Geum.ru

Методические указания для самостоятельной подготовки студентов всех специальностей Часть 1

Вид материалаМетодические указания
Подобный материал:
1   2   3
1.2 Традиционализм древневосточных культур. Трактовка искусства в эстетике и культуре Древнего Египта


Возникновение первых древневосточных культур означало не столько переход человечества от одной эпохи культурного развития к другой, сколько появление в окружении мощного массива первобытности культур нового типа. Первоначально они образовывали относительно небольшие острова, часто разделённые сотнями и тысячами километров. Постепенно древневосточные культуры расширялись, острова сливались в материки, но в целом Древний Восток так и не поглотил океана первобытности. Последняя осталась преобладающей в одних и единственно представленной в других частях света. С другой стороны, в отличие от первобытности, Древний Восток не был в такой же степени внутренне и внешне однородным. Древневосточные культуры от Средиземного моря до Тихого океана различались между собой гораздо существеннее, чем первобытные племена, проживавшие некогда в этих регионах. И всё-таки Древний Восток был единным типом культуры, несмотря на все свои региональные и национальные модификации.

Хорошо известно, что первые культурные образования, которые вышли за рамки первобытности, возникли в долинах рек: Нила, Тигра, Евфрата, Инда, Ганга.

В эпоху бронзы зарождается рабовладельческая формация. Возникают классовые государства в Египте, Двуречьи и Китае. Начинается новый этап в художественном развитии человечества. В этот период возникают первые зачатки эстетической мысли, хотя они еще не получают строгого оформления в виде теоретических положений, трактатов, четко сформулированных канонов и норм.

Одним из ранних рабовладельческих государств, где наука и искусство получили высокое развитие, был Египет. Уже в додинастический период (4 тысячелетие до н. э.) наблюдается развитие строительного дела, прикладного искусства, скульптуры. В период Древнего Царства в Египте складываются основные формы художественной культуры: архитектура, портретная скульптура, рельефы и росписи, художественное ремесло, различные жанры искусства слова (поучения, автобиографии вельмож и чиновников, надписи на стенах пирамид и т. д.). Изучение памятников изобразительного искусства Древнего Египта и лингвистические исследования различных литературных произведений свидетельствуют о том, что древние египтяне имели не только представление о прекрасном, о связи прекрасного с добрым, но и соответствующие эстетические термины. Анализ художественных памятников говорит также и о том, что творчество египетских художников регулировалось определенными канонами, эстетическими принципами, которые передавались от поколения к поколению. Правда, эти нормы и принципы еще не получили теоретического обоснования и надлежащего оформления, но они существовали; об этом свидетельствуют каноны иконографии, пропорций и цветовых отношений. Задолго до пифагорейцев египтяне применили математику для решения художественно-эстетических задач.

Исключительным богатством отличается культура шумеров (4-3 тысячелетия до н. э.). Замечательные архитектурные памятники, рельефы, художественное ремесло, искусство слова говорят о высоком развитии эстетической деятельности и эстетического сознания в эту эпоху.

В первой половине 2-го тысячелетия до н. э. выдвигается на первый план культура Вавилона. Здесь получают развитие не только изобразительные искусства, но и художественная литература. Такие литературные памятники, как стихотворное введение к законам Хаммурапи, поэма об Агушайе, стихотворный любовный диалог говорят о значительном творческом подъеме. Художественное развитие в Вавилоне достигает особенно высокого уровня в ХVI-ХII вв. до н.э. К этому времени относится космогонический эпос, описывающий возникновение мира из хаоса, борьбу богов, создание людей.

Шумеро-вавилонская художественная литература развивалась на шумерском и аккадском языках. На аккадском языке возникла великая эпическая поэма о Гильгамеше. Ее главная тема - бессмертие человека и борьба с несправедливо установленными богами порядками. Высокая художественная культура Шумера и Вавилона дает нам право заключить, что эстетическое развитие в этот период достигает высокого уровня. Но памятников, в которых были бы непосредственно сформулированы эстетические идеи, мы пока не знаем.

Большой интерес представляет древнееврейский монументальный памятник словесного искусства - «Библия», создававшаяся на протяжении большого исторического периода - начиная с ХП в. до н. э. и кончая II в. н э. (речь идет о Ветхом Завете). Представление о красоте здесь выступает в религиозно-мифологической форме. Древнееврейская культура была тесно связана с культурой Египта, Шумера, Вавилона, поэтому и в эстетических представлениях евреев имеются отпечатки и наслоения этих древневосточных народов.

Мы сделали краткий экскурс в историю развития эстетического сознания народов Древнего Востока, с тем чтобы напомнить, что развитие эстетической культуры начинается отнюдь не с древних греков и римлян. Она достигает высокой ступени развития уже в странах классического Востока. Египтяне, шумеры, ассирийцы, вавилоняне создали замечательные памятники искусства. Влияние древневосточных цивилизаций заметно не только на архаическом этапе художественного творчества древних греков, но и на более позднем периоде развития эллинской художественной культуры. На основании изучения различных памятников Востока мы приходим к выводу, что эстетические чувства, потребности, вкусы народов древневосточных государств достигли значительного развития. К сожалению, памятники, в которых нашла выражение эстетическая мысль народов Древнего Востока, еще слабо изучены. Кроме того, большинство из них дают лишь косвенную информацию о развитии эстетических идей далекого прошлого.

Древневосточный человек сразу очень внятно и весомо заявил о своём присутствии на Земле. Наверное, самым впечатляющим подтверждением сказанному может служить сооружение древнеегипетских пирамид. Наиболее старые из них появились ещё в период Старого Царства, т. е. в начале истории Древнего Египта. Как известно, древние греки относили пирамиды к одному из чудес света. Они поражали их своей грандиозностью и совершенством. Не менее размеров в пирамиде поражает филигранная точность и тщательность работы. Она выражается, прежде всего в том, что всё это количество камней очень плотно, без всякого намёка на проём, пригнано друг к другу и образует такую правильную геометрическую фигуру.

Возникла культура в своём внешнем отношении сильно отличающаяся от первобытной. В ней очевидным образом имела место мировоззренческая переориентация, мировоззренческий переворот. С известной точки своего развития люди, жившие в долинах рек, стали по-другому воспринимать реальность. Она, как прежде, была реальностью хаоса и космоса, сакрального и профанного. Но каким-то образом представление о них изменилось.

Чем объяснить непомерную громадность пирамид, их подавляющее величие? Они представляют собой почти сплошной камень, рассчитанный прежде всего на внешнее восприятие. Оно же оставляет впечатление подавляющей мощи и величия, чего-то несопоставимого с человеком, а стало быть, сверхчеловеческого. Сверхчеловеческое по сути своей и есть сакральное, или божественное. И весь вопрос состоит в том, почему в древневосточных культурах с их монументализмом сакральная реальность начинает обнаруживаться не только в ритуальных действиях, но и в качестве предметных воплощений - пирамид, грандиозных храмов, крепостей, дворцов, изваяний и т. д. Очевидно, что для древневосточного человека сакральное не просто существует, определяя цели и смысл его поступков и обнаруживая себя в ритуале, но и присутствует здесь и теперь. Его присутствие воплощается в первую очередь в фигуре божественного царя, точнее, царя-бога. Именно царь-бог в представлении древневосточных людей был источником всех тех монументальных сооружений, которые характеризуют любую культуру Древнего Востока. Эти сооружения представляли собой выражение и манифестацию того, что среди людей в качестве их повелителя пребывает божество, что оно не соизмеримо ни с чем человеческим, бесконечно его превосходя. Тем самым монументализм древневосточных культур и царская власть остаются неразрывно связанными, взаимно друг друга определяющими и проясняющими. Доказательство этому не только эстетика и величие пирамид, но и художественность литературных текстов.

Сказанное можно ощутить, обратившись к одному из древнегреческих текстов, к так называемому завещанию фараона Рамсеса III: «Слава вам, боги и богини, владыки неба, земли, вод... я ваш сын, сотворенный вашими руками. Вы меня сделали властелином (да будет он жив, невредим и здоров) всей земли. Вы сотворили для меня совершенство на земле. Я исполняю свой долг с миром. Сердце моё без усталости ищет, что сделать нужного и полезного для ваших святилищ... я сделал процветающими ваши святилища, которые были в упадке. Я учредил для вас божественные приношения помимо тех, что были для вас. Я работал для вас в ваших золотых домах с золотом, серебром, лазуритом, бирюзой. Я бодрствовал над вашими сокровищами. Я восполнил их многочисленными вещами... я наполнил ваши закрома ячменем и пшеницей. Я построил для вас крепости, святилища, города. Ваши имена высечены там навечно... я приносил вам в жертву всякие хорошие вещи. Я построил вам склады для празднеств, наполнил их продуктами. Я сделал для вас миллионы сосудов изукрашенных, золотых, серебряных и медных...».

Сказанное станет вполне очевидным при обращении к знаменитым ассирийским рельефам, созданным в эпоху наивысшего могущества ассирийской державы. На них изображены боги, цари, воины, животные, как правило, в момент битвы или охоты. Эти рельефы не спутает ни с какими другими даже совсем неискушённый зритель. Они буквально потрясают выраженной мощью и динамикой. Иногда эта мощь застывшего человеческого тела со вздутыми мышцами рук и ног. Впрочем, один из самых известных ассирийских рельефов изображает даже не человека, а крылатого быка с человеческой головой (шеду). Он явно относится к роду существ сакрального ряда и покровительствовал ассирийским царям. Человеко-бык и ассирийский царь на рельефах обладают одним ярко выраженным сходством. Оно состоит в резком контрасте между украшенной пышной причёской из густых завитых волос головой и первозданно мощными конечностями. Головы с причёсками и бородами неподвижны и отрешены, в то время как конечности полны прущей из них силы и угрозы. Кажется, они только миг способны бездействовать; когда он пройдёт, царская рука распрямится для сокрушительного удара, под непомерно могучим копытом шеду хруснет проломленный череп или в щепу расколется щит. Благообразная космичность голов и грозная сила конечностей делают КЗ ассирийских богов и царей каких-то странно двусмысленных и подозрительных существ. Казалось бы, почему богам и близким к ним царям не воплощать в себе одновременно уравновешенную отрешённость и всесокрушающий импульс силы? Однако в настоящем случае сила и мощь слишком обращены вовне, слишком угрожающи. Они требуют воплощения в стремительном и всесокрушающем ударе. Было бы странно, если бы такой удар был направлен на своих, на космический мир, от богов и царей к людям и подданным. Очевидно, что он предназначен врагам, существам из чужого мира хаоса. Но тогда получается, что ассирийских богов и царей изображали в соотнесенности не столько с космосом их собственного, сколько с хаосом иного мира, и себя они воспринимали скорее всего как угрозу чужим, чем благодеяние своим космическим обителям. Особенно очевидно это становится при обращении к ассирийским рельефам со сценами охоты. Видимо, никто и никогда, кроме ассирийцев, не создаст таких же выразительных изображений животных в момент, когда они сокрушены ударом охотников, в момент предсмертной агонии. Чаще всего на ассирийских рельефах встречаются смертельно раненные, делающие последнюю судорожную попытку спастись, испускающие или только что испустившие последний дух львы. Лев для всех народов царственное, а значит, и божественное животное. И гибнут они на рельефах во всей своей мощи и великолепии. Момент смерти застигает их в схватке, когда они полны ярости и неистовства. Чаще всего перед нами, казалось бы, необоримая сила и энергия, и всё-таки они сталкиваются с ещё большей силой и энергией. Она исходит от царственных охотников, от тех самых существ с ритуально оформленной причёской и совсем не ритуальными в своей наглядной жизненности могучими конечностями. Но самое поразительное на рельефах, изображающих охоту, то, что всесокрушающая мощь царей в них выражена не в их фигурах, а в гибнущих зверях. Их агония и есть проявление вовне энергии непомерно могучих царских конечностей. Издыхающая львица на рельефе из дворца Аш-шурбанапала могла быть повреждена только ещё более могучей дланью ассирийского царя. Царя, предназначенного прежде всего к тому, чтобы мир чуждых и враждебных существ обнаружил перед нами своё бессилие и ушёл в небытие или немоту покорствования.

Не менее наглядно и определённо характер царской власти и сама фигура ассирийского царя выражены в так называемых «Анналах Синаххериба». Они представляют собой датируемый 691 г. до Рождества Христова текст, нанесённый на шестигранную призму. Синаххериб был одним из царей Ассирии времён её наивысшего могущества и повелел запечатлеть в камне свои деяния.

Начинаются «Анналы» традиционным для всего Древнего Востока титулованием: «Я - Синаххериб, великий царь, могучий царь, царь обитаемого мира, царь Ассирии, царь четырёх стран света, премудрый пастырь, послушный великим богам, хранитель истины, любящий справедливость, творящий добро, приходящий на помощь убогому, обращающийся ко благу, совершенный герой, могучий самец, первый из всех правителей, узда, смиряющая строптивых, испепеляющий молнией супостатов. Бог Ашшур, Великая Гора, даровал мне несравненное царствование и над всеми обитающими в чертогах возвеличивал он своё оружие. От Верхнего Моря, где закат солнца, до нижнего Моря, где восход солнца, всех черноголовых склонил я к своим стопам, и враждебные правители устрашились боя со мной, поселения свои они покинули и, подобно совам ущелий, одиноко улетели в места неведомые.

А вот так описывается отношение Синнахериба к врагам. «Словно жертвенным баранам, перерезал я им горло, дорогие им жизни их я обрезал, как нить. Я заставил их кровь течь по обширной земле, словно воды половодья в сезон дождей. Горячие кони упряжки колесницы моей в кровь их погружались, как в реку. Колёса моей боевой колесницы, ниспровергающие скверного и злого, разбрызгивали кровь и нечистоты. Трупами бойцов их, словно травой, наполнял я землю. Я отрезал им бороды и тем обесчестил, я отрубил их руки, словно зрелые плоды огурцов, я забрал кольца, великолепные изделия из золота и серебра, что были на руках их...».

Какого же рода существо предстаёт перед нами и представляется нам в «Анналах», если самого себя оно сравнивает с разъярённым львом, ураганом и демоном? Очевидно, что оно не принадлежит к миру профанно-человеческого как такового. Для этого его деяния слишком необъятны и непомерны. С другой стороны, и к существам космическим его можно отнести ещё в меньшей степени. Остаётся признать, что ассирийский царь - сакральное и хаотическое существо, т. е. демон.

Как видим, фигура божественного царя на Древнем Востоке, оставаясь ключевой и выражая собой нечто наиболее существенное в древневосточной культуре, вместе с тем внутренне неоднородна и вариабельна. В одних культурах царь предельно сближен с миром богов или сам является богом, в других - его божественность означает только большую причастность к божественному миру по сравнению с подданными. Различаются древневосточные цари и в аспекте космичности. Наиболее космичен, несомненно, тот же египетский фараон. Сакральное и космическое начала выражены в нём с возможной полнотой и завершённостью. В этом отношении ему противостоит ассирийский царь. Нужно сказать, что его фигура на Древнем Востоке представлена как исключение.

Рассмотрение фигуры божественности царя на Древнем Востоке до сих пор почти не касалось того уже отмечавшегося обстоятельства, что «короля (царя) играет свита». Её же так или иначе составляло всё без исключения население каждой древневосточной страны. Царь противопоставлялся своим подданным и вместе с тем был соотнесён с ними как их повелитель. Кем же они были по отношению к нему, если всерьез принять во внимание, что он был богом или существом, непосредственно связанным с миром божественного?

Человек, признающий своё полное ничтожество в качестве человека, -раб. До возникновения древневосточных государств и культур для первобытных людей рабами были чужие, представители других первобытных общин. Их относили к рабам ввиду причастности к хаосу. Себя же первобытные люди готовы были признать рабами только перед лицом богов. Только в «вертикальной» обращённости они с большей или меньшей полнотой ощущали своё ничтожество, но как люди среди людей они рабами не считались. Человеческое стало синонимом рабского потому, что среди людей актуально присутствовал один «сверхчеловек» - божественный царь. Своим присутствием он непрерывно указывал всем остальным людям на их настоящее место и роль.

Поэтому, например, в Древнем Египте, где фараон осмыслялся как полнота присутствия божественности, все египтяне признавали своё рабство у фараона.

Приведём литературный пример: очень внятно и наглядно предстаёт перед нами положение рабов, находящихся на противоположных концах социальной лестницы Древнего Египта в библейской «Книге Бытия», точнее, той её части, где рассказывается об Иосифе. Иосиф, один из двенадцати сыновей Иакова, был продан завидовавшими ему братьями в Египет. И здесь он проходит в течение нескольких лет весь путь восхождения, который только мыслим для раба. Восхождение Иосифа не было прямым и последовательным. Через несколько лет Иосиф совершает стремительный взлёт с самого дна пропасти рабства на самую вершину. Фараон сказал ему: «Ты будешь над домом моим и твоего слова держаться будет весь народ мой; только престолом я буду больше тебя.

Такое вознесение Иосифа стало возможным не только ввиду всемогущества фараона. Для этого не было никаких препятствий ещё и потому, что для него, как бога, все люди уравнены и бесконечно умалены в своём ничтожестве. Приближенный к фараону раб всё равно останется рабом, какой бы властью не наделил его божественный царь.

Тот факт, что перед лицом царя-бога все его подданные - рабы, что они не имеют своего собственного бытия, вовсе не означает их предельной угнетённости и подавленности. Для них рабство соответствует человеческой природе. Человек и есть раб, раб с вознесённой головой, а не окончательно попранный и уничтоженный. Было бы совсем неуместно и несправедливо приписывать народам Древнего Востока какую-то исконную и непонятную приверженность к рабству и нежелание свободы. Представление о свободе и причастности к ней природы человека возникает в культурах, зародившихся намного позднее первых древневосточных культур. Такие представления не могли возникнуть до тех пор, пока у человека не появилось устойчивого индивидуального самоощущения, пока не сформировалось его яйность. Коллективное «мы - бытие» первобытной общины, как это не покажется странным, от свободы стояло ещё дальше, чем рабство древневосточных народов. Во всяком случае, рабы на Востоке сделали такие шаги в сторону индивидуализации, которые были невозможны для первобытных людей. И снова обратимся к литературе данного периода.

Более явным сказанное станет при обращении к одному из древнеегипетских текстов «Рассказ Синухета». Синухет жил в эпоху Среднего Царства. Родовитый князь, управитель владений государя в землях бедуинов, особа приближенная к царю, Синухет говорит: «Я был спутником, сопутствовавшим своему господину, слугою царского гарема у государыни, взысканный милостью супруги царя Сенусерта... Нефру достопочтенной».

Сам по себе в своей самообращённости он как будто вовсе не существует ни в своих, ни в чужих глазах. А это значит, что перед нами человек в своем человеческом естестве ничтожный, т. е. раб.

Тем не менее он решается на поступок редкий и рискованный, на трудное и опасное бегство из Египта.

«На родине ли я, здесь ли я, ведь ты властен сокрыть этот горизонт; восходит солнце по твоему желанию; воду в реках - её пьют, когда ты пожелаешь; воздух в небе - его вдыхают, когда ты это повелишь».

Но при всей самоумаленности в Санухете сохраняется одно драгоценное качество, которого не знала первобытность. Сенухет ощущает себя и существует как вот этот конкретный индивид со своей биографией. Он в состоянии поведать нам от собственного лица о приключениях, выпавших на его долю. Это право ему дано, и эта возможность у него есть, потому что тексту «Рассказ Синухета» предшествовали торжественные и запёчатлённые в камне повествования фараонов о своих деяниях. Они были величественны и божественны, исходили от бога и адресовались богам, а не только подданым. Однако возле царей-богов копошились рабы. Один из них жил в соотнесении с царём-богом Сенусертом и решился поведать потомкам о себе. Разумеется, не о себе Сенухете как таковом, а о том, каким образом его, именно его жизнь была связана с жизнью Сенусерта I. Последняя наполняла первую своим смыслом, как-то санкционировала её. Но всё же Сенухет прожил свою собственную, отличную от фараоновой, жизнь раба. Для раба служение божественному индивиду - фараону - в какой-то мере требует индивидуального самоопределения, выхода из предсказуемости ритуальных действий с их устойчивыми и незаменимыми смыслами. Сенухет и продемонстрировал возможность внери-туальных, а тем самым и индивидуализированных человеческих действий. Пока ими оказалось бегство раба от господина и возвращение к нему. В них раб обнаружил какие-то крупицы самобытия и самоопределения.

Разделение на божественного царя и всех остальных людей-рабов в каждой древневосточной стране было более или менее резким и последовательным. Здесь неизменно действовала одна и та же закономерность. Там, где был царь ближе к богам, последовательнее отожествлялся с богами, там рабы в большей степени были рабами. Так, в Древнем Египте и Месопотамии, хотя и по-разному, божество непосредственно восседало на царском троне. Зато и рабство в этих странах более акцентированно. Именно акцентированно, а не всеобъемлюще. Всё-таки раб в полноте своего рабства, так же как и царь в полноте своей божественности, - это скорее ориентиры и смысловые пределы, чем вся реальность древнеегипетской или месопотамской жизни. В какой-то степени божественность и рабство были масками, которые носили люди, каждая из которых в чём-то совпадала, а в чём-то и не совпадала с ними. Эти маски совпадают целиком с лицами египтян в их изобразительном искусстве. Все рельефные, скульптурные и живописные изображения египтян легко делятся на две противоположные группы. В одной из них представлены образы фараонов. Они восседают на своих тронах в непроницаемом величии и замкнутости, смотрят на свой божественный мир. По существу, их нельзя рассматривать так же, как мы привыкли рассматривать античную, ренессансную или новоевропейскую скульптуру, т. е. как людей, находящихся в одном измерении с произведениями искусства. Перед изображениями фараонов, чтобы ощутить их своеобразие, пришлось бы пасть ниц и только потом осторожно, в страхе ослепнув, постигать сверхчеловеческое величие богов. Вторая группа древнеегипетских изображений представляет собой рабов. Они рабы не потому, что их сковали цепями, бичуют или заставляют выполнять непосильную работу Их рабство дано в позе и осанке. Как правило, люди, относимые нами к рабам, изображены стоящими неподвижно с вытянутыми вдоль туловища руками или делающими шаг навстречу зрителям. И в том, и в другом случае взгляд фигуры не фиксирован, обращен в какую-то неопределённую даль. Они оставляют впечатление завороженности и сомнамбуличности, начинает казаться, что стоит прикоснуться к скульптуре пальцами, и она очнётся, придёт в себя, поза её станет свободной и непринуждённой. В том-то и дело, что перед нами рабы, они себе не принадлежат. Их источник жизни вне их самих. Им они заворожены, к нему бессознательно устремлены взглядом или делают шаг навстречу. Самое поразительное, что ничего не меняется и в изображениях людей, занятых хозяйственными делами и даже развлечениями. И у них сохраняется направленность взгляда вовне, обращённость к чему-то запредельному их повседневному существованию. Это рабы. Проживающие свою жизнь для другого Понятно, что этот другой - фараон, в свою очередь концентрирующий и конденсирующий в себе недостающую рабам полноту божественного бытия. И это отражено в искусстве.

Множество факторов свидетельствует о том, что смерть и загробное существование не осмыслялись первобытными людьми как важнейшая проблема. Конечно, человек всегда испытывал страх смерти, ужас и огромными усилиями преодолевал его, когда смерть была рядом. Здесь давало о себе знать природное естество человека, ничем не выделяющееся из мира животных. Однако на собственно человеческом уровне для первобытных людей смерти как бы и не было.

Не страшила первобытных людей и перспектива загробного существования как сна, даже если он без сновидений. Первобытность очень высоко ценил сон, в чём-то существенном ставя его выше яви. Это отражалось, кстати говоря, в фольклоре многих народов и, в частности, в русских народных сказках, где прямо говорится, что для человека нет ничего слаще, чем сон. Главное для первобытного человека состояло в том, что сон - это спокойная и умиротворённая жизнь, где нет угроз, страхов и неисполнимых желаний.

На переходе от первобытности к древневосточной культуре отношение человека к смерти и посмертному существованию резко и существенно меняется. Впечатляет уже один вид пирамид, строительство которых истощало ресурсы Древнего Египта в течение столетий. Но пирамиды - лишь вершина айсберга. Не менее известным и значимым символом и знаком древнеегипетской культуры стали мумии и само мумифицирование.

Смерть стала вопросом, вызывающим беспокойство и требующим своего снятия. Уже одно это обстоятельство служит симптомом далеко продвинувшейся индивидуации древних египтян. Ведь только обострение индивидуального самоощущения у человека имеет своим следствием постановку вопроса о смерти, пристальный интерес к ней. Очевидно, что египтянин видел себя в своём посмертном существовании за пределами человеческой природы. Он надеялся на блаженство божественной жизни и эту свою надежду выразил во множестве дошедших до нас текстов. Вот один из них:


Воистину, кто перейдёт в загробное царство-

Будет живым божеством,

Творящим возмездье за зло.


Воистину, кто перейдёт в загробное царство-

Будет в ладье солнечной плыть,

Изливая оттуда благодать, угодную храму.


Воистину, кто перейдёт в загробное царство-

Будет в числе мудрецов, без помехи

Говорящим с божественным Раю


Автор приведённых строк видит посмертное будущее, уготованное умершему человеку, в его пребывании вблизи верховного солнечного бога древних египтян. И эта честь будет оказана ничтожествующему на земле рабу.

Древние египтяне воспринимали своего властителя как собственную душу, а себя - как фараоново тело. Потому для них более убедительным был подход мысли, в соответствии с которым после смерти и посмертного суда они достигнут мистического единения со своим фараоном. Их невнятная, лишённая самобытия и самообращённости душа сольётся с божественной душой фараона. Оформлялась эта мысль через представление о том, что в загробном мире все умершие соединятся в боге Осирисе. Осирис же, согласно древнеегипетским представлениям, не только царь загробного мира, наподобие древнегреческого Аида, некогда он правил Египтом, был его фараоном. Все эти положения отражены в таком виде искусства, как поэзия.

Между тем потребность в сохранении своей индивидуальности, приобщении её к вечной божественной жизни у египтян, несомненно, была. На это, в частности, указывают надгробные изображения, но прежде всего мумифицирование .

При всём различии и даже противоположности древнеегипетских и первобытных представлений о смерти и загробном существовании между ними сохраняется достаточно существенная связь и общность. Объясняется это обстоятельство тем, что египетская культура насквозь ритуальна и мифологична, а религия Древнего Египта, так же, как и любого первобытного народа, языческая. В ритуале, мифе, религии смещаются старые и появляются новые акценты, но какие-то их основы остаются незыблемыми. В частности, египтяне вполне по-первобытному усматривают в мире космос и хаос, сакральное и профанное измерение. Космичен для них Египет, окружённый хаосом других стран и народов. Сакральное бытие потусторонне к космически устроенному Египту. Однако понимается оно, как и у первобытных народов, по аналогии с профанным. А это значит, что боги живут так же, как и люди, только их жизнь лишена человеческой неполноты и ущербности. Даже образы внутрибожест-венного бытия очень определённы и совпадают с человеческими реалиями. Это образы пира (трапезы) и соития как блаженной встречи мужского и женского начал, образующей полноту существования. С одной стороны, египтяне остро сознавали различие между богами и людьми, достоинство первых и недостатки вторых. С другой же стороны, обращая свой взор к богам, они легко соскальзывали на сближение и отождествление того, как живут боги и люди. Когда, например, египтяне-жрецы проводили в своих храмах ежедневные богослужения, они непременно совершали утренний туалет божества, меняя одеяния его изображению, далее шло умащение истукана, наконец, ему подносили яства и давали пить. Точно так же древние египтяне не могли не осознавать различий между земным и загробным миром. Они и стремились в последний, потому что во втором можно было обрести недостающее в первом. Этому посвящены были прижизненные заботы о мумии, утвари, гробнице, заупокойном культе. Они заслоняли собой страх смерти, её мистически-ужасную сторону. Красноречивые свидетельства тому содержатся на страницах «Рассказа Синухета». Когда живущего на чужбине египетского вельможу фараон зовёт возвратиться на родину, он знает, чем взять его за душу.

«Возвращайся в Египет! - пишет Сенусерт Синухету. - Ты снова увидишь родину, где ты вырос, ты поцелуешь землю у великих двойных врат, займешь место среди сановников. Ведь ты уже начал дряхлеть, утратил мужскую силу, вспоминаешь о дне погребения, о переходе к состоянию блаженства.

Тебе назначат ночь, посвященную маслу сефет и пеленам из рук Таит. Тебе устроят похоронную процессию в день погребения; футляр для мумии из лазурита; над тобою, находящимся в саркофаге, поставленном на полозья, -небо, и быки влекут тебя, и музыканты впереди тебя. Исполнят пляску му перед дверью твоей гробницы. Огласят для тебя список даров, совершат заклание против твоей стены; колонны твои будут возведены из белого камня среди гробниц царских детей». Представления о смерти выражены в эстетических ритуалах.

Несомненно, что древние египтяне, создавая свой образ смерти, посмертного суда и загробной жизни, решали жизненно важную для себя проблему. Если бы смерть оставалась для них безответным вопросом, ничем не прикрытой бездной, которая всё в себя со временем вбирает, тогда бы древнеегипетская культура просто не состоялась. Но и утверждать, что мифология, ритуал, связанный со смертью культ целиком преодолевали смерть, создавая для египтян незыблемую уверенность в посмертном блаженстве, было бы преувеличением. Древние египтяне, хотя и сделали только первые шаги на пути к индивидуализации, преодолевающей первобытное «мы-бытие», всё-таки не могли не ощущать, что вожделенное ими посмертное блаженство не индивидуализировано, что для индивида, поскольку он воспринимает себя таковым, загробный мир остаётся чем-то непонятным и страшным. Не чужды были древние египтяне и самым радикальным сомнениям в своём загробном существовании. Об этом, в частности, свидетельствует знаменитая «Песнь арфиста», полное название которой «Песнь из дома усопшего царя Антефа, начертанная перед певцом с арфой».

Обратимся вновь к литературе.

«Боги, бывшие некогда, покоятся в своих пирамидах. Они строили дома -не сохранилось даже место, где они стояли... Словно никогда их и не было. Никто ещё не приходил оттуда, чтоб рассказать, что там, чтоб поведать, чего им нужно, чем наши сердца успокоить... а потому утешь своё сердце. Пусть твоё сердце забудет о приготовлениях к твоему просветлению. Следуй желаниям сердца, пока существуешь. Надуши свою голову миррой. Облачись в лучшие ткани. Умасти себя чудеснейшими благовониями из жертв богов. Умножай своё богатство. Не давай обессилеть сердцу. Следуй своим желаниям себе на благо... причитания никого не спасают от могилы. А потому празднуй прекрасный день и не изнуряй себя, никто не взял с собой своего достоянья. Видишь, никто из ушедших не вернулся обратно».

Неизгладимый след в истории мировой культуры оставило прекрасное и целостное искусство Древнего Египта.

Особый расцвет египетского искусства наступил в эпоху правления фараона Эхнатона в XIV в до н. э. В то время в искусстве нашли отражение и реальные события. Среди других произведений тогда были созданы замечательные изображения дочерей царя и его жены, красавицы Нефертити, которая повлияла на идеал красоты даже наших дней.

Благодаря верованиям и строгим правилам древнее египетское искусство просуществовало почти без изменений около двух с половиной тысячелетий. В поздний период оно подверглось воздействию искусства других народов, особенно греков, а в начале нашей эры окончательно угасло.