, но я и сейчас хорошо помню этого охотника-невидимку, на которого мне так и не удалось посмотреть даже краем глаза... Зато другого горностая, который жил около меня, я мог наблюдать совсем близко. И этот зверек помог мне выиграть жестокую битву с крысами...

Пожалуй, городской житель давно уже не слыхал о самых обыкновенных крысах, а ведь было время, когда в каждом городе жило такое количество крыс, что люди их откровенно побаивались.

Несметные и непобедимые полчища бандитов и оккупантов прочно занимали подвалы городских домов. Но иногда крысам вдруг «надоедала» прежняя квартира, и тогда они, выстроившись правильными колоннами, разобравшись повзводно и поротно, во главе со своими командирами, с боевыми авангардами и мужественными арьергардами, отправлялись в новый поход.

На пути одного такого крысиного войска и оказалась моя маленькая комнатка, где я устроился писать книгу о лесных и домашних животных.

Эту комнатку я смастерил себе сам, рядом с сараем, в котором держали скот. У стены стоял небольшой стол с пишущей машинкой, тут же рядом были узкие нары-диван, а в углу около стола находилась печка, сложенная из обыкновенных кирпичей. Труба у этой печки была железная и высовывалась прямо в окошко. Окошко в моем «кабинете» было хотя и небольшое, но из него я мог видеть часть огорода и угол поленницы дров, что стояла около сарая.

Каждое утро я приходил в свой «кабинет», колол топором небольшие полешки и затапливал печь, а пока печь топилась, смотрел на огонь и размышлял над новым рассказом.

Здесь мне никто не мешал - все вокруг было тихо, и только из-за стены доносилось сытое посапывание коровы.

Наверное, я скоро закончил бы работу над книгой, если бы ко мне погреться, а попутно и провести разведку боем не заглянул авангард крысиной походной колонны...

О его появлении я узнал сразу же, как только зашел в комнатку, - на столе, где я обычно всегда оставлял сахар и сухари, на этот раз было пусто. Сухари и сахар бесследно исчезли, зато на полу под столиком появилась здоровущая дыра.

Ее кто-то прогрыз в широкой и толстой доске за прошедшую ночь. Точно такая же дыра, только побольше, была проделана под потолком, над печкой. И пока я затапливал печь, а попутно размышлял, что за бандиты посетили мой «кабинет», из дыры под потолком, прямо над моей головой свесился серый противный хвост.

Нет, это был не хвост, а целый хвостище. Он чуть покачался, потом исчез, и вместо него в дыре показалась крысиная морда. Она поворачивалась то влево, то вправо, нагло высматривая, кто и что есть в комнате.

Я прижался к стене и не шевелился. Свет от электрической лампочки падал на печь, освещал крысиную морду, но не касался меня - я был в тени. Может, пронесет, может, на этот раз разведка ничего не заметит и скоро удалится...

Но не тут-то было. Крысиная морда исчезла, и в дыре снова показался хвост. Он опускался все ниже и ниже, и вот показалась крысиная спина. Крыса висела на передних лапках, цепко держась за край дыры. Потом лапы разжались, и бандит оказался на печи.

Печь еще не успела нагреться, и крыса могла сколько ей вздумается стоять на чуть теплых кирпичах. Но она спустилась в комнату совсем не для того, чтобы погреться. На моем столе лежали сухари и сахар - за ними-то и явилась смелая разведчица.

Крыса спокойно забралась на стол и уже хотела потянуться к моим запасам, как я не выдержал, возмутившись наглостью незваного гостя, и появился из засады.

Крыса вздрогнула, но не растерялась - быстро соскочила со стола на край печи, а оттуда одним резким прыжком оказалась около дыры, ухватилась лапами за ее край, подтянулась и исчезла.

Нет, так дело не пойдет. Хватит, в свое время я уже натерпелся от мышей... И тут же обе дыры были прочно заделаны.

Весь день я спокойно работал и даже забыл о наглой крысе, забыл настолько, что, уходя, так же, как и раньше, оставил на столе и сахар и сухари. И вспомнил о них только на следующее утро по дороге в свой «кабинет», когда на снегу увидел дорожку, протоптанную многими крысиными лапами. Дорожка тянулась по огороду и, минуя, поленницу дров, исчезала как раз под полом моего «кабинета».

Я открыл дверь, включил свет и первое, что увидел, были щепки, мелкие светлые щепки на столе, на полу, на нарах и на печи...

Их оставила после себя, наверное, не одна крыса - скорей всего, в моем «кабинете усердно трудился целый крысиный «саперный взвод».

Ходов-дырок было так много, что сначала я растерялся. Доски, которыми я обил изнутри свою комнатку, были прогрызены и под столом, и под нарами, и за печью, и на потолке. И конечно, на моем столе не осталось и крошки от сухарей и сахара.

Кто уничтожил мои запасы? Может быть, ими занялся сам «саперный взвод», завершив работу и, конечно, проголодавшись? А может, здесь побывали еще и головные отряды крысиной «армии»? Ну, разве можно было ответить на эти вопросы, разве можно было предвидеть и оценить все изощренные методы добычи и грабежа, которые применяли серые крысы?

Конечно, кое-что я узнал бы подробней, если бы остался на ночь в своем «кабинете». Но остаться на ночь с крысами, в темноте, в небольшом помещении! Нет уж, простите. Ночью меня к этим тварям, которые способны на все, не заманишь.

Как быть? Снова заделывать дыры, чтобы крысы снова понаделали ходов? Нет. Упорством и настойчивостью их не победить. Оставалось одно: воевать!

Я набрал увесистых березовых чурок и разложил их на нарах, как противотанковые гранаты. Потом направил свет лампы на печь и на ту самую дыру, откуда вчера показывался крысиный хвост. Эту дыру вчера я тоже заделал, но сегодня крысы ее снова прогрызли. Я сжал в правой руке березовую чурку и приготовился к бою.

Стоит только появиться первому разбойнику, как его тут же настигнет кара.

Я во всеоружии ждал нападения. И нападение было совершено - совершено молниеносно, но совсем не оттуда, откуда я его ждал...

Крыса вынырнула у меня из-под ног, схватила сухарь и скрылась в дыре под столом.

Первую «дуэль» я проиграл. Пришлось отложить «гранату», взять топор и пойти на улицу за хорошей доской, чтобы разом заделать все дыры.

Вернулся я почти тут же, но крысы за какие-то полминуты успели растащить все мои припасы...

Я возмущался, забивал дыры, стерег воров, швырял в них свои «гранаты», даже стрелял из духового пистолета, но битву все-таки проиграл.

Я был в плену у крысиных отрядов. Они расквартировались где-то поблизости и совершали опустошительные набеги не только на мой «кабинет». На крыс начали жаловаться решительно все. Их морили ядом, ловили в капканы и ловушки, в подпол сажали самых здоровущих котов, эти коты всю ночь выли в подполье, а наутро с обезумевшими глазами пулей выскакивали оттуда. И потом долго такие побывавшие у крыс коты опасливо косились на доски, прикрывавшие вход в подполье.

Через огороды, мимо сараев и домов, от сараев к домам, из подполья в подполье, из хлева в хлев были проложены крысиные дороги, и по ним обнаглевшие оккупанты среди бела дня открыто вышагивали то за овощами в подпол, то к поросенку в корыто, то к курам за яйцами...

Бороться с крысами у меня уже не было сил, я прекратил работу над книгой и готов был вот-вот совсем покинуть свой «кабинет»... Но тут на поленнице дров под своим крошечным окошком увидел я любопытного зверька. Белым, невысоким и очень гладеньким столбиком он стоял на краю березового полена, стоял неподвижно, будто чего-то напряженно ждал. Это был горностай!

Хорошо помня, что однажды моя собака помешала такому же отважному зверьку, я тут же посадил ее на цепь и прочно закрыл все ходы во двор, чтобы сюда не попал никакой чужой пес. Потом я обошел всех соседей и приказал им держать взаперти своих котов и кошек, чтобы не спугнуть горностая.

А горностай тем временем, ни на кого не обращая внимания, каждый день с утра до вечера стоял на краю березового полена, и каждый день крысиные отряды недосчитывались многих своих разбойных вояк.

Охотился горностай упоенно - он стерег крыс на тропе, которая проходила как раз около поленницы, и белой пронзительной молнией накрывал врага. Крыса погибала, не успев предупредить других об опасности. Горностай тут же утаскивал добычу в дрова и снова появлялся на березовом полене и, не теряя ни минуты, снова принимался за охоту.

Скоро на поленнице стали охотиться за крысами уже три белых быстрых зверька. Это была изумительная, дорогая моему сердцу охота! Охота-месть за мои издерганные нервы, за ненаписанные рассказы!

Правдоподобно ли все это? Три маленьких зверька против целой армии крыс?.. Но крысиные отряды редели, несли тяжелые потери и отступали.

Как отступало крысиное войско - в панике или и тут соблюдало строгий порядок, этого я, честное слово, не знаю. Я был просто счастлив, что, наконец, смогу снова тихо сидеть в своей комнатке, ждать, когда нагреется печка, а пока размышлять, каким будет мой следующий рассказ о лесных и домашних животных.

ЛОСИ НА СКАЛАХ.


Когда долго живешь в лесу и хорошо знаешь своих пернатых и четвероногих соседей, то почти всегда можешь встретиться с ними, а уж на худой случай - отыскать их свежие следы.

Совсем нетрудно встретиться в лесу с медведем. Этот добродушный, верный своему дому, покладистый и уравновешенный зверь обитает на строго определенном участке тайги.

Здесь он отдыхает на мягкой перине, сложенной из еловых лап, здесь, около ручья или на берегу озера, устраивает свой водопой и исправно посещает его каждый день почти в одно и то же время. В своем таежном доме медведь прокладывает дороги и тропы, по которым обходит ягодные поляны, старые вырубки, поросшие высокой травой, частые ельники, где осматривает муравьиные кучи.

И если изо дня в день проследить «медвежье расписание», нанести на карту медвежьи дороги и тропы, отметить водопои и лежки, то тогда останется только выбрать час свидания и отправиться на условленное место.

Несложно изучить и хозяйство волков. Неподалеку от моей таежной избушки, на другой стороне озера, за Долгим ручьем, который я называл Волчьим, из года в год волчица устраивала свое логово и приносила там волчат.

К осени волчата подрастали. Волчица готовила их к трудным зимним походам, потом долгим тоскливым воем призывала на «сборный пункт» своих прошлогодних волчат, подросших волков-переярков, - и вся стая отправлялась в дорогу.

По первому снегу я часто встречал следы этой стаи, по следам догадывался об охоте волков за зайцами. Потом на лес опускался глубокий, непроходимый снег, и волки покидали до весны свои родные места.

Куда они уходили? Скупые, обрывочные сведения о встрече с волками, короткие рассказы охотников, промышлявших в тайге, - все это подсказывало, что на зиму волки покидали тайгу и уходили куда-то на юг, где побольше наезженных дорог, вырубок, зайцев и лесной птицы.

К весне волчица исправно возвращалась обратно и снова за Волчьим ручьем, с той стороны озера, устраивала свое логово.

Летом я часто встречал длинные и широкие тропы волчицы по лесным выкосам, по краям болот. Эти тропы оставались чуть примятыми полосами травы или осоки, с которых волчица, походя, сбивала утреннюю росу.

Я наносил на карту пути-дороги волчицы, отмечал их направление, время, когда серый охотник отправлялся или возвращался с охоты, и скоро мог довольно точно судить о летнем хозяйстве своего соседа - волчицы.

Вот и выходило, что в лесу, который я хорошо знал, я мог при желании встретиться почти со всеми животными.

И только одна встреча давалась мне всегда трудно. Были у меня такие соседи, которые старательно избегали человека. Только они могли так тщательно запутывать следы и выбирать для себя самые, казалось бы, неподходящие места. Этими несговорчивыми лесными животными были лоси.

Казалось странным, что лоси, которые обычно легко приручаются, скоро привыкают к человеку и приходят на его зов, ведут в тайге очень скрытную и осторожную жизнь.

Я не всегда догадывался тщательно осмотреть черное, вязкое болото, куда как будто по доброй воле не полезет ни одно животное. Не догадывался внимательно присмотреться и к отвесным скалам и там, среди хилых сосенок, поискать лосей...

Но как ни странно - именно в таких, самых недоступных местах и находил я, в конце концов, лесных коров и быков.

... Перед моим домом, сразу за узкой болотинкой, поднималась высокая скала. Подошва скалы поросла черемухой и ольхой. Дальше и черемуха, и ольха уступали место елям. Потом оставались внизу и ели, и до голой вершины скалы добирались только перевитые ветром сосенки да редкие жилистые столбики упрямого можжевельника.

Летом вершину скалы затягивал мох, а зимой белой шапкой ее прикрывал снег.

Летом я часто поднимался на скалу, перепрыгивал с камня на камень, цеплялся за упругие стволы сосенок, а потом долго стоял на самой вершине и видел озеро, острова и укутанное парной дымкой лесное пространство.

Иногда совсем рядом видел я тут быстрых рыжих белок. Белки удивленно таращили на меня свои черные глаза-смородинки, воинственно поднимали пушистые хвосты и сердито цокали на непрошенного гостя.

Порой на скале я спугивал выводок рябчиков. Они собирали под сосенками бруснику, но, заметив меня, с шумом взлетали и рассаживались по деревьям. Минуту, другую птицы не шевелились и молчали. Но терпения им, видимо, не хватало - они вытягивали рябенькие шейки и призывно и коротко посвистывали: «пюи-пюи»...

К зиме скала становилась грустной - куда-то улетали рябчики и совсем редко заглядывали теперь сюда белки.

Зимой подниматься на скалу было тяжело. Под снегом я с трудом угадывал камни, долго нащупывал впереди себя дорогу, прежде чем сделать еще один шаг. Резиновый сапог плотно впечатывался в снег, срывал с места широкую снежную лепешку, и она скользила по гладкому, слежавшемуся мху, а вместе с ней скользила вниз и моя нога…

Когда выпадал снег, дорогу на скалу я почти забывал, и теперь только из окна своего дома изредка поглядывал на кривые сосенки и кусты можжевельника, одиноко торчавшие среди холодных зимних ветров.

Как-то дня три подряд без отдыха бесновался, праздновал свой зимний праздник густой буран. Потом буран начал стихать. И тут через мутные полосы снега, что все еще проносились за моим окном, я вдруг заметил, что одна из сосенок на скале шевельнулась.

Сначала мне показалось, что это шевельнулась не сосенка, а я сам. Я замер, подперев голову руками, уставился на скалу и снова заметил, что сосенка шевелится, а вместе с ней шевелится и стоящий рядом куст можжевельника.

А может быть, все-таки это обман зрения? Ведь деревья я вижу через мутные полосы снега - снег летит, покачивается, а мне кажется, что за снегом шевелятся деревья…

Я дождался, когда очередная полоса снега пролетит мимо окна, внимательно присмотрелся к скале и теперь убедился, что на скале шевелятся уже несколько кустов можжевельника и несколько сосенок.

Пришлось одеться, выйти на крыльцо, взять в руки бинокль, дождаться, когда снег на минуту успокоится, и внимательно разглядеть в бинокль скалу…

И что же? Странными сосенками и кустами можжевельника оказались лоси - бык и несколько лосих. Небольшое стадо лосей стояло на скале, под ветром и снегом, и, видимо, никуда не собиралось уходить.

И снег, и ветер, конечно, допекали лосей - они все время старались подставить ветру свои крутые плечи и нет-нет да и переступали с ноги на ногу, стряхивали с себя этот снег, но все-таки оставались на скале, куда к ним даже в самую глухую непогоду не мог подобраться незамеченным никакой враг.

Когда буран улегся, а лоси покинули свое спасительное место, я отправился к скале и долго искал следы этих премудрых животных.

Глубокие следы-борозды, уже затянутые снегом, я нашел под скалой у дороги - лоси снова уходили в лес, уходили еще в конце снежного шквала, будто знали, что непогода, которая заставила их подняться на скалу, теперь поможет им - заметет ихние следы.

Потом я внимательно осмотрел все подходы к скале. Осмотрел и самую скалу. Здесь на открытом месте, под ветром, снега никогда не задерживалось много. И после лосиных копыт здесь оставались совсем неглубокие ямки, которые ветер и снег тут же зализывали.

Я поднялся на вершину скалы, цепляясь за ствол сосны, упавшей еще осенью, поднялся, как по шесту, по которому учат лазить в физкультурном зале. Но как забирались сюда и как спускались отсюда, большие, тяжелые животные?

Я дождался новой метели и снова увидел на вершине скалы небольшое стадо лосей. И снова, когда метель утихла, я искал лосиную тропу, снова отыскал ее только на дороге, где был глубокий снег, и снова метель скрыла от меня следы лосей на скале - и в этот раз лоси покинули место отстоя, не дожидаясь конца снежной бури...

На скалу я поднялся все по той же сосне, разбросал ногой снег и под тонким слоем его увидел свежий лосиный помет... Да, лоси на скале были и в этот раз.

Всю зиму я внимательно следил за скалой и за лосями и всегда видел одно и то же: стоило подняться непогоде, как на скале начинали шевелиться «сосенки» и «кусты можжевельника» - своими тайными путями лоси поднимались на вершину скалы и отстаивались там до тех пор, пока метель не подходила к концу.


К весне на вершине скалы снег начал расползаться, и совсем скоро из-под белой снежной шапки показалась первая весенняя проталина - пятно темного камня.

Следом за этой проталиной открылся камень и на других скалах, а по полю, вырубкам и лесным выкосам теперь каждое утро ложился прочный, похрустывающий под ногой наст.

Наст лежал крепко до полудня, потом расползался, раскисал снег. Такой снег был непроходимым, а потому в свои лесные походы я отправлялся с утра пораньше, чтобы уже к полудню быть дома.

В лесу урчали и чуфыкали тетерева, выбивали отчаянную барабанную дробь дятлы, тенькали и тинькали большие синицы. А иногда под глухими елками, куда не дотягивался пока утренний наст, встречал я следы волков. Волки вернулись из своих зимних походов и снова обживали «родовое поместье».

Когда под снег пошла первая весенняя вода и ее чуть приглушенный настом скромный, но уверенный голосок я слышал все чаще и чаще, на лесных вырубках и выкосах мне стали попадаться первые следы медведей.

Следы медведей оставались по насту мутными пятнами сбитого иней и неглубокими бороздками медвежьих когтей.

Эти следы подолгу тянулись от вырубки к вырубке, от выкоса к выкосу. Иногда след одного медведя пересекал след другого, и мне казалось, что в это раннее весеннее время, когда медведи только что выбрались из берлог, медвежьих хозяйств в тайге еще не существовало, казалось, что сейчас звери только приглядываются, примеряются к своим будущим летним владениям, а пока, не зная ни границ, ни запретов, бродят в поисках пищи.

Встречал я в это время и следы лесных кошек - рысей. Раскисший к полудню снег оставлял для меня наутро и замерзшую вязь заячьих троп, кругов, петель - теперь зайцы будто забывали, что они ночные животные, и бодрствовали, по-видимому, круглые сутки.

И только следы лосей мне нигде не удалось обнаружить. Заметить по насту следы этих огромных животных было совсем просто - острые копыта лося легко пробивали не очень толстый наст, крушили ледяную корку, и следом за лесным быком или коровой по насту всегда тянулись глубокие и широкие снежные ямы с острыми рваными краями.

Порой по краям таких ям, пробитых лосиным копытом, оставались ярко-красные расплывы крови. По насту лось ранил, резал льдом ноги, выбивался из сил, останавливался и часто мог стать легкой добычей и медведя и волка.

И лоси, видимо, заранее предугадывали это трудное и опасное время - в начале весны они покидали наш лес и куда-то уходили.

Куда? И каково же было мое удивление, когда я встретил лосей рядом с большим рабочим поселком...

Лоси стояли в редком леске, куда летом гоняют стадо, грызли осиновую кору, объедали ветки молодых кустарников, ломали и перетирали крепкими зубами вершинки сосенок.

Снег вокруг был перемешан, утоптан ногами животных. Здесь же на снегу оставались подтаявшие, с прилипшими шерстинками спальни-лежки лосей. Совсем рядом трещал трактор, волоча за собой по полю тракторные сани с навозом. За трактором бежала и громко взлаивала в сторону леса долговязая собака. Неподалеку по крепкому утреннему насту тянулся за лошадью воз сена.

А лоси преспокойно осваивали новое убежище и, казалось, не обращали внимания ни на рев трактора, ни на шум поселка, ни на лай собак.

Казалось, лоси прекрасно знали, что охота на них в это время запрещена и что ни медведь, ни волк не отважатся заглянуть сюда, к большому поселку, где есть охотники, ружья и хорошие охотничьи собаки.


Окончилась зима, растаял снег, открылись и чуть подсохли лесные дороги, и лоси покинули свой спасительный лесок, куда вот-вот должны были явиться его настоящие хозяева - совхозные телята.

Но вскоре пастух, что пригнал в поскотину телят, рассказал мне, будто не все лоси ушли в тайгу.

На следующий день я отправился вместе с пастухом и телятами в лесок и встретил там лосиху. У лосихи было двое лосят. Лосята только-только учились ходить, смешно ковыляли на своих детских ножках-палочках, а отважная мать грозно посматривала в мою сторону.

Портить отношения с лосихой мне не хотелось, я оставил ее в покое и попросил пастуха последить, как бы собаки не привязались к лосятам.

Я уходил обратно и снова удивлялся тому, как умеют эти животные, недоверчивые таежные жители, пользоваться при случае услугой людей...

Смогла бы так легко лосиха-мать уберечь своих малышей с врагов в тайге? А здесь? Ну, разве волк или медведь сунутся туда, где пасется стадо, где за стадом внимательно приглядывают пастухи, а на березовом суку висит двустволка?..

И. лосиха спокойно паслась рядом со стадом, и рядом со стадом совхозных телят подрастали ее лосята.

Так шло лето, Но в середине июля лосята и лосиха вдруг исчезли. Я долго шел по свежей лосиной тропе, пока она не привела меня к топкому болоту.

То, что лосиха отправилась к болоту, мне не казалось странным. Наоборот, именно такой поступок и отвечал главному правилу лосей: жить там, куда не нагрянут враги. Но странным было другое: с той стороны болота, сразу за Волчьи ручьем, находилось логово волчицы.

Что случилось? Неужели мудрое лесное правило иногда забывается лосями?

Пройти следом за лосихой через вязкое болото мне не удалось - кругом была топкая глубокая грязь. Я оставил лосиную тропу, нанес ее на свою карту и продолжил пунктиром. Пунктирная линия тянулась в сторону волчьего логова.


... Я по-прежнему плавал в лодчонке по озеру и пробовал перехитрить щук. И вот как-то во время такого путешествия, когда хитрая щука долго не желала показываться из-под своей коряги, я снова вспомнил волчицу, ее логово за Волчьим ручьем и глубокую вязкую тропу лосихи через болото.

Вспомнил я и свою карту, направление лосиной тропы, оставил несговорчивых щук и отправился туда, где из озера вытекал небольшой, но глубокий Волчий ручей.

Ручей долго и медленно петлял по болоту. Я плыл вдоль зыбких, заросших высоким тростником берегов, тихо помахивал веслом и внимательно прислушивался к каждому звуку. И тут совсем неподалеку я услышал глухое «хлюп-хлюп, хлюп-хлюп», которое обычно и выдавало шаги лосей по болоту.

Потом затрещали кусты, зашелестел и зашевелился тростник, и показалась знакомая лосиная морда... Это была та самая лосиха, которую я давно считал погибшей.

Лосиха удивленно уставилась на меня, повела в мою сторону своими большими ушами, потом прижала уши, круто повернулась на задних ногах и быстро зашагала прочь.

Она уходила, шумно шелестя тростником, и я мог точно проследить ее путь. Когда лосиха остановилась и тростник перестал шелестеть, я взял весло и поплыл дальше. И скоро на берегу увидел двух молодых лосей. Конечно, это были те самые лосята, которых весной я встретил около рабочего поселка.

Подросшие лосята лежали в траве. Но увидели меня, поспешно поднялись и скрылись. Они уходили в глубь болота, уходили, так же громко шелестя тростником.

Я с трудом причалил к сырому зыбкому берегу лодку, кое-как выбрался на качавшийся берег и, стараясь не шуметь, осторожно направился к лосям. Но тут же услышал поспешные шаги животных. Лоси быстро уходили от меня - тростник, что частой стеной стоял по болоту и который мне приходилось раздвигать, подвел человека и выручил лосей.

Я вернулся к лодке и опять поплыл по ручью. Здесь-то, на правом берегу ручья, и находилось волчье логово.

Все было тихо и, как мне казалось, тревожно. Где-то совсем неподалеку притаились волчата. Они уже услышали плеск ручья, учуяли запах человека, осторожно разбежались в разные стороны от гнезда и затаились в буреломе.

Остановиться или нет? Поискать волчат или не беспокоить эту сумрачную таежную тишину? Я оставил весло, течение легко поддержало долбленую лодку-скорлупку и медленно потянуло ее дальше мимо ольховых зарослей и глухой еловой стены.

И тут на еловой ветке я увидел рябчика, чуть дальше - второго, третьего, четвертого... Непуганые, доверчивые птицы не обращали на меня внимания и весело пересвистывались между собой.

Как же так, ведь рядом волчата, волчица - настойчивый и быстрый охотник, которая совсем недавно переловила около моей избушки почти всех глухарей, а тут рядом с волчьим логовом непуганый, не разбитый выводок рябчиков?

В конце ручья я разыскал свежие следы волчицы и волка - звери спускались здесь к воде, видимо, пили, а потом ушли как раз туда, где я только что видел рябчиков.

Я развел небольшой огонь, повесил котелок и отправился собрать немного ягодных листьев для чая. Нашел скоро веточки черники и брусники и тут же был напуган громким хлопаньем крыльев - рядом со мной, на краю узенькой болотники, только что находились лесные красавцы глухари.

Глухарей было много, они так же, как и рябчики, почти сразу забыли обо мне. Мать-глухарка слетела с дерева, поквохтала, и к ней по одному спустились с осин и елей ее уже повзрослевшие дети.

На берегу Волчьего ручья я пил вкусный лесной чай и рассуждал…

Зачем волчица грабит чужие угодья, а свои собственные бережет? Зачем отправляется на охоту в дальние углы леса, а не устраивает эту охоту здесь, рядом с логовом? Зачем ей тащить тяжелого глухаря через весь лес, когда точно такую же птицу можно поймать рядом?

Наверное, волчица и поступила бы именно так, как думал я, если бы не жила по своим собственным законам.

Суровый волчий закон гласил: никогда не убивай около своего логова ни зверя, ни птицу, никогда не ссорься со своими ближайшими соседями, не выдавай того места, где подрастают волчата.

Ну, разве поверишь, что вот здесь, где бродят по брусничнику сытые и совсем непуганые глухари, где беспечно порхают рябчики и спокойно пасутся лоси, находится логово серого охотника, который по всем рассказам и сказкам, не умеет щадить ничего живого?


Обратно я возвращаюсь уже вечером. На воду Волчьего ручья медленно сползал с болота по-летнему не очень густой, но уже холодный туман. В тумане терялся ручей, берега, и только вершины тростника еще ясно стояли в серебряном свете вечернего северного неба.

Плыть по ручью, заваленному деревьями, стало опасно. Правда, ручей я знал и теперь в тумане старался угадывать знакомые коряги и вершины затонувших деревьев.

Озеро было рядом, сзади оставались почти все подводные преграды. Я быстрей заработал веслом. Еще один, другой поворот, а дальше - чистая вода озера. Но дорогу к озеру мне прегради, лоси...

Большая горбоносая голова с еще неокрепшими летними рогами неожиданно выплыла из тумана. Лось стоял по грудь в воде, а с его нижней губы свисал в воду стебель кувшинки.

Клочья тумана сливались, сходились, снова расплывались, как размоины льда под ветром, и в этом таинственном дыму стоял красавец лось. Стоял и я - лодка уткнулась кормой в берег. Я не шевелился. Мы стояли долго напротив друг друга: зверь и человек…

Потом лось повел головой, шагнул назад и исчез в тумане. Но он не ушел из ручья, а только отступил. Я ждал. Потом совсем рядом раздался плеск воды, а следом за ним и громкое, глухое «буль-буль». Это лось опустил голову в воду, достал со дна корневище кувшинок и теперь старательно обрывает с него молодые побеги.

... Туман начал редеть, над ним уже появился пасмурный желтый свет утреннего облачка, а лось все продолжал бродить по ручью. Теперь я хорошо видел его. Потом дальше по ручью разглядел еще и еще лосей. Я продрог от утреннего тумана, от утренней свежести, хотелось курить, но я оставался в лодке среди бульканья и плеска животных, а мимо меня плыли и плыли вниз по ручью нераскрывшиеся цветы лилий, оборванные лосями листья кувшинок и потяжелевшие за ночь струйки осевшего к воде тумана.

Утром лоси прошли вниз по ручью, прошли мимо меня, не обращая внимания ни на человека, ни на его лодку...


Странная ночная встреча с лосями, лосихой и ее лосятами, беспечность этих обычно сторожких и чутких зверей и вместе с тем близость волчьего логова, свежие следы волчицы и волка – все это долго не давало мне покоя.

Наверное, главный закон волков был хорошо известен и лосихе и тем лосям, что собирались на ночь в Волчьем ручье: может быть, именно здесь, под личной охраной волчицы, лоси и позволяли себе некоторую беспечность, чтобы отдохнуть, набраться сил, которые понадобятся им, когда наступят тяжелые осенние и зимние времена.

К осени, когда волчица станет учить своих волчат охотничьему ремеслу, когда главный закон волков - не трогать соседей постепенно забудется, лоси снова, уйдут из тайги. Сначала на открытые места, а потом, наверное, и на ту самую скалу, что поднимается недалеко от моего дома.

И снова через полосы густой метели я буду стараться разглядеть лосей, полузанесенных снегом. Мне снова будет казаться, что это не лоси, а кусты можжевельника и кривые сосенки, снова будет не вериться, как этот огромные, тяжелые животные забираются на неприступную скалу. И я опять буду разгребать сапогом снег, буду находить под снегом свежий помет, буду убеждаться, что лоси только что были здесь, и, конечно, стану упорно искать ту тропу, по которой эти животные забираются на высокие и крутые скалы...