Geum.ru

На все эти и многие другие вопросы дает ответы в своем прекрасном биографическом романе "Греческое сокровище" классик жанра Ирвинг Стоун

Вид материалаДокументы
Подобный материал:
1   ...   21   22   23   24   25   26   27   28   ...   40
2


Солнце палило вовсю. Грязно, пыльно, вокруг ни единой травинки. Бухта Нафплиона далеко, и Генри очень не хватало утренних морских купаний. До девяти вечера не темнело. А поскольку копать начинали в пять утра, то рабочий день длился шестнадцать часов. Не было случая, чтобы хоть кто-нибудь не вышел на раскоп, не считая, конечно, больных, но почти никто не болел. Рабочий день был здесь длиннее, чем в Трое, однако Софья, тщательно укрытая от солнца, выдерживала его неплохо. Воды не хватало — в конце лета ручьи и колодцы пересыхали. И все же Иоанна Даси уберегала для своих постояльцев несколько литров драгоценной влаги, чтобы, вернувшись с раскопок, они могли принять душ. После душа Софья надевала легкое платье, Генри только снимал пиджак и оба спускались вниз на веранду, где их ждал ужин — холодный овощной суп, цыплята и холодные артишоки.

Генри и Софья стали своими в семье Дасисов. На раскопках работали все мужчины этой и окрестных деревень, даже шестнадцатилетние мальчишки. Теперь в каждой семье будет достаток. К Шлиманам не только чувствовали благодарность, их глубоко уважали. Генри и Софья отдавали распоряжения спокойно, вежливо. Греческие крестьяне с их независимым характером не потерпели бы грубых окриков.

— Одно меня беспокоит, — заметил Генри, когда они с Софьей сидели в тени маслины в саду Дасисов. — Наш хозяин Деметриос не умеет ни организовать работу, ни разумно распорядиться инструментом, я это понял еще в Тиринфе. Из-за него не только замедляется темп работы, он не годится и как подрядчик. Я плачу ему. драхму за каждый вырытый кубический метр земли. К сегодняшнему дню вырыто пятьсот кубометров. С людьми он расплатится, но самому не останется ничего. У него пропадет интерес.

— Почему бы не платить ему в конце недели премиальные? Ровно столько, сколько он надеется получить за работу. А среди рабочих наверняка есть кто-то посмышленее и порасторопнее его. Найди какой-то предлог, раздели рабочих на две группы и над одной поставь нового десятника.

— Так и сделаю. Скажу Деметриосу, что перевожу его на постоянное жалование, назову приличную цифру. Никакой обиды не будет.

Панайотису Стаматакису жилось несладко. Он как-то вскользь заметил, что не доволен ни комнатой, ни едой. О нем говорили, что он презирает аргосцев. Рабочие слышали его бесконечные препирательства с Генри и Софьей, видели, что он хочет остановить раскопки у Львиных ворот и сокровищницы. Пошли слухи, что он хочет сократить работы, потому и ставит палки в колеса. Значит, пропали их заработки. А ведь в кои-то веки выпала такая удача. Стаматакиса не только недолюбливали, он чувствовал себя настоящим изгоем. Если он что-нибудь приказывал, пусть даже не противореча Шлиману, рабочие делали вид, что не слышат. Это, однако, не уменьшало его прыти. Он поминутно дергал Софью и Генри, считая каждый их шаг антинаучным и опасным.

Важное открытие было сделано только через неделю. На этот раз повезло Генри: справа от Львиных ворот за крепостной стеной рабочие откопали маленькую каморку. Это жилище древнего привратника было высотой четыре с половиной фута, полом служила массивная каменная плита. Каморку расчистили к обеду, и Генри с гордостью показал ее Софье.

На глубине одиннадцати футов ниже уровня средней террасы рабочие Деметриоса откопали несколько простых каменных плит пяти футов высоты и трех футов ширины, стоящих вплотную друг к другу и образующих нечто вроде каменной изгороди. С места их сдвинуть было почти невозможно. Если все-таки удастся извлечь их из земли, что с ними делать дальше? В Трое подобных плит не находили. Каково их назначение?

— Вполне возможно, что сами по себе они не представляют никакой ценности, — сказал Генри, показывая их Софье. — Сомневаюсь, чтобы Стаматакис захотел спрятать их в свою кладовую. Пусть пока остаются на месте. Вот раскопаем весь акрополь, может, тогда что-нибудь и прояснится.

А на другой день сделала открытие Софья. Две группы ее рабочих, огибая стены дромоса, копали траншею навстречу друг другу. Они углубились на несколько футов, и тогда Софья велела им повернуть и рыть по направлению к сокровищнице, там она надеялась обнаружить вершину треугольника. Прошли всего несколько футов.

— Госпожа Шлиман! Вот он, мы нашли его! — вдруг закричал кто-то.

Софья стояла в нескольких шагах, осматривая грунт, который двое рабочих сбрасывали со склона холма. Она спрыгнула в раскоп, добралась до его середины, протянула руку, и пальцы ее заскользили по вершине треугольника. Эти полые треугольники над входом всегда применялись при сооружении толосов, чтобы уменьшить давление на поперечную балку. В треугольную нишу обычно вставлялась декоративная или культовая скульптура, например фигуры львов над Львиными воротами.

Генри и на этот раз не ошибся, он точно указал, где находится вход в сокровищницу. Какая поразительная интуиция, не переставала дивиться Софья, это она привела его во дворец Приама, помогла найти клад, Скейские ворота, мощеную дорогу в Трою. Редкий, особый дар!

Генри подавил желание похвастаться своим ясновидением.

— Прекрасно, Софидион, прекрасно. Тебе удалось раскопать эту нашпигованную камнями землю всего за восемь дней. Я пришлю тебе в помощь несколько рабочих из бригады Деметриоса. Теперь двигайтесь вниз и отройте этот треугольник сколько возможно. Затем возвращайтесь обратно по дромосу. Землю сбрасывайте с холма вниз, копайте до тех пор, пока не появится основание стен и первоначальный грунт, на котором эти стены были построены.

— Слушаю и повинуюсь.

В последующие дни рабочие, раскапывающие акрополь, нашли диоритовый топорик, головки фигурок, изображающих Геру, тысячи черепков древнейших ваз, расписанных цветами, птицами, фантастическими животными: на одной была изображена лошадь с головой аиста и рогами газели. Кубки из белой глины и красные бокалы были похожи на троянские, найденные на глубине пятидесяти футов.

Стаматакис бережно укладывал каждый черепок в корзину, рабочие относили эти корзины к Львиным воротам и грузили на телеги. Под бдительным оком Стаматакиса их отвозили в Харвати, где он запирал их в кладовую.

— Хватит с меня этих глупостей, — сказал Генри Софье после ужина. — Я имею право осмотреть все найденные мной предметы и описать их в моем дневнике. Сию же минуту иду к нему.

Софья чмокнула его в щеку. Генри нежно коснулся губами ее глаз.

— Иди спать, Софидион. Ты копала сегодня с пяти утра. Софья пошла к лестнице, затем обернулась.

— Сделайте такую милость, не убивайте друг друга.

Она не слыхала, как Генри вернулся, спала крепко, покуда Генри не тронул ее за плечо в половине пятого.

— Когда ты вернулся? — спросила Софья, зевая спросонок.

— В два.

— Ну как? Обошлось?

— Начало было ужасное. Он заявил, что я не имею права ни осматривать находки, ни описывать их. Я показал ему условия лицензии, где черным по белому сказано, что я могу изучать и описывать все предметы, которые извлеку на свет божий. Он ответил: можете, но только в Афинах. Я не уступал, и он наконец сдался. Мы работали вместе четыре часа. Он даже стал помогать мне, счищать тряпочкой присохшую землю, чтобы легче было описывать находки.

— Слава Всевышнему! Но ты спал всего два с половиной часа. Разве так можно? Тебе ведь работать шестнадцать часов в таком пекле.

— Зимой отоспимся. Я сказал Стаматакису, что буду приходить к нему каждый вечер, пока все не сделаем. Он ответил: ценой моего здоровья.

Софью вдруг кольнула жалость к Стаматакису.

— Он не любит эту работу, жить ему тут не хочется, — сказала она тихо. — Нельзя требовать от него, чтобы он шел в ногу с человеком, который задался целью раскопать Микены и оставить свое имя в веках рядом с именами Атрея, Агамемнона, Клитемнестры, Эти ста. Стаматакис работает в августе 1876 года. Ты работаешь в XIII веке до нашей эры. В каком невыгодном положении этот бедняга!

Генри откопал еще несколько вертикально стоящих, грубо обтесанных белых плит. Он высказал предположение, что это надгробные камни. Но чтб иод ними и существуют ли могилы вообще, пока неясно: надо рыть еще глубже. Первое замечательное открытие Генри сделал 19 августа; он долго не находил ему объяснения, терялся в догадках. Футах в двадцати-тридцати от циклопического дома рабочие наткнулись на две больших, на этот раз, без сомнения, могильных, плиты с барельефами. Они лежали на одной линии с севера на юг в футе друг от друга. Генри позвал Софью, как обычно звал ее на раскопках Трои, если натыкался на что-нибудь особенно интересное. Стаматакис спокойно стоял неподалеку: на этот раз можно не беспокоиться— плиты тяжеленные, их не утащишь.

— Что ты нашел, Генри? Кладбище? — спросила Софья.

— Кажется. Но вот то ли оно, которое мы ищем?.. Одна стела—северная — высотой четыре фута и толщиной шесть дюймов была из мягкого известняка. Верхняя ее часть потрескалась, но нижняя сохранилась хорошо. Генри подробно разглядел высеченную на камне сцену охоты: на колеснице стоит охотник, держа в одной руке поводья, в другой — кинжал.

— Посмотри, Софидион, как выразительно передан стремительный бег коня, ноги у него вытянуты в струну. А пес гонит летящего точно на крыльях оленя. Орнамент же имеет, скорее всего, символическое значение: спирали, круги, цепочка букв позади колесницы.

— Букв? Значит, мы нашли первые письмена микенцев?

— Об этом пока рано говорить. Возможно, это всего-навсего узор.

Вторая «надгробная стела», как окрестил эти камни Шлиман, сохранилась гораздо лучше. Высота ее равнялась шести футам, верхнюю часть также украшал линейный орнамент, а на нижней был высечен сидящий на лошади воин. В левой руке он держал кинжал, в правой—такое длинное копье, что оно доходил*) до головы жеребца. Тут же стоял еще один нагой воин, держа в руке обоюдоострый меч.

— Софидион, дорогая, это уникальное, совершенно бесценное изображение гомеровской колесницы. Она, оказывается, не полукруглая, как мы ее себе представляли благодаря античным скульптурам. Вспомни хотя бы древнюю колесницу, выставленную в Мюнхенском музее. Микенская колесница — четырехугольная, короб сидит точь-в-точь как сказано в «Илиаде»:


Так говоря, отлетела подобная вихрям Ирида.

Старец Приам повелел, чтоб немедля сыны снарядили

Муловый воз быстрокатный и короб к нему привязали.


Эти стелы — первые свидетельства того, что мы действительно у порога Микен Агамемнона. Они относятся к тому же времени, что и львицы над воротами.

Поведение Стаматакиса было совершенно непредсказуемо. Генри попросил разрешения взять домой несколько интересных находок, и тот любезно согласился, хотя и взял расписку на каждый предмет. Но на другой день он опять кипел от ярости. Софья разделила рабочих—одна группа откалывала перекладину под треугольником, другая расчищала дромос, разбивая кирками твердую как камень землю, наполнявшую его доверху. Работа подвигалась успешно, скоро фасад сокровищницы, сложенный из гладко отесанных плит, уже купался в раскаленном мареве, как три с половиной тысячелетия назад, когда его воздвигли руки древних зодчих. И тут появился Стаматакис.

— Стойте! — закричал он. — Немедленно прекратите работу! Рабочие оперлись на свои заступы.

— Почему вы кричите, господин Стаматакис? — спросила Софья.

— Я не кричу, а приказываю. И кажется, выражаюсь яснее ясного: нельзя срывать ни одного дюйма земли, поддерживающей фасад. Я настаиваю на том, чтобы рабочие принесли назад весь выброшенный грунт и снова засыпали эти плиты.

Софья на миг потеряла дар речи. Подумать только, всего несколько дней назад она жалела этого злосчастного молодого человека!

— Уж не перегрелись ли вы на солнце, господин Стаматакис? Вам ведь, наверное, известно, что работа археолога состоит в том, чтобы раскапывать, а не закапывать.

В ответ Стаматакис раскричался так, что даже рабочие Генри на акрополе его услышали.

— Это вы—археолог? Не смешите меня! Вы простая гречанка, позабывшая, где ей надлежит быть и как женщине приличествует себя вести!

— А вы. грек Стаматакис, истинный джентльмен и ученый.

— Меня ваши оскорбления не задевают. Посмотрите на эти каменные стены, которые вы только что обнажили. Разве они могут вынести внезапное соприкосновение с воздухом, после того как тысячелетия простояли под слоем влажной земли? Они потрескаются и рухнут.

— Довольно, Стаматакис, — сказала Софья, сердито тряхнув головой. — Посмотрите на фасад сокровищницы Атрея. Он не обрушился и стоит вот уже пятьдесят лет, после того как его откопал Вели-паша.

Загорелое лицо Стаматакиса побелело, несмотря на сорокаградусный микенский зной.

— Госпожа Шлиман. — холодно проговорил он, — я изо всех сил старался быть вежливым. Приказываю вам немедленно засыпать эту стену до самого верху. Я вызову сюда инженера, пусть он проверит сначала прочность кладки.

— Я уже проверила. Хотя связывающий материал — глина, но она здесь прочнее цемента.

— Вы проверили прочность кладки? Какая самонадеянность…

Стаматакис окончательно потерял над собой контроль. Софья перестала слушать. Он кричал минут десять. Она и не пыталась остановить его. Генри в крепости за Львиными воротами, услыхав крик, поспешил, спотыкаясь о камни, на помощь жене. Он застал заключительную часть гневной тирады. Наконец Стаматакис выговорился и, тяжело дыша, смолк.

Увидев мужа, Софья заговорила с ним, не понижая голоса, — пусть Стаматакис слушает на здоровье, что она о нем думает:

— Я сейчас же иду в Харвати и пишу письмо Археологическому обществу с просьбой, чтобы этого наглеца немедленно отозвали. Когда они узнают о его бессмысленном упрямстве, о том, как он груб со мной, его мечта наконец сбудется, и он проведет остаток летнего сезона на побережье.

— Согласен, — спокойно ответил Генри. — Твоих рабочих я возьму пока себе на акрополь. Вон стоит телега, возница отвезет тебя домой. Возобновишь раскопки, когда приедет инженер, о котором я просил, или получим разрешение из Общества.

И, повернувшись к Стаматакису, будто полоснул кинжалом:

— Если я увижу, что вы подошли к моей жене ближе чем на десять шагов, я вам голову оторву.

Стаматакис, ученый педант и белоручка, по прихоти судьбы оказался в этом аду и еще должен был надзирать за этими двумя безумцами. На другое утро он сцепился уже с Генри — его рабочие скалывали толстые надолбы с внешней стороны Львиных ворот. Надо было понизить уровень наслоений и выровнять подъездную дорогу. Шлиман зорко следил, чтобы рабочие киркой не задели циклопической кладки.

— Я запрещаю копать у Львиных ворот. Вы ослабите подпирающий грунт, львы упадут и разобьются.

— Я слежу за каждым блоком. Никакого движения в стенах за две недели не было. Стоят так же неколебимо, как два с половиной тысячелетия после гибели Микен.

Стаматакис не слушал.

— Вчера я остановил раскопку сокровищницы. Сейчас прекращаю раскопку Львиных ворот. Вы говорили, что хотите найти царские гробницы. Ну и искали бы, если они вам тут померещились. Скорее бы уж вы докопались до материка, может, тогда мы наконец расстанемся с этой богом забытой дырой.

Шлиман долго молчал. Наконец-то он начал понимать, в чем разница между кабинетным ученым, благоговейно листающим фолианты в тиши кабинета, и настоящим археологом, который проводит жизнь в поле, не боясь неудобств, умеет принимать смелые решения, которому знакомы и разочарование, и ни с чем не сравнимая радость открытий.

— А если я не послушаюсь ваших приказов?

— Я немедленно телеграфирую Археологическому обществу, чтобы оно аннулировало вашу лицензию. Как видите, и я могу оторвать вам голову.

Шлиман не верил, что Стаматакис пойдет на такую крайность, но разрешение на раскопки Микен были для него дороже жизни и он не мог рисковать.

— Ну что ж, до приезда инженера ограничусь раскопкой акрополя.

Софья в жалобе, посланной в Афины, упомянула и это самоуправство Стаматакиса.

Поскольку работы у Львиных ворот и сокровищницы пришлось свернуть, Генри начал рыть на акрополе еще одну траншею в двухстах футах к юго-западу от ворот. Теперь в его распоряжении были все сто двадцать рабочих. Одна группа, самая многочисленная, раскалывала большой дом с множеством комнат. Еще одна наткнулась на стену, стоящую на другой стене, — обычное явление в Трое. Шлиман внимательно осмотрел обе стены и заключил, что верхняя относится к более позднему римскому укреплению. Эти постройки в шлимановском «учебнике истории» считались слишком молодыми и нисколько его не интересовали. Нижняя стена, как более древняя, могла относиться к микенскому поселению. А поскольку он исследовал доисторическое прошлое Микен, ценность для него представляла только она.

— Что будем делать, доктор? — спросил один из десятников. — Обойдем верхнюю стену или снесем?

— Снесем.

Стаматакис чуть не кувырком скатился с края раскопа.

— Не трогать ни единого камня!

Рабочие остановились, выжидательно глядя на Шлимана.

— Стена не имеет никакого значения, — спокойно сказал тот. — Nouveau arrive. Совсем молодое наслоение.

— Это для вас не имеет значения! — закричал Стаматакис. — Вы готовы разрушить все на своем пути. Но для археологов равно важны все древние постройки. Я запрещаю вам трогать эти стены.

Генри пожал плечами.

— Копайте вокруг стены, — обратился он к рабочим.

На другое утро Стаматакис проспал. Когда он поднялся на акрополь, римской стены уже не было, рабочие раскапывали нижнюю. Генри оставил Софью наблюдать за ходом раскопок, а сам с половиной рабочих стал копать за большим домом в поисках других строений.

Стаматакис воззрился на обломки разрушенной римской стены. Когда он заговорил с Софьей, голос его звучал до странного спокойно:

— Госпожа Шлиман, я запретил вашему мужу сносить эту стену.

Софья ответила столь же спокойно:

— Господин Стаматакис, мой муж — человек ученый. Римская стена мешала раскопкам. У вас мало практического опыта. А доктор Шлиман к тому же человек очень горячий; если вы будете мешать ему на каждом шагу, он прекратит раскапывать Микены.

— Ваш муж готов уничтожить все, только бы откопать микенские стены. Древнегреческие и древнеримские вазы вызывают у него отвращение. Он обращается со мной как с невежественным варваром. Я тоже пошлю телеграмму министру просвещения и попрошу отозвать меня, раз я так мешаю господину Шлиману.

Стаматакис как сказал, так и сделал: отправился в Аргос и послал телеграмму.

На другой день, в воскресенье, деревушку Харвати посетил сам префект Аргоса. Он привез телеграмму от министра народного просвещения и дал ее прочитать Стаматакису. В ней говорилось:

«Немедленно поезжайте в Микены и скажите Стаматакису, чтобы он ни под каким видом не позволял сносить стены, каким бы временем они ни датировались. Для обеспечения надежного надзора запрещается производить раскопки в нескольких местах одновременно. Число рабочих должно быть ограничено. За каждое нарушение этих предписаний несет ответственность эфор».

Префект пригласил Софью и Генри в дом мэра Харвати Панайотиса Несоса. Он огласил содержание телеграммы, затем предложил всем подняться в крепость и показать ему, какие намечены работы. Шлиман отказался идти, он весь дрожал от едва сдерживаемой ярости.

— Я не признаю за Стаматакисом права вкривь и вкось толковать документ, собственноручно мной подписанный. Для меня эти раскопки дороже жизни. Никто не волнуется за их судьбу больше, чем я. Никто не потратил на них столько денег и времени. Теперь конец! Я прекращаю все работы.

Генри и Софья в тот вечер не ужинали. Сразу поднялись к себе наверх. В комнатах было жарко от заходящего солнца. Генри беспокойно ходил из угла в угол. Софья надела легкий пеньюар, устало опустилась на стул. Генри все ходил и ходил, но вот он остановился, пересек комнату и встал перед Софьей.

— Думаю, нам надо помириться со Стаматакисом…

— Ты прав.

— Я не могу бросать раскопки, в которых мы уже нашли столько интересного…

— Безусловно.

— Как же мне быть?

— Спрятать свою гордость, перейти через дорогу и помириться.

— Так и сделаю. Завтра утром съезжу в Аргос и уведомлю префекта, что раскопки будут продолжаться.