Концепция социального рыночного хозяйства

Вид материала

Документы

Содержание Полностью текст книги (а также другие материалы по теме занятия) можно скачать по адресу ekonom.ru/ec_pol/proble

Подобный материал:

• Концепция социального рыночного хозяйства и особенности государственного регулирования, 208.13kb.
• Практическая программа Дж. М. Кейнса. Причины превращения кейнсианства в ведущее направление, 27.98kb.
• Ликвидация социального рыночного хозяйства, 867.61kb.
• 1. Международные экономические отношения (мэо) в условиях рыночного хозяйства Понятие, 39.07kb.
• Хозяйствования, 328.51kb.
• Концепция социального обмена Концепция символического интеракционизма, 638.24kb.
• 1. Сущность страхования и основы страхового дела, 792.78kb.
• «Электронная торговля новая форма рыночного хозяйства», 354.79kb.
• «финансы в системе денежных отношений рыночного хозяйства», 624.35kb.
• Тематика курсовых работ по экономической теории Трансформационные процессы в российской, 30.59kb.

3.2. Социальное рыночное хозяйство

как практичная теория в 50–60-е годы


Тот поворот в экономической политике, кото­рый был совершен от принудительно-направ­ляемого хозяйства к рыночному, означает много больше, чем экономическое мероприя­тие в узком смысле этого слова. Нет, мы по­ставили нашу общественно-экономическую и социальную жизнь на новые основания и ука­зали ей путь вперед. Мы должны были от­речься от нетерпимости, которая через духов­ную несвободу ведет к тирании и тоталитариз­му. Мы должны были прийти к такому поряд­ку, при котором устремленность к целому была бы осмысленной, органической, основы­валась бы на добровольном подчинении и ру­ководилась сознанием ответственности.


Людвиг Эрхард. Благосостояние для всех.


3.2.1. Основные принципы экономической философии Л. Эрхарда


К концу 50-х – началу 60-х годов Западная Гер­мания изменилась до неузнаваемости. Сухие цифры статистики могут дать лишь очень примерное пред­ставление о том качественном скачке, который про­изошел в жизни людей и всем облике страны за 10 лет после начала реформ.

Почти 8 млн семей переселились в новые дома и квар­тиры. Стоимость жизни по сравнению с 1950 г. выросла в 1960 г. на 20,5%, но реальная зарплата рабочего, занятого в промышленности, – на 73,5%. Качественно улучшилось питание: средняя немецкая семья потребляла уже не толь­ко на 70% больше мяса, почти вдвое больше яиц, в 2,7 раза больше птицы, но и могла позволить себе некото­рые «излишества". Так, почти втрое возросло потребление цитрусовых, вчетверо – кофе. Немцы стали втрое больше выкуривать сигарет и в 2,3 раза больше пить пива.

В каждой третьей семье появился телевизор, в каждой второй – холодильник, в каждой четвертой – стиральная машина, а убирать квартиру при помощи пылесоса стали в 65% семей.

Но что больше всего поражало воображение рядового немецкого бюргера, так это 8 млн новеньких легковых автомобилей, появившихся на дорогах Западной Германии. Не все еще могли позволить себе «Фольксваген», не гово­ря уже о «Мерседесе» или БМВ, но 27% семей к 1962 г. имели свой автомобиль. Причем не только предпринимате­ли, торговцы и прочий состоятельный люд. Статистика ут­верждает, что к 1962 г. 40% семей служащих и 22% ра­бочих семей были моторизованы. Появившиеся тогда впе­рвые пробки на дорогах в часы пик не раздражали, как се­годня, а вызывали скорее чувство гордости. Жители ФРГ первыми в Европе стали превращаться в нацию туристов. В начале 60-х годов уже не единицы, а десятки и сотни тысяч могли позволить себе поездку в Париж, летний от­пуск в Италии или Испании, рождественские каникулы в австрийских или швейцарских Альпах. В 1962 г. западные немцы израсходовали на туристические поездки около 4,8 млрд марок.

Конечно, потребительские радости не свалились на западных немцев с неба, хотя социологические опросы показывали тогда, что подавляющая часть населения и представить себе не могла, что их жизнь так радикально может измениться к лучшему за столь короткое время. Именно в начале 60-х годов на страницах газет все чаще стало появляться сло­вечко «чудо», когда речь заходила о потребитель­ском буме в ФРГ. В роли главного «чудотворца» вы­ступал, разумеется, Эрхард. Но то, что внешне похо­дило на чудо, покоилось на солидном экономическом фундаменте.

К началу 60-х годов ВВП Западной Германии увели­чился по сравнению с 1950 г. почти в три раза, среднего­довые темпы экономического роста за десятилетие состав­ляли почти 10%. Это был самый высокий показатель за всю историю страны. ФРГ стала вторым после США ми­ровым экспортером. Стабильность немецкой марки вызы­вала удивление и зависть соседей. Безработица почти рас­сосалась и уже в 1961 г. составляла меньше 1%. Количе­ство свободных рабочих мест в три раза превышало число безработных. Система социальной защиты не плодила иж­дивенцев, но позволяла каждому достойно встретить и ста­рость, и болезни.

Впечатляющие успехи, которых достигла за ко­роткий срок Западная Германия в экономике и в социальной сфере, в разное время и в разных странах порождали одни и те же вопросы. В чем же секрет столь быстрого рывка? Как избежать негативных последствий «дикого капитализма» и в то же время обеспечить динамичное экономическое развитие? Как соединить рыночную эффективность с развитой сис­темой социальной защиты? В чем все-таки должны заключаться функции государства в экономической жизни, если роль «ночного сторожа» – это слишком мало, а централизованное планирование и регулиро­вание – слишком много?

Перечень этих «как» и «что» можно продолжать до бесконечности. Искушение найти свой «третий путь» между примитивным либерализмом и админи­стративной системой слишком велико, а нерешенных экономических и социальных проблем слишком много, чтобы не ставить их вновь и вновь. Сегодня книги и статьи Эрхарда переведены на самые экзоти­ческие языки. Их знают в Латинской Америке, в Аф­рике, в Китае. «Благосостояние для всех» и «Полве­ка размышлений» переведены и на русский язык. Но секрет, похоже, так и не раскрыт.

Даже в Германии сегодня нет единого понимания базовых принципов социального рыночного хозяйст­ва. Трудность заключается в том, что при синтезе по­нятий «социальная» и «рыночная» как бы изначаль­но задаются параметры различных подходов к эконо­мической и общественной политике, что нередко при­водит к формированию противоречивой и эклектич­ной общей концепции.

Многочисленные интерпретаторы взглядов Эр­харда, как правило, попадают в одну и ту же «ло­вушку»: акцент делается либо на «рыночном», либо на «социальном» аспекте экономики. Дискуссия осо­бенно обостряется вокруг трактовки «социального» как «социальной политики», что, естественно, пред­полагает государственное вмешательство в рыночную экономику и неизбежно ведет к деформации меха­низмов рыночной конкуренции. В результате кон­цепция социального рыночного хозяйства зачастую начинает напоминать некое подобие двусторонней «куртки», которую пытаются «примерить» на себя самые разные политические течения.

Достаточно вспомнить знаменитое определение соци­альной рыночной экономики, данное однажды московским мэром Ю.М. Лужковым («работать – по-капиталисти­чески, распределять – по-социалистически»), чтобы по­нять, насколько причудливыми могут оказаться на россий­ской почве метаморфозы эрхардовской концепции.

Между тем суть концепции социального рыночно­го хозяйства вовсе не сводится к формуле «рыночная экономика плюс социальная политика» государства. Эрхард в принципе отвергал отдельное рассмотрение экономических и социальных проблем. Для него ры­ночное устройство экономики не просто инструмент регулирования, не средство, а самостоятельная соци­альная ценность, поскольку никакая другая экономи­ческая система не обеспечивает столь эффективного хозяйствования и столь социально справедливого распределения результатов хозяйствования.

В более широком контексте самодостаточность цели создания и поддержания рыночного экономи­ческого порядка означает, что именно рыночная эко­номика составляет фундамент общественного устрой­ства, основанного на принципах свободы и состяза­тельности. И именно такое общественное устройство в наибольшей степени раскрепощает творческую энергию и инициативу современного человека. Имен­но свобода и состязательность, подчеркивает Эрхард, обеспечивают экономический прогресс и позволяют «потребителю, т.е. всему народу, пользоваться пре­имуществами более высокой производительности труда»¹⁹. Из этого следует логический вывод: соци­альная компонента неразрывно связана с рыночной экономикой, поскольку именно эффективность эко­номики позволяет достигнуть наиболее благоприят­ного обеспечения общественных потребностей с точки зрения количества, качества и уровня цен. «Исходя из этой функциональной взаимосвязи, наша экономическая политика именуется также «социаль­ной рыночной экономикой», – заключает Эрхард²⁰.

Основа концепции социального рыночного хозяй­ства конечно, либерализм. Эрхард никогда пугливо не озирался по сторонам, произнося это слово, хотя и подчеркивал, что его либерализм отличается от ли­берализма двухсотлетней давности. Выступая в сен­тябре 1955 г. на 10-й Ассамблее Международного ва­лютного фонда и Мирового банка, Эрхард так опре­делил основной «секрет» германского «экономичес­кого чуда»: «Если Федеративная Республика доби­лась к нынешнему моменту столь очевидного эконо­мического подъема, то только потому, что стреми­лась решать задачу освобождения от хозяйственной разрухи и нужды посредством либеральной хозяйст­венной политики, дав простор развернуться хозяйст­венным силам всего народа»²¹.

Однако, в отличие от сторонников классического либерализма, Эрхард не считал возможным самоуст­ранение государства от влияния на экономическую жизнь. Практика послевоенного возрождения хозяй­ства Западной Германии убедила его в том, что ры­ночная экономика – это отнюдь не спонтанно возни­кающая система «заданной гармонии», а, напротив, конструкция в высшей степени хрупкая. Если ее рас­сматривать в исторической ретроспективе. Предо­ставленная самой себе, система lassez faire неизбежно ведет к концентрации капитала и производства, эко­номической и политической власти, сращиванию биз­неса и власти. Сама логика развития неупорядочен­ной свободной конкуренции порождает попытки одних субъектов рыночных отношений ограничить свободу других и, следовательно, в конечном счете ведет к уничтожению самой конкуренции и свободы. Именно поэтому Эрхард – вслед за своими предше­ственниками – ставит вопрос об особой ответствен­ности государства за создание и поддержание такого хозяйственного порядка, который бы способствовал постоянному воспроизводству конкурентной среды и конкурентного поведения хозяйствующих субъектов. Эрхард снова и снова повторяет свою позицию о роли государства в экономике: «Исконной и главней­шей задачей государства остается создание рамок по­рядка, внутри которых гражданин должен иметь право свободно двигаться»²².

В этом вопросе Эрхард солидарен с позицией ордолибералов, и прежде всего – В.Ойкена, кото­рый четко сформулировал основные принципы кон­курентного порядка. Сформулированные Ойкеном принципы (см. подробнее гл. 2-ю настоящей книги) составляют основу конкурентного порядка и обес­печивают возможность реализации фундаментального принципа рыночного хозяйства: функционирование системы рыночных, т.е. свободных, конкурентных цен.

Заслуга Эрхарда состоит прежде всего в том, что он в сложнейший период трансформации экономи­ческой системы ФРГ сумел не только достаточно полно и системно реализовать основные принципы «хозяйственного порядка» в практической политике, но и убедительно доказал на деле, что концентра­ция усилий государства на формировании и поддер­жании рыночной и конкурентной среды более эф­фективно воздействует на экономическое развитие, чем прямое государственное вмешательство в хозяй­ственные процессы. Тем самым получил свое под­тверждение, казалось бы, банальный тезис о том, что критерием эффективности государства являются не сами по себе масштабы его активности, а ее ко­нечные результаты.

Как и всякая практическая политика, экономичес­кая политика Эрхарда была не свободна от компромиссов, маневрирования, тактических отступлений. Часто это было следствием неблагоприятного для ре­форматорских начинаний Эрхарда расклада полити­ческих сил. В ряде случаев линию поведения мини­стра экономики определяло отсутствие объективных предпосылок для немедленного перевода тех или иных сегментов хозяйства на рыночные рельсы. Именно этим объяснялось, например, то, что доста­точно долгое время сохранялся государственный кон­троль над ценами на основные продукты питания, некоторые виды сырья, транспорт и квартирную плату. Реализм, а не слепое следование догме, уме­ние просчитать возможные политические и социаль­ные последствия тех или иных шагов всегда было от­личительной чертой Эрхарда-реформатора. Важнее, однако, другое.

Пресловутые сбои или «отказы» рынка, т.е. си­туация, когда рыночные механизмы регулирования не действуют или не могут действовать удовлетвори­тельным образом, никогда не рассматривались Эрхардом в качестве серьезного аргумента в пользу увековечивания системы государственного интервен­ционизма. Допуская в конкретных ситуациях воз­можность «точечного» вмешательства государства в экономические процессы, в том числе и с использова­нием административных методов, Эрхард всегда ис­ходил из того, что подобное вмешательство является временной мерой, исключением из правил, но никак не правилом. Он был убежден, что в 99 случаях из 100 «отказы» рынка объясняются не органической неспособностью рынка решить те или иные пробле­мы, а тем, что отсутствуют или не созданы необходи­мые условия для эффективного функционирования рыночных механизмов. Иными словами, рынка не может быть слишком много, его бывает только слиш­ком мало. Отсюда вывод: адекватная реакция на «отказ» рынка заключается не в том, чтобы пытаться подменить рынок государственным регулированием, а в том, чтобы устранить причины, вызывающие «сбой» рынка. В трансформационный период речь должна идти прежде всего о целенаправленном со­здании необходимых условий для эффективного функционирования рыночных механизмов.

Философский стержень экономической политики, если следовать логике Эрхарда, состоит не в улучше­нии государством конкретных экономических и соци­альных условий, а в создании рыночно-хозяйственного порядка, который бы дал возможность каждому самостоятельно заботиться о том, что он считает не­обходимым улучшить.

Взгляды Эрхарда трудно уместить в «прокрусто­во ложе» какой-то определенной экономической школы, включая и ордолиберализм. Эрхард вообще скептически относится к возможностям «чисто эконо­мического», технократического подхода к экономи­ческим реальностям. Экономика для него не замкну­тая система, а лишь часть общественного организма, в центре которого находится человек со своими взглядами, ожиданиями, убеждениями, психологией. И в этом он снова солидарен с представителями фрайбургской школы. Эрхард прекрасно отдает себе отчет в том, что «одного поддержания равновесия между спросом и предложением через свободное формирование цен мало для оправдания обществен­ного или наполнения его идейного багажа»²³. Для него социальная рыночная экономика – не просто набор принципов хозяйственного порядка, а особая форма общественного устройства, «уклад жизни», при котором человек из «государственного подданно­го» превращается в автономную, самостоятельную личность, в свободного гражданина.

Свобода, раскрепощение творческой энергии и инициативы человека, обретение им чувства собст­венного достоинства и освобождение его от унизительной зависимости от государственной благотвори­тельности есть для Эрхарда абсолютный нравствен­ный императив. В этом смысле экономическая эф­фективность вторична и является лишь закономер­ным следствием такого общественного устройства, где индивидуальная свобода является приоритетной ценностью.

Разумеется, государство должно в интересах обес­печения свободы всех кое в чем ограничивать свобо­ду отдельных граждан. Но логика ордолибералов не кажется Эрхарду совершенно безупречной. Ведь сво­бода, ограниченная извне даже в благих целях, уже не есть свобода в ее изначальном смысле. Такую сво­боду Эрхард на склоне лет все чаще сравнивает со свободой заключенного: в своей камере он тоже имеет право «свободно» передвигаться. Камера может быть больше или меньше, но четыре стены все равно присутствуют.

Рамки ордолиберального «хозяйственного поряд­ка» в определенном смысле и представляют собой эти самые четыре стены. Особенно если учесть, что государственная бюрократия всегда будет склонна к расширению и детализации правил «хозяйственного порядка». В результате «порядка» становится все больше, а «свободы» все меньше.

Эрхарда постоянно тревожит вопрос: где пределы полномочий правительства, которые можно считать приемлемыми для духа рыночной экономики? Ведь устанавливая «правила игры», государство получает достаточно широкий набор возможностей для воздей­ствия на поведение экономических актеров, с тем чтобы направить их активность в желательное с точки зрения приоритетов государственной власти русло. И даже если это происходит при помощи со­четающихся с принципами рынка методов, суть дела от этого не меняется.

Эрхард вовсе не исключает, что деградация сво­боды может происходить и «под вывеской рыночного хозяйства и его механических закономерностей»²⁴. Так, суть социальной рыночной экономики не в фор­мальной передаче собственности в частные руки, даже не в либерализации цен, которая в условиях дефицита и отсутствия реальной конкуренции вооб­ще не имеет смысла. Главное – являются ли реше­ния производителей и потребителей действительно свободными, или они только внешне выглядят тако­выми, поскольку на деле логика их поведения пред­определена теми рамочными условиями, которые ус­танавливает государство в соответствии со своими представлениями о приоритетных целях экономичес­кой и социальной политики. В последнем случае, предупреждает Эрхард, свобода неизбежно превра­щается в направляемую государством и санкциониро­ванную государством свободу.

Политика хозяйственного порядка, считает Эрхард, представляет собой в целом оптимальную аль­тернативу и чистому либерализму, и плановой эконо­мике, и олигархическому капитализму. Но и она не ре­шает кардинально проблему защиты общества от влас­ти, экономики от претензий государства на все более детальную регламентацию хозяйственной жизни. И в рамках социальной рыночной экономики постоянно ак­туальным остается вопрос: как и кто будет осущест­влять контроль над контролерами? Международная конкуренция. Приоритет права, а не чиновничьего самоуправства, разделение властей, традиции могут в той или иной мере смягчить остроту проблемы, но, как показывает опыт той же Германии последних трех десятилетий, не снимают ее полностью.

По мнению Эрхарда, выход в том, чтобы регу­лирование свободы осуществлялось не столько «сверху», т.е. государством, сколько «снизу», т.е. самим обществом. Но это возможно лишь при ус­ловии, если в общественном сознании достаточно прочно укоренились определенные этические и ми­ровоззренческие ориентиры. Необходимо понимание того, что свобода неразрывно связана с разумным самоограничением и безусловной ответственностью каждого за свои действия, за свой выбор, за свою судьбу. Ответственность есть оборотная сторона сво­боды. Для Эрхарда это не просто нравственный по­стулат, но фундаментальный принцип, который тре­бует самого жесткого закрепления в виде институтов гражданского общества. В противном случае, пред­упреждает Эрхард, социальная рыночная экономика имеет все шансы переродиться в совершенно иную систему. Когда преобладает чувство зависимости от государства, от его милости, или от коллективов, то нечего ждать гражданского мужества. Так сво­бодные граждане превращаются в подданных. Когда предприятия и корпорации опасаются, что им не выжить без прямой или косвенной поддержки го­сударства, они становятся «ручными» и готовы бе­жать под защиту государства. Такой процесс ведет к распаду рыночного хозяйства. Снижение эконо­мической эффективности и переход к «распределе­нию бедности» вместо «благосостояния для всех» становится в таких условиях, по убеждению Эрхар­да, лишь вопросом времени.

История германской экономики в 70–90-е гг., о чем еще пойдет речь в следующей главе, к сожале­нию, во многом подтвердила справедливость слов Эрхарда.


3.2.2. Социальные аспекты рыночной экономики


Объем социальных услуг, предоставляемых госу­дарством своим гражданам, никогда не был для Эр­харда мерилом «социальности» общественно-эконо­мической системы. Скорее, наоборот, одним из важ­нейших критериев успешного развития социального рыночного хозяйства он считал создание условий для сокращения государственной активности в сфере социального обеспечения. В таком подходе нет никако­го внутреннего противоречия.

У государства нет собственных средств, а следо­вательно, нет и не может существовать никаких «бес­платных» общественных фондов и «бесплатных» со­циальных услуг. Всякая социальная услуга, всякий объект социального строительства, всякая пенсия, всякое пособие и субсидия оплачиваются за счет на­логов, отчислений от прибыли и вычетов из заработ­ной платы. Государство же выступает посредником, выполняющим функцию перераспределения доходов производящих слоев общества. Непомерное расшире­ние обязательств государства в социальной сфере, по мнению Эрхарда, чревато рядом серьезных последст­вий и в конечном счете контрпродуктивно даже с точки зрения достижения декларируемых целей со­циальной политики.

Во-первых, любые формы государственного пере­распределения нарушают логику функционирования рыночной системы, а свойство любой системы – ее целостность. Высокие налоги и социальные поборы лишают предпринимателей стимулов к инвестициям, расширению производства и созданию новых рабо­чих мест, а активную часть населения – стимулов к труду. Таким образом, под угрозу ставится эффек­тивность рыночной экономики, которая, собственно, и является источником социальных благ. При этом процессы перераспределения имеют тенденцию само­произвольного расширения и роста: социальные блага, льготы и дотации, предоставленные одним, неизбежно порождают необходимость распростране­ния их на других, дабы избежать социального недо­вольства. В результате возникает порочный круг: чем больше государство берется перераспределять, тем шире становится круг претензий к нему, требую­щих дальнейшей эскалации государственного вмеша­тельства.

Во-вторых, чем масштабнее система государствен­ной благотворительности, тем менее она эффективна. Дело здесь не только в необходимости содержать до­рогостоящий государственный аппарат. Вся логика перераспределения сводится к тому, что деньги пере­ходят от одного налогоплательщика к другому, но разобраться, кто остается в выигрыше, кто в проиг­рыше, очень сложно – система государственного вспомоществования слишком громоздка и непрозрач­на. В результате каждому остается только верить, что он скорее выиграет от нее, чем проиграет. Иными словами, каждый, по выражению Эрхарда, живет в надежде «запустить руку в карман соседа» глубже, чем это сделает сосед.

Закономерным следствием государственного па­тернализма является распространение в обществе иж­дивенческих настроений и личной безответственнос­ти, повсеместная зависимость граждан от заботы «доброго» государства. «Когда все усилия социаль­ной политики направлены на то, чтобы каждого че­ловека уже с момента его рождения предохранить от всех превратностей жизни ... нельзя требовать от людей, воспитанных в таких условиях, чтобы они выявили в необходимой мере такие качества, как жизненная сила, инициатива, стремление к достиже­ниям в производительности и другие лучшие качест­ва, столь судьбоносные в жизни и будущности нации»²⁵, – подчеркивает Эрхард.

Существует «неразрывная связь между хозяйст­венной и социальной политикой»²⁶. Не может эф­фективно функционировать рынок в обществе, где человек низведен до уровня «социального подданно­го». Отступление от принципов свободы и личной ответственности в конечном счете неизбежно ведет к снижению экономической эффективности, а следова­тельно, и к постоянному сокращению объема соци­альных благ, на перераспределение которых претендует бюрократический аппарат. Пресловутая модель «государства всеобщего благоденствия», стержнем которой является гарантированная государством «уверенность в завтрашнем дне», по убеждению Эрхарда, на деле «может означать все что угодно, но только не «благоденствие»; это скорее очаг скудос­ти»²⁷. Паралич экономического прогресса и превра­щение человека в «социальный винтик» такова цена «патерналистских гарантий его материальной обеспеченности со стороны всесильного государства»²⁸.

Эрхард был убежден, что социальные проблемы в обществе решаются не перераспределением, а по­вышением хозяйственной эффективности на основе конкурентного рынка. Рациональный хозяйственный порядок уже сам по себе упраздняет многие социаль­ные проблемы без специального вмешательства госу­дарства. Главная социальная задача экономической политики государства состоит вовсе не в раздаче благ, а в обеспечении условий для свободной самоде­ятельности индивидов, способных создавать эти блага и самостоятельно позаботиться о себе и своих близких.

Таким образом, государственная мудрость состоит не в том, чтобы изъять у граждан часть их доходов, а затем вернуть им же в виде пособий, пенсий, дота­ций и других социальных услуг. Большая часть до­ходов должна оставаться в руках получателей, а не изыматься в виде налогов и взносов на националь­ные нужды. Правильно понятая социальная полити­ка должна быть ориентирована на усиление позиций индивида как на «старте», так и в ходе самого «со­ревнования». Создать условия для того, чтобы каж­дый имел возможность получить образование, про­фессию, рабочее место, стимулировать сбережения и стремление обзавестись собственностью – вот важ­нейшие направления социальной политики государства. Только обретя финансовую независимость от го­сударственного социального попечительства, гражда­нин превращается из «социального подданного» в свободного человека.

Эрхард постоянно подчеркивает, что объем соци­альных благ, предоставляемых государством, по мере роста общественного богатства и благосостояния граждан должен не расширяться, а, наоборот, сокра­щаться. Социальное вспомоществование со стороны государства – явление временное, связанное с бед­ностью значительной части населения, не способной поддерживать собственное благосостояние. По мере роста богатства общества и уровня жизни его граж­дан потребность в государственной опеке отпадает, средние и зажиточные слои должны автоматически лишаться права на всякого рода пособия, льготы и социальные выплаты со стороны государства.

Объектами социальной опеки со стороны государ­ства должны быть только действительно нуждающие­ся в поддержке и не имеющие возможности обеспе­чить себе прожиточный минимум. Критерии выбора объектов социальной поддержки со стороны государ­ства логически вытекают из принципа субсидиарности: только в тех случаях, когда субъект (индивид, домашнее хозяйство, предприятие) по не зависящим от него причинам не может справиться с возникаю­щими проблемами, государство (общество) оказывает ему помощь в тех формах и таким образом, чтобы в дальнейшем он оказался в состоянии самостоятельно справляться со своими проблемами («помощь для самопомощи»).

Разумеется, всегда остаются какие-то группы людей, обеспечение которых будет происходить вне рыночных процессов, например инвалиды от рожде­ния, сироты, многодетные семьи, потерявшие кор­мильца и т.д. С формальной точки зрения обеспече­ние таких категорий граждан тоже представляет собой перераспределение рыночных результатов. Од­нако в любом морально здоровом обществе помощь таким людям считается бесспорной функцией госу­дарства или институтов милосердия, в осуществление которой все трудоспособные вносят свой вклад. Но исключения не должны превращаться в правило.

Во всех тех случаях, когда жизненные риски предсказуемы (например, наступление нетрудоспо­собности по старости, вследствие болезни или не­счастного случая), каждый может и должен своевре­менно сам позаботиться о себе, используя систему добровольного страхования, личные сбережения и т.д. Задача государства не в том, чтобы поощрять и финансировать безответственность, а в том, чтобы обеспечить возможность реализации долгосрочных индивидуальных решений в социальной сфере. По­нятно, что ни накопительная пенсионная система, ни сбережения, ни приобретение собственности не могут выполнять эффективно функцию социальных амор­тизаторов без стабильной ценности денег, жизнеспо­собной банковской системы, жесткого контроля госу­дарства за деятельностью страховых компаний и бан­ков.

Каждое общество в соответствии со своими тради­циями, культурой, системой ценностей вырабатывает собственные критерии социальной справедливости. Многое из того, что вполне приемлемо в Америке, будет воспринято в Германии, да и вообще в Европе, как «капиталистический беспредел». Но есть грани­цы, которые нельзя преступать ни при каких обстоя­тельствах без риска подорвать фундамент социально­го благополучия любого общества – стабильность и эффективность экономической системы. Нельзя за­бывать: прежде чем что-то поделить, это «что-то» надо произвести.

Общество не имеет права проедать больше, чем оно создает. Рост государственных расходов на соци­альные нужды не может быть выше темпов роста ВВП. Увеличение заработной платы не должно опе­режать рост производительности труда. Налоговая политика не должна лишать предпринимателя стиму­лов для инвестиций и «наказывать» тех, кто трудится больше и лучше. Пособие по безработице не должно превращаться в легализованную возможность за госу­дарственный счет отдохнуть от трудов праведных.

Вся логика подхода Эрхарда к решению социаль­ных проблем направлена на то, чтобы не плодить иждивенцев, воспитанных в уверенности, что кто-то с детства и до старости всегда должен заботиться о них. Вновь и вновь Эрхард напоминает, что за мни­мые благодеяния государства, оплаченные из карма­на налогоплательщика, граждане расплачиваются «растущей зависимостью от коллектива, закрепоще­нием»²⁹. Солидарность и стремление уберечь каждо­го человека от нужды и нищеты, безусловно, по­хвальные качества. Но, не забывая о солидарности, надо чтить главную заповедь: сделай все, что в твоих силах, сам, прежде чем обращаться к государству за помощью. «Человеческий порядок должен предостав­лять как можно больше простора свободе и индиви­дуальности»³⁰.

Так или примерно так выглядят основные прин­ципы концепции «социального рыночного хозяйст­ва», если попытаться реконструировать их по ориги­налу. Что же касается многочисленных ее интерпре­таций и тем более конкретной политической практи­ки, то здесь все обстоит намного сложнее. Достаточ­но даже в первом приближении ознакомиться с веду­щимися в последние годы дискуссиями в ФРГ, чтобы отказаться от наивной надежды увидеть в сегодняш­ней социально-экономической системе Германии со­вершенное воплощение всех тех эрхардовских идей, о которых речь шла выше.

Еще в конце 50-х годов Эрхард предупреждал о появлении в массовом сознании настроений, которые могут обернуться бедой в самом недалеком будущем. «В последнее время я повсеместно прихожу в ужас от того, насколько в социальной области могуче упо­вание на коллективную застрахованную обеспечен­ность, – писал он в 1957 г. – Однако, куда мы придем и сможем ли мы вообще идти путем прогрес­са, если мы все больше будем устремляться к такой форме совместной жизни, когда никто не будет боль­ше готов принять на себя ответственность и когда каждый только и будет думать о том, чтобы обеспе­чить свою судьбу лишь при помощи коллектива?»³¹. Появление подобных настроений Эрхард называл «бегством от ответственности», опасной «болезнью». Прежде всего опасения Эрхарда были связаны с концепцией и реализацией пенсионной реформы.

Пенсионное страхование в Германии имеет уже дли­тельную историю: первый пенсионный фонд в Пруссии со­здан в 1825 г. (но лишь для госслужащих), а в 1889 г. по инициативе Бисмарка была создана государственная систе­ма пенсионного обеспечения по инвалидности и старости для наемных рабочих. Несмотря на ряд преобразований в первой половине XX в., эта система накопила ряд недо­статков и проблем, и правительство Аденауэра с самого на­чала было вынуждено искать новые решения. В 1953 г. канцлер объявил о подготовке широкомасштабной соци­альной реформы, начало которой, правда, затянулось (возможно, по причине споров между министерствами фи­нансов и труда о том, кто будет ею руководить).

Только в 1955 г. произошел прорыв: приглашен­ный Аденауэром экономист Вильфрид Шрайбер раз­работал принципы социальной реформы, основу ко­торых составлял своеобразный «договор солидарнос­ти» между поколениями. Иными словами, узаконива­лось перераспределение доходов в пользу стариков («послетрудового поколения») и детей («предтрудового поколения») посредством отчислений. Пенсии должны были привязываться к динамике заработной платы.

План Шрайбера был взят за основу при форми­ровании нового порядка пенсионного страхования, хотя некоторые важные принципы были отвергнуты (так, например, не было принято предложение о «юношеской пенсии», и вместо предлагаемой систе­мы трех поколений сохранилась система двух поко­лений). В законах о новом регулировании страхова­ния рабочих и служащих от 23 февраля 1957 г. были сохранены наиболее общие принципы бисмаркской концепции пенсионного обеспечения.

Но были и новшества, наиболее значительными из которых стали усиление принципа эквивалентнос­ти и введение динамической пенсии. Принцип экви­валентности означал, что пенсии приобрели характер компенсационных выплат за отработанные годы, а не благотворительных пособий. Динамический принцип формирования размера пенсии означал ежегодную его индексацию в соответствии с изменением сово­купной брутто-зарплаты всех рабочих и служащих! Тем самым пенсионеры приобрели возможность получать выгоды от экономического роста в стране и сохранить за собой место в той части социальной лестницы (по доходам), в которой они находились в активный период жизни.

Размеры пенсий рассчитывались индивидуально, по специальной формуле с учетом совокупной зарплаты в стране, индивидуальной зарплаты застра­хованного, числа отработанных лет, в течение кото­рых уплачивались страховые взносы. В целом пен­сии по старости устанавливались в размере примерно 60% от брутто-зарплаты, и право на них имели лица, достигшие возраста 65 лет и уплачивавшие взносы в течение не менее 15 лет. Взносы должны были уплачиваться в равных долях как самим работ­ником, так и работодателем (небольшую субсидию пенсионные кассы получали также из федерального бюджета). Для стабильного функционирования создавался резерв в размере годовой суммы пенсион­ных выплат. Следует заметить, что из средств пенси­онных касс допускались некоторые нецелевые вы­платы (например, пенсии при утрате кормильца или финансирование мероприятий по восстановлению трудоспособности застрахованного). Но в целом пен­сии при новой системе утрачивали характер субси­дий (как в модели Бисмарка) и приобретали статус замещения зарплаты.

Тем не менее против нового пенсионного законо­дательства выступили союзы предпринимателей, объ­единения банков и сберкасс, Федеральный банк, представители СвДП и др.

Весьма критически по поводу аденауэровских планов пенсионной реформы высказывался и Эрхард. Основные его опасения были связаны с угро­зой обесценения немецкой марки, снижения склон­ности к сбережениям и инвестированию, но прежде всего – с невозможностью финансировать «динами­ческие» пенсии в будущем в связи с назревавшими уже тогда демографическими проблемами.

Однако Аденауэр реализовал реформу – не в последнюю очередь по политическим соображени­ям, – стремясь, подобно Бисмарку, достичь более тесной «привязки» граждан к молодому государству. К тому же возросшие на 65–72% пенсии, выплаты которых начались в мае 1957 г., стали отличной, как сейчас принято говорить, пиаровской акцией накану­не выборов в бундестаг.

Вылечена ли болезнь, о появлении симптомов ко­торой предупреждал Эрхард более тридцати лет назад? Для того чтобы ответить на этот вопрос, надо хотя бы в основных чертах проанализировать то, что происходило в экономической и политической жизни ФРГ после ухода Эрхарда в отставку с поста феде­рального канцлера в ноябре 1966 г.