Книга вторая посвящение королю

Вид материалаКнига
Подобный материал:
1   2   3   4   5

Поэзия — в том смысле, как было сказано выше — тоже говорит об единичных предметах, но созданных с по­мощью воображения, похожих на те, которые являются предметами подлинной истории; однако при этом довольно часто возможны преувеличение и произвольное изображе­ние того, что никогда бы не могло произойти в действи­тельности. Точно так же обстоит дело и в живописи. Ибо все это дело воображения.

Философия имеет дело не с индивидуумами и не с чув­ственными впечатлениями от предметов, но с абстракт­ными понятиями, выведенными из них, соединением и разделением которых на основе законов природы и фактов самой действительности занимается эта наука. Это пол­ностью относится к области рассудка.

Что это именно так, можно легко убедиться, обра­щаясь к источникам мыслительного процесса. Ощущение, служащее как бы воротами интеллекта, возникает от воздействия только единичного. Образы или впечатления от единичных предметов, воспринятые органами чувств, закрепляются в памяти, при этом первоначально они за­печатлеваются в ней как бы нетронутыми, в том самом виде, в каком они явились чувственному восприятию. И только потом человеческая душа перерабатывает и пережевывает их, а затем либо пересматривает, либо вос­производит их в своеобразной игре, либо, соединяя и раз­деляя их, приводит в порядок. Таким образом, совер­шенно ясно, что история, поэзия и философия вытекают из этих трех источников — памяти, воображения и рас­судка — и что не может быть ни каких-либо иных, ни большего числа форм деления науки. Дело в том, что историю и опытное знание (experientia) мы рассматри­ваем как единое понятие, точно так же как философию и науку.

Мы считаем, что и теология не нуждается в каком-то ином типе деления. Конечно, существует различие между информацией, получаемой через откровение, и информа­цией, идущей от чувственных восприятий, как по самому существу, так и по способу ее передачи, но дух челове­ческий един и его способности и части одни и те же. Это похоже на то, как разные жидкости разными путями вливаются в один и тот же сосуд. Поэтому и теология складывается из священной истории, из притч (пара­бол), являющихся своего рода религиозной поэзией, и из поучений и догматов — некоей вечной философии. Что же касается той части теологии, которая остается и после такого деления (я имею в виду пророчества), то это по существу род истории, ибо божественная история имеет то преимущество перед человеческой, что сообщение о каких-то событиях в равной мере может как следовать за ними, так и предшествовать им.

Глава II

Разделение истории на естественную и гражданскую, включая в последнюю историю церковную и историю научную. Разделение естественной истории на историю явлений обычных, явлений исключительных и искусств

История делится на естественную и гражданскую. В естественной истории рассматриваются явления и фак­ты природы, в гражданской — деятельность людей. Боже­ственное начало, вне всякого сомнения, проявляется и в той, и в другой, но главным образом это относится к гражданской истории; более того, оно образует свой соб­ственный вид истории, который мы обычно называем священной, или церковной, историей. В свою очередь роль наук и искусств представляется нам столь значи­тельной, что мы считаем необходимым выделить их в особый вид истории, которая, подобно церковной истории, должна, по нашему мнению, входить в состав истории гражданской. Разделение естественной истории на три вида мы будем проводить, исходя из состояния и условий самой природы, которая выступает перед нами в трех видах и развивается как бы по трем направлениям. Ведь природа или является свободной и развивается своим обычным, естественным путем, как это имеет место по отношению к небесным явлениям, животным, растениям и вообще ко всем природным явлениям, или же под влиянием искажений и косности непокорной материи, под действием мощных препятствий утрачивает свое есте­ственное состояние (как в случае чудовищ), или же, на­конец, уступает труду и искусству человека, подчиняется его воле и как бы рождается вновь, как это происходит во всех созданиях рук человеческих. Поэтому мы и будем делить естественную историю на историю обычных явле­ний (generationes), историю исключительных явлений (praeter­generationes) и историю искусств, которую мы обычно называем также механической и эксперименталь­ной историей. Первая из этих дисциплин исследует при­роду в ее естественном, свободном проявлении, вторая — отклонения от естественного состояния, третья — взаимо­отношения природы и человека. Мы с особенным удоволь­ствием рассматриваем историю искусств как вид естест­венной истории, потому что глубоко укоренилось ошибоч­ное мнение, считающее искусство и природу, естествен­ное и искусственное чем-то совершенно различным, а это убеждение приводит к тому, что исследователи считают свою задачу полностью выполненной, если они изложили историю животных, растений и минералов, даже не упо­мянув об экспериментах в области механических ис­кусств 13. Результатом этого ошибочного противопостав­ления явилась пагубная идея, согласно которой искусство лишь некий придаток природы, годный только на то, чтобы довести до конца дело, начатое самой природой, или исправить какие-то возникающие недостатки, или устранить те или иные препятствия, мешающие ее сво­бодному развитию, но совершенно неспособный глубоко изменить ее, преобразовать или потрясти до основания. Такое убеждение заставляет человека слишком поспешно отчаиваться в своих способностях. В действительности же люди должны проникнуться глубоким убеждением в том, что искусственное отличается от естественного не формой или сущностью, а только действующей причиной: ведь вся власть человека над природой ограничивается вла­стью над движением, т. е. способностью соединять и разъ­единять природные тела. Поэтому если имеется возмож­ность сближения или удаления природных тел, то, соединяя, как говорят, активное с пассивным, человек может все, если же такой возможности нет, он ничего не может. И если вещи располагаются в определенном для данного результата порядке, то не имеет никакого значения, произойдет ли это с участием человека или без его участия. Иногда золото плавят на огне, иногда же его находят в чистом виде в золотоносном песке, и здесь его создает сама природа. Точно так же радуга образует­ся в небе благодаря прохождению света через влагу облаков, но она же может возникнуть и здесь, на земле, при прохождении света через рассеянные водяные пары, Таким образом, всем управляет природа, ей же подчи­няются указанные выше три направления: развитие са­мой природы, отклонения от ее естественного развития и искусство (ars), т. е. человек в его отношении к природе. Поэтому есть все основания включить в естественную историю все эти три направления, что в значительной мере сделал еще Гай Плиний, единственный, кто рас­сматривал естественную историю так, как этого требовало ее истинное значение; но, включив в нее все эти направ­ления, он излагал их совсем не так, как следовало, более того, совершенно неправильно.

Из этих трех областей первая более или менее разра­ботана, остальные две исследованы столь слабо и неудов­летворительно, что их следует отнести к разряду требую­щих разработки (desiderata). Ведь не существует ни одного достаточно аргументированного и полного опи­сания таких явлений природы, которые бы отклонялись от обычного хода ее развития, будь то какие-то исключи­тельные создания определенных стран и местностей, или необычные по времени явления, или же, как говорит Плиний, игра случая (casuum ingenia), или проявления каких-то неизвестных свойств, или явления, уникальные (monadica) в своем роде. Я, пожалуй, не стану отрицать, что можно найти слишком много книг, наполненных всякими баснословными сообщениями, фантастическими тайнами, беззастенчивым обманом и написанных лишь для развлечения и удовлетворения пустого любопытства, но серьезной и строгой систематизации всех чудесных явлений природы, тщательно проверенной и подробно изложенной, у нас нет, а тем более нет должных попы­ток отбросить и, так сказать, публично подвергнуть остра­кизму получившие распространение всевозможные лжи­вые измышления и басни. Ведь, судя по тому, как об­стоят сейчас дела, если ложные и фантастические пред­ставления относительно явлений природы закрепятся и — потому ли, что так велико уважение к древности, потому ли, что не хочется вновь исследовать эти явления, потому ли, что подобные вещи представляются замечательными украшениями речи благодаря тем сравнениям и анало­гиям, которые из них можно извлечь, — получат распро­странение, то потом их уже никогда не искоренить и не исправить.

Целью сочинения такого типа (а этот тип сочинений освещен примером самого Аристотеля) менее всего будет удовлетворение пустого любопытства, к чему стремятся чудотворцы и фокусники. Наоборот, такое произведение поставит перед собой прежде всего две важные и серь­езные задачи: первая из них — исправить ошибочность некоторых аксиом, которые в большинстве своем осно­вываются на избитых и широкоизвестных примерах; вто­рая — найти более удобный и легкий переход от чудес природы к чудесам искусства. Самое важное в этом деле — зорко следить за природой, когда она внезапно от­клоняется от естественного хода своего развития, чтобы в результате таких наблюдений можно было в любой момент восстановить по своей воле упомянутый ход раз­вития и заставить природу подчиниться. И я не соби­раюсь советовать полностью исключить из этой истории чудесных явлений все суеверные рассказы о колдовстве, ворожбе, чарах, сновидениях, предсказаниях и тому подобном, если совершенно точно известно, что соответ­ствующее событие действительно произошло. Ведь еще неизвестно, в каких случаях и до какой степени то, что приписывается суеверию, может быть объяснено естест­венными причинами. И поэтому мы хотя и считаем, что занятия такого рода деятельностью, безусловно, заслужи­вают осуждения, однако уверены, что в результате вни­мательного наблюдения и тщательного изучения этих ве­щей получим отнюдь не бесполезные знания о них, и не только для того, чтобы должным образом разобраться в преступлениях людей, обвиняемых в подобного рода дея­тельности, но и для того, чтобы глубже проникнуть в тайны самой природы. Следовательно, нужно без коле­бания вступать и проникать во все такого рода тайники и пещеры, если только перед нами стоит одна цель — исследование истины. Вы, Ваше Величество, подтвердили правильность этого собственным примером, ибо обоими прекраснейшими и ясновидящими глазами, глазом рели­гии и глазом естественной философии, столь мудро и про­зорливо проникли в кромешный мрак и доказали, что нет никого более похожего на солнце, которое, освещая даже клоаки, остается незапятнанным 14. Однако я хотел бы напомнить о том, что эти рассказы вместе со всеми суе­вериями следует излагать отдельно и не смешивать с рассказом о подлинных и ясных явлениях природы. Что же касается религиозных рассказов о знамениях и чуде­сах, то они либо но во всем истинны, либо вообще не имеют никакого отношения к явлениям природы, а пото­му не должны рассматриваться в естественной истории.

Остановимся теперь на истории покоренной и преоб­разованной природы, которую мы называем обычно историей искусств. Здесь мне, правда, известны некоторые работы о земледелии и даже о многих механических искусствах, но что в этой области самое плохое — это то, что постоянно остаются без внимания и игнорируются наиболее известные и распространенные опыты в тех или иных практических дисциплинах, хотя они дают для познания природы столько же, если не больше, чем вещи менее распространенные. Ведь считается, что наука будет чуть ли не осквернена и унижена, если ученые обратятся к наблюдениям и исследованиям вопросов, относящихся к механике, если только это не какие-то тайны искусства или же вещи, слывущие весьма ред­кими и утонченными. Над этой пустой и высокомер­ной заносчивостью с полным основанием смеялся Пла­тон, выведя хвастливого софиста Гиппия, беседующего с Сократом, честным и глубоким исследователем истины. Когда разговор зашел о красоте, Сократ в соответствии со своим непринужденным и свободным методом рассуж­дения воспользовался примером сначала прекрасной де­вушки, затем прекрасной лошади, наконец, прекрасной и великолепно выполненной глиняной вазы. Возмущен­ный этим последним примером, Гиппий сказал: «Я бы, конечно, с негодованием отказался спорить с любым, кто приводит столь низкие и грязные примеры, если бы меня не удерживали правила вежливости». На что Сократ с иронией заметил: «Ну конечно, как же ты можешь вынести их, если ты одет в такое великолепное платье и прекрасные сандалии» 15. Во всяком случае можно, пожалуй, утверждать наверняка, что великие примеры дают нам не самое лучшее и не самое надежное знание. Именно об этом не без остроумия говорится в известном рассказе о философе, который, созерцая звезды на небе, упал в воду; ведь если бы он посмотрел под ноги, то смог бы увидеть звезды в воде, но, глядя на небо, он не мог увидеть воды в звездах 16. Точно так же часто слу­чается, что вещи мелкие и незначительные дают нам больше для познания великих вещей, чем великие — для познания малых. Поэтому очень хорошо заметил Аристо­тель: «Природа любой вещи лучше всего обнаруживается в ее мельчайших частях» 17. Поэтому природу государ­ства он ищет прежде всего в семье и в простейших формах социальных связей (мужа и жены, родителей и детей, господина и раба), которые встречаются в любой хижине. Совершенно аналогично природу этого великого государства (т. е. Вселенной) и управление им следует искать как в любом первичном соединении, так и в мель­чайших частях вещей. Пример этого мы видим в том, что известная тайна природы (считавшаяся величай­шей) — способность железа под влиянием магнита на­правляться к полюсам — раскрылась не в больших желез­ных брусках, а всего лишь в иголках.

Для меня же, если только мое мнение имеет какой-то вес, совершенно ясно, что история искусств имеет для естественной философии в высшей степени важное и основополагающее значение. Я имею в виду такую есте­ственную философию, которая не стремится погрузиться в туман утонченных и возвышенных спекуляций, но дей­ственно помогает людям в преодолении трудностей и не­взгод их жизни. И она принесет не только непосредст­венную пользу в данный момент, соединяя наблюдения разных наук и используя наблюдения одной науки в интересах других и тем самым получая новые результа­ты, что неизбежно происходит тогда, когда наблюдения и выводы различных наук становятся предметом размыш­ления и исследования одного человека, но и зажжет такой яркий факел, освещающий путь к дальнейшему исследованию причин сущего и открытию научных истин, какой еще никогда и нигде не загорался. Ведь подобно тому как характер какого-нибудь человека познается лучше всего лишь тогда, когда он приходит в раздра­жение, и Протей принимает обычно различные обличья лишь тогда, когда его крепко свяжут, так и природа, если ее раздражить и потревожить с помощью искусства, раскрывается яснее, чем когда ее предоставляют самой себе.

Прежде чем покончить с этой частью естественной истории, которую мы называем механической и экспери­ментальной историей, необходимо добавить следующее: нужно включить в изложение этой истории не только соб­ственно механические, но и практическую часть свобод­ных наук, а также и многообразные формы практической деятельности, чтобы ничто не было пропущено из того, что служит развитию человеческого разума. Таково пер­вое разделение естественной истории.

Глава III

Второе разделение естественной истории в зависимости от ее применения и цели — на повествовательную и индуктивную. Важнейшая цель естественной истории состоит в том, чтобы служить философии и давать материал для ее формирования; это и является предметом индук­тивной истории. Разделение истории природных явлений на историю небесных явлений, историю метеоров, исто­рию земного шара и моря, историю масс, или больших собраний, и историю видов, или меньших собраний

Естественная история по своему объекту делится, как мы уже сказали, на три вида, по практическому же при­менению — на два. Ибо она используется либо для позна­ния самих вещей, являющихся предметом истории, ли­бо — как первоначальный материал для философии. И этот первый вид истории, который либо доставляет удо­вольствие занимательностью изложения, либо приносит пользу своими экспериментами и который получил распро­странение именно благодаря такого рода удовольствию и пользе, должен быть признан значительно менее важ­ным по сравнению с тем, который служит основой и материалом истинной и подлинной индукции и является первой кормилицей философии. Поэтому мы установим еще одно деление естественной истории — на историю повествовательную и индуктивную. А эту последнюю от­несем к тем областям науки, которые требуют разработ­ки. И пусть ни величие авторитета древних, ни огромные фолианты современных ученых не мешают никому ост­рым умом проникать в неизведанное. Мы достаточно хо­рошо знаем, что естественная история весьма обширна по своему объему, занимательна благодаря разнообразию своего материала и нередко является результатом боль­шого и тщательного труда. Но если исключить из нее небылицы, свидетельства древних, ссылки на авторов, пустые споры, наконец, словесные украшения и прикра­сы — все то, что годится скорее для застольных бесед и ночных пирушек ученых, чем для формирования фило­софии, то она потеряет почти все свое значение. Конечно же, в таком виде она весьма далека от той истории, о которой мы мечтаем. Ведь прежде всего остаются нераз­работанными те две части естественной истории, о кото­рых мы только что говорили, т. е. история исключитель­ных явлений природы и история искусств, которым мы придаем очень большое значение. Далее, в остающейся третьей части нашего основного деления, т. е. в истории естественных явлений, достаточно удовлетворительно разработана лишь одна из пяти частей, ее составляющих. Дело в том, что история естественных явлений склады­вается из пяти взаимосвязанных частей. Первая из них — это история небесных явлений, которая охватывает толь­ко сами эти явления, как таковые, и совершенно не свя­зана с теорией. Вторая часть—это история метеоров (включая кометы) и того, что называют атмосферой, однако пока невозможно найти сколько-нибудь серьезное и ценное исследование природы комет, огненных метео­ров, ветров, дождей, бурь и т. п. Третья часть — это исто­рия земли и моря (насколько они являются едиными частями Вселенной), гор, рек, приливов и отливов, пес­ков, лесов, островов, наконец, самих очертаний конти­нентов и их протяженности; но во всех этих явлениях важно прежде всего наблюдать и исследовать их природу, а не ограничиваться их простым описанием. Четвертая часть посвящена истории общих масс материи (massae materiae communes), которые мы называем большими собраниями (collegia maiora) и которые обычно именуют элементами: ведь не существует описаний огня, воздуха, воды, земли, их природы, характера движения, действия, влияния на окружающее, которые бы могли составить их подлинную историю. Пятая и последняя часть посвя­щена истории особенных собраний материи (collectiones materiae exquisitae), которые мы называем меньшими собраниями (collegia minora) и которые обычно именуют видами (species). Только в этой последней части прояви­лась достаточно полно деятельность ученых, однако ре­зультатом ее было скорее изобилие ненужных сведений (например, всевозможные описания внешнего вида животных или растений), а не обогащение науки основа­тельными и тщательными наблюдениями, которые одни только и должны составлять содержание естественной истории. Короче говоря, вся естественная история, кото­рой мы располагаем в настоящее время, как по состоянию исследовательской работы, так и по тому материалу, который в ней имеется, ни в коей мере не соответствует той цели, которую мы перед ней поставили, — служить основой для развития философии. Поэтому мы заявляем, что индуктивная история еще ждет своей разработки. Итак, об естественной истории сказано достаточно.

Глава IV

Разделение гражданской истории на историю церковную, научную и собственно гражданскую. Необходимость соз­дания научной истории. Принцип ее построения

Мы считаем, что гражданская история с полным осно­ванием делится на три вида: во-первых, священную, или церковную, историю, затем собственно гражданскую исто­рию и, наконец, историю наук и искусств. Мы начнем наше изложение с того вида, который мы назвали послед­ним, ибо два остальных уже существуют, а этот, как мне кажется, еще предстоит создать. Это — история науки. Действительно, если бы история мира оказалась лишен­ной этой области, то она была бы весьма похожа на ста­тую ослепленного Полифема, так как отсутствовало бы именно то, что как нельзя более выражает гений и талант личности. Хотя мы считаем, что эта дисциплина еще только должна быть создана, нам тем не менее прекрасно известно, что в отдельных науках, например в юриспру­денции, математике, риторике, философии, даются крат­кие упоминания об их истории или сухое перечисление различных школ, учений, имен ученых пли же поверхно­стное изложение хода развития этих наук; встречаются даже отдельные трактаты — впрочем, весьма скудные и бесполезные — о создателях этих наук. Однако я с пол­ным правом заявляю, что подлинной всеобщей истории науки до сих пор еще не создано. Поэтому мы скажем здесь о ее предмете, способе создания и практическом назначении.

По предмету она не выходит за рамки всего того, что основывается на памяти, и связана с тем, какие науки и искусства, в какие эпохи, в каких странах мира преиму­щественно развивались. Здесь нужно сказать о состоянии науки в древности, о ее развитии, распространении по разным частям света (ведь знания путешествуют так же, как и сами народы); далее следует сказать о тех или иных ошибках, периодах забвения и возрождения. В то же время необходимо показать в каждом виде искусства и науки повод для их возникновения и источники их происхождения, традиции преподавания и изучения, ме­тоды исследования и формы применения. Важно также назвать отдельные школы и наиболее известные споры, возникавшие среди ученых, рассказать о том, какую клевету приходилось терпеть ученым и какой славой и почестями они бывали увенчаны. Должны быть названы основные авторы, наиболее значительные книги, школы, традиции, университеты, общества, колледжи, ордены, наконец, все, что имеет отношение к состоянию и разви­тию науки. Прежде всего мы хотим, чтобы было воспол­нено то, что составляет достоинство и как бы душу гражданской истории, а именно, чтобы одновременно с перечислением событий говорилось и о причинах, их по­родивших, т. е. чтобы было сказано о природе стран и народов, об их больших или меньших способностях и дарованиях к тем или иным наукам, о тех или иных исторических обстоятельствах, способствовавших или ме­шавших развитию науки, о ревности и вмешательстве религий, о законах, направленных против науки, и о законах, благоприятствовавших ее успехам, наконец, о замечательных качествах и деятельности отдельных лиц, способствовавших развитию науки и просвещения и т, п. Мы хотим предупредить, что весь этот материал следует излагать не так, как это делают критики, тратя время на восхваление и порицание, а строго исторически, изла­гая преимущественно сами факты и как можно осторож­нее прибегая к собственным оценкам.