Geum.ru

До сих пор малоизвестных, или изложенных не всегда верно, желательно было бы познакомить читателей с сущностью кавказской войны и с характером кавказской армии

Вид материалаДокументы
Подобный материал:
1   2   3   4   5   6
[400]

Первый переход вверх по ущелью отряд cделал в двенадцать верст. Горцы не встречались. Ночевал отряд на правом берегу pеки Белой, над переправой к урочищу Топогуап.

С рассветом 25-го числа, две роты 19-го стрекового батальона посланы были правым берегом реки, занять позиции и с нее обстреливать левый берега. Левый берег р. Белой, против позиции, указанной стрелкам, был довольно сильно укреплен. На нем, перпендикулярно к реке, горцы возвели бруствер, защищавши подъем на возвышенность берега. Вероятно, от реки бруствер имел фланговую защиту, но от времени, подмываемый быстрым течением Белой, обрушился, и фланг остался незащищенным. За бруствером было замечено человек до двухсот горцев. Одновременно с фланговым движением стрелков, с фронта на бруствер двинут был в атаку второй батальон кубанского полка. Поражаемые с фланга огнем стрелков и видя наступающий батальон, горцы, после весьма слабого сопротивления, отступили. Берег был занять кубанцами, которые тотчас же приступили к пробиванию бреши в бруствере, чтобы очистить дорогу для обоза. Долго пришлось поработать; наконец, брешь пробили, и отряд начал переправляться через Белую. Переправа совершалась чрезвычайно медленно. Спуск к реке был довольно крутой, брод глубокий, повозки опрокидывались, безпорядок был, как и всегда в подобных случаях. Только к пяти часам пополудни отряд стянулся на левом берегу Белой, на урочище Топогуап, сделав в продолжение двенадцати часов переход в две версты. Потери в этот день не было.

26-го января отряд ринулся вверх по Белой, левым ее берегом. Местность была совершенно ровная, открытая, изредка поросшая кустарником. Впереди стали показываться горские наездники - по два, по пяти и более человек. Вправо, на горе, по дороге к Курджипсу, появилась довольно большая партия горцев. От нее отделилось несколько джигитов, видимо ради того только, [401] чтобы погарцовать, и похвастать лошадьми: они подскакивали довольно близко. Это были панцырники, слишком расчитывавшие на свою неуязвимость; но, с штуцером плохи шутки, панцырь тут ненадежная защита. Стрелки испробовали свое орудие на господах панцырниках, и когда одним из выстрелов свалило всадника с лошади, у остальных охота забавляться прошла, и они отъехали на весьма почтенное расстояние.

Отряд двигался, не встречая никаких препятствий на пути. Впереди открылся аул, и что всего более обрадовало всех - это стоги сена. Отряд прибавил шагу. Вот уже и недалеко остается.... но замелькали всадники между саклями и стогами, мгновенно запылали сено и аул, и когда отряд дошел до этой страстно желаемой цели, от аула остались угли, а от сена — пепел. Действительность горькая, но не помириться с ней обстоятельства не позволяли.

Переход был сделан большой, двадцать восемь верст по глубокому снегу, да уже и поздно было, а потому отряд остановился на месте сожженного аула.

Надо было и отдохнуть, и подать медицинское пocoбиe казакам, раненым в этот день на фуражировке.

Во время следования отряда от ночлега Топогуап, один из офицеров заметил вблизи от дороги два стога сена. Доложили начальнику отряда генерал-майору Преображенскому. Сено показалось так близко, что было приказано забрать его. Назначили колонну, из двух рот 19-го стрелкового батальона, сотни казаков, двух конных орудий и ракетной команды. Колонна, взявши в полоборота налево, направилась к сену, но, по мере приближения к стогам, оказалось, что они находятся на правом берегу Белой. Подойдя к переправе, колонну расположили следующим образом: стрелков по уступам левого берега, орудия над стрелками, так что, после каждого орудийного выстрела, шпигеля падали между солдат и, к счастию, никого не ушибли; казаков [402] отправили на правый берега реки забирать сено, сложенное близ небольшого ayла.

Таким образом, все прикрытие осталось назади. Предстояло ожидать, что выйдет: радоваться удали или сокрушаться о казачьей беде? На последнее можно было расчитывать вернее.

Казаки переправились через Белую, подскакали к стогам, спешились и стали вязать вьюки сена. Нашлись охотники полюбопытствовать, не осталось ли каких нибудь драгоценностей в брошенных саклях. Вдруг, раздается залп с ближайшей горы; затем, слышится гик, — и не прошло мгновения, как горцы сидели на казачьих плечах. Смятение было неописанное. Тут уже было не до сена. Растерявшись от неожиданности, казаки, врассыпную, кто как попало, давай только Бог ноги, бросились обратно к переправе, оставив и вьюки, и часть лошадей горцам. Все это время, войска, находившиеся в прикрытии, были зрителями; но благоразумно ли было в подобном случае ожидать приказаний? Взвод, под начальством прапорщика Пащенко, бегом спустился к переправе и в брод почти по плечи перешел реку. Не смотря на быстроту, с которою взвод как бы перекинулся на другой берег Белой, было уже поздно. Горцы, заметив спускавшуюся к ним пехоту, сели на лошадей, да и были таковы. Пришлось утешиться несколькими выстрелами, посланными им в догонку. Подобрали раненых казаков, перенесли их через Белую, cенo забрали, аул сожгли; затем, колонна, присоединившись к отряду, ожидавшему ее, продолжала следование с ним до аула Анзорова, где отряд расположился на ночлег. Казачьи раны были не опасны, все были произведены шашками, да еще второпях, за отбитых лошадей, кажется, поплатился начальник колонны, так как главная вина падала на его искусство располагать войска. Игра в чет и нечет: не посчастливилось отгадать.

От аула Анзорова отряд должен был переправиться на правый берег Белой. Правый берег был очень высокий, [403] лесистый, весь пересеченный оврагами и имеющий вид входящего угла. Надлежало всходить на него под сосредоточенными выстрелами горцев, которых было там не мало. Окраины берега были застроены саклями. Это был аул Хапачухабль.

Атаковать берег назначены были две роты стрелков. Чтобы хоть немного облегчить стрелкам атаку, два батарейных орудия получили приказание обстрелять высоту.

Быстро спустились стрелки к Белой, бросились в реку, почти переплыли ее — так был глубок брод — и, осыпаемые градом пуль, не теряя строя, взбежали на гору. Редко даже на ученьях и на маневрах случалось мне видеть такую стройную атаку. Горцы не выдержали удара, отступили, едва успевши подобрать своих раненых.

Берег был занят. Неприятель удалился. Стрелки воспользовались временем, чтобы согреться и обсушиться. Мороза было градусов семь. Переправляясь через Белую, стрелки промокли насквозь. Пока успели подняться на гору, платье оледенело, от холода зуб на зуб не попадал. Занятая местность была открытая; опасности не предстояло, а потому, сломавши несколько ближайших сакль, стрелки зажгли костры и расположились у огней.

Атака горы стоила стрелкам одного убитого и семи человек раненых нижних чинов.

Едва к вечеру поднялась последняя повозка отрядного обоза. Отряд расположился на ночлег. Солдаты разбрелись по аулу набирать сухого леса для костров. Без драки не обошлось. Солдату и казаку понравилась одна и та же доска. Чтобы решить спор, казак выхватил пистолет и выстрелил в солдата. Доска сделалась собственностью казака, потому что раненый солдат выпустили ее из рук; сбежались солдаты, обезоружили казака и привели к своему начальству. Не так трагически, но редко в подобных случаях дело обходилось без драки. Самый задорный народ были фурштаты. На фуражировки они обыкновенно [404] отправлялись верхом на своих лошадях. От отряда их набиралась порядочная кавалерия, которую на Кавказ называли "фараоновым войском". Атаки фурштатов на аул, где предполагалось сено или зерно, были неудержимы. Ни приказания начальства, ни цепи — ничто не могло остановить их, и попадись им кто нибудь в ауле, хотя бы даже свой, долго у того болели бока. Да и между собой фурштаты обыкновенно передерутся; и редко возвращались они в лагерь без синяков и разбитых рож.

На одной высоте с нами собралось скопище горцев, тысяч в десять, и расположилось ночевать верстах вдвух от нашей позиции. Численность наша не превышала 2500 человек, из которых разве половина могла вступить в бой: остальные составляли прикрытие обоза. В зрительные трубы мы рассмотрели у горцев два орудия. Имея такого близкого и такого многочисленного соседа, надо было каждую минуту быть настороже. Да и вообще, десятитысячное скопище произвело впечатление несовсем приятнoe. Забрались в трущобы порядочные, о Войцицком ни слуха, ни духа. Солдатам на ночь приказано быть в амуниции, спать у ружей, цепь усилить, без особенного приказания не стрелять, больших костров не разводить.

Безукоризненный порядок должен господствовать в войсках во время ночных тревог. Только тогда офицеры могут управлять своими частями. Стоит одному человеку выстрелить, чтобы все фасы лагеря загорелись огнем. Не давая себе отчета в том, что делают, солдаты перестают исполнять команду офицеров, и еще счастье, если в сумятице они не перестреляют друг друга, — чему бывали иногда примеры. Вся забота офицеров состояла в том, чтобы удерживать солдат от выстрелов, еще и потому, что выстрелы наши, не нанося вреда неприятелю, только открывали бы ему расположение войск. С полуночи горцы подвезли орудия ближе к нашему биваку и открыли огонь. Из двадцати ядер, брошенных в лагерь, одним убило в кубанском [405] батальоне юнкера Каменского, а другое упало в казачью коновязь и оторвало ногу лошади. Едва окончилась орудийная пальба, как против фаса, на котором были расположены стрелки, раздался залп винтовок из двухсот. Офицерские палатки были буквально пронизаны, как решето. Вслед за залпом горцы загикали, как бы показывая намерение броситься на лагерь. Мгновенно роты стали в ружье, ожидая нападения с минуты на минуту. В таком положении войска встретили рассвет. Убитого юнкера похоронили, сравняли его могилу, зажгли костер над нею (Это делалось на Кавказе для того, чтобы скрывать могилы от горцев, которые, разрывая их, вынимали трупы и делали над ними всевозможные поругания.), сыграли по возам, затем сбор. Войска начали строиться в следующем порядке: авангард из двух с половиною батальонов, при двух конных орудиях, имея в голове стрелков; обоз прикрывался четырьмя с четвертью батальонами, дивизионом орудий, сотнею казаков и конно-ракетною командою. Авангардом командовал полковник Генинг.

От аула Хапачухабль отряд двинулся на восток от Белой. Местность, по которой двигался отряд, была такая: от аула на восток простиралась версты на три поляна, замыкающаяся довольно отлогою высотою, подошва которой по всему ее протяжению была одета лесом шириною с версту. То место высоты, на которое отряд направился, было увенчано каменными памятниками, общие виды которых изображал небольшой редут. Там, где пролегала дорога, лес был довольно редкий. Высота называлась Финфт, по речке, омывающей ее восточную отлогость.

Отсюда начинались новые хозяева: егерукоевцы, мохошевцы и верхние абадзехи. Радушно ли они примут незванных гостей? Не доходя с полверсты до леса, полковник Генинг остановил авангард, чтобы рассмотреть местность и избрать по возможности удобный подъем на высоту. Из за памятников выглядывали [406] бритые головы горцев, блестели наведенные винтовки. С высоты спустился горец, навстречу ему выслали переводчика. Переговоры открылись почти на расстоянии ружейного выстрела. Крик подняли истинно азиятский. Вероятно, обошлось не без перебранки, потому что горец, плюнувши, ускакал на высоту, а переводчик вернулся к авангарду видимо обиженный. Во время этой короткой остановки, полковник Генинг ycпeл несколько ознакомиться с местностью. Оказалась дорога несколько правее той, по которой мы шли. Она выходила на высоту во фланг памятникам.

Двум ротам 19-го стрелкового батальона, при двух конных орудиях, приказано было взять высоту. Всегда спокойный и невозмутимый, полковник Генинг подъехал к стрелкам и шутя сказал им: "Ребята, говорят, что горцы не хотят нас пускать на гору. Подите, скажите им, что это неправда". Дружное "слушаем, ваше высокоблагородие!" было ему ответом. Быстро прошли роты перелесок, приблизились к подошве и, осыпаемые пулями, взбежали на высоту. Третья рота направлена вправо, по гребню высоты; четвертая бросилась на памятники, выбила засеших там горцев, которые отступили на восточную покатость горы. В этот момент орудия были уже на высоте; в карьер подъехал взвод к памятникам снялся с передков и стал громить картечью отступавших горцев до тех пор, пока они не скрылись в лесу, одевающем берега речки Финфт! Вслед за стрелками поднялись остальные батальоны авангарда — гребень высоты заняли, ожидая дальнейших приказаний. Одновременно с авангардом отряд горцев занял противуположную оконечность высоты на юге, не вступая с нами в дело.

Магомет-Эмин, предводительствовавший горцами, сберегая главные силы и высылая к нам для перестрелок небольшие партии, видимо старался утомлять нас и истощать наши боевые запасы, зная слабость нашего солдата выпускать десятки патронов [407] там, где можно было бы обойтись одним. Уже много лет спустя, можно было приучить солдата к благоразумному употреблению патронов.

Можно предположить также, что предводитель горцев не вступал с нами в дело, не расчитывая на верный успех атаки. Горцы неподражаемо хорошо умели преследовать рассыпным строем. Такой образ ведения войны и обратился у них в систему. Другой порядок был для них невообразим. Встретить или атаковать — они, по неимению глубокого строя, не могли. В подобных случаях они всегда терпели поражение; могло бы случиться это с ними и в этот раз, как было в 1849 году близ Карагоя, когда Магомет-Эмин пытался остановить русских; но, разбитый на голову, едва мог спасти свою жизнь от своих воинов, раздраженных неудачею. То, что, хотя и с трудом, сошло с рук в 1849 году, могло дурно окончиться в 1859-м, а потому предводитель горцев благоразумно не испытывал судьбы. Видя слабое сопротивление их у памятников, и полагая, что русские понесли ничтожную потерю, Магомет-Эмин отрядил человек восемьсот пехоты с тем, чтобы затеять перестрелку с войсками, прикрывавшими обоз, который уже приближался к высоте. Все, что мог авангард сделать, это послать предупредить главную колонну. Каждый отдельный пункт, занятый войсками авангарда, был так важен, что, разбивая силы его, отделением какого нибудь батальона, можно было повредить себе гораздо существеннее, сравнительно с тою помощью, которую отделенный батальон мог оказать главным силам. По этой причине авангард остался на занятых позициях. Движение горцев, скрытых лесом от главных сил, было совершено с такою быстротою, что не прошло и десяти минут, как во всех цепях, прикрывавших обоз, загорелась оживленная перестрелка. Русское ура и горский гик не умолкали до тех пор, пока обоз не поднялся на высоту. Далее в этот день двигаться было нельза по причинам, о [408] которых будет сказано ниже, а потому отряд расположился близ памятника на ночлег.

Потеря состояла из пяти нижних чинов убитых и одного офицера севастопольского полка и 45 нижних чинов раненых разных батальонов.

Позиция, избранная для ночлега, была неудобна. Лошадей на водопой водили вниз версты две от ночлега, под большим прикрытием, что не обходилось без перестрелок. Ужин для солдат нельзя было варить по неимению вблизи воды. Удалось некоторым натопить снега для ротных котлов, а другим и этого нельзя было сделать, потому что ближайший снег весь собрали, а далее приходилось его брать под горскими пулями. Решились лучше не ужинать, чем увеличивать число раненых.

В горной войне раненые слишком обременительны. Под тяжело раненого солдата требуется не менее четырех человек прислуги; так что, ежели в роте 10 человек раненых, то из строя выбывает 50 рядовых. Кавказские роты редко выходили в строй, не имея сто штыков; по большей части 80, 90 человек, так что, за убылью раненых и носильщиков, в роте оставалось 25 — 30 человек. С такою ротою далеко не уйдешь. — Эта причина часто заставляла избегать столкновения с горцами и беречь людей для более важных случаев, а в эту экспедицию впереди еще предстояло много.

Вечером, 28-го, собран был совет для решения вопроса, продолжать ли двигаться вперед или отступить в Майкоп. Полковник Генинг выразил свое мнение таким образом:

«От ночлега нашего до Хамкети осталось слишком сорок верст. Дорога неизвестная и, может быть, неудобная для движения отряда с артилерией и обозом; придетсяя разработывать ее на каждой версте, - что будет нас задерживать. Всякое, сколько нибудь значительное препятствие надобно одолевать не иначе, как с боя, и ежели до сих пор, по лучшей дороге, горцы не [409] пропуcкали случая поменяться с нами выстрелами, то далее, и в то время когда нам труднее будет возвращаться, они, нет сомнения, будут настойчивее и pешительнее. Пять дней отряд находился в экспедиции: мы прошли только 45 верст, не взирая на довольно сносный луть. Лошади утомились: уже сутки они без клока сена, а между тем, не выходят из упряжи. Сухарей у солдат осталось на два дня. Из фронта убыло много людей. В пять дней постоянных, хотя и небольших перестрелок, солдаты израсходовали свои патроны; есть запасные, но, судя по предыдущему, можно сомневаться, что их достанет в момент особенно важный. Двое последних суток войска не выходят из под ружья; такое положение утомительно. Гладя на массу собравшихся горцев, можно сказать утвердительно, что генерал Войцицкий не двигается к Хамкети. По мере нашего движения вперед, силы горцев будут увеличиваться, а наши — уменьшаться. Движением нашим мы не наносим горцам удара, от которого зависит участь войны на Кавказе: это не более, как рекогносцировка, и притом, недостаточно обдуманная, — иначе мы могли бы обойти многие затруднения. Попасть в положение критическое легко, да трудно выбраться из него. Бросить вагенбург на Финфте и двигаться далее налегках было бы возможно, но откуда взять сухарей? На это потребуется, с обратным двяжением, шесть суток, а у нас запасов только на двое суток».

Изложивши все это, полковник Генинг предложил отступление, на которое все присутствующие согласились.

В ночь с 28-го на 29-е января, последовало следующее приказание:

«Обоз, под прикрытием 3 1/4 батальонов, четырех орудий, сотни казаков и ракетной команды, по особому приказанию через адъютантов, без боя барабанщиков и горнистов, выступает до рассвета, направляясь обратно к аулу Хапачухабль. Ариергард, из 3 1/2 батальонов и двух батарейных орудий, под [410] начальством полковника Генингa, ждет рассвета на занимаемой позиции и только тогда начинаете отступление».

Все дело заключалось в том, чтобы обоз мог спуститься к Белой и переправиться через нее, не будучи замечен горцами. Хитрость эта не удалась. Целую ночь простоял отряд под ружьем. Безпрерывные залпы горцев по всем фасам лагеря, орудийная пальба, гиканье не дали сомкнуть глаза ни на минуту. В войсках не было заметно уныния, но грозная обстановка видимо производила на солдат впечатление сильное. На их серьезных лицах выражалось ожидание чего-то непохожего на обыкновенные кавказские перестрелки. Шуток в лагере не слышалось; костров не было. Эта-то торжественная тишина порождала какое-то тяжелое чувство в новичках, которым битвы рисовались чем-то очень картинным и веселым, а в действительности, являлись утомительные переходы, бессонные ночи и вечное ожидание чего-то необычайного. Я был еще очень молодой офицер, неокуренный пороховым дымом, и признаюсь, хоть не трусил, но охотно променял бы такую экспедицию на покойную стоянку, и желал одного — скорейшего конца: пусть хоть убьют, лишь бы выйти из томительного положения.

Вскоре после отступления обоза, начал строиться apиepгapд в следующем порядке: севастопольский батальон в левой цепи, линейный - в правой; две роты 19-го стрелкового батальона и два батарейных орудия - в хвосте колонны. Рассвет застал войска готовыми вступить в бой. Медленно потянулся ариергард вдоль хребта. Первый момент горцы были изумлены; так неожиданно было для них наше отступление. Но замешательство их продолжалось недолго. Масса кавалерии, тысячи в три всадников, спустилась с высоты и поскакала наперерез обозу, а остальные ринулись на ариергард. Заблистали выхваченные из чахлов винтовки, раздался выстрел, другой, все жарче и жарче, - и, наконец, все слилось в неумолкаемый грохот орудий и дробь [411] ружейного огня. Тихо отступали стрелки, делая то шаг назад; то два вперед. Пешие горцы надвигались так близко, что можно было видеть в лицо каждого; но, как уже было говорено, атаки массами им не удавались. Так провожали горцы ариергард до памятников, откуда начинался спуск в долину. Высота была отлогая и широкая. Пехота горская раздвоилась, из-за нее вихрем вынеслось человек пятьсот всадников. Шашки наголо, с распущенными поводьями, эти кавалеристы, казалось, должны были смять все, что попадется им по дороге. Но надо было видеть и стрелков, выжидавших бешеной атаки. Спокойные, серьезные лица и уверенность в себе ручались, что атака будет отбита. На штык нечего было надеяться, потому что его не было; один огонь должен был остановить атаку. На сто шагов, роты встретили горскую конницу таким огнем, что и теперь не даешь себе отчета, были ли это штуцера, с трудом заряжавшиеся, или скорострельные винтовки? Лошади горцев замялись; наконец, шагах в десяти и совсем остановились; два или три всадника ворвались в колонну, но были сорваны с коней и убиты. Атака не удалась. Пока горцы успели повернуть лошадей, их расстреливали почти в упор. Спешенные, под которыми были убиты лошади, бросались на колонну и погибали под выстрелами. Экстаз солдат был так велик, что из рядов вырывались смельчаки навстречу бросавшимся горцам. Прапорщик Пащенко и подпоручик Бутми-де-Кацман ранены, но не оставляют строя; — наскоро перевязав раны, они продолжают командовать своими взводами. В артилерии почти вся прислуга перебита. Командир взвода, поручик Веденский, вооружается банником, становится за первого нумера и сам заряжает орудие. Стрелки оказывают чудеса храбрости: — юнкер Нордстрем, с горстью людей, почти из рук горцев, вырывает тела убитых солдат, брошенных линейным батальоном. Солдаты дерутся почти в одиночку. Рядовой Дадарчук врывается в ряды горцев и, осыпаемый градом шашечных [412] ударов, весь облитый кровью, возвращается к товарищам, волоча за собою труп убитого им горца. Схватки на каждом шагу, ни одна из сражающихся сторон не поддается. От порохового дыма становится трудно дышать. Ариергардная колонна охвачена со всех сторон, везде идет одинаково ожесточенная борьба. Атака следует за атакой, но всякий раз отражена. Удача за удачею в кремень превратила этих пехотинцев; — всякий удар об них извлекает только огонь. Снег залит кровью; но это не охлаждает горцев, — они становятся еще яростнее.

Видя полную безуспешность кавалерийских атак на фронте ариергарда, Магомет-Эмин послал пехоту ударить в правый фланг этой колояны. Правый фланг прикрывался линейным батальоном. Скрытые лесом и дымом, пешиe горцы подошли к цепи и с гиком бросились на нее. Цепь дрогнула, повернулась кругом и на плечах внесла горцев в середину колонны, к орудиям, в тыл стрелкам. Уже горцы были на орудиях, рубили отвозы; но артилеристы и второй взвод четвертой роты 19-го стрелкового батальона, первые банниками, и кто чем попало, а стрелки, взявши ружья за стволы, прикладами — выгнали смельчаков, при чем не мало их легло близ орудий! Сбитая цепь оправилась, бросилась на горцев и, отбросив их; вступила в свои места.

Главная колонна все это время благополучно и спокойно двигалась. Уже ей оставалось не более полуверсты, или еще менее, до спуска к Белой, как внезапно из-под горы, навстречу авангардному батальону, вышли тысячи полторы горцев и, опустившись на колена, открыли непрерывный огонь. Батальон, шедший в авангарде, остановился, пораженный неожиданности. Горцы усилили огонь. Возбуждаемые начальниками, солдаты крикнули ура! Горцы, показывая вид, что уступают, скрылись под гору; но не прошел батальон и двадцати шагов, как навстречу ему вышла новая партия. Батальон снова остановился, окончательно сконфуженный. Горцы начали подвигаться вперед; дело загорелось на всех