Концепция социального рыночного хозяйства

Вид материала

Подобный материал:

1 2 3

2.3. «Секретный меморандум»

Людвига Эрхарда: с чего все начиналось?

Разочарование не может изменить судьбу; в принципе не существует такой экономической ситуации, из которой воля и разум не могли бы подсказать выход и отыскать путь для нового подъема. Найти такое оптимальное решение – вот в чем задача.

Людвиг Эрхард. Рекомендации по экономическому

восстановлению.

В архиве Фонда им. Людвига Эрхарда в Бонне хранится фолиант объемом в 268 страниц машинописного текста. Заголовок на титульном листе гласит: «Военное финансирование и консолидация задолженности». Этот документ, который сам Эрхард часто называл «Меморандумом», был закончен в марте 1944 г. и сыграл впоследствии немалую роль при разработке концепции экономической и финансовой реформы 1948 года.

История появления «Меморандума» Эрхарда достаточно любопытна и заслуживает того, чтобы посвятить ей несколько строк.

Далеко не всем в промышленных кругах Германии вскружили голову первые военные победы Гитлера. По мере милитаризации страны все более напряженным становилось положение дел в тех отраслях промышленности, которые не были связаны напрямую с военным производством. Нехватку сырья, рабочей силы, падение платежеспособного спроса населения особенно остро ощущали отрасли по производству потребительских товаров. Уже в 1938 г. доля производства потребительских товаров снизилась в общем объеме производства до 35 % по сравнению с 53 % в 1932 г. К исходу войны объемы производства упали до 25 % к уровню 1928 г.

Обманутыми в своих ожиданиях антимонополитической демагогией Гитлера чувствовали себя владельцы мелких, средних и значительной части крупных предприятий немонополизированного сектора, испытавшие на себе последствия государственного регулирования цен в пользу гигантов добывающей и металлургической промышленности. После Сталинграда сомнения относительно конечного исхода войны стали закрадываться уже и в головы тех, кто прямо наживался на военных авантюрах Гитлера.

При всех различиях во взглядах относительно политических аспектов будущего устройства Германии промышленным кругам страны требовался беспристрастный анализ реального положения дел в сфере экономики и финансов, а также общие принципы новой экономической политики на случай наступления дня «X», который многие связывали с уходом Гитлера с политической сцены. Именно для решения этой задачи под крышей «имперской группы промышленности» («рейхсгруппе индустрии) в 1943 г. был создан небольшой исследовательский центр, получивший название «Промышленный институт». Его первым директором стал будущий министр экономики, а затем и канцлер ФРГ Л. Эрхард.

Выбор на Эрхарда пал не случайно. К этому времени он уже четырнадцать лет проработал в Институте экономических исследований в Нюрнберге, имел безупречную научную репутацию и хорошие связи в промышленных кругах.

Впоследствии Эрхард всегда с особым удовольствием вспоминал, что именно в тот период у него появилась возможность спокойно и систематически проанализировать всю абсурдность экономической и финансовой политики гитлеровского режима, проследить неизбежно возникающую взаимосвязь между развитием тоталитарной политической системы и ее возрастающей тягой к командованию в экономике.

За два с лишним года своего существования Промышленный институт во главе с Эрхардом подготовил для отвода глаз несколько бесцветных публикаций для печати, посвященных второстепенным экономическим вопросам прикладного характера. Но основное внимание было сосредоточено на выполнении главного заказа работодателей – разработке основных параметров экономической стратегии выхода из кризиса в послевоенный период.

Примерно через год основная часть исследования была готова. Меморандум Эрхарда состоял из двух основных частей. В первой давалась оценка состояния экономической и финансовой системы нацистской Германии в конце 1943 – начале 1944 гг. Во второй была сделала попытка наметить общие контуры программы перехода от «военной экономики» к «экономике мирного времени». Опуская статистические подробности, остановимся сначала на основных выводах первой части Меморандума.

Несмотря на то, что в это время на службу Германии были все еще поставлены ресурсы, производственные мощности и рабочие руки многих европейских стран, положение дел в экономике и финансах страны, по мнению Эрхарда, внушало серьезные опасения. Милитаризация экономики привела к глубоким перекосам в структуре народного хозяйства: удельный вес добывающих отраслей и тяжелой промышленности продолжал увеличиваться, производство потребительских и сельскохозяйственных товаров – сокращаться. Отложенный или подавленный потребительский спрос, констатирует Эрхард, всегда таит в себе семена будущего инфляционного взрыва. Благодаря жесткому контролю над ценами и заработной платой, а также принудительным поборам с населения в форме «добровольного» перевода их сбережений на приобретение облигаций государственных займов, нацистскому режиму удалось всего лишь перевести инфляцию в скрытую форму, загоняя тем самым болезнь все глубже внутрь, но даже не помышляя о ее лечении.

Отсутствие конкурентной среды, продолжает свой анализ Эрхард, привело к существенному снижению эффективности производства: росла энергоемкость и материалоемкость, снижалась производительность труда даже на тех предприятиях, где не использовалась или использовалась относительно мало «иностранная рабочая сила».

Еще в 1938 г. бюджетное финансирование осуществлялось на 60% за счет налоговых и других поступлений, а на 40% – за счет заемных средств. К 1943 г. пропорции изменились и составляли, по оценке Промышленного института, соответственно 45:55. Эрхарду с поразительной точностью удалось предсказать даже, какой суммы достигнет внутренняя задолженность Германии к концу войны. По его расчетам, она должна была составить 400 млрд рейхсмарок. В действительности же она равнялась в 1945 г. 390 млрд рейхсмарок.

Подводя итоги констатирующей части своего «Меморандума», Эрхард перечисляет общие признаки любой экономической системы, где государство начинает «командовать» экономикой: планирование сверху, административное распределение ресурсов, жесткий контроль над ценами, диктат крупнейших производителей – монополистов, наплевательское отношение к интересам подавляющей массы населения, гипертрофированная роль военного сектора, добывающих отраслей и тяжелой промышленности. Первопричиной такой системы ведения хозяйства, подчеркивает Эрхард, является «игнорирование объективной природы экономических законов, государственный волюнтаризм», а неизбежным следствием – структурные диспропорции, постоянная угроза инфляционного взрыва, низкая производительность труда, недовольство и апатия населения. Такая экономика (Эрхард называл ее «принудительной»), по его глубокому убеждению, никогда и нигде не может быть эффективной.

Этот заключительный вывод служит для Эрхарда своеобразным мостиком для перехода ко второй части своего исследования, где он формулирует свои рекомендации перехода от «военной экономики» к мирной.

С удивительной прозорливостью Эрхард предсказывает, что инерция мышления и неизбежные трудности послевоенного периода породят в Германии сильнейшее искушение вновь вернуться к апробированным уже «командным» методам управления народным хозяйством. Такой путь Эрхард считал губительным, настаивая на необходимости максимально короткого переходного периода освобождения экономики страны от государственного диктата.

Однако такое освобождение от «государственного диктата» вовсе не означает возвращения к «чистому капитализму», где государству отводится всего лишь роль «ночного сторожа». В понимании Эрхарда, государство в переходный период вынуждено заниматься макроэкономическим регулированием методами финансовой, кредитной, таможенной, валютной, налоговой политики, но не мелочной опекой над производством. И уж тем более оно не должно потакать эгоистическим интересам наиболее влиятельных промышленных групп за счет государственной казны.

Социальная политика государства в свою очередь ничего общего не может иметь с филантропией и поощрением иждивенческих настроений, но она должна присутствовать – ведь экономическая эффективность не самоцель, а лишь одно из средств для удовлетворения материальных и духовных потребностей граждан.

Характерно, что перечисление своих предложений по выходу послевоенной экономики из кризиса Эрхард начинает не с конкретных рецептов финансового или экономического характера, а с психологии. (Эрхарду вообще чужд узкотехнократический подход к экономическим проблемам.)

Любая экономическая политика, претендующая на успех, по его убеждению, начинается с обеспечения доверия к ней со стороны населения, ибо именно человек с его психологией, надеждами, планами, наконец, со своими заблуждениями является центром экономической жизни. Без доверия населения даже самая разумная с точки зрения экономической науки политика «зависнет в воздухе». Соответственно, Эрхард формулирует основные требования, которым должна соответствовать эффективная политика переходного периода. Она должна быть понятной гражданам; политики должны убедить людей в ее правильности; политика должна быть последовательной, ибо шараханье из стороны в сторону есть худшая разновидность любой политики; она должна быть открытой и честной; наконец, она должна быть правильно выстроена тактически, т.е. ориентироваться не только на долгосрочный конечный результат, но и на убедительный демонстрационный эффект в разумные с точки зрения ожиданий населения временные сроки.

Именно поэтому в числе первоочередных мер своей антикризисной программы Эрхард называет отказ от распределительной системы, либерализацию цен и восстановление жизнеспособной денежной единицы. Только так, считал Эрхард, можно в короткий срок насытить рынок и дать убедительные стимулы к труду.

Государство должно немедленно и решительно провести санацию денежной системы, перекрыв прежде всего главный источник инфляционной угрозы – широкомасштабное бюджетное финансирование тяжелой промышленности и военного сектора. Вместе с тем следует создать льготный режим для быстрого роста производства потребительских товаров и жилищного строительства, где размеры инвестиций и срок оборота капитала существенно меньше, чем в тяжелой промышленности, а «демонстрационный эффект» в глазах населения значительно выше.

Эрхард предупреждает об опасности использования методов «дозированной инфляции» для повышения платежеспособного спроса и оживления деловой активности. Не отрицая напрочь кейнсианских рецептов лечения кризисных явлений в экономике, он считает, что прибегать к ним (с большой осторожностью и на короткий срок) можно лишь в одном – единственном случае: когда достаточно продолжительное время проводившаяся жесткая дефляционная политика привела к полной стагнации производства и массовой безработице. В остальном же, считает Эрхард, попытки «управлять» инфляцией очень схожи с попытками бактериологов получить новое лекарство, способствующее выработке в организме иммунитета против еще не известного вируса. В конечном счете все зависит от дозировки: больной может приобрести иммунитет, но может и погибнуть.

Общая тональность и политическая направленность «Меморандума» Эрхарда не оставляют широкого поля для его толкования. Основные акценты расставлены в нем достаточно четко и однозначно. Исход войны в общем и целом для него предрешен. Как экономист, он концентрирует свое внимание не на военно-политической стороне дела, а на доказательстве порочности основополагающих принципов экономической и финансовой системы нацистского государства, где деньги не играют никакой роли и фюрер предписывает экономике свою волю. Иррациональность такой экономической модели для Эрхарда настолько очевидна, что вопрос о ее крушении для него – вопрос времени. И время это, считал Эрхард в 1944 г., приближается неумолимо и с огромной скоростью.

Не вдаваясь опять же в политический аспект вопроса о том, кем и как будет изменена государственная система, он пытается обрисовать общие контуры новой экономической модели послевоенного времени и пути решения главных проблем в первый переходный период. При этом конечная цель движения не вызывает никаких сомнений: рыночная экономика с достаточно активным участием государства в регулировании макроэкономической и социальной политики.

Глава 3

ОТ ЗАМЫСЛОВ К РЕАЛЬНОСТИ.

НЕМЕЦКОЕ «ЭКОНОМИЧЕСКОЕ ЧУДО»

ЛЮДВИГА ЭРХАРДА

3.1. Политико-экономические

предпосылки успеха

Союзники не учли того, что кому-нибудь может прийти в голову не изменить, а отменить распоряжения, регулирующие цены.

Людвиг Эрхард. Благосостояние для всех.

3.1.1. Денежная реформа 1948 г.

В первые послевоенные годы экономическая ситуация в Германии выглядела во многих отношениях просто катастрофически. Промышленное производство в 1946 г. составляло 33 % от уровня 1936 г. Почти вдвое сократилось производство зерна и картофеля, поголовье скота составляло примерно 1/3 от довоенного уровня. Повсюду не хватало жилья и самых элементарных потребительских товаров. Статистики посчитали, что при существовавших тогда объемах производства промышленность могла бы обеспечить каждого немца парой обуви раз в 12 лет, а костюмом раз в 50 лет. Одним словом, ситуация была много хуже, чем в нынешней России.

О том, что начинать послевоенные реформы придется с санации финансовой системы и с восстановления жизнеспособной денежной единицы, Эрхард предупреждал еще в своем «Меморандуме», когда анализировал последствия безудержного финансирования нацистским государством военных расходов и искусственного подавления инфляции. К 1947 г. положение дел в финансовой сфере еще более усугубилось. Оборот наличной денежной массы вырос с 6 млрд марок в 1935 г. до 73 – 75 млрд марок в конце 1946 г. Количество денег на банковских депозитах увеличилось с 30 до 150 млрд марок. Государственный долг достиг астрономической суммы в 415 млрд марок. Общие размеры не обеспеченного товарной массой денежного спроса оценивались примерно в 300 млрд марок.

Попытки оккупационных властей взять ситуацию под контроль путем «замораживания» цен и введения карточно-распределительной системы успеха не имели. При тотальном дефиците и фактически обесцененной марке расцвели «черный рынок» и спекуляция. Подлинной денежной единицей стала пачка американских сигарет. За одну пачку «Camel» или «Lucky Strike» можно было приобрести полфунта масла, за блок – пару ботинок, а за 300 блоков – украденный «Фольксваген». В отношениях между предприятиями тоже господствовал бартер. Как вспоминал позднее Эрхард, фактически экономическая жизнь в стране вернулась к состоянию примитивного натурального обмена. Огромный денежный «навес», прогрессирующая инфляция при замороженных ценах сводили на нет любые попытки административного регулирования хозяйственной жизни.

Эрхард был не первым и далеко не единственным, кто пытался привлечь внимание оккупационных властей к необходимости начать серьезную подготовку к радикальной денежной реформе вместо того, чтобы заниматься безнадежным делом «регулирования цен». Известно, например, что в течение первых двух лет после войны американская военная администрация получила от различных немецких университетов, исследовательских центров, экспертных групп и отдельных специалистов более 200 (!) проектов и предложений по проведению денежной реформы. Но все они были до поры до времени положены под сукно. На то были свои причины. Американцы имели свои представления о том, когда, как и при каких условиях следует проводить денежную реформу.

Еще в начале 1946 г. президент Детройтского национального банка и советник генерала Клея по финансовым вопросам Дж. Додж во время своей командировки в Вашингтон поставил перед президентской администрацией вопрос о необходимости начать подготовку к проведению в Германии радикальной денежной реформы. В марте 1946 г. в Германию прибыла группа финансовых экспертов. Ключевыми фигурами в ней были все тот же Дж. Додж и два авторитетных специалиста в этой области – профессора Дж. Ком и Р. Голдсмит. Эта группа пробыла в Германии около двух месяцев и за это время подготовила для американского правительства подробные рекомендации по проведению в Германии денежной реформы (План Колма – Голдсмита – Доджа). Итоговый документ был во всех деталях согласован не только с английскими, но и с советскими оккупационными властями. Единственным не разрешенным тогда вопросом остался пункт о том, где печатать новые банкноты: американцы предлагали Берлин, а советские представители – Лейпциг. Но отправной точкой логики всего плана была предпосылка, что денежная реформа должна проводиться во всех четырех зонах оккупации одновременно.

Если сравнить установочные положения Плана Колма – Голдсмита – Доджа с тем, как в действительности была проведена денежная реформа в западных зонах оккупации, то, забегая вперед, надо со всей определенностью сказать: 20 июня 1948 г. в жизнь воплотился не план Эрхарда и возглавляемой им группы экспертов Особого отдела по вопросам денег и кредита, а именно американский План Колма – Голдсмита – Доджа.

То, что с момента рождения Плана Колма – Голдсмита – Доджа и до его реализации прошло два года, объясняется исключительно быстро менявшимися международными условиями, лишь усложнявшими решение вопросов германского урегулирования.

Особый отдел по вопросам денег и кредита, который возглавил Эрхард, был создан год спустя после появления Плана Колма – Голдсмита – Доджа. Его задача состояла в том, чтобы подготовить немецкие предложения по проведению денежной реформы, необходимость которой была уже очевидна всем. Американская военная администрация поддержала эту инициативу, полагая, что полезно выпустить пар и дать немцам выговориться. Но всерьез обсуждать с ними готовый план, а тем более вносить в него какие-то существенные коррективы, никто не собирался. Во время своей первой встречи с только что назначенным начальником Особого отдела по вопросам денег и кредита генерал Клей без обиняков по-военному разъяснил Эрхарду, в чем заключается его главная задача: привести в соответствие американский проект с германским законодательством.

В общих чертах Эрхард был знаком с американским планом. Еще во время его подготовки и уже после утверждения в Вашингтоне Эрхард, занимавший тогда пост министра экономики Баварии, неоднократно встречался с Доджем и знал от него общий замысел и общие контуры американского проекта. Жесткий и радикальный характер предлагавшихся американскими экспертами рецептов лечения германской финансовой системы его не смущал. Эрхард хорошо понимал, что болезнь носит запущенный характер и полумерами здесь не обойтись. Эту позицию он отстаивал и на заседаниях своей группы, где было достаточно сторонников более щадящих, постепенных и «мягких» вариантов реформы. Такой подход Эрхард считал непродуктивным и опасным как с чисто экономической, так и с политической точки зрения. Коль скоро полумерами не обойтись, то растягивать лечение опасно. У пациента просто может не хватить терпения. Денежная реформа первоначально окажет серьезное шоковое воздействие, предсказывал Эрхард^¹¹. Но лучше уж один раз перетерпеть боль и получить реальный шанс на выздоровление, чем продолжительное время подвергаться мучительным процедурам с неопределенными перспективами на конечный результат. Таков был примерно общий смысл аргументов Эрхарда в полемике со сторонниками «мягких» вариантов денежной реформы.

В конечном счете немецкий вариант оказался в чем-то мягче американского плана, а в чем-то даже жестче его. Но, по большому счету, существенных различий не было. При окончательном согласовании в одном вопросе американцы даже пошли на уступки. По настоянию немецких экспертов, опасавшихся, что новые деньги сразу не найдут соответствующего товарного покрытия и реформа захлебнется, договорились урезать поначалу денежную массу еще почти вдвое по сравнению с тем, что было намечено в американском плане. Основные надежды связывались с выбросом на рынок припрятанных товарных запасов, точных размеров которых никто себе не представлял.

Денежная реформа началась в западных зонах оккупации 20 июня 1948 г. Ее главная задача сводилась к тому, чтобы быстро избавиться от опасного «навеса» неимоверно разбухшей денежной массы, восстановить ключевую роль денег в хозяйственном обороте. Основные меры, осуществленные в рамках денежной реформы, сводились к следующему:

– Введение вместо рейхсмарки (RM) в качестве единственной денежной единицы новой немецкой марки (DM). Каждый житель получал право обменять 60 марок по курсу 1:1 – из них 40 нем. марок выплачивались немедленно, а остальные 20 нем. марок через два месяца. Половину сбережений можно было обменять по курсу 1:10. Временно «замороженная» вторая половина позже обменивалась в соотношении 1:20;

– Текущие платежи: зарплата, пенсии и квартплата – пересчитывались в соотношении 1:1;

– Все предприятия получили первоначальную сумму из расчета 60 нем. марок на каждого занятого. В дальнейшем они должны были осуществлять все выплаты за счет текущих доходов. Взаимные обязательства предприятий пересчитывались в соотношении 1:10;

– Все обязательства государства, выраженные в рейхсмарках, аннулировались без всякой компенсации. Это привело к обесценению примерно 2/3 банковских активов, что потребовало в свою очередь провести санацию обремененных долгами банков;

– Монопольное право на выпуск в обращение новых банкнот было передано Банку немецких земель. Он же был уполномочен регулировать снабжение деньгами народного хозяйства при помощи учетной ставки и установления норм обязательного резервирования для коммерческих банков. При этом с самого начала своей деятельности Банк немецких земель был независим от государственных и политических структур, в том числе и от федерального правительства. Правда, для наличного обращения была законодательно установлена верхняя граница в 10 млрд нем. марок;

– Бюджетам разных уровней были направлены средства для первоначального наполнения. Вместе с тем по закону органы государственной власти всех уровней были обязаны покрывать свои расходы из текущих доходов. Одновременно было резко снижено налоговое бремя на предприятия и физических лиц, введены многочисленные налоговые льготы для стимулирования сбережений и инвестиций.

Итак, новая марка родилась. Но ответ на вопрос, насколько крепким будет ее здоровье, оставался открытым. Отдавали себе в этом отчет и сами авторы денежной реформы.

Иными словами, они добросовестно и квалифицированно выполнили ту задачу, которую перед ними поставили. А задача эта, если несколько упростить суть дела, в основе своей носила финансово-технический характер: быстро избавиться от опасного «навеса» неимоверно разбухшей денежной массы. Но это была лишь предпосылка, необходимое условие появления новой жизнеспособной денежной единицы, подавления инфляции и оживления хозяйственной жизни, но никак не гарантия, что именно так и произойдет на самом деле.

Эрхард, занимавший к началу денежной реформы должность начальника Управления экономики «Бизонии»^¹², считал, что если все сведется к тому, чтобы обеспечить более реалистическую базу для расчетов и поддержать новыми подпорками административный контроль над ценами, то не стоило и огород городить. При таком подходе новую марку рано или поздно ждет участь старой рейхсмарки. Она не устоит. Его стратегическая линия состояла в том, чтобы, используя стабилизирующий эффект жесткой денежной реформы, немедленно приступить к радикальной перестройке всего механизма управления экономикой: осуществить либерализацию цен; отменить многочисленные регламентации и постановления, сковывающие инициативу хозяйствующих субъектов; создать условия для рыночной конкуренции путем принятия жесткого антикартельного законодательства; переориентировать инвестиционные потоки в сферу производства потребительских товаров и жилищного строительства; использовать социальные амортизаторы для защиты наиболее слабых и незащищенных. В одном из своих выступлений за несколько месяцев до начала денежной реформы Эрхард заявил: «Я действительно считаю, что наилучшим решением было бы одновременно с денежной реформой перейти к рыночной системе со свободным ценообразованием... Можно в основном сохранить контроль над ценами на продукты питания, полностью оставить его над квартирной платой и в угольной промышленности, но главную свою позицию, думаю, я сформулировал ясно».

Свою позицию Эрхард формулировал всегда ясно. Не ясно было только, как эту позицию реализовать. Ведь решение ключевых вопросов экономической политики в ту пору полностью находилось в компетенции оккупационной администрации.

3.1.2. Экономическая реформа в Германии:

переход к функционирующему рынку

Убежденность Эрхарда в том, что единственный способ быстро покончить с разрухой, нищетой и засильем спекулянтов – демонтаж командно-распределительной системы и включение рыночных механизмов, в послевоенной Германии разделяли немногие. Против радикальной рыночной реформы реши-тельно выступали социал-демократы и профсоюзы. В конце 40-х гг. и ХДС был не прочь пококетничать с избирателями такими понятиями, как «план» и «социализм». «Аленская программа» ХДС^¹³ с ее демонстративным отрицанием ценностей либерального индивидуализма настойчиво призывала к поиску «третьего пути» в духе христианского социализма.

В вопросе о методах оздоровления германской экономики и о будущем характере ее экономической системы не было единодушия и среди западных союзников. В Великобритании к власти в 1946 г. пришли лейбористы, и английские советники при военной администрации полностью разделяли точку зрения германских социал-демократов о необходимости передать в руки государства практически всю тяжелую промышленность и создать органы центрального планирования и управления народным хозяйством.

В американской военной администрации тоже далеко не всем пришлась по вкусу идея дополнить денежную реформу радикальной ломкой системы административного регулирования цен. Здесь тогда было немало сторонников кейнсианских рецептов выхода из затяжных депрессий. Для поклонников рузвельтовского «нового курса» и многочисленных советников по профсоюзным вопросам из АФТ/КПП призывы Эрхарда довериться рынку отнюдь не звучали убедительно.

В этих условиях от Эрхарда потребовалось немалое политическое мужество, чтобы под свою личную ответственность отдать распоряжение о введении в действие принятого Экономическим советом, но не получившего одобрения оккупационных властей закона об «Основных принципах хозяйственной структуры и политике цен после денежной реформы». Как вспоминал позднее сам Эрхард, этот шаг позволил ему одним махом выбросить в мусорный ящик сотни всяких предписаний, которые регулировали экономическую жизнь и цены. «При этом, – продолжает Эрхард, – мы прибегли к единственно возможному методу – мы отказались от перечисления всего того, что теряло силу, и точно обозначили лишь все то, что еще должно было оставаться в силе. Таким образом, был сделан огромный шаг в направлении к цели, которой является освобождение хозяйства от непосредственного воздействия бюрократии»^¹⁴.

Бюрократического хлама выбросили тогда действительно много и довольно быстро. Но отнюдь не весь и не одним махом. Эрхард действовал решительно, но отнюдь не опрометчиво. Он был достаточно опытен, чтобы во время наступления не забывать о тылах и флангах. Так или иначе, но в июне 1948 г. было отменено около 90 % действовавших до этого инструкций по контролю над ценами. Но 10 % продолжали действовать. Сохранился контроль над ценами на транспорте, на основные продукты питания, на квартплату, на почтовые услуги, на основные виды сырья, на сталь, уголь, чугун и еще по нескольким позициям. Жесткие государственные регламентации сохранялись поначалу и в сфере внешней торговли.

Было бы ошибкой пытаться свести хозяйственную реформу в Германии к единовременному акту. Минимально необходимая критическая масса рыночных преобразований была действительно осуществлена быстро, а главное комплексно. Одновременный запуск денежной и хозяйственной реформы, либерализация цен на достаточно большие и связанные друг с другом товарные группы в обрабатывающих отраслях позволили добиться, чтобы заработали ценовые сигналы, которые постоянно вынуждали производство приспосабливаться к спросу. Но из этого вовсе не следует, что стержнем стратегии эрхардовских реформ была концепция «большого скачка» или «шоковой терапии».

Скорее хозяйственная реформа в Германии представляла собой серию взаимосвязанных, но постепенных и растянутых во времени шагов, осуществление которых заняло не недели и не месяцы, а годы. Так, контроль над ценами основных продуктов питания был снят лишь в 1958 г., когда была восстановлена конвертируемость марки. Транспортные и почтовые тарифы повысились только в 1966 г. – после снятия дотаций отраслям средств связи, но с переводом соответствующих социальных выплат в бюджет Министерства труда.

Довольно долго сохранялись государственные дотации для поддержания цен на уголь, чугун, сталь, электроэнергию, газ. К слову сказать, в угольной промышленности ФРГ дотации существуют и сегодня. Ратификация Закона о свободе конкуренции, который Эрхард считал одним из центральных элементов своей реформы, тоже затянулась до 1957 г. Если иметь в виду создание всех необходимых рыночных институтов, структур и законодательной базы, то процесс становления послевоенного экономического порядка в известном смысле завершился в Германии лишь в конце 50-х – начале 60-х годов.

Из сказанного выше, однако же, вовсе не следует и другого – что Эрхард однозначно отдавал предпочтение стратегии постепенной трансформации, был сторонником градуалистского подхода. Многое из того, что иногда пытаются поставить Эрхарду едва ли не в заслугу российские проповедники экзотической идеи движения к рынку при усилении регулирующей роли государства, никакого отношения к представлениям Эрхарда о «социальной рыночной экономике» не имеет. Многие из осуществлявшихся в ходе реформы мероприятий носили вынужденный характер и объяснялись либо необходимостью достижения политического компромисса с оппонентами в парламенте, либо прямым давлением со стороны оккупационных властей. Речь идет не только о темпах либерализации цен, но и о таких, например, фактах, как предоставление специальной финансовой помощи государства для реализации программы жилищного строительства и организации общественных работ, о введении административных ограничений импорта и усилении валютного контроля в качестве средства борьбы с внешнеторговым дефицитом, о создании в январе 1952 г. специального инвестиционного фонда под государственным патронажем для оказания финансовой поддержки «приоритетным» отраслям и т.д. С точки зрения Эрхарда, все это были вынужденные отклонения от последовательной стратегии рыночных преобразований, а вовсе не сознательно избранная и оптимальная политика.

В целом же германский опыт свидетельствует скорее о том, что обе стратегии – «большой скачок» и градуализм – представляют собой не столько взаимоисключающие, сколько взаимодополняющие, обогащающие друг друга стратегии преобразования системы. Центральный вопрос заключается не в том, какой стратегии в конечном счете следует изначально отдать предпочтение, а в том, в какой мере в различных условиях тот или иной способ действий позволяет более успешно идти к конечной цели. Для Эрхарда, во всяком случае, первичным был вопрос не скорости движения, а системного, комплексного характера рыночных преобразований.

Так или иначе, но 20 июня 1948 г. Эрхард только нажал кнопку. «Мотор заработал» почти сразу, но еще с перебоями. Никаких гарантий, что он не заглохнет вообще, не было и быть не могло.

Для Эрхарда запуск рыночных механизмов означал нечто большее, чем просто экономическое мероприятие в узком смысле слова. Это было, по его определению, не только «снятие оков» с экономики и освобождение ее от бездарного и деструктивного влияния бюрократии, но и решающим шагом на пути возрождения в народе нравственных принципов, основанных на признании свободы и ответственности каждого.

Внешне жизнь, особенно в больших городах, изменилась довольно быстро. Витрины магазинов впервые за много лет вновь наполнились товарами. Цены «кусались», но люди начали привыкать к мысли, что за работу платят реальными деньгами, на которые можно что-то купить. Постепенно вопрос начал смещаться в другую плоскость: как и сколько нужно трудиться, чтобы заработать достаточное количество денег?

Одним из таких путей для многих немцев в те годы стала сверхурочная работа, оплата за которую по новым правилам не облагалась подоходным налогом. По данным Федерального бюро статистики, в 1947 г. мужчины работали в среднем 39,8 часов в неделю, в 1948 г. уже 43 часа, а в 1949 и 1960 гг. – 49 часов в неделю. Труд снова приобрел смысл. Люди поверили, что деньги можно заработать честным трудом, а не только перепродажей американских сигарет. В этом заключался один из важнейших нравственных аспектов реформы, о которых упоминал позднее Эрхард.

Германия постепенно выходила из спячки и депрессии. Но до окончательного выздоровления было еще далеко. Социологические опросы показывали, что население хотя в целом и положительно реагирует на начавшуюся денежную и хозяйственную реформы, но достаточно сдержанно оценивает роль самого Эрхарда и без всякой эйфории, скорее с настороженностью смотрит в будущее.

Так, примерно половина опрошенных летом 1948 г. считала, что реформа была проведена особенно несправедливо по отношению к старикам, инвалидам, переселенцам, пострадавшим от бомбежек и т.д. В глазах большинства именно Эрхард нес ответственность за все издержки реформы. Только 20% считали, что он со своей задачей справился «хорошо», 28% ставили ему оценку «удовлетворительно», 25% – «плохо», а 27% не смогли дать вразумительного ответа. Примерно две трети опрошенных скептически оценивали уверения Эрхарда, что немцы, наконец, получили «настоящие деньги». 43% в июле 1948 г. и уже 60% в сентябре считали, что цены все равно будут расти^¹⁵.

В целом ситуация в экономике и в обществе продолжала оставаться еще очень неустойчивой. Противники Эрхарда ждали лишь повода, чтобы выступить единым фронтом против его «рыночных экспериментов». Очень скоро они его получили. Сам Эрхард скажет впоследствии, что второе полугодие 1948 г. стало одним из самых драматических периодов в экономической истории послевоенной Германии.

Осенью 1948 г. цены снова поползли вверх. К концу года рост составил 15% по сравнению с июлем месяцем. Причины замаячившей опасности нового инфляционного витка были достаточно очевидны. Возникла та самая ситуация, о которой предупреждал Эрхард, настаивая на значительно большем, чем планировали американцы, «урезании» денежной массы: покупательный спрос и реальное предложение оказались несбалансированными. Текущие заработки, деньги, выданные на каждого человека при начале реформы, сбережения, которые были переведены из старых рейхсмарок в новые (последние две суммы вместе составили около 3,5 млрд марок) – все это немедленно хлынуло на потребительский рынок. Даже абсолютно сенсационный рост производства во втором полугодии 1948 г. – с середины до конца года он составил почти 50% – оказался не в состоянии удовлетворить возникший ажиотажный спрос.

Психология, как справедливо указывал Эрхард, играет в экономике не меньшую роль, чем точный математический расчет. А поскольку психология – наука менее точная, чем математика, то погрешностей почти никогда избежать не удается.

Один из ближайших помощников и единомышленников Эрхарда в период его работы директором Управления экономики, уже упоминавшийся выше Л. Микш признавал, что и он сам, и Эрхард интуитивно чувствовали: запущенная в оборот новая денежная масса даже после всех «обрезаний» все равно велика. При определении ее объема эксперты имели весьма смутное представление о реальных возможностях ее товарного обеспечения, но еще меньше они могли предугадать, как поведет себя покупатель. Реальность же выглядела так: за три с половиной месяца – с 30 июня по 15 октября 1948 г. – денежное обращение возросло на 156% (с 2,174 до 5,560 млрд марок). К 31декабря 1948 г. количество денежных знаков, бывших в обращении, составило 6,641 млрд марок. Понятно, что столь резкий рост количества денег в обращении повлиял и на поведение покупателей, и на динамику цен.

12 ноября 1948 г. по стране прокатилась мощная демонстрация протеста против политики эрхардовского кабинета, ситуация становилась драматической, но Эрхард был уверен: если тенденция к росту производства сохранится, то конкуренция очень быстро заставит производителей и торговцев отказаться от вздувания цен. В условиях, когда многие ударились в панику, Эрхард с невозмутимостью оставался при своем мнении, считая, что будущее покажет – именно он и был прав. Маятник цен, качнувшись высоко вверх, скоро придет под влиянием конкуренции в нормальное состояние.

Как показало дальнейшее развитие событий, прогноз Эрхарда оказался верным. В конце декабря 1948 г. рост цен заметно замедлился. В феврале – марте 1949 г. цены практически стабилизировались, а в апреле – мае даже начали понемногу снижаться. Все с удивлением обнаружили, что Эрхард вдруг оказался прав.

Эрхард действительно оказался прав, но вовсе не «вдруг». Ажиотажный спрос должен был пойти на убыль, но Эрхард не ждал, пока это произойдет само собой. Как только в конце лета – начале осени 1948 г. начался рост цен, по инициативе Эрхарда незамедлительно были предприняты меры, чтобы не дать разгуляться инфляции:

– специальным законом о блокировании вкладов было заморожено 70% средств на счетах населения;

– для того чтобы оказать давление на производителей и торговцев, а покупателям дать правильные ориентиры, регулярно публиковались каталоги так называемых «уместных цен», учитывающих реальные издержки производства и «разумную прибыль»;

– была принята государственная программа «Каждому человеку» для обеспечения населения по сниженным ценам довольно узкой номенклатуры самых необходимых потребительских товаров;

– Центральный банк повысил требования к обязательным резервам коммерческих банков (с 10 % до 15%), чтобы сдержать их кредитную экспансию. Когда же это не помогло, ЦБ перешел 16 ноября 1948 г. к политике кредитного контингентирования, означавшей, по существу, запрет на выдачу всех кредитов, который был снят 22 марта 1949 г. только для текущих ссуд;

– для быстрого наполнения внутреннего рынка недостающими товарами и создания конкурентной среды были сделаны первые шаги в сторону либерализации внешней торговли.

Только вся совокупность этих и других мер позволила предотвратить раскручивание инфляционной спирали.

Международные котировки убедительнее всяких комментариев показывали динамику стабилизации новой немецкой марки и рост доверия к ней. В конце 1948 г. на валютной бирже в Цюрихе за одну марку давали 0,2 швейцарского франка, в конце февраля 1949 г. – уже 0,5, в конце 1949 г. – 0,75, а в конце 1964 г. – 1,08 швейцарского франка.

Относительная стабилизация экономической ситуации в западных зонах весной – летом 1949 г. продолжалась, однако, недолго. Во второй половине 1949 г. на передний план вышла проблема растущей безработицы – из плена возвращались солдаты, в стране было много беженцев, продолжался приток переселенцев из бывших немецких земель на Востоке. Если цены к этому времени вернулись к уровню июня 1948 г., то принявшая массовый характер безработица грозила привести к серьезным социально-политическим конфликтам. В течение только 1949 г. число безработных увеличилось с 800 тыс. до 1,5 млн, а в начале 1950 г. подскочило до 2 млн человек, что составило 13,5% от общего числа трудоспособного населения. Причины столь стремительного роста заключались не столько в сокращении рабочих мест, сколько в лавинообразном притоке дополнительных рабочих рук за счет переселенцев с Востока и возвращения беженцев. Отвечать за все это пришлось, естественно, Эрхарду.

Политическая оппозиция с удвоенной энергией принялась поносить министра экономики и его политику. В ход пошли обвинения в «некомпетентности», «бездеятельности», абсурдном стремлении «передоверить все рынку».

Социал-демократов поддерживали английские оккупационные власти. К ним вскоре присоединились американцы, обеспокоенные возможностью серьезной политической дестабилизации в стране, которой отводилась все более значимая роль в стратегии «сдерживания» и «отбрасывания» коммунизма. В результате к середине декабря 1949 г. сложился единый и многоголосый хор критиков эрхардовской политики. Представители союзных властей буквально бомбардировали канцлера К. Аденауэра бесчисленными меморандумами, в которых пытались доказать преимущество полной занятости перед сохранением с таким трудом достигнутой стабильности марки.

Политика обеспечения полной занятости в том виде, как ее понимали тогда германские социал-демократы, британские лейбористы и американские сторонники «нового курса», включала в себя весь традиционный набор кейнсианской рецептуры: льготные кредиты промышленности, искусственное стимулирование спроса, оплачиваемые из бюджета широкомасштабные государственные программы создания новых рабочих мест и, конечно, существенное урезание всех рыночных свобод.

Эрхарду был чужд идеологический догматизм. В свое время он сам же критиковал германское правительство канцлера Брюнинга времен Веймарской республики именно за то, что оно не попыталось прибегнуть к стимулированию спроса в качестве одного из средств выхода из кризиса – продолжение дефляционной политики он считал грубейшей ошибкой. Но никакого противоречия между «тогдашним» и «сегодняшним» Эрхардом не было.

Эрхард всегда с опаской и настороженностью относился к кейнсианской теории. В частности, он четко оговаривал условия, при которых политика стимулирования спроса могла помочь справиться с кризисом. Она могла быть действенной после достаточно продолжительного периода жесткой дефляционной политики, направленной на «сжатие» денежной массы, если эта политика привела к параличу производства и всплеску массовой безработицы, грозящей вызвать политический взрыв. При этом Эрхард постоянно подчеркивал, что «кейнсианское лекарство» надо принимать в строго отмеренных дозах и не слишком долго. Природа инфляции, которая в подобных ситуациях неизбежно вновь поднимает голову, настолько сложна, а причины, ее подстегивающие, настолько разнородны, что пытаться управлять ею – дело крайне рискованное.

Ни одного из перечисленных Эрхардом условий для борьбы с безработицей «по Кейнсу», как этого требовали германские социал-демократы и британские лейбористы, в Германии тогда не было. Денежная реформа, хотя и носила жесткий характер, но общий объем денежной массы отнюдь не был «пережат». Первые месяцы после реформы выявили скорее противоположную опасность: покупательная способность и потребительский спрос опережали предложение. Ни о каком параличе промышленности речи тоже не было. Не хватало сырья, но производство росло. Промышленность демонстрировала готовность и тягу к капиталовложениям. Никакой бездеятельности денег и тенденции к изъятию капиталовложений, типичных при кризисе дефляционной политики, не было и в помине.

Главное же заключалось в том, что всплеск безработицы был порожден, главным образом, совершенно специфическими причинами. Переселение немцев с «восточных территорий», отошедших после войны к Польше и Чехословакии, носило такие масштабы, что население ФРГ росло буквально как на дрожжах. К 1950 г. численность населения на территории Западной Германии возросла по сравнению с довоенным периодом на 12 млн человек. Только было начавшая набирать обороты промышленность была не в состоянии моментально поглотить эту многомиллионную массу новых рабочих рук.

В этой ситуации, по мнению Эрхарда, нужны были не пожарные меры типа широкомасштабного предоставления дешевых кредитов и рожденных в спешке государственных программ искусственного создания рабочих мест, а серьезная работа по мобилизации и эффективному использованию инвестиционных ресурсов. Вставать же на путь инфляционной накачки экономики Эрхард считал гибельным для судьбы реформ и будущего страны. «Социалисты пытаются втянуть нас в авантюристические кредитные проекты в духе политики полной занятости, – отвечал Эрхард на аргументы своих оппонентов. ...При этом они ссылаются на превратно понятые теории Кейнса, которые предусматривают предоставление дополнительных кредитов для устранения социальных сбоев в совершенно иных условиях по сравнению с ситуацией в Германии. Мне думается, что Кейнс перевернулся бы в гробу, если бы узнал, что его эпигоны собираются сделать из него фокусника, якобы способного за одну ночь с помощью одной кредитной политики исцелить все болячки пятнадцати трагических лет»^¹⁶.

Потеряв однажды терпение от многочисленных упреков в том, что он якобы руководствуется «книжными теориями» и не понимает политической опасности происходящего, Эрхард в сердцах воскликнул: «Трудоустроить 1,2 млн безработных, всех до последнего человека, за две недели – пара пустяков, если бы нашелся преступно безответственный политик, готовый вновь обрушить на наш народ инфляцию, которая после призрачного расцвета всегда ведет к экономической и социальной дезинтеграции. Мы имеем право применять только органичные средства образования капитала...»^¹⁷.

Значит ли это, что Эрхард действительно сидел сложа руки в ожидании, пока безработица рассосется сама собой, как его в этом упрекали? Уповал ли он только на исцеляющую силу «невидимой руки» рынка? Ничуть не бывало! В тех случаях, когда ситуация того действительно требовала, Эрхард не бездействовал и готов был пойти на риск, вступая на ту очень узкую тропинку, которая ведет между дефляцией и инфляцией.

В конце марта 1949 г. Банк немецких земель временно отказался от жесткой кредитной политики. С 11 июня 1949 г. обязательный минимум банковских резервов был снижен с 15% до 12%, 27 мая 1949 г. последовало снижение ставки учетного процента на 0,5% и затем 14 июля того же года еще на 0,5%. В конце лета коммерческим банкам была предоставлена специальная дотация в размере 300 млн марок, которую они обязаны были использовать для предоставления долгосрочных кредитов промышленным предприятиям. 1 сентября было повторно проведено снижение обязательного минимума банковских резервов, а также снижение ставок по срочным и бессрочным вкладам. Зимой, когда безработица приняла особенно угрожающие размеры, были выделены специальные дотации для создания дополнительных рабочих мест в жилищном строительстве. В апреле 1950 г. федеральное правительство приняло решение о снижении налогового бремени и возвратной выплате уже уплаченных по прежним налоговым ставкам сумм.

Все эти тщательно дозированные меры вскоре начали давать первые результаты. Выступая в середине сентября 1950 г. на коллегии своего министерства, Эрхард констатировал: среднемесячный прирост производства составляет около 3 – 4%, экспорт к лету 1950 г. увеличился вдвое, показатели безработицы заметно пошли вниз. Это было именно то «органическое развитие» на базе последовательной и взвешенной политики, не создававшей угрозу инфляции, которого добивался Эрхард. Но жизнь вновь спутала все карты.

Разразившийся в конце июня 1950 г. международный политический кризис в связи с событиями в Корее породил такую комбинацию неблагоприятных обстоятельств, что под вопрос была поставлена не только политическая судьба самого Эрхарда, но и проводившийся им курс рыночных преобразований.

На этот раз Эрхарду пришлось отстаивать свою линию от попыток американской военной администрации навязать Германии систему «кризисного управления» экономикой, предусматривавшую резкое ограничение всех рыночных свобод. Впоследствии Эрхард назвал период 1950–1952 гг. временем «генерального наступления на германскую систему рыночного хозяйства». В своем выступлении во время парламентских дебатов 4 марта 1951 г. он вынужден был признать, что некоторые экономические свободы ограничены и заменены методами планового регулирования.

Оппозиция торжествовала, но Эрхард предупредил своих оппонентов в бундестаге, чтобы они не рассчитывали на его уход и не спешили праздновать победу. Уже 14 марта 1951 г. он предлагает правительству свою программу преодоления последствий «корейского кризиса» для германской экономики.

В конечном итоге после изнурительной политической борьбы Эрхард выходит победителем и на этот раз. Рыночным реформам был нанесен определенный урон, но значительно меньший, чем того можно было ожидать с учетом всех упомянутых выше обстоятельств.

Уже к исходу 1952 г. удалось свести внешнеторговый баланс с активом в 705,9 млн марок и погасить основные долги. Меры по стимулированию экспорта, предпринятые Эрхардом параллельно с вынужденным введением ограничений на импорт, начали давать свои плоды. В первой половине 1952 г. рост цен, вызванный «корейским кризисом», прекратился. Спал и ажиотажный спрос. Продолжался устойчивый рост промышленного производства. Набиравшая обороты промышленность требовала новых рабочих рук: число занятых в 1952 г. увеличилось до 15 млн человек по сравнению с 13,83 млн в 1950 г. Индекс стоимости жизни вырос в 1951 г. по сравнению с предыдущим годом на 7,7%, в 1952 г. – только на 1,8%, а в 1953 г. уже упал ровно на те же 1,8 %.

Особенно заметны были улучшения в решении острейшей жилищной проблемы. Количество вновь отстроенных квартир поднялось с 219 тыс. в 1949 г. до 441 тыс. в 1951 г. С 1953 г. вводилось более полумиллиона квартир в год. При этом доля финансирования жилищного строительства со стороны государства, земель, коммун составляла 30%, а 40–50% давал рынок капиталов.

В сентябре 1953 г. прошли вторые в истории Федеративной Республики выборы в бундестаг. Экономические проблемы снова были в центре предвыборных схваток. Эрхард много ездил по стране, выступал на митингах, по радио, встречался с людьми. После явного поворота к лучшему в экономической жизни страны, ощутимого и для многих миллионов простых немцев, популярность Эрхарда резко возросла. Сколько раз он уже оказывался в одиночестве со своими прогнозами, своим упрямством, со своей непоколебимой верой в свободную экономику, когда все вокруг твердили, что снова пора распределять и планировать. Но удивительная вещь – ведь этот Эрхард каждый раз оказывается прав! Именно после «корейского кризиса» в Германии все чаще начинают говорить об «экономическом чуде».

На выборах в 1953 г. ХДС/ХСС одержали убедительную победу. Социал-демократы проиграли выборы и вынуждены были довольствоваться 151 местом из 487 в бундестаге. Спор о том, что предпочитает немецкий народ – план или рынок – исчерпал себя. Накануне выборов 88% опрошенных утверждали, что их жизнь после 1948 г. (т.е. через 5 лет после начала реформ) изменилась к лучшему. Правда, 48% вообще не имели представления о том, что такое «социальная рыночная экономика». Но кто такой Эрхард, знали все.

Не будет преувеличением сказать, что на выборах 1953 г. ХДС своей победой во многом был обязан Эрхарду, его политической последовательности, выдержке, непоколебимой уверенности в преимуществах свободы, инициативы, творчества над чиновничьим произволом и бюрократическим скудоумием.

3.1.3. Борьба за антикартелъный закон

Важнейшим условием успешной трансформации экономической системы Германии в направлении социального рыночного хозяйства Эрхард считал становление конкурентной среды и конкурентного поведения хозяйствующих субъектов. Ни частная собственность, ни либерализация цен сами по себе еще не являются достаточной гарантией эффективного и динамичного функционирования рыночных механизмов. Только в условиях конкуренции и свободного доступа на рынок цены могут выполнять свою информационную и регулирующую функции. Только конкуренция направляет деятельность частных производителей в благоприятное для всего общества русло. Ведь в ней побеждает тот, кто лучше удовлетворяет интересы потребителей. Таким образом проявляется, как считал Эрхард, изначально внутренне присущая рыночной экономике социальная функция, когда потребитель, его интересы занимают центральное место в хозяйственной деятельности.

Однако Эрхард, как и представители Фрайбургской школы, вовсе не считал, что спонтанное развитие конкуренции всегда ведет к желаемым результатам. Из прошлого опыта было хорошо известно, что не упорядоченная и не ограниченная определенными правилами свободная конкуренция часто порождает у одних хозяйствующих субъектов искушение ограничить свободу других и, следовательно, ограничить конкуренцию. Типичный пример – вырастание картелей из свободной конкуренции и на основе ее принципов.

Эта проблема имела для будущего хозяйственной реформы в Германии отнюдь не абстрактный характер. До конца Второй мировой войны Германия считалась классической страной картелей. Первые картели возникли здесь в конце прошлого столетия после экономического кризиса 1873 г. и в дальнейшем их число росло, как на дрожжах. Если в 1911 г. их насчитывалось около 600, то в 1925 г. уже 3000. В.И. Ленин не без основания считал, что «в смысле организованности капитализма» Германия стоит «выше Америки». Что касается степени «картелизации» промышленности и финансовой сферы, этот вывод был тогда абсолютно справедлив. И не случайно.

Если в Соединенных Штатах первый серьезный антитрестовский закон (Sherman Act) появился в 1890 г., то в Германии первая робкая попытка в этом направлении была предпринята лишь в 1923 г. Но принятый тогда закон не запрещал картельных соглашений как таковых. Он лишь в весьма расплывчатых формулировках предусматривал «контроль за злоупотреблениями» в случаях, если картельные соглашения сводили на нет конкуренцию на рынке. Как отмечают сами германские специалисты, этот закон оказался изначально крайне неэффективным инструментом в борьбе с картелями.

С приходом к власти национал-социалистов не только были сняты всякие ограничения на пути образования картелей, но и сознательно открыт «зеленый свет» дальнейшему росту их числа. Закон о «принудительной картелизации» от 15 июля 1933 г. был принят в полном соответствии с логикой нацистского руководства, рассматривавшего картели в качестве подходящего инструмента для управления экономикой со стороны государства.

К моменту окончания войны в Германии не существовало не только действующих антикартельных законов, но и по существу не было сколь-нибудь серьезной правовой базы в этой области. Между тем, к 1939 г. в Германии действовало не менее 2 500 картельных соглашений (из них около 1 900 в промышленности). Во второй половине 40-х годов союзникам удалось осуществить принудительное разукрупнение и децентрализацию ряда ведущих германских концернов в химической, сталелитейной, угледобывающей промышленности, а также в банковском секторе. Эти меры были предусмотрены в решениях Потсдамской конференции, где державы-победительницы сформулировали свое намерение не допускать впредь «чрезмерной концентрации экономической власти» в руках картелей, синдикатов, трестов и других монополистических объединений, поскольку именно они заложили основы военного могущества гитлеровской Германии.

Однако к моменту создания ФРГ в 1949 г. работа по декартелизации в западных зонах была еще далеко не закончена. Предвидя, что введение радикального антикартельного законодательства потребует значительного времени и вызовет неоднозначную реакцию в германских промышленных кругах, англоамериканские оккупационные власти специальным декретом от 10 ноября 1948 г. поручили германским органам власти завершить решение этой задачи под контролем союзнической администрации.

В июле 1949 г. специальная группа экспертов Управления экономики «Бизонии» возглавляемая Эрхардом подготовила первый и крайне жесткий вариант «Закона против ограничения конкуренции». Вся концепция этого проекта была построена на принципе безусловного и полного запрета любых картельных соглашений. Как и следовало ожидать, реакция в промышленных и политических кругах была бурной и противоречивой. В адрес Эрхарда немедленно посыпались обвинения чуть ли не в коллаборационизме, попытках удушить по указке оккупационных властей германскую крупную промышленность.

На деле спор шел, разумеется, не о правомерности существования крупных производственных единиц и диверсифицированных корпораций, без которых немыслимо современное производство. Дело в том, что на определенном этапе количество перерастает в качество. Тогда возникает угроза монополизации рынков сбыта, стремление обеспечить себе привилегированное положение и максимальные прибыли за счет конкурентов и потребителей. Политика «самогигантизации» ведет к обособлению «экономических империй», создает возможности для манипулирования трансфертными ценами внутри концерна, что в свою очередь является причиной искажения реальной себестоимости продукции. В ряде случаев эти «экономические империи» превращаются в своего рода государство в государстве. Они плохо поддаются контролю со стороны общества, а зачастую сами в состоянии навязывать ему свои правила игры.

Наконец, добровольный характер соглашений даже между сохраняющими самостоятельность предприятиями об ограничении конкуренции, как это имеет место в случае с картелями, не может служить основанием для ущемления прав третьих сторон – как потенциальных конкурентов, так и потребителей.

Постепенно выкристаллизовались две основные позиции. Последовательные сторонники закона настаивали на сохранении основного принципа изначального проекта, предусматривавшего запрет картелей. При этом они проявляли готовность к компромиссным решениям путем включения в текст закона некоторых исключений. Противники закона пытались добиться не запрета картелей как таковых, а лишь введения ограничений на их деятельность, которые исключали бы возможность «злоупотреблений» со стороны картелей своей властью.

Для Эрхарда вторая позиция была абсолютно неприемлема. О каком пресечении злоупотреблений может идти речь, если само существование картелей по сути своей уже является злоупотреблением? «Корень зла, – подчеркивал он, – в том, что учреждение картелей ограничивает или блокирует конкуренцию, что регулирование цен выводит из строя экономическую функцию цены и народное хозяйство лишается незаменимого средства управления»^¹⁸.

Жесткий «антикартельный закон» Эрхард не раз называл «сердцевиной» своей концепции «социального рыночного хозяйства». Честная и свободная конкуренция не только является главной гарантией эффективности экономической системы, но и выполняет важную социальную функцию защиты прав и интересов потребителя, поскольку дает ему возможность выбрать нужный товар требуемого качества и по наиболее низкой цене.

Однако экономическая конкуренция есть лишь одно из проявлений более широкого понятия «свобода». Она дает возможность выявить, кто лучший в решении той или иной задачи; какие методы и приемы являются наиболее оптимальными и эффективными для решения этой задачи; она, наконец, заставляет каждого мобилизовать свои силы, способности и творческую энергию, чтобы быть в числе первых.

Посягательство на принцип состязательности есть посягательство на свободу. В политике это ведет к тоталитаризму. В экономике к подрыву самого принципа свободы предпринимательства и реанимации командно-распре-делительной системы. Причем Эрхард постоянно повторяет, что для него абсолютно все равно, кто пытается ликвидировать свободное ценообразование и установить контроль над ценами, – государство или картели.

Несмотря на все усилия Эрхарда, дело так и не двигалось с мертвой точки. Более того – обычно сохранявшие на публике видимость единства руководители ХДС один за другим начали публично критиковать Эрхарда за упрямство и нежелание найти общий язык с промышленниками.

Чтобы усилить давление на бундестаг и заставить депутатов действовать решительнее, Эрхард прибегает к одному из своих излюбленных приемов. Вместо кулуарных обсуждений и торга за закрытыми дверями он в июле 1952 г. публикует открытое письмо своему главному оппоненту – президенту Федерального союза германской промышленности Ф. Бергу, в котором формулирует 10 тезисов в защиту «антикартельного закона».

В присущей ему яркой публицистической манере Эрхард акцентирует внимание на основных пунктах своей позиции: свободный рынок не может существовать без свободной конкуренции, свободного ценообразования; картельные соглашения ограничивают конкуренцию, а зачастую вообще сводят ее на нет; все доводы относительно благотворного влияния картелей на экономическую стабильность неубедительны, картели – безусловное зло, они только осложняют лечение экономических недугов; предпринимательская деятельность изначально связана с риском, состязательностью; предприниматель, ставящий под вопрос необходимость свободной конкуренции, в конечном счете ставит под сомнение сам принцип свободы предпринимательства и право частной собственности на средства производства; подмена принципа запрета картелей на контроль за «злоупотреблениями» в их деятельности – логическая бессмыслица, попытка легализовать картели; такая позиция неизбежно ведет к появлению элементов «принудительной» экономики.

В заключение Эрхард призывает Берга и других руководителей Союза германской промышленности проявить политическую ответственность и подняться выше эгоистических интересов отдельных отраслей промышленности и крупных концернов.

Однако прошло еще пять лет, и только 4 июля 1957 г. бундестаг после многочисленных проволочек одобрил «Закон против ограничения конкуренции». Что же получилось в итоге?

Первая и ключевая статья закона, которую неизменно отстаивал Эрхард и которую всячески стремились изъять его противники, сохранилась в первоначальной редакции. Согласно этой статье, признавались недействительными любые соглашения между предприятиями или объединениями предприятий, если они «путем ограничения конкуренции способны влиять на производство или рыночный оборот товаров или промышленных изделий».

Под картелями при этом понималась любая договоренность между юридически независимыми предприятиями, которые во имя достижения общей цели сами (и в большинстве случаев – добровольно) соглашались ограничить свою экономическую самостоятельность, чтобы тем или иным способом добиться односторонних преимуществ для себя путем ограничения конкурентных возможностей для других. К наиболее распространенным типам картельных соглашений относятся, например, договоренности об установлении единых продажных цен, об установлении для каждой договаривающейся стороны твердых квот объема производимой продукции с целью искусственного снижения предложения на рынке, о распределении между участниками соглашения региональных рынков сбыта и т.д. Такого рода «горизонтальные» картели (т.е. договоренности между производителями) ст. 1 признавала безусловно недействительными с самого начала, т.е. ставила под запрет.

В то же время из под действия Закона выводились некоторые типы картельных соглашений: о верхних пределах предоставляемых скидок со средней цены, об унификации условий поставки и расчетов, о совместных усилиях по рационализации производства, о стимулировании экспорта, о совместных мерах по преодолению структурных кризисов и некоторые другие. В Законе были предусмотрены также изъятия по отраслевому принципу. Так, достаточно широкие возможности для заключения картельных соглашений предусматривались в морском, речном, воздушном транспорте, в сельском хозяйстве, в строительстве, в страховом деле, в энергетике.

Наряду с запретом «горизонтальных» картелей закон признавал недействительными «вертикальные» картели, т.е. договоренности между производителем и продавцом, ограничивающие конкурентные возможности других производителей и других продавцов. Так, например, запрещались договоренности, обязывающие продавца не закупать товары у других производителей, не продавать товары каким – то определенным покупателям, продавать товары только по ценам, указанным производителями, и т.д.

Наконец, еще один раздел закона был направлен против появления «господствующих на рынке предприятий». В Германии обычно под этим понимается контроль со стороны одного предприятия за 1/3 рынка соответствующего товара, или контроль со стороны трех или менее предприятий над долей рынка, равной доле 50 и более выступающих на том же рынке предприятий, или контроль пяти и менее предприятий за 2/3 и более рынка соответствующего товара.

Конечно, закон напоминал чем-то «кусок сыра со множеством дырок». Но если учесть всю довоенную историю германского законодательства о картелях, то закон 1957 г. представлял собой радикальный прорыв вперед.

Впоследствии были предприняты две попытки улучшить этот закон – в него вносились изменения в 1973 и 1990 гг. Их нельзя назвать коренной переработкой версии 1957 г., но в 1973 г. были все же усилены статьи, направленные на запрет «чрезмерной концентрации экономической власти» путем слияния и поглощения. Одновременно закон расширял спектр возможных договоренностей, не подпадавших под действие антикартельного законодательства, для средних предприятий. В 1990 г. корректировке подверглись лишь несколько статей, регулировавших сферу торговли. Речь шла о введении дополнительных ограничений с целью воспрепятствовать процессам монополизации в этой области.

Долголетие основного ядра «Закона против ограничения конкуренции» является одним из достижений, несмотря на множество попыток давления влиятельных групп интересов на исполнительную и законодательную власть с целью его «смягчения». Федеральное ведомство по делам картелей не без причин имеет в Западной Европе репутацию самого жесткого контролирующего органа среди национальных учреждений такого типа в странах Европейского союза.

Известны сотни случаев, когда ведомство по делам картелей признавало противоречащими закону договоренности о слияниях и укрупнениях. Но и существование крупных концернов не привело к тому, что только их «эгоистические» интересы определяют экономическое лицо сегодняшней ФРГ. Малые и средние предприятия в Германии, как и во всех развитых странах, во многом именно благодаря этому закону находятся далеко не на обочине хозяйственной жизни. По последним данным, их число составляет 99,8% (2,6 млн фирм) от общего количества существующих в Германии фирм. Вклад малых и средних предприятий в создание национального продукта 52,4%. Они же являются работодателями для 67,9% занятого населения. Наконец, их доля в общем объеме внутренних инвестиций составляет 44,4%.

Именно и прежде всего малые и средние предприятия постоянно генерируют ту рыночную среду и конкуренцию, судьба которых так беспокоила Эрхарда. Конкуренция, однако, показывает свою действенность не только в малом и среднем бизнесе. Она продолжается между крупными концернами и корпорациями, внутри них, а также между крупными, средними и малыми фирмами. Причем в ряде секторов малые фирмы в силу своей гибкости и мобильности оказываются вполне жизнеспособными, выступая на одних и тех же рынках с крупными корпорациями.

Модные в начале экономических реформ в нашем отечестве разговоры о тотальном разукрупнении всего и вся ничего общего не имеют с подлинной заботой о свободе конкуренции. Сегодня и устоявшиеся представления о том, с какого порога начинаются монополизация и создается угроза конкуренции, нуждаются в уточнении.

Германский Закон против ограничения конкуренции 1957 г. при всем понимании Эрхардом необходимости учета международного измерения все же исходил из видения конкуренции в рамках относительно замкнутого национального рыночного пространства. Соответственно с этим определялись, например, и критерии при определении пределов допустимой концентрации экономического могущества. В условиях же качественно нового уровня интернационализации всей хозяйственной жизни, очевидно, нужны иные критерии и иные подходы.

Трудно оставить без внимания аргументы влиятельных промышленных кругов ФРГ, когда они говорят сегодня о том, что в условиях существования общего рынка в рамках ЕС многие положения национального германского антикартельного законодательства сужают возможности германской промышленности на европейском и мировом рынках. Можно ли, например, сегодня по-прежнему утверждать, что доля того или иного производителя на национальном рынке в 33% действительно свидетельствует о его господствующем положении, если жизнь требует подходить к оценке конкурентоспособности с учетом как минимум общеевропейского, если не мирового, масштаба?

Существующая ныне в ЕС практика двухуровневого антикартельного контроля со стороны Комиссии ЕС и соответствующих национальных ведомств вызывает все больше нареканий. В повестке дня стоит вопрос о полной гармонизации национальных систем антикартельного законодательства и передаче контрольных функций Комиссии ЕС. Так что если закон 1957 г. и требует сегодня корректировки, то несколько в ином ключе, чем это представлялось многим в конце 50-х гг.

Неудовлетворенность Эрхарда своим детищем, которое после семи лет непрерывных политических схваток стало напоминать ему «кусок сыра с дырками», вполне объяснима. Однако в целом это была вполне добротная правовая конструкция, отражавшая существующие экономические реальности и соотношение политических сил в стране.

На деле «Закон против ограничения конкуренции» оказался в конечном счете не поражением, а еще одной победой Эрхарда на долгом и тернистом пути к созданию социально ориентированной, но эффективной рыночной системы.

Blog

Концепция социального рыночного хозяйства