Предисловие 2 Выдержки из учебного плана курса 6

Вид материала

Подобный материал:

1 ... 33 34 35 36 37 38 39 40 41

Аксиоматический метод – способ организации теоретического знания, при котором среди множества высказываний об определенной области исследования выделяется подмножество аксиоматических, то есть таких, которые принимаются за истинные и из которых логически следовали бы все остальные истинные высказывания данной теории.

Анализ – метод расчленения предмета как целостности на составные части (редукция целого к совокупности частей, исходя из предпосылки, что части существенны для понимания целого). Сочетается с дедукцией.

Синтез – метод сочетания, интеграции, объединения частей в целое. Сочетается с индукцией. Позволяет создавать классификации, материальные модели, формулировать эмпирические законы.

Аналогия – эвристический метод переноса свойств (знаний, способов описания), при наличии сходства или подобия объектов, с одного на другой. Проводится по существенным свойствам. Основа моделирования.

Моделирование – метод исследования путем переноса знаний с оригинала на модель и (после исследования модели) обратно на оригинал.

Включает тем самым два дополнительных звена, снижающих достоверность полученных знаний.

В лекции дано представление о диалектике и феноменологии; общенных методах теоретического и эмпирического познания; частнонаучных методах.

Философский уровень методологии представлен сегодня двумя основными версиями: разработанной преимущественно в XIX в диалектикой и детищем XX в – феноменологией. Отмечу, что родиной обоих методов является Германия: диалектический метод разрабатывался немецкой классической философией, в особенности Г. Гегелем, феноменологический – неклассической немецкой философией в лице таких ее представителей, как Э. Гуссерль и М. Хайдеггер. Диалектика Гегеля и ее материалистическая версия К. Маркса и Ф. Энгельса характеризует идеал классической рациональности и в философии, и в науке; более того, диалектика является воплощенным апофеозом классического рационализма.

Феноменология предлагает начинать с явления (феномена), а не с сущности. Иначе говоря, нужно на время забыть о нашей теоретической способности искать первопричины как некое предданное основание явлений. Более того, смысл понятия «явление» меняется: феноменолог предлагает перейти от познания вещей, данных нам в явлении, к познанию феноменов как самораскрывающейся данности. Явление всегда говорит о чем-то другом, феномен – о себе самом в процессе самораскрытия. Самораскрытие осуществляется в человеке и через человека. Каким образом? В классическом представлении являющиеся вещи наличны, как нам кажется, здесь и сейчас, целиком. Действия с вещами показывают, однако, что они даны только в своей незаконченной данности, не целиком и в горизонте неопределенности. Горизонт остается для нас неясным, нечетким, но он коррелятивен установке, способу, каким мы пытаемся познать и понять бытие вещи (науке или религии, или же конкретному научному методу – эмпирическому либо теоретическому, и т.п.). Благодаря этой установке неясность связей вещи с бытием мы компенсируем в науке внесением рациональных априорных конструкций, которые накладываем на воспринимаемую вещь, превращая ее в теоретическую сущность и помещая в пространство мысли. Диалектика – одна из таких конструкций, притом в классическом понимании мира – одна из самых успешных. В пределах классического рационализма, обращенности к вещам мира горизонт всегда – вне фокуса, вне постижения; приближение к нему лишь отодвигает его открытую даль. Он – пустота, ничто, вакуум классической механики. Это всего лишь фон воспринимаемого явления, а потому он воспринимается как хаос.

Феноменология предлагает иной подход. Не следует вещь изолировать, идентифицируя ее как «целостность» с помощью конструкций нашего разума и тем самым устраняя горизонт. Напротив, «устранить» следует саму вещь как явление, заключив ее «в скобки» (эту процедуру Э. Гуссерль назвал «феноменологической редукцией»). Тогда остается лишь чистое переживание вещи, как она присутствует в нашем целостном восприятии, вместе с интенцией на объект этого переживания. Образ вещи, присутствующий во мне, открыт, он предстает теперь не как отражение этой вещи, а ее смысл, данный мне в ее горизонтности, т.е. во взаимосвязи вещи со всем бытием. Горизонт из ничто превращается в средоточие всех возможных проявлений вещи, которые раскрываются в возможном опыте. Это уже не хаос по отношению к переживаемому феномену, не тьма, а - иной порядок (или порядки) бытия. Я бы сравнил феноменологический горизонт с неклассическим понятием вакуума: это не пустота более, а – средоточие всех возможных состояний и событий мира, флуктуирующий резервуар потенций бытия, находящих реализацию в частицах и античастицах, мирах и антимирах. Горизонт становится при таком представлении средоточием возможных характеристик (проявлений) самого предмета исследования. А предмет – задается в потенциальной взаимосвязи со всем бытием. В какой-то степени это подобно интуиции ученого, порождающей состояния озарения, инсайта. Но интуиция мыслилась в классической науке как не поддающаяся рефлекстии, т.е. как интуитивно – бессознательное (рационально выразимы лишь ее результаты как результаты научного творчестве).

Насколько продуктивен такой подход в квантовой механике, я предоставляю судить читателю статьи Жарова, некоторые рассуждения которого я использовал в аргументах этой лекции (См.: Жаров С.Н. Трансцендентное в онтологических структурах научной теории. – В. Кн.: Наука: возможности и границы. С. 135-152). Здесь же хочу подчеркнуть следующие из него неклассические выводы. Субъект познания – вовсе не демиург создаваемой картины мира, достигающий все большего тождества этой картины и самого бытия (как полагал диалектик Гегель). Субъект – это эффективный посредник, антропологически способный включаться в процесс бытийных трансформаций вещи во всем богатстве ее потенциальных взаимосвязей и проявлений. Тем самым он, субъект, непрерывно трансцендирует за границы своего наличного опыта, но не чистой мыслью, а всем своим внутренним существованием. Как удачно выражает это Жаров, «творческое трансцендирование прежде всего размыкает не мысль, а само существование, давая ту связь с миром, которая составляет бытийные корни cogito. Новизна в науке требует размыкающей (открытой - В.К.) рациональности, где Ratio имеет своей основой трансцендирующее ... присутствие ученого. Новая мысль рождается не из сферы узаконенного наукой сущего (понятий, теоретических объектов, логических сущностей), а из сферы непредметного, открытого ученому лишь на экзистенциальном уровне. Однако тут нет произвола, ибо этот нетематизированный горизонт высвечен именно наукой, а не какой-либо иной духовной традицией» (Цит. произв., с. 137).

Феноменологический метод не ограничивается сферой философской рефлексии о науке. В современной математике ему соответствует теория топосов и категорий.

Приложение.

Я хочу теперь показать, сколь беспочвенны попытки изолировать науку от философии. Мы уже видели, что в числе критериев научности теоретического знания, отличающих последнее от философии, рассматривают обычно единственность научной теории в отличие от множественности метафизических оснований философско-онтологических картин мира. В действительности это в значительной мере иллюзия; более того, в настоящее время идет процесс сближения фундаментальных научных теорий с теоретической философией. На примере наиболее развитой сферы естествознания, рассматриваемой в качестве его лидера, - теоретической физики я покажу, что у нее сегодня несколько качественно различных оснований. Впрочем, это относится и к «царице наук» математике, однако рассмотрение этого вопроса не входит здесь в мои намерения.

Я хочу показать, во-1), что у физиков-теоретиков не существует единого основания выведения знаний, более того, имеет место как минимум три таких основания («три физики») и что поэтому, во-2), современная физическая картина мира есть картина метафизическая. Иначе говоря, современная физика в качестве теоретического знания родственна философии, является пограничным знанием и неоднозначна в отношении собственных предельных оснований.

На протяжении ХХ в физика развивалась в рамках двух парадигмальных концепций: общей теории относительности (ОТО) и квантовой механики. По существу, речь идет о двух различных миропониманиях, двух онтологических картинах мира. ОТО называют геометрической КМ. В первоначальной версии это онтология 4–х мерного пространства-времени в теории гравитации (мир Эйнштейна – Минковского). Здесь отсутствует отдельная категория плоского пространства-времени и нет отдельного гравитационного поля, их заменяет обобщенная (математическая) категория искривленного (замыкающегося на самого себя) риманова Lt. Понятие физической частицы перестает играть в ОТО существенную роль, ведь масса эквивалентна энергии (E=mc²). Поэтому частицы интерпретируются как «сгустки» энергии, теряют все признаки классических представлений, вносятся в Lt извне и учитываются в виде правой части уравнений Эйнштейна. Во второй половине ХХ в в рамках программы разработки единой теории поля (е.т. фундаментальных взаимодействий – гравитационного, электромагнитного, а также двух внутриядерных – слабого и сильного) были разработаны многомерные геометрические модели. Это 5-мерная модель Калуцы – Клейна, обобщившая гравитацию с электромагнетизмом, 6- мерная модель электрослабых взаимодействий, попытки создания 8-мерной модели с включением сильных внутриядерных сил отталкивания. Единства физического знания стремятся достичь сведением квантовых свойств частиц к свойствам симметрий пространств высших размерностей. Но, по признанию самих физиков, ЕГКМ не получается, ибо внутри аппарата квантовой механики геометрическая модель не работает в принципе (напр., не соблюдаются непрерывность и причинность, понимаемая как линейное упорядочение взаимодействий).

Напротив, в квантовой механике исходными понятиями являются частицы и поля. Поэтому часто именно эту теорию именуют физической, а ее онтологический базис – физической картиной мира. Следует оговориться, что в квантовой теории так же нет частиц в классическом понимании, как нет их в ОТО. Частица не есть нечто непроницаемое, предельное, это только состояние поля, некая вспученность, амплитуда вероятности состояния поля. Нет здесь и поля как непрерывно распределенной субстанции. Понятия частицы и поля обобщены в категории поля амплитуды вероятности. Этим задается возможность (степень возможности) обнаружения квантов поля в соответствующих местах пространства – времени. Насколько я в состоянии понять, речь идет в квантовой теории поля о модальности можествования: кванты поля (уплотнения) могут быть в соответствующих местах, и имеется возможность их обнаружения, которая определяется полем амплитуды вероятности. Многие физики полагают, что именно эта парадигма определяет магистральное направление развития физических знаний в ХХ в. Квантовая теория поля с симметриями частиц (фермионов) и полей переносчиков взаимодействия (фотонов, глюонов и др.) во второй половине ХХ в дополнена теорией суперсимметрий, или преобразований между бозонными и фермионными волновыми функциями, а в последние 20 лет – теориями суперструн и супермембран.

Очевидно, сказанное позволяет говорить об отсутствии единой физической теории на сегодняшний день. В зависимости от выбранного основания (метафизического, внеопытного, точнее, связываемого с опытными данными посредством качественно различных теоретических описаний) мы получаем качественно различные физические картины мира. Проф. МГУ Ю.С. Владимиров, анализируя эти и иные основания физических знаний, прямо относит их к метафизике, притом в положительном смысле (Владимиров Ю.С. Метафизика. М.,2002). Из основополагающих он рассматривает еще «реляционную» картину мира, связанную с разработкой теории прямого межчастичного взаимодействия Фоккера – Фейнмана (без обращения к понятию поля). Здесь восстанавливается в правах Ньютонов принцип дальнодействия. Частицы трактуются топологически (как взаимодействующие в топологическом Lt).

Схему трех рассмотренных систем физического знания вслед за Владимировым представим в системе координат (дать рисунок). Правда, автор книги полагает, что сведение в единую физическую теорию возможно (он называет эту будущую теорию триалистической); я полагаю, это очередное заблуждение научной рациональности. Наличие различных оснований в теоретической физике, как и в математике, следует рассматривать как нормальный процесс развития науки.

Интересно, что еще у Аристотеля исследователи находят начала рассмотренных оснований теоретической физики. Напр., искривленное пространство – время Эйнштейна - Минковского напоминает Космос античности и гипотезу космоцентризма. Согласно Аристотелю, мир не имеет ни начала, ни конца (вечен) во времени. В простр. смысле мир конечен; но из-за конечности космоса только искривленное (круговое) движение может быть непрерывным и продолжаться неограниченно; бесконечная прямая линия в космосе невозможна. «В круговом же движении ничто не определено: почему та или иная точка будет границей на круговой линии? Ведь каждая точка одинаково и начало, и середина, и конец» (Аристотель. Физика, VIII, 265а). В то же время у Аристотеля обнаруживаются и идеи начал квантовой механики, на что обращал внимание один из ее создателей В. Гейзенберг. Речь идет о потенциализме Аристотеля, утверждающего два рода бытия – в возможности и в действительности; потому-то движение, в отличие от Парменида и Платона, определимо у Стагирита без неразрешимых противоречий, - как переход от возможного к действительному. Начало и конец в возможности разрешается движением как переходом в действительность. В этом Шредингер видел прообраз разрешения противоречия частицы и волны.

Несомненный интерес представляет анализ Владимировым роли предшественников. Так, геометрической картине мира наиболее близок Р. Декарт. В «Началах философии» читаем: «Пространство или внутреннее место ... разнится от телесной субстанции, заключенной в этом пространстве, лишь в нашем мышлении. И действительно, протяжение в длину, ширину и глубину, составляющее пространство, составляет и тело». Декарт предельно сближает понятия пространства и тела в категории протяженности (протяженной субстанции).

К идеям реляционной физики Фейнмана был близок Г. Лейбниц. В «Монадологии» он разъясняет свою версию двойственной природы вещей: пассивную, связанную с L и t, и активную, связанную с движением. Возражая Декарту и Ньютону, Лейбниц пишет: «Материя, взятая в себе, т.е. голая, образуется через антитипию и протяженность. Антитипией я называю тот атрибут, через который материя находится в пространстве, т.е. непрерывное распространение по месту...Необходимо допустить нечто помимо материи, что было бы началом как восприятия, те. Действия внутреннего, так и движения, т.е. действия внешнего. Такое начало мы называем субстанциальным, также первичной силой, первой энтелехией, одним словом, душой... Это начало, будучи активным, в сочетании с пассивным составляет полную субстанцию».

Наконец, идеи квантовой механики исследователи обнаруживают в натурфилософии Христиана Гюйгенса. Подробнее об этом можно прочесть в книге Владимирова.

Посттеоретический характер образов науки позволяет использовать их в сложном опосредованном процессе познания именно в качестве посредников между теорией и опытом. «Подлежащий наблюдению процесс, - говорит Эйнштейн,- вызывает определенные изменения в нашей измерительной аппаратуре. Как следствие, в этой аппаратуре развертываются дальнейшие процессы, которые в конце концов косвенным путем воздействуют на чувственное восприятие и на фиксацию результата в нашем сознании. На всем этом долгом пути от процесса к его фиксации в нашем сознании мы обязаны знать, как функционирует природа, должны быть хотя бы практически знакомы с ее законами, без чего вообще нельзя говорить, что мы что-то наблюдаем. Таким образом, только теория, то есть знание законов природы, позволяет нам логически заключать по чувственному восприятию о лежащем в его основе процессе».

Лекции 15-16. Наука как социальный институт.
Особенности современного этапа ее развития. Будущее науки

О науке, культуре и цивилизации в их взаимосвязи.
Научные сообщества и их исторические типы. Научные школы. Институциализация науки в ХХ веке и проблемы государственного регулирования научной деятельностью.
Наука и глобальные проблемы. Причины кризиса классического идеала рациональности.
Будущее науки. Поиски нового культурно-исторического типа рациональности.

Литература.

Кашперский В.И. Теоретическое мышление в свете философской антропологии // Антропологические основания теоретического мышления: Матер. Росс. науч. конф. Екатеринбург, 2005. С. 4 – 23.

Виг Д.Н. Технология, философия и политика. – В кн.: Технология и политика. Дахам и Лондон, 1988. С. 8-10.

Антропов В.А., Кашперский В.И. Научное и вненанучное знание: Уч. пособие. Екатеринбург, 1997.

Лекторский В.А. Научное и вненаучное мышление: Скользящая граница. –В кн.: Разум и экзистенция. Анализ научных и вненаучных форм мышления. СПб., 1999.

1. Научным сообществом называют социальную группу людей, профессионально занимающихся научными исследованиями (деятельностью по получению нового знания). Такие сообщества возникают как способы социальной организации совместной научной деятельности, формальные либо неформальные. Принадлежность к научному сообществу определяется следующими признаками:

обладание членами сообщества специальными знаниями;
наличие образовательного фильтра, позволяющего избирательно привлекать в сообщество новых членов и обеспечивающего их признание (высшее образование, защита диссертаций, научные публикации); по-видимому, этот признак можно дополнить наличием парных отношений «учитель – ученик»;
наличие специфической мотивации внутри сообщества (карьера, уровень доходов, моральное удовлетворение, образ жизни и мышления, чувство самореализации и др.);
поддержание инфраструктуры (коммуникаций, экспериментальной базы и т.п.);
заинтересованная поддержка в продукте деятельности (новом знании) со стороны окружения (государства, общества).

По-видимому, этим признакам не вполне удовлетворяет античная философия и наука: по третьему мотивация не включала уровень доходов и карьерные соображения, а по пятому – общество и тем более государство оставалось вполне безразличным к диалогам философов и ученых до тех пор, пока те не затрагивали их амбиций, как это случилось с Сократом.

Средние века породили в Европе первый, по всей видимости, прототип такого рода сообществ – теолого-технические группы единомышленников, преследующих религиозные цели, но, как отмечает историк науки Дж. Бернал, вполне компетентных в научных рассуждениях, замыслах и выполнении опытов. Хотя опыты, эксперименты, отмечает тот же автор, носили демонстрационный характер. Их задачей была, в конечном итоге, демонстрация величия божественного творения. Но появилась система образования, признание значимости светского знания, включая естественнонаучное. Как это совместимо с известным афоризмом Ф. Аквинского «Философия (читай вместе с этим и наука) – служанка теологии»? Сам же Фома вполне прагматично отвечает на этот вопрос: «Духовные... понятия легко выпадают из души, если они не ассоциируются с телесными подобиями». Существует легенда, что учитель Аквинского Альберт Великий, образованнейший человек своего времени, создал первого андроида, или робота: тот встречал гостя в прихожей, эдоровался и помогал снимать верхнюю одежду. Учитель пытался увлечь Фому исследованиями, но безуспешно. А когда показал ему андроида, Фома вышел из равновесия и в гневе разбил, уничтожил творение учителя. Тем не менее, как я показал в седьмой лекции, это был период «закладки» прометеевского мышления Нового времени, основанной на заповеданном еще в Ветхом Завете богодухновенному человеку господстве над природой. Были покорены силы воды и ветра, сила животных; изобретены или заимствованы с Востока и усовершенствованы часы, компас, порох, бумага, книгопечатание; созданы первые «эмпирические» технологии массового производства металлов и сплавов для военных целей, включая пушки.

Что же касается собственно науки в современном понимании самостоятельной теоретической деятельности по получению нового знания, то в позднем Средневековье и в период Возрождения она была деятельностью одиночек, воспринимавшихся массовым сознанием в качестве чудаков, а то и колдунов-чернокнижников; иногда выдвижение научных гипотез, да и сами занятия наукой становились просто опасными, как это было с уже упоминавшимися мною ранее монахами – номиналистами Роджером Бэконом из Оксфорда в ХIII в. или «непобедимым доктором» в спорах Уильямом Оккамом в XIVв, да и много позже с Джордано Бруно, казненным инквизицией на костре в 1600г.

В XVII–XVIII вв. стали появляться первые типы научных сообществ, группирующихся вокруг тех или иных технических проблем. Такие сообщества были неустойчивы, а их существование непродолжительно. Тем не менее в XVIII–XIX вв. в Европе под воздействием технических задач на базе университетов стали формироваться более устойчивые сообщества нового типа – по профессиям (научные общества металлургов, горняков, кораблестроителей и т.п.). В ходе дальнейших очевидных достижений науки, выхода ее на ведущие по отношению к технике позиции и получения ею массового признания в конце ХIХ и в особенности в первой половине ХХ вв. она обрела форму научных коллективов, сообществ единомышленников со своим лидером или лидерами, проблематикой, методологией, стилем мышления. Эти сообщества получили название научных школ. Научной школой называют сообщество (коллектив) исследователей, удовлетворяющий, кроме уже рассмотренных признаков сообщества, следующим дополнительным критериям: 1) наличие лидера – генератора идей, создателя концепции, программы или парадигмы; 2) присутствие формальной или неформальной группы последователей, разделяющих и развивающих идеи лидера как учителя. Если группа неформальна, ее называют иногда «невидимый колледж»; 3) преемственность поколений приверженцев данной научно-исследовательской программы (считается, что таких поколений для школы должно быть не менее трех); 4) эффективность программы, признание полученных результатов учеными, не входящими в данную школу.

Научные школы, получившие расцвет в Европе периода Викторианской эпохи и колониальной экспансии, и сегодня остаются важной формой развития т.н. «малой науки». Это наука университетов и небольших сравнительно научных коллективов. У нас в УГТУ-УПИ к таковым можно отнести, например, школы по металлургии, по органической химии (Чупахин, Чарушин и др.) и некоторые другие.

В ХХ в. в период мировых войн, а затем противостояния двух систем вместе с началом опережения науки техникой, с осознанием роли науки в достижении техногенного превосходства наука стала одним из социальных институтов. Это период т.н. «большой науки», комплексных и финансируемых государством научно-технических программ. Таковы, например, программы в области атомной энергетики, авиационной и космической промышленности. Вместе с тем здесь обнаружилась проблема организаторов большой науки: сами ученые – исследователи редко обладают соответствующими качествами, да и не их это, по большому счету, дело. А назначенные государством чиновники пытаются управлять наукой чуждыми ей силовыми методами (например, введением режима секретности, форм административной или уголовной ответственности и др., вплоть до описанных Солженицыным «шарашек» сталинского времени в условиях тоталитарной власти). Здесь возникает проблема соотношения коллективного и личного, индивидуального творчества в научной деятельности, охраны авторских прав в сфере интеллектуальной собственности, добровольности научно-теоретических исследований. Я уже неоднократно показывал, что научная мысль неотделима от ее творца. Стремление к объективности научного знания не устраняет убеждение постнеклассической рациональности в том, что и наука, и ее технико-технологические воплощения в известной степени являют нам нас самих, будучи зеркалом человеческих качеств. Сегодня процесс оптимальной организации управления наукой и ее развитием приобретает в техногенных обществах первостепенное значение.

Можно сделать вывод, что современная наука как социокультурная данность представлена знаниями, деятельностью, отношениями и институциональными формами. Другими словами, она есть форма и уровень общественного сознания, рационально-теоретическая форма духовного производства, специфический социальный институт со своими организационными и коммуникационными формами. Превращение в социальный институт является сегодня базисной характеристикой науки. С другой стороны, этот институт все активнее включается в жизнедеятельность общества, в том числе в качестве непосредственной производительной силы, что неизбежно повышает статус научной деятельности и ученых при переходе в постиндустриальную эпоху развития.

2.– На предыдущей лекции, анализируя неумеренный оптимизм технократической концепции перспектив научно-технического развития человечества, я уже говорил о расхождении прокламируемого и действительного хода событий: о расширении поля действия катастроф, неудачах ряда крупных научно-технических проектов, отчуждении личности и упрощенном характере мышления. Нам не следует в то же время впадать в иллюзию тотальной обреченности, зависимости от техники и технологий. Логика обреченности строится на утверждениях, что мы уже живем в рамках картин мира, диктуемых отчуждением: традиционные представления об истинности знания следует-де считать анахронизмом, человечество живет в инженерно-сконструированном мире, эксперимент в науке уже не есть проверка на истинность, а скорее испытание технической конструкции, под которую подгоняются научные идеализации (вспомним неклассические концепции истины из предыдущей лекции).

Глобальные проблемы существуют, но еще ни разу человеческому сообществу на Земле не удавалось договориться относительно совместных усилий по их решению. Обычно их группируют вокруг проблем: 1) войны и мира, угрозы тотального взаимоуничтожения людей; 2) взаимоотношения человека и природы (рост народонаселения – в ночь на 25.02.06, по данным ЮНЕСКО, человечество перешло грань в 6,5 млрд. чел.; истощение ресурсов; ухудшение экологических условий существования и ряд других подпроблем); 3) самоотчуждение человека, утрата им собственной идентичности (кризис европейского гуманизма, проблемы свободы; нерешенность в мире проблем соотношения личного и общественного, или государственного, или национального, или этнического, религиозного и др. групповых начал; нарастание в техногенных обществах стрессов, катастрофического мышления, неудовлетворенностью жизненными перспективами и др.).

Именно неспособность решить эти проблемы является причиной, точнее, определяет множество причин кризиса классического идеала рациональности. Подробный анализ этого идеала, его слабости в сравнении с неклассическим я провел в 10-й лекции, когда мы рассматривали знание и науку в цивилизационном контексте. Здесь я хотел бы сказать об условиях возможности решения вышеназванных глобальных проблем.

Глобализация с сохранением культурного разнообразия, ограничения роста (Римский клуб), изменения принципов политического и экономического взаимодействия народов. Альтернатива – сценарий Хантингтона либо ядерный апокалипсис.
Тот же Римский клуб, коэволюция, ноосфера. По «Пределам роста» Мэдоуза – моя схема соотношения народонаселения и обеспеченности ресурсами. Изменение экологической горизонтали в пирамиду, трансформация в соотношении наук (естественнонаучного, инженерного и гуманитарного знания).
Первые два условия подводят к третьему как условию самоизменения человека. Не принудительному выращиванию нового человека (напр., коммунистический эксперимент), а основанной на уважении к свободной воле последовательной трансформации ценностей, целей. Интересов, в конечном итоге – качеств людей. Многие считают такую возможность спорной (См.: А. Печчеи. Человеческие качества).

Решение каждой из проблем предполагает формирование нового культурно-исторического типа рациональности. Но сложность в том, что заметных усилий в этом направлении не предпринимается ни со стороны научного сообщества, ни тем более со стороны власти, а время необратимо, как необратимы и возможности каких-либо изменений.

Некоторые философы, ученые и политические деятели высказывают в последние десятилетия мысль о возможности преодоления кризиса рациональности посредством

Blog

Предисловие 2 Выдержки из учебного плана курса 6