Geum.ru

Семейный суд

Вид материалаДоклад
Подобный материал:
1   ...   22   23   24   25   26   27   28   29   ...   39

x x x




Освобождение из головлевского плена до такой степени обрадовало

Анниньку, что она ни разу даже не остановилась на мысли, что позади ее, в

бессрочном плену, остается человек, для которого с ее отъездом порвалась

всякая связь с миром живых. Она думала только об себе: что она вырвалась и

что теперь ей хорошо. Влияние этого ощущения свободы было так сильно, что

когда она вновь посетила воплинское кладбище, то в ней уже не замечалось и

следа той нервной чувствительности, которую она обнаружила при первом

посещении бабушкиной могилы. Спокойно отслушала она панихиду, без слез

поклонилась могиле и довольно охотно приняла предложение священника откушать

у него в хате чашку чая.

Обстановка, в которой жил воплинский батюшка, была очень убогая. В

единственной чистой комнате дома, которая служила приемною, царствовала

какая-то унылая нагота; по стенам было расставлено с дюжину крашеных

стульев, обитых волосяной материей, местами значительно продранной, и стоял

такой же диван с выпяченной спинкой, словно грудь у генерала дореформенной

школы; в одном из простенков виднелся простой стол, покрытый загаженным

сукном, на котором лежали исповедные книги прихода, и из-за них выглядывала

чернильница с воткнутым в нее пером; в восточном углу висел киот с

родительским благословением и с зажженною лампадкой; под ним стояли два

сундука с матушкиным приданым, покрытые серым, выцветшим сукном. Обоев на

стенах не было; посередине одной стены висело несколько полинявших

дагерротипных портретов преосвященных. В комнате пахло как-то странно,

словно она издавна служила кладбищем для тараканов и мух. Сам священник,

хотя человек еще молодой, значительно потускнел в этой обстановке. Жидкие

беловатые волосы повисли на его голове прямыми прядями, как ветви на

плакучей иве; глаза, когда-то голубые, смотрели убито; голос вздрагивал,

бородка обострилась; шалоновая ряска худо запахивалась спереди и висела как

на вешалке. Попадья, женщина тоже молодая, от ежегодных родов казалась еще

более изнуренною, нежели муж.

Тем не меньше Аннинька не могла не заметить, что даже эти забитые,

изнуренные и бедные люди относятся к ней не так, как к настоящей прихожанке,

а скорее с сожалением, как к заблудшей овце.

- У дяденьки побывали? - начал батюшка, осторожно принимая чашку чая с

подноса у попадьи.

- Да, почти с неделю прожила.

- Теперь Порфирий Владимирыч главный помещик по всей нашей округе

сделались - нет их сильнее. Только удачи им в жизни как будто не видится.

Сперва один сынок помер, потом и другой, а наконец, и родительница.

Удивительно, как это они вас не упросили в Головлеве поселиться.

- Дядя предлагал, да я сама не осталась.

- Что ж так?

- Да лучше, как на свободе живешь.

- Свобода, сударыня, конечно, дело не худое, но и она не без опасностей

бывает. А ежели при этом иметь в предмете, что вы Порфирию Владимирычу

ближайшей родственницей, а следственно, и прямой всех его имений наследницей

доводитесь, то можно бы, мнится, насчет свободы несколько и постеснить себя.

- Нет, батюшка, свой хлеб лучше. Как-то легче живется, как чувствуешь,

что никому не обязан.

Батюшка тускло взглянул на нее, как будто хотел спросить: да ты, полно,

знаешь ли, что такое "свой хлеб"? - но посовестился и только робко запахнул

полы своей ряски.

- А много ли вы жалованья в актрисах-то получаете? - вступила в

разговор попадья.

Батюшка окончательно обробел и даже заморгал в сторону попадьи. Он так

и ждал, что Аннинька обидится. Но Аннинька не обиделась и без всякой ужимки

ответила:

- Теперь я получаю полтораста рублей в месяц, а сестра - сто. Да

бенефисы нам даются. В год-то тысяч шесть обе получим.

- Что ж так сестрице меньше дают? достоинством, что ли, они хуже? -

продолжала любопытствовать матушка.

- Нет, а жанр у сестры другой. У меня голос есть, я пою - это публике

больше нравится, а у сестры голос послабее - она в водевилях играет.

- Стало быть, и там тоже: кто попом, кто дьяконом, а кто и в дьячках

служит?

- Впрочем, мы поровну делимся; у нас уж сначала так было условлено,

чтоб деньги пополам делить.

- По-родственному? Чего же лучше, коли по-родственному? А сколько это,

поп, будет? шесть тысяч рублей, ежели на месяца разделить, сколько это

будет?

- По пятисот целковых в месяц, а на двух разделить - по двести по

пятидесяти.

- Вона что денег-то! Нам бы и в год не прожить. А что я еще хотела вас

спросить: правда ли, что с актрисами обращаются, словно бы они не настоящие

женщины?

Поп совсем было всполошился и даже полы рясы распустил; но, увидев, что

Аннинька относится к вопросу довольно равнодушно, подумал: "Эге! да ее,

видно, и в самом деле не прошибешь!" - и успокоился.

- То есть как же это, не настоящие женщины? - спросила Аннинька.

- Ну, да вот будто целуют их, обнимают, что ли... Даже, будто, когда и

не хочется, и тогда они должны...

- Не целуют, а делают вид, что целуют. А об том, хочется или не хочется

- об этом и речи в этих случаях не может быть, потому что все делается по

пьесе: как в пьесе написано, так и поступают.

- Хоть и по пьесе, а все-таки... Иной с слюнявым рылом лезет, на него и

глядеть-то претит, а ты губы ему подставлять должна!

Аннинька невольно заалелась; в воображении ее вдруг промелькнуло

слюнявое лицо храброго ротмистра Папкова, которое именно "лезло", и увы!

даже не "по пьесе" лезло!

- Вы совсем не так представляете себе, как оно на сцене происходит! -

сказала она довольно сухо.

- Конечно, мы в театрах не бывали, а все-таки, чай, со всячинкой там

бывает. Частенько-таки мы с попом об вас, барышня, разговариваем; жалеем мы

вас, даже очень жалеем.

Аннинька молчала; священник сидел и пощипывал бородку, словно решался и

сам сказать свое слово.

- Впрочем, сударыня, и во всяком звании и приятности и неприятности

бывают, - наконец высказался он, - но человек, по слабости своей, первыми

восхищается, а последние старается позабыть. Для чего позабыть? а именно для

того, сударыня, дабы и сего последнего напоминовения о долге и

добродетельной жизни, по возможности, не иметь перед глазами.

И потом, вздохнув, присовокупил:

- А главное, сударыня, сокровище свое надлежит соблюсти!

Батюшка учительно взглянул на Анниньку; матушка уныло покачала головой,

как бы говоря: где уж!

- И вот это-то сокровище, мнится, в актерском звании соблюсти - дело

довольно сомнительное, - продолжал батюшка.

Аннинька не знала, что и сказать на эти слова. Мало-помалу ей начинало

казаться, что разговор этих простодушных людей о "сокровище" совершенно

одинакового достоинства с разговорами господ офицеров "расквартированного в

здешнем городе полка" об "la chose". Вообще же, она убедилась, что и здесь,

как у дяденьки, видят в ней явление совсем особенное, к которому хотя и

можно отнестись снисходительно, но в некотором отдалении, дабы "не

замараться".

- Отчего у вас, батюшка, церковь такая бедная? - спросила она, чтоб

переменить разговор.

- Не с чего ей богатой быть - оттого и бедна. Помещики все по службам

разъехались, а мужичкам подняться не из чего. Да их и всех-то с небольшим

двести душ в приходе!

- Вот колокол у нас чересчур уж плох! - вздохнула матушка.

- И колокол, и прочее все. Колокол-то у нас, сударыня, всего пятнадцать

пудов весит, да и тот, на грех, раскололся. Не звонит, а шумит как-то - даже

предосудительно. Покойница Арина Петровна пообещались было новый соорудить,

и ежели были бы они живы, то и мы, всеконечно, были бы теперь при колоколе.

- Вы бы дяде сказали, что бабушка обещала!

- Говорил, сударыня, и он, надо правду сказать, довольно-таки

благосклонно докуку мою выслушал. Только ответа удовлетворительного не мог

мне дать: не слыхал, вишь, от маменьки ничего! никогда, вишь, покойница об

этом ему не говоривала! А ежели бы, дескать, слышал, то беспременно бы волю

ее исполнил!

- Когда, чай, не слыхать! - молвила попадья, - вся округа знает, а он

не слыхал!

- Вот мы и живем таким родом. Прежде хоть в надежде были, а нынче и

совсем без надежды остаемся. Иногда служить не на чем: ни просфор, ни

красного вина. А об себе уж и не говорим.

Аннинька хотела встать и проститься, но на столе появился новый поднос,

на котором стояли две тарелки, одна с рыжиками, другая с кусочками икры, и

бутылка мадеры.

- Посидите! не обессудьте! откушайте!

Аннинька повиновалась, наскоро проглотила два рыжичка, но отказалась от

мадеры.

- Вот об чем я еще хотела вас спросить, - говорила между тем попадья, -

в приходе у нас девушка одна есть, лыщевского дворового дочка; так она в

Петербурге у одной актрисы в услуженье была. Хорошо, говорит, в актрисах

житье, только билет каждый месяц выправлять надо... правда ли это?

Аннинька смотрела во все глаза и не понимала.

- Это для свободности, - пояснил батюшка, - а, впрочем, думается, что

она неправду говорит. Напротив, я слышал, что многие актрисы даже пенсии от

казны за службу удостоиваются.

Аннинька убедилась, что чем дальше в лес, тем больше дров, и стала

окончательно прощаться.

- А мы было думали, что вы теперь из актрис-то выйдете? - продолжала

приставать попадья.

- Зачем же?

- Все-таки. Вы - барышня. Теперь совершенные лета получили, имение свое

есть - чего лучше!

- Ну, и после дяденьки вы же прямая наследница, - присовокупил батюшка.

- Нет, я здесь жить не буду.

- А мы-то как надеялись! Все промежду себя говорили: непременно наши

барышни в Погорелке жить будут! А летом у нас здесь даже очень хорошо: в лес

по грибы ходить можно! - соблазняла матушка.

- У нас грибов и не в дождливое лето - очень довольно! - вторил ей

батюшка.

Наконец Аннинька уехала. По приезде в Погорелку первым ее словом было:

лошадей! пожалуйста, поскорее лошадей! Но Федулыч только плечами передернул

в ответ на эту просьбу.

- Чего "лошадей"! Мы еще и не кормили их! - брюзжал он.

- Да отчего ж наконец! Ах, боже мой! точно все сговорились!

- Сговорились и есть. Как не сговориться, коли всякому видимо, что в

ростепель ночью ехать нельзя. Все равно в поле, в зажоре просидите - так,

по-нашему, лучше уж дома!

Бабенькины апартаменты были вытоплены. В спальной стояла совсем

приготовленная постель, а на письменном столе пыхтел самовар; Афимьюшка

оскребала на дне старинной бабенькиной шкатулочки остатки чая, сохранившиеся

после Арины Петровны. Покуда настаивался чай, Федулыч, скрестивши руки,

лицом к барышне, держался у двери, а по обеим сторонам стояли скотница и

Марковна в таких позах, как будто сейчас, по первому манию руки, готовы были

бежать куда глаза глядят.

- Чай-то еще бабенькин, - первый начал разговор Федулыч, - от покойницы

на донышке остался. Порфирий Владимирыч и шкатулочку собрались было увезти,

да я не согласился. Может быть, барышни, говорю, приедут, так чайку испить

захочется, покуда своим разживутся. Ну, ничего! еще пошутил: ты, говорит,

старый плут, сам выпьешь! смотри, говорит, шкатулочку-то после в Головлево

доставь! Гляди, завтра же за нею пришлет!

- Напрасно вы ему тогда не отдали.

- Зачем отдавать - у него и своего чаю много. А теперь, по крайности,

мы после вас попьем. Да вот что, барышня: вы нас Порфирию Владимирычу, что

ли, препоручите?

- И не думала.

- Так-с. А мы было давеча бунтовать собрались. Коли ежели, думаем, нас

к головлевскому барину под начало отдадут, так все в отставку проситься

будем.

- Что так? неужто дядя так страшен?

- Не очень страшен, а тиранит, слов не жалеет. Словами-то он сгноить

человека может.

Аннинька невольно улыбнулась. Именно гной какой-то просачивался сквозь

разглагольствования Иудушки! Не простое пустословие это было, а язва

смердящая, которая непрестанно точила из себя гной.

- Ну, а с собой-то вы как же, барышня, решили? - продолжал допытываться

Федулыч.

- То есть, что же я должна с собой "решить" - слегка смешалась

Аннинька, предчувствуя, что ей и здесь придется выдержать разглагольствия о

"сокровище".

- Так неужто же вы из актерок не выйдете?

- Нет... то есть я еще об этом не думала... Но что же дурного в том,

что я, как могу, свой хлеб достаю?

- Что хорошего! по ярмаркам с торбаном ездить! пьяниц утешать! Чай, вы

- барышня!

Аннинька ничего не ответила, только брови насупила. В голове ее

мучительно стучал вопрос: господи! да когда же я отсюда уеду!

- Разумеется, вам лучше знать, как над собой поступить, а только мы

было думали, что вы к нам возворотитесь. Дом у нас теплый, просторный - хоть

в горелки играй! очень хорошо покойница бабенька его устроила! Скучно

сделалось - санки запряжем, а летом - в лес по грибы ходить можно!

- У нас здесь всякие грибы есть: и рыжички, и волнушечки, и груздочки,

и подосиннички - страсть сколько! - соблазнительно прошамкала Афимьюшка.

Аннинька облокотилась обеими руками на стол и старалась не слушать.

- Сказывала тут девка одна, - бесчеловечно настаивал Федулыч, - в

Петербурге она в услуженье жила, так говорила, будто все ахтерки - белетные.

Каждый месяц должны в части белет представлять!

Анниньку словно обожгло: целый день она все эти слова слышит!

- Федулыч! - с криком вырвалось у нее, - что я вам сделала? неужели вам

доставляет удовольствие оскорблять меня?

С нее было довольно. Она чувствовала, что ее душит, что еще одно слово

- и она не выдержит.