Что такое модернизация

Вид материала

Документы

Содержание Ошибочные допущения Неадекватные действия Инициативно-мобилизационный путь Пассивно-эволюционный путь Rostow W.W. См.: Рыбак К. «ФАС дает добро “Русалу”» // Ведомости, 2007, 19 января. С. A2. 72 См.

Подобный материал:

• Т. П. Возможно ли «объективистское» религиоведение?, 75.66kb.
• Десять нерешенных проблем теории сознания и эмоций. Эмоции, 306.48kb.
• Программа дискуссии на тему: Молодежь субъект модернизации, 71.11kb.
• Тема: Что такое вич? Что такое вич- инфекция? Что такое спид?, 31.26kb.
• 1. что такое нефтехимия, 823.72kb.
• Сочинение. Что такое словесный мусор?, 32.51kb.
• Для начала разберемся в базовых определениях. Разберем, что такое вычислительная сеть, 81.21kb.
• Павел Рогозин, 2063.97kb.
• Задачи: образовательные: объяснить детям, что такое пожар; познакомить со средствами, 42.31kb.
• Что такое реинжиниринг, 33.49kb.

Что такое модернизация

и готова ли к ней Россия?


В.Иноземцев


1. Понятие модернизации.


Понятие «модернизация» вошло в аппарат современной социологической теории после Второй мировой войны и представляет собой термин, используемый преимущественно для обозначения политической и экономической стратегии, направленной на быстрое изменение технологических, хозяйственных и социально-политических условий функционирования общества ради придания ему большего социального динамизма и повышения экономической конкурентоспособности. Появление этого понятия в годы трансформаций исторического масштаба – послевоенного восстановления европейских экономик, формирования в мире двух полярных социально-экономических систем, краха колониализма и становления индустриальных экономик в азиатских странах – обусловило его «общий» характер и тесное вплетение термина «модернизация» в контекст теории развития (development theory), которая сформировалась как область экономической науки приблизительно в тот же период.

Первые серьезные исследования по проблемам модернизации основывались на материале стран Южной и Восточной Европы, которые в середине ХХ века объективно рассматривались как единственные государства, обладавшие потенциалом для быстрого экономического развития в послевоенные годы. Книги П.Розенштайн-Родана и Е.Стейли, вышедшие в 1943-1944 гг.¹, во многом содержали рецепты быстрого послевоенного восстановления, отчасти использованные в ходе реализации в Европе «плана Маршалла» в 1947-1951 годах. В 1950-е и 1960-е годы исследования модернизации преимущественно шли в двух направлениях: с одной стороны, ряд ученых разрабатывал теорию развития в контексте смены фаз и этапов экономической зрелости того или иного общества; с другой – изучались механизмы и методы распространения западного опыта на страны и регионы, еще не знавшие индустриального хозяйства.

Осмысление процесса развития западных обществ в 1950-е – 1970-е годы привело к созданию целого ряда «стадиальных» теорий экономического прогресса, которые обычно связываются с именами Уолта Ростоу (1916-2003), Германа Кана (1922-1983) и Даниела Белла (р. 1919)². Важнейшим вкладом данных авторов в дискуссию о модернизации я бы счел обоснование ими естественного характера экономического развития и его связи с социальными, политическими и даже социопсихическими сторонами жизни общества; на основе своих исследований они сделали вывод о том, что экономическое развитие отличается высокой степенью градуализма и «перепрыгивание» через его отдельные стадии (соответствующие представления были в те годы широко распространены в СССР) невозможно.

Однако наибольший вклад в то, что сегодня и следует считать теорией модернизации, внесли исследователи (и политики), обращавшие внимание прежде всего на особенности развития «незападных» обществ. Именно их усилия привели к тому, что на протяжении нескольких десятилетий понятие «модернизация» использовалось в первую очередь в контексте исследования перехода традиционных (постколониальных) обществ к той экономической и политической модели, которая была принята на Западе. Не будет преувеличением считать, что под модернизацией исследователи тогда понимали вестернизацию³, то есть экспансию западных производственных практик и социальных отношений на страны, находящиеся за пределами западного мира. Исходным посылом выступала уже отмеченная мною убежденность большинства западных социологов в относительной монолинейности общественного прогресса, ведущего от аграрно-добывающих к индустриальным и далее к постиндустриальным обществам.

Следует заметить, что для такого подхода имелись веские основания. 1960-е и 1970-е годы были не только периодом бурного экономического роста и стремительной инфильтрации достижений науки и техники в повседневную жизнь, но и временем, на протяжении которого промышленные и технологические успехи считались главным индикатором жизнеспособности того или иного общества. Индустриализация и прогресс подчас рассматривались как понятия во многом синонимичные (так, известный французский социолог и историк Р.Арон писал, что «в экономическом и социальном плане на всех широтах все страны всех рас претен­дуют на то, чтобы видеть одну и ту же цель под именем сходных в своей основе цен­ностей… индустриализация неизбежна, она стремится к всеобщности»⁴). Большинство западных экспертов полагали, что США и СССР представляют собой две модели единого по своей сути индустриального общества, и «разделяли оптимизм относительно того, что можно достичь путем внедрения планового инвестирования в новый физический капитал с использованием резервов прибавочного труда, стратегии импортозаменяющей индустриализации... и централизованного планирования»⁵.

Эпоха становления теории модернизации была периодом, когда в мире доминировали оптимистические настроения, вызванные верой в возможности науки и техники, в способность государств, исторически находившихся за пределами западного мира, догнать страны-лидеры, а также в перспективы «конвергенции» западных стран и государств советского блока как развитых индустриальных держав. В этот период сложилось понимание модернизации как многогранного процесса, характеризующегося следующими основными чертами:

– революционностью: модернизация предполагает преодоление элементов традиционных социальных связей и принятие принципов, свойственных буржуазной либеральной экономике;

– комплексностью: модернизация требует перестройки экономики, индустриализации, роста социальной активности, секуляризации и (в перспективе) расширения политического участия;

– системностью: отдельные стороны и аспекты модернизационного процесса тесно связаны со всеми остальными, стимулируют и поддерживают их;

– глобальным характером: с вызовами модернизации сталкивается большинство стран, и успехи одних подталкивают других к переменам;

– продолжительностью: масштаб проблем требует медленных и адаптивных изменений, и поэтому модернизации продолжаются десятилетиями;

– гомогенностью: осуществление модернизаций сближает страны и народы и скорее уни­фицирует их, чем делает их более разнообразными;

– необратимостью: современная история не знает примеров того, чтобы достигшие серьезного экономического и социального прогресса народы добровольно отказывались от своих завоеваний, возвращаясь к более традиционному обществу⁶.

Таким образом, понятие модернизации было призвано обозначать процесс преодоления той или иной страной своего экономического и социального отставания от лидеров хозяйственного прогресса. Модернизация считалась инструментом преодоления отсталости вне зависимости от причин последней: таковыми могли быть колониальное наследие, долгая исключенность из глобального разделения труда или последствия разрушительных войн. Для целей этого исследования я определю модернизацию как скоординированные усилия общества по преодолению нетерпимого отставания в экономической и социа­льной сферах, чреватого потерей конкурентоспособности страны и утратой ею экономических и политических позиций на мировой арене.


2. Модернизация и развитие. Примеры модернизаций.


Некоторые исследователи считают, что истоки теории модернизации восходят ко времени Просвещения, а практически всякое ускорение (или перелом) в развитии общества можно считать примером модернизации⁷. Хотя в теоретическом аспекте такая постановка вопроса и может вызвать интерес, она вряд ли способна стать основой для получения практически значимых результатов. Выступая в поддержку, если так можно выразиться, «узкого» определения модернизации, я исхожу из того, что «органические» модернизации (подробнее см. материал «Модернизация: зарубежный опыт и уроки для России») представляют собой скорее проявления естественных волн экономического и политического развития и обусловлены переходом чисто количественных хозяйственных изменений в качественные (классическими примерами такого типа развития могут служить промышленная революция в Англии в XVIII веке, укрепившая ее доминирование в глобальном масштабе или экономические успехи США последней четверти XIX века, превратившие страну в мирового экономического лидера). Относительно условным я считаю и определение в качестве модернизаций отдельных технологических порывов в странах-лидерах технологического прогресса, где эти прорывы подготавливаются всем ходом предшествующего развития (таким, например, стал «высокотехнологический» бум 1990-х годов в Соединенных Штатах). Хотя во всех этих случаях прослеживаются определенные элементы модернизационной парадигмы, модернизация не обретает масштабного социально-политического измерения, и не воспринимается как важный общественный проект, что, на мой взгляд, является одной из наиболее характерных черт модернизации «в узком смысле слова».

Иначе говоря: модернизация есть нечто большее, чем быстрое экономическое развитие или стремительные социальные перемены. В истории имелись и имеются многочисленные примеры экономического роста, результатом которого не становился выход страны на новые рубежи. Классическими примерами могут случить попытки развития на базе примитивных технологий (типа тех, что были предприняты в Китае времен «культурной революции», ряде стран Латинской Америки в рамках «импортозамещающей индустриализации» 1950-1960-х годов и в некоторых государствах Африки в первые годы после обретения независимости) или резкое повышение экономического благополучия вследствие изменения внешней конъюнктуры (страны-про-изводители цветных металлов в 1970-е годы, а также нефтедобывающие государства в 1979-1982 и 2003-2008 гг.). Практика показывает, что так называемый «рост без развития» в большинстве случаев не ведет к совершенствованию социальной структуры общества и не побуждает власти к созданию более эффективных политических институтов, что в конечном счете приводит к резкому замедлению темпов роста и откату назад в случае, если благоприятная конъюнктура исчезает. Сегодня основная масса исследователей не применяет понятие «модернизация» к таким случаям конъюнктурного экономического успеха.

Следует также отметить, что масштабные политические сдвиги также не всегда становятся толчком к модернизации, хотя во многих случаях оправдываются необходимостью таковой. Практически все территории, освободившиеся в 1950-1970-е годы от колониальной зависимости, осуществили политические реформы, призванные пор­вать с их зависимым прошлым; при этом лишь в считанных странах эти реформы в итоге воплотились в стабильный экономический рост и социальную модернизацию. По состоянию на 2007 г., из 45 государств Африки, ставших независимыми до 1970 г., в 15-ти показатели валового внутреннего продукта на душу населения были ниже, чем в начале 1980-х (!) годов. То же самое относится и к ряду государств Азии и Латинской Америки: достаточно вспомнить маоистские эксперименты в Камбодже или пример Венесуэлы, где даже «боливарианская» революция г-на У.Чавеса не смогла поднять жизненный уровень граждан выше показателей 1977 г. ⁸

И, наконец, необходимо подчеркнуть, что модернизация не может быть и «чисто технологической». Инновационное развитие, которое в современной дискуссии о перспективах России сплошь и рядом ассоциируется с модернизацией как таковой, представляет собой лишь один из элементов, который может способствовать экономической и социальной модернизации. Истории известно множество примеров того, как инновации оказывались не в состоянии подтолкнуть широкую экономическую модернизацию, а «инновационная экономика» оставалась относительно изолированной и не изменяла общенациональной хозяйственной парадигмы. Это происходило и в Советском Союзе начиная с 1970-х годов, когда достижения научно-технического прогресса практически полностью прекратили применяться в отраслях, ориентированных на удовлетворение конечного спроса; и в Индии, где местная «Силиконовая долина» остается осколком нового мира на фоне недоиндустриализованной экономики; и даже в США, где в 1990-е годы стремительное развитие новых технологий натолкнулось на объективную ограниченность спроса (так, например, к 2005 г. менее 16% всех новых американских автомобилей оснащались системой GPS, тогда как в Западной Европе этот показатель превышал 70%).

Модернизация – это комплексный процесс, в котором соединяются политическая воля, экономическая целесообразность и технологические возможности. Взятый по отдельности, каждый из этих факторов способен выступить лишь предпосылкой для развертывания модернизации, но не более того.

Оценивая историю модернизаций, следует со всей определенностью подчеркнуть, что ни крупные социальные потрясения прошлых столетий, ни даже успешные комплексные преобразования в сферах экономики, политики и общественной жизни (такие, например, как имевшие место в Великобритании в XVII веке или в России времен Петра I) не могут служить примерами, из оценки которых можно извлечь уроки для нашего настоящего. «Модернизации» XVI – начала XIX веков протекали в условиях, слишком отличных от нынешних и преследовали качественно иные задачи, нежели те, на которые нам ныне следует ориентироваться. Только выведя за рамки анализа этот исторический опыт, можно выделить несколько классических примеров успешных системных преобразований, в которых экономические, социальные и политические реформы совмещались с заметным изменением позиционирования страны на мировой арене и которые могут в той или иной мере послужить источниками действенных рецептов для современных реформаторов.

Первая крупная волна модернизаций пришлась на период 1860-1890-х годов, когда произошли серьезные перемены практически во всех странах, составлявших «ближние окраины» развитого мира и через полвека ставших экономическими и политическими лидерами глобального масштаба. В 1861 г. в России, которая в середине XIX столетия являлась явным аутсайдером на европейской арене, было отменено крепостное право, а за этим последовали многочисленные реформы, к началу ХХ века приведшие к росту промышленного производства по сравнению с 1870 г. в 5,8 раза, увеличению добычи угля в 7,4 раза, протяженности железнодорожной сети – в 9 раз⁹. В 1868 г. в Японии начались процессы, известные как «эра Мейдзи»: были ликвидированы феодальные институты, приглашены более 3 тыс. европейских и американских экспертов в области организации современного индустриального производства, образования и армии, созданы первые крупные индустриальные корпорации. За тридцать лет Япония стала первой индустриализировавшейся страной в Азии, полностью доминировавшей на местных рынках. В 1871 г. завершился политический процесс объединения Германии, ускоренный франко-прусской войной и открывший небывалые возможности для экономического роста. Реформы Бисмарка открыли путь развитию крупной промышленности, в результате чего с 1871 по 1902 г. промышленное производство выросло втрое, экспорт – в 4 раза, производство угля и стали – соответственно в 5 и 12 раз, а население страны – с 41 до 60 млн. человек. Из конгломерата квазисамостоятельных аграрных стран Германия стала второй по экономической мощи державой мира. В Соединенных Штатах за первые десятилетия, прошедшие после завершения Гражданской войны, произошел мощный промышленный переворот: за тридцать лет объем промышленного индустриального в сопоставимых ценах вырос в 10,5 раз, численность занятых в промышленности – более чем в 4,5 раза, а протяженность железных дорог увеличилась с 46 до более чем 200 тыс. километров¹⁰. В результате США встретили ХХ век в статусе крупнейшей экономики мира.

Модернизации конца XIX века обладали целым рядом черт, которые отличали их от современных. Во-первых, они были направлены внутрь соответствующих стран и ставили своей основной задачей развитие отечественной промышленности и преодоление зависимости от зарубежных поставок товаров и оборудования (что было особенно актуально в ситуации, когда большинство крупных держав стремились нарастить свою военную мощь), а не интеграцию в систему мирового хозяйства. Во-вторых, их базисом в большинстве случаев выступали заимствованные технологии, хорошо известные в более развитых странах, а роль инноваций (за исключением Германии) была относительно невелика. В-третьих, в конце XIX века модернизации не вполне проявляли тот комплексный характер, который они обрели позже: технологические особенности позволяли ограничиваться вовлечением в передовые производства незначительной доли работников, в то время как значительная часть рабочей силы до поры до времени оставалась неквалифицированной и могла не повышать уровня своего образования.

В то же время некоторые существенные черты модернизационной стратегии вполне проявились уже в конце XIX столетия. Среди них – существенная роль государства как основного агента модернизации, готовность правящей элиты к революционным изменениям в социальной структуре общества, активное перенятие технологических решений из-за рубежа, а также (особенно это было заметно в России) привлечение прямых иностранных инвестиций и масштабные заимствования на мировом рынке капиталов. По задачам модернизации были еще inward-looking, но по методам – уже глобальными.

Модернизации XIX века лишь условно могут считаться предтечами современных модернизаций, так как, подчеркну еще раз, они служили задачам формирования новых глобальных центров политической и экономической мощи, готовых оспаривать доминирование прежних, а не становлению нового хозяйственного миропорядка, основанного на углубляющемся взаимодействии между его отдельными субъектами. Появление новых значимых игроков вызывало усиление политических трений и противоречий, а одна из первых войн ХХ столетия – русско-японская – оказалась столкновением двух быстро индустриализировавшихся незападных держав (хотя обе воевали в ней по большей части иностранным оружием: так, все семь новейших японских броненосцев и девять броненосных крейсеров, ставших костяком императорского флота, были построены за рубежом – как и две трети русских кораблей, принимавших участие в обороне Порт-Артура и Цусимском сражении).

Первая мировая война не изменила ситуацию кардинальным образом; после нее попытки модернизации в еще большей степени обрели военно-политический оттенок: это практически в равной степени относилось и к Японии и Германии, и к Советскому Союзу (в то время как страны-победители продолжали – по крайней мере до начала Великой депрессии – развиваться естественным путем, не прибегая к мобилизационным мерам). Промышленные прорывы 1930-х годов стали, на мой взгляд, последними примерами модернизаций «долгого XIX века»: конфронтационных, мобилизационных и изоляционистских. Реалии возникшего позже послевоенного мира были совершенно иными.

Завершение Второй мировой войны, оформление противостояния двух соперничающих политических блоков, масштабная деколонизация и последовавшее в конце 1950-х годов охлаждение отношений между Советским Союзом и Китаем привело к четкому разделению мира на индустриализированную («первый» и «второй» миры) и доиндустриальную («третий мир») части, что вызвало кардинальное изменение характера, целей и задач модернизационных усилий, предпринимавшихся во второй половине ХХ столетия.

Модернизации второй половины ХХ века можно обобщенно охарактеризовать как «дружеские» по отношению к западному миру. Если задачей промышленного прорыва в начале столетия часто ставилось создание «противовеса» ведущим державам, то в его второй половине об этом не шло и речи. Часть модернизировавшихся стран была вообще лишена ряда элементов политической субъектности (как Япония или Германия в первые послевоенные годы), часть находилась в состоянии критической зависимости от США и других западных стран (Южная Корея, Тайвань, и т.д.), часть осознанно выбирала западный путь развития по причине его экономической эффективности. Поэтому в основе успешных стратегий модернизации в этот раз лежало не соперничество с западным миром, а встраивание в его структуры – прежде всего в экономическом аспекте. Соответственно и попытки пойти «против течения» стали приносить крайне неудовлетворительные результаты: практически все страны, которые в этот период попытались пойти по пути «импортозамещающей» индустриализации, сдобренной антиамериканской риторикой и усугубленной социалистическими экспериментами, потерпели крах и в 1980-е годы прославились как главные неудачники мировой экономики.

Модернизации 1960-1970-х годов стали классическими примерами современной модернизации, примеры которых следует учитывать сторонникам модернизации и в России.

Их задачей выступало превращение той или иной страны в промышленно развитое государство; обеспечение изменения структуры занятости в соответствии с тогдашними глобальными тенденциями; выявление и максимальное использование как внутренних, так и внешних источников инвестиций; вывод индустриальной продукции на мировые рынки и завоевание заметной доли этих рынков; совершенствование инфраструктуры и приближение ее к аналогам, существующим в развитых странах. Все эти задачи были решаемы исключительно в тесном взаимодействии с развитыми государствами и в рамках соблюдения «правил игры», устанавливавшихся в глобальной экономике.

Останавливаясь на общих чертах этих модернизаций, следует отметить прежде всего три важнейших обстоятельства.

Во-первых, это резкое изменение структуры национальной экономики и обретение индустриальным сектором лидирующей роли как в производстве ВВП, так и в обеспечении занятости. В Японии в 1948-1971 гг. дoля обрабатывающих отраслей промышленности в ВВП выросла с 19 до 36%, в занятости – с 22 до 31%; в Южной Корее эти показатели в 1963-1990 гг. составили соответственно 9 и 31%, 10 и 26%¹¹. Это обстоятельство требовало огромных инвестиций, единственным источником которых могло стать недопотребление населения (я имею в виду не насильственное недопотребление сталинского типа, а последовательное искусственное сдерживание роста уровня жизни). Доля сбережений в ВВП в Японии выросла с 17,3% в 1945-1954 гг. до 24,7% в 1970-х годах; в Малайзии – с 21,9% в 1960-х годах до 33,7% в 1980-х, в Сингапуре – с 28,1% во второй половине 1970-х годов до 44% в начале 1990-х¹². Характерной чертой данной тенденции явилось то, что она не повернулась вспять даже после того, как соответствующие экономики достигли относительно высокой степени зрелости.

Таким образом, индустриализация – причем с очевидными элементами мобилизационного сценария – остается важнейшей чертой модернизации и на рубеже XX-го и XXI-го столетий.

Во-вторых, во всех быстро модернизировавшихся странах особую роль играла система государственной власти, которая на период модернизации жестко подчинялась задачам промышленного прорыва. Это заметно на примере всех «новых индустриальных стран», в большинстве которых в 1960-1980 гг. значительная часть инвестиционных проектов либо непосредственно финансировалась государством, либо поддерживалась созданием особых условий хозяйствования (от выделения льготных кредитов до введения откровенного протекционизма). При этом государственная власть организовывалась по корпоративным принципам: выше всего ценилась успешность чиновника и реализовываемых им проектов; конкуренция между работниками госслужбы порой была даже более жесткой, чем в коммерческих структурах. Государство работало как большая корпорация, критерием успешности которой была доля, завоеванная на мировых рынках. Несмотря на то, что внутри страны конкуренция порой существенно ограничивалась (так, например, цены на потребительские товары и услуги в Японии к концу 1980-х года были в среднем на 51% выше, чем в США, на 96% – чем в Германии, и на 475 (!) % – чем в Южной Корее¹³, а 60% наиболее распространенных отечественных товаров продавалось в Японии по ценам, превосходившим их стоимость в США и Европе), конкуренция на мировых рынках играла сдерживающую роль, не позволявшую модернизировавшимся странам производить неконкурентоспособные товары. Государство как бы «интернализировало» существовавшую на мировых рынках конкуренцию, позволяя ей влиять на производственные показатели предприятий, но сохраняя под своим контролем ситуацию на внутреннем рынке. Модель государства, сочетавшего формально неэффективную политику на внутреннем рынке с впечатляющими успехами на вне­шних, получила позднее название «государства развития (developmental state)»¹⁴.

Следовательно, роль государства в процессе современной модернизации вряд ли может подвергаться сомнению.

В-третьих, следует отметить многократно возраставшие в процессе модернизации внешнеторговые и инвестиционные потоки. Доля внешней торговли в ВВП выросла с 1960 по 1989 г. в Японии – с 9 до 17%, в Южной Корее – с 8 до 20%, в Малайзии – с 11 до 46%, в Китае с 1978 по 2005 г. – с 8,5 до 22%. При этом во всех быстроразвивавшихся странах доля промышленной продукции в экспорте к началу 2000-х годов не опускалась ниже 68%, а доля технологий, патентов и продукции производственного назначения в импорте – ниже 45%. Взаимодействие с внешним миром шло по самым разным направлениям: модернизировавшиеся государства становились главными адептами глобализации и в подавляющем большинстве случаев выигрывали от своей включенности в этот процесс¹⁵.

Общий итог таков: современная модернизация – это ускоренный и инициируемый государством процесс превращения страны в промышленную державу, конечная продукция которой становится конкурентоспособной на мировом рынке. Именно такой процесс и следует называть модернизацией в том смысле, который мы вкладываем в это слово. Из сказанного вытекают несколько важных для дальнейшего анализа выводов.

Во-первых, модернизация требует, с одной стороны, реформирования ранее сложившихся институтов, норм и практик; с другой – быстрого накопления капитала и использования всех имеющихся ресурсов для нужд ускоренного развития. Оба эти обстоятельства предопределяют мобилизационный характер модернизации; она не может происходить в «спокойных» условиях и именно поэтому для ее реализации требуется руководящая роль государства. В свою очередь, главной задачей последнего выступает определение приоритетных направлений развития и создание условий, при которых сосредоточение основных ресурсов на этих направлениях было бы экономически выгодным и могло бы осуществляться с минимальным сопротивлением со стороны широких социальных слоев.

Во-вторых, модернизации могут быть только «догоняющими», так как их цель – в перспективе сделать возможным переход страны к нормальному, немобилизационному типу развития. Модернизации последней трети ХХ века начались в условиях, когда ведущие глобальные игроки уже переросли индустриальный этап развития и не были склонны к дальнейшим мобилизациям. В такой ситуации соперничать с ними по уровню экономического развития не представляется возможным, а задачей модернизации выступает не достижение определенных экономических показателей, а формирование хозяйственной системы, которая способна с устойчивому эволюционному развитию и не требует необходимости дальнейших мобилизаций. Успешная модернизация – это та, которая исключает в будущем необходимость все новых и новых модернизаций.

В-третьих, модернизации предполагают широкие и масштабные заимствования – не ценностей, как утверждают многие российские критики «догоняющих модернизаций», а технологий и стереотипов поведения на рынке, – что заставляет максимально четко определять сравнительные издержки, возникающие при использовании уже имеющихся технологических решений или разработке собственных. Разумная политика заимствований предполагает беспристратное сравнение имеющихся технических возможностей и их зарубежных аналогов и подчинение политики целям минимизации расходов на технологическое перевооружение производства. Технологический протекционизм – опаснейший враг модернизации.

В-четвертых, не следует переоценивать возможности модернизационного рывка. Его задачей выступает быстрая индустриализация страны; в то же время практика показывает, что ни одно государство не смогло мобилизационными мерами построить основы постиндустриального общества и заложить основы информационной экономики. Последнее объясняется двумя факторами: с одной стороны, переход к постиндустриальной хозяйственной системе происходит по мере повышения уровня жизни, а с ним изменяется мотивация работников, уводящая их от мобилизационной парадигмы¹⁶; с другой стороны, основой информационной экономики выступают знания, производство и распространение которых не подчиняются законам массового индустриального производства. Задачей модернизаций я считаю формирование условий для становления постиндустриального общества, но не создание самого такого общества.

И, наконец, в-пятых, история свидетельствует, что модернизации способны изменить положение страны в мировой табели о рангах относительно других индустриальных держав, но практически ни при каких обстоятельствах не могут выдвинуть ее на первые позиции среди стран, относящихся к постиндустриальному миру. Постановка нереалистических задач способна сыграть злую шутку с модернизаторами, отвратив граждан от их проекта также, как они разочаровались, например, в демократии и рыночных реформах по итогам российских 1990-х годов, на протяжении которых заявленные ожидания несоизмеримо превышали открывавшиеся реформами реальные возможности.