Усадьба в русской литературе

Вид материала

Документы

Содержание Русская усадьба в изображении И.А. Гончарова. Усадьба Грачи. Усадьба Малиновка. Пейзаж в романах И.А.Гончарова

Подобный материал:

• А. Ю. Послыхалин, Е. Е. Чернова. Подмосковная усадьба Фряново, 2562.83kb.
• Туристическая компания, 125.6kb.
• Экзаменационные билеты по русской литературе для 10 класса гуманитарного отделения, 76.96kb.
• Программа вступительных испытаний по русской литературе, 275.53kb.
• Программы вступительных экзаменов Составитель декан факультета русской филологии проф., 290.13kb.
• План занятий по русской литературе. Программа по русской литературе, 18.78kb.
• В русской литературе XX-XXI веков, 397.27kb.
• Программа дисциплины дпп. В. 01 Спецсеминар по литературе (Трансформация известных, 87.13kb.
• Программа дисциплины фтд. 01 Факультатив по литературе (Трансформация и функционирование, 86.16kb.
• З. И. Плех образ «золотого века» в русской литературе встатье рассмотрена история зарождения, 68.95kb.

Усадьба в русской литературе.


«У меня есть (или была) своя нива, свой грунт, как есть родина, свой родной воздух, друзья и недруги, свой мир наблюдений, впечатлений…– и я писал только то, что переживал, что мыслил, чувствовал, что любил, что близко видел и знал – словом, писал свою жизнь и то, что к ней пристало¹»


Художественный мир русской усадьбы в последнее десятилетие привлекает внимание многих исследователей, о чём свидетельствует ряд недавно изданных научных трудов².

Для русской усадебной литературы, явления поистине уникального в истории культуры России, характерны особые нравственно-эстетические чувства, такие, как восхищение удивительным даром человеческого бытия, реализующегося в будничном, повседневном жизнелюбии, любовь к родному очагу. Определяли же названные менталитентные особенности органическое чувство патриотизма, память о прошлом и стремление осознать своё место в цепочке поколений дворянского рода.

Феномен русской усадьбы в 19 веке тесно связывается с её образом в произведениях русских писателей и поэтов.

У истоков усадебной повести стоял Н.М. Карамзин как автор «Рыцаря нашего времени». Составной частью усадебная повесть вошла в роман «Евгений Онегин» (главы со второй по шестую), затем ей отдаёт дань Н.В. Станкевич, написавший «Несколько мгновений из жизни графа Г***». Корифеем усадебной повести следует считать, конечно, И.С. Тургенева, который обратился к этому жанру в сороковых годах («Дневник лишнего человека», «Три портрета») и достиг, используя отработанные поэтические приёмы, высокого уровня художественного совершенства в цикле повестей 50-х годов («Затишье», «Фауст») и, разумеется, в «Рудине», «Дворянском гнезде» и «Первой любви».

Усадебные повести характеризуются «чисто монологической выдержанностью стиля (абстрактно-идеализующего)»³. Это связано с переживанием пространственно-временной реальности данного типа жилища.

Осмелимся сослаться на авторитет М.М. Бахтина, который утверждал: «Хронотоп в литературе имеет существенное жанровое значение. Можно сказать, что жанр и жанровые разновидности определяются именно хронотопом, причём в литературе ведущим началом в хронотопе является время»¹.

И рассмотрим жанровые особенности усадебной прозы с точки зрения породившего её хронотопа.

Усадьба – тип жилища, который был призван обеспечить хозяину и его семье особую, полную довольствия, жизнь на лоне природы. Усадьба строилась в расчёте на столетия, в принципе предполагалось, что она будет переходить по наследству, оставаясь собственностью одной семьи, члены которой принадлежали к одной социальной сфере и говорили на одностильном языке, несомненно, стремясь к приличествующему породе и званию монологизма². Одноголосию благоприятствовала и пространственно-временная организация. Едва ли не самой важной в социальном плане чертой усадьбы была её замкнутость, отгороженность искусственно созданного идиллического «Рая» от невзгод внешнего мира³.

Время в усадьбе текло размеренно, но ритм его зависел не столько от естественной смены времён года и аграрного календаря, сколько от логики жизни в условиях досуга – от праздника к празднику. Важной особенностью усадебного «хроноса» была постоянная память о прошлом, живое присутствие традиций, о которой напоминали портреты и могилы предков, старая мебель, парк, семейные предания. Всё это приучало мыслить ретроспективно и что за этим шло – сентиментально, то есть опять-таки в духе монологической поэтизации.

Короче, реальный исторический хронотоп усадьбы благоприятствовал такого рода бытовому поведению, которое явилось причиной возникновения эмоционально-лирической атмосферы «дворянских гнёзд».

Идейно-эмоциональное переживание реальной усадьбы как хранительницы глубоких смыслов и целой системы поэтических символов породило специфическую разновидность романного жанра – средних размеров психологическую повесть с несложной законченной фабулой, выдержанную в едином композиционном, образном и стилистическом ключе. Её действие происходило в пределах одной усадьбы или в двух – трёх соседствующих имениях. Чётко определялись и хронологические рамки, описываемые события чаще всего длились один летний сезон; с экспозицией и эпилогом они могли занять несколько лет.

Усадебная повесть тяготеет к «правильной», конвенциональной композиции. Такая повесть никогда не начинается с важного эпизода, с завязки. Даже в небольших по объёму произведениях присутствует довольно обширная экспозиция, затем следует несколько подступов к главным событиям, плавный переход к кульминации и развязка, за которым следует эпилог. Читатель такого произведения подобен гостю в усадьбе, который подготавливается к её восприятию постепенно: сначала надо было проехать подъездную аллею, затем ворота, парк, двор перед домом, потом подняться на крыльцо, войти в сени, приказать доложить о своём прибытии и лишь только тогда можно было попасть в «святая святых» дворянского гнезда» – зал или гостиную.

Поэтическая гармония усадебного рая имела, однако, свою оборотную сторону – монотонность и скуку, от которой жители усадеб безуспешно пытались спастись, наполняя свою жизнь всевозможными развлечениями и праздниками.

Во второй половине XIX века произведения этого жанра, писавшиеся чаще всего под Тургенева, несли в себе признаки эпигонства.

Заново открыть для себя поэзию «дворянских гнёзд» в их тургеневской интерпретации выпало на долю А.П.Чехова. Автору «Вишнёвого сада» удалось – во многом благодаря исторической и социальной удаленности от дворянской культуры – отделить в ней непреходящие ценности от обветшалых стереотипов.

Последним всплеском поэзии усадьбы в русской литературе станут новеллы И.А.Бунина и отчасти его автобиографический роман «Жизнь Арсеньева». Поэтика элегии становится здесь совершенно откровенной, нарочитой, выполняя, впрочем, жанровую функцию причитания – скорби не по уходящему, а по навеки ушедшему миру.


Русская усадьба в изображении И.А. Гончарова.


В центре всего творчества И.А. Гончарова стоит судьба «русского идеалиста». Он занят выяснением вопроса, родятся ли такие характеры или формируются под действием обстоятельств русской жизни.

В своих романах писатель изображает преимущественно русскую провинцию. В этом сказались и его личные творческие данные, и особенности исторического момента, и жизненные условия социальной среды, выдвинувшей И.А. Гончарова как художника. Все основные персонажи его романов или подлинные провинциалы (мать Адуева-мл., бабушка, Вера, Марфенька, Тушин) с провинцией сросшиеся, или столичные жители, но обязательно выходцы из провинции (оба Адуева, Обломов, Райский), не порвавшие до конца, кроме Адуева-ст., связей с провинцией (имения, родственники, друзья).

Именно в патриархальной усадебной идиллии (Грачи – Обломовка – Малиновка) И.А. Гончаров обнаруживает «первоисточник романтических порывов, открывающих выход для духовной энергии, не способной реализоваться в атмосфере «благодатного застоя», и в то же время ничем не скорректированных, никак не сообразующихся с противоречиями действительности с неизбежностью горя, бедствий и потерь»¹. Там, в глубинке совершается превращение человека в избалованного ребёнка, формируется психологический комплекс, причудливо сочетающий прекраснодушие и эгоцентризм. По тонкому суждению В.Марковича, основой этой своеобразной диалектики оказывается инфантилизм: «романтизм понят Гончаровым как поэзия взрослого ребёнка, сохранившего в мире «взрослых» дел, отношений и обязанностей детские иллюзии и детский эгоизм. И.А. Гончаров видит в романтической жизненной позиции чисто детское непонимание реальных законов мира, чисто детское незнание собственных сил и возможностей и, наконец, чисто детское желание, чтобы мир был каким тебе хочется»².


Усадьба Грачи.

С главным героем «Обыкновенной истории» – молодым дворянским интеллигентом, выпускником университета и наследником родового поместья Грачи Александром Адуевым мы знакомимся в переломный для него момент: герою «тесен стал домашний мир», его неодолимо влечёт «в даль», то есть в Петербург. И прежде чем обратиться к рассказу о переживаниях провинциала в столице, автор «Обыкновенной истории» создаёт экспозицию социальной среды, в которой жил и воспитывался его герой.

Дворянская усадьба Адуевых охарактеризована И.А. Гончаровым с таким мастерством, что бытовые картины помещичьей жизни выдерживают сравнение даже с бытовыми зарисовками «Евгения Онегина» и «Мёртвыми душами».

Перед нами зажиточная барская усадьба. Достаточно беглого топографического обзора вотчины Адуевых – деревни Грачи, чтобы убедиться, что перед нами и, правда, говоря словами Адуевой, «благодать».

«От дома на далёкое пространство раскидывался сад из старых лип,

густого шиповника, черемухи и кустов сирени. Между деревьями пестрели цветы, бежали в разные стороны дорожки, далее тихо плескалось озеро, облитое с одной стороны золотыми лучами утреннего солнца и гладкое, как зеркало; с другой – темно-синее, как небо, которое отражалось в нём, и едва передёрнутое зыбью. А там нивы с волнующими, разноцветными хлебами шли амфитеатры и примыкали к тёмному лесу»³.

С помощью этих данных легче нарисовать план адцевской усадьбы, чем вызвать в воображении устойчивый, определённый ей образ (например, Обломовка), ясно выделяющийся из массы русских деревенских видов.

Эти амфитеатром развернувшиеся поля, этот тёмный лес по горизонту составляет извечную ограду девственного закута, в котором пребывает мечтатель.

Но нет, его зоркие глаза уже разглядели брешь в ограде.

«Он, молча и задумчиво указал рукой в даль. Анна Павловна взглянула и изменилась в лице. Там между полей, змеёй вилась дорога и убегала за лес, дорога в обетованную землю, в Петербург»¹.

Почему «благодать», почему «обетованная земля»? С миром реальных вещей и событий соседствует мир чрез юного провинциала.

Прожив восемь лет в Петербурге, Александр возвращается в родные Грачи. В родной, идиллический мир детства можно физически вернуться, но нельзя вновь «совпасть» с ним – потому, что изменился и продолжает меняться сам герой, и потому, что процесс изменений вот-вот коснётся и этого мира. До определённой поры Александр верит, что «бегство» в мир «покоя» будет счастливым. Здесь, в средоточии идиллического, но бездуховного существования он вскоре заменит щегольский столичный фрак на «широкий халат «домашней работы», «войдет в тело», предвосхищая этими чертами будущего заглавного героя романа «Обломов».

Эта патриархальная идиллия, отличительными чертами которой является физиологические (сон, еда, продолжение рода и т.д.), а не духовные потребности, повторяемость (цикличность) жизненного круга, сведённого к родинам, свадьбам, похоронам, привязанность людей к одному месту, не подвижность, замкнутость и отгороженность от остального мира. Развернутую картину идиллистического существования Гончаров дал позднее в знаменитом «Сне Обломова».


Обломовка

Мир, взрастивший Илью Ильича, с самого начала предстает как «благословенный уголок земли», маленькое, укромное пространство. Обломовка описана как замкнутый мир «уголок», отделённый от большого мира. Конечно, обломовцы знали о том, что в 80 верстах от них находится губернский город, но редко ездили туда, знали и о Москве, и о Питере.

Но никто из жителей Обломовки не стремился выйти из этого мира, ибо – там чужое, враждебное, их вполне устраивает счастливое «житьё-бытьё», их мир – самостоятельный, целый и завершённый.

В Обломовке человеку уютно жить, у него не возникает ощущения неустроенности быта, незащищённости перед огромным миром. Природа и человек слиты, едины, и, кажется, небо, которое способно защитить обломовцев от всех внешних проявлений «там ближе к земле», и это небо распростёрлось над землёй, как домашняя кровля. Такая атмосфера мира Обломовки передаёт полное согласие, гармонию в этом мире.

Строго ограниченное пространство живёт по своим вековечным традициям и ритуалам. Любовь, рождение, брак, труд, смерть – вся жизнь Обломовки сводится к этому кругу и так же неизменна, как времена года.

Патриархальная Обломовка – это царство лени. Здесь живут люди, душа которых «мирно, без помехи утопала в мягком теле». С тонким, но беспощадным по своей реалистической силе юмором Гончаров рисует патриархальную помещичью усадьбу, где все дышало «первобытною ленью, простотой нравов и неподвижностью», патриархальную помещичью среду, которая «сносила труд, как наказание».

Обломовка напоминает заколдованное царство, где все погрузилось в сон. Полная исканий напряжённая жизнь не касается её. Еда и сон – только этим и ограничивается жизнь Обломовки. Человек там во власти всепоглощающей скуки и лени.

Великолепная гончаровская пластика в описании того, как разнообразно, талантливо и сладостно умеют обломовцы спать. Спящие и дремлющие, млеющие, грезящие в забытье и в неземном блаженстве обитатели имения, господа, дворня, сам маленький божок сна – Илья, его дряхлая няня, а за ними и вся Обломовка, люди и животные, птицы, деревья, насекомые – во всем на кого и на что ни погляди, сон есть главная жизненная артерия. Даже воздух здесь «спит, ибо «висит без движения», даже солнце погружено в дремоту, потому что «стоит неподвижно».

«Это был какой-то всепоглощающий, ничем непобедимый» сон, истинное подобие смерти»¹

Впрочем, даже сама смерть ленится навещать Обломовку, «а если кто от старости или от какой-нибудь застарелой болезни и почил вечным сном, то там долго после этого не могли надивиться такому необыкновенному случаю»².

Волшебному царству сна, разумеется, противопоказан любой вид движения, действия. Соответствовала этому закону и Обломовка – мир принципиально, возведённого в абсолют безделия. Единственный освящённый традицией вид труда здесь – изготовление и поедание пищи. Апофеоз насыщения в Обломовке – вкушение громадного пирога. Он поглощается в течение пяти дней, то есть почти до следующего пирога. Нужен ведь и отдых.

Таково это «сонное царство, где почти никто не работает и не умирает, где главное занятие – разнообразные виды сна, где не случается Моров и нашествий, холодных зим и чрезвычайно жарких лет, где никогда не бывает «ни страшных бурь, ни страшных разрушений, где «грозы не страшны», а звёзды «дружески мигают с небес», где безбоязненно «избы отворены настежь», и самая дряхлая из них каким-то чудом висит над оврагом и давно уже должна провалиться, но всё держится, и, чтобы войти в неё, гость непременно должен просить избу «стать к лесу задом, а к нему передом», где никто не желает быть пробуждённым для другой, пускай и более прекрасной действительности, потому что и так хорошо.

«Сонное царство» Обломовки графически можно изобразить в виде замкнутого круга. Кстати, круг имеет прямое отношение к фамилии героя и, следовательно, к названию деревни, где прошло его детство. Как известно, одно из архаических значений слова «обло» - круг, окружность. Такой смысл как будто вполне соответствует мягкокруглому, шароподобному человеку Обломову и его круглой, мирно блаженствующей вотчине.

Но ещё явственнее в фамилии Ильи Ильича проступает другое значение, и его на наш взгляд, и имел в первую очередь автор. Это значение обломка. В самом деле, что такое обломовское существование, как не обломок от некогда полноценной и всеохватывающей жизни? И что такое Обломовка, как не всеми забытый, чудом уцелевший «блаженный уголок» - обломок Эдема?

Здешним обитателям обломилось доедать археологический обломок, кусок громадного когда-то пирога. Вспомним, что пирог в народном мировоззрении – один из наиболее наглядных символов счастливой, изобильной, благодатной жизни.

Вокруг пирога собирается пирующий, праздничный народ. От пирога теплота и благоухание, пирог – центральный и наиболее архаический символ народной утопии. Не зря и в Обломовке царит самый настоящий культ пирога. Изготовление громадной сдобы и насыщение его напоминает некую сакральную церемонию, исполняемую строго по календарю «из недели в неделю, из месяца в месяц». «Сонное царство» Обломовки вращается вокруг своего пирога, как вокруг жаркого светила.

Таким образом, можно сказать, что еда в этом мире не бытовая потребность, а мотив единения. Для обломовцев совместная еда – подтверждение чувств, не подверженных влиянию времени, свидетельство родства, которое нельзя отменить.

Единственная форма духовной жизни, доступная обломовцам, - причастность к миру сказки, мифа. Развивая мечтательность, сказка только больше привязывает мальчика к дому. Ведь в сказке живёт та же Обломовка. Духовная жизнь такого рода культивирует содержательность, бездействие. Мир мифов становится эквивалентом реального мира. Псевдожизнью подменяется подлинная жизнь. Так духовное переживание оказывается не стимулом движения, а его тормозом.

Но вместе с тем, в Обломовской сказке есть сковывающий страх, боязнь всего нового, незнакомого. И только смех даёт радостное переживание победы над страхами.

Обломовка запомнилась герою сельской идиллией; эту идиллию он и хочет воссоздать на новом месте (сначала на даче, а затем и на Выборгской стороне); не задумываясь, что полное счастье было возможно только в детстве.


Усадьба Малиновка.

Как и в первых двух романах Гончаров в «Обрыве» рисует широкую обобщающую картину русской жизни. «Обрыв» охватывает столичное и губернское общество и помещичье – усадебную провинцию.

В первой части романа Гончаров рисует облик столичной светской среды, её бездушный и холодный аристократизм, ханжество и высокомерие высших дворянско-бытовых кругов.

В последующих частях место действия переносится в родные волжские места Райского, в его усадьбу. Здесь, как и в предыдущих романах перед нами предстаёт тщательно выписанный фон: место действия и быт. Мы видим усадьбу, старый и новый дом, захолустный губернский город по соседству. Всё время выглядывает за обрывом и через все события протекает могучая Волга. Благодаря этому чувствуется за узким мирком усадьбы – широта и простор России.

Когда пресыщенный пустой столичной жизнью Райский решает посетить Малиновку, он думает найти здесь царство сна и застоя.

Приехав отдохнуть и навестить бабушку, герой приходит в соприкосновение с русской жизнью в её традиционных устойчивых формах и обнаруживает, что именно она, а не петербургская среда порождает и формирует органические и глубокие стремления.

Хранительницей устоев русской жизни является бабушка, в самой фамилии которой – Бережкова – есть намёк на устойчивые жизненные берега. Под её присмотром усадьба Райского Малиновка превращается в обетованный уголок.

«Какой Эдем распахнулся ему в этом уголке, откуда его увезли в детстве и где, потом он гостил мальчиком иногда, в летние каникулы»¹.

В этом мире всё напоминает «рай сладости» лучше место на земле, которое Бог дал нашим прародителям. Где природа райского сада ласкала их теплом, светом и довольствием. Мир Малиновки хранит следы жизни до грехопадения: все в этом царстве обращено к человеку и одомашнено. А бабушка хранит и возделывает этот райский уголок. Мир Малиновки таит в себе ещё не развёрнувшиеся силы, красота и обаяния которых столь велики, что Райскому хочется «ослепнуть умом» и быть счастливым, а возможно, и навсегда поселиться тут, «где сама природа уготовила ему тёплый уголок симпатии и счастья». Если в Петербурге жизнь остановилась и как будто подвела итоги, то в Малиновке, напротив, есть резервы для развития и роста, здесь хранятся жизненные первоосновы, которые не должны умирать никогда.

Но в поэтическую тему возвращённого рая вторгается другой библейский мотив – искушение и грехопадение. Даже в идиллическом описании райской обители проявляются диссонансы, настораживающие читателя: старый дом в глубине двора, всегда в тени, с забитыми окнами и поросшим крапивой крыльцом; обрыв, которым заканчивается сад, с жутковатым преданием о нем во всем околотке.

Эта давняя история звучит в романе, как предупреждение заносчивому Райскому и гордой Вере, всем молодым героям романа, утратившим христианский инстинкт самосохранения, забывшим о трагических последствиях распущенных человеческих страстей. Райский вообще из страсти делает идола, поклоняется ему, ищет в игре страстей избавление от душевной пустоты и скуки.

Примечательно, что отец Райского относился к страстям иначе. Рядом с плетнем, отделявшим сад от обрыва, он приказал выкопать ров, чтобы чётко обозначить границу сада. За её пределы никто из старых жителей усадьбы не дерзал выходить, а тем более спускаться на дно обрыва.

С тех пор много воды утекло. Пришли новые времена, новые люди.

«Плетень, отделявший сад Райского от леса, давно упал и исчез. Деревья из сада смешались с ельником и кустом шиповника и жимолости, переплелись между собой и образовали глухое дикое место, в котором пряталась заброшенная полуразвалившаяся беседка»¹.

В контексте романа этот «пейзаж» приобретает далеко не бытовой, но глубоко символический смысл. «Нестоения»: «пятна греховности» омрачают идиллическую картину, отвечая душевному состоянию молодого поколения, во внутреннем мире которого смешались чёткие границы, отделяющие добрые побуждения от злых и греховных помыслов. Для родителей Райского эти границы были священны, но современный человек, назвав предрассудками жесткие моральные постановления, легко через них переступил.

И вот после Вериного «падения», бабушка всем существом осознает, как велика её вила в том, что «не уберегла», «недоглядела». Вина более сложная. Это её. Бабушки личный, давнишний грех не открытый никому, а значит, и не снятый вовремя, теперь заполз в душу Веры.

Малиновка больше не райский сад. Как бы в пророческом сне, бабушка смотрит и не узнаёт своего царства.

«Озираясь на деревню, она видела не цветущий, благоустроенный порядок домов, а лишённый надзора и попечения ряд полусгнивших изб. Поля лежат пустые поросшие полынью, лопухом и крапивой. Новый дом покривился и врос в землю, людские развалились»².

Так на скорбно звучащей ноте обрывается в романе мотив цветущего и нежданно осквернённого рая.

Проходили дни, и после случившейся катастрофы вновь благодатная тишина повисает над Малиновкой. Но это уже новая тишина, ибо в ней отсутствует весёлая беззаботность и беспечность. На души обитателей Малиновки, как и на её природу, легли осенняя зрелость и грусть. Все в усадьбе стали как-то задумчивее и молчаливее: улыбки, смех, радости слетели, как листья с деревьев.

«На всём лежал какой-то туман. Даже птицы отвыкли летать к крыльцу, на котором когда-то кормила их Марфенька. Цветы завяли, и садовник выбросил их. Роща обнажалась всё больше и больше от листьев. Сама Волга почернела, готовясь замерзнуть»³.

Ушла в прошлое и никогда не вернётся в прежнем виде райская идиллия жизни старой патриархальной Малиновки. Но роман «Обрыв» Гончаров заканчивает попыткой уловить хотя бы в беглом очерке образ будущей, возрождённой России, прошедшей через разрушительные опыты революционных гроз и атеистических искушений. Этот образ связан в романе с Пушкиным, о котором видится И.А.Гончарову идеал будушего русского деятеля и человека.

Именно в таких предпринимателях с русской православно-христианской душой видел Гончаров спасение России от бесконечных «обрывов», а усадьба Пушкина «Дымки» воспринимается как попытка нового существования.


Пейзаж в романах И.А.Гончарова


В «Вестнике Европы» 1885 года была опубликована статья К.Арсеньева «Пейзаж в русском романе», в которой автор отмечает, что в произведениях И.А.Гончарова описанием природы отводится очень мало места.

Разбросанные в разных местах в «Обыкновенной истории», они сосредотачиваются во втором большом романе автора почти всецело в «Сне Обломова». И даже в «Обрыве» - единственном усадебном романе писателя – изображение природы не служит средством непосредственного воплощения переживаний действующих лиц. Здесь, как и в «предысториях» Обломова и Адцева, природа является лишь аксессуаром в бытовой характеристике усадебной дворянской жизни, она подчёркивает своеобразие патриархального уклада.

Поэтому, изображение природы почти лишено у И.А.Гончарова собственно эмоциональной лирической экспрессивности. Мотивировано это тем, что любой областью для изображения Гончарова была психологическая жизнь в её постоянном медленном течении. Отсюда преобладание длинных бесед развёртывающих перед нами все изгибы чувства или мысли. Для этого обстановка созданная или изменяемая человеком важнее обстановки существующей помимо его воли; неудивительно, что описанием природы. Не лишено значение и то обстоятельство, что в «Необыкновенной истории» и в «Обломовке» главным местом действия является Петербург, город, мало дающий пейзажисту.

Я считаю, что это не совсем верное наблюдение. В произведениях И.А.Гончаров, на мой взгляд, даны яркие и запоминающие пейзажные зарисовки. Чтобы убедиться в этом, достаточно рассмотреть лишь несколько таких зарисовок.

Правда иногда, и в этом я согласна с Арсеньевым, автор не придаёт им значения, иногда даже обходит их стороной, когда повод к ним вытекает из самого рассказа. Как, например, в «Обрыве» Райский говорит бабушке, что идёт на Волгу «посмотреть грозу», но за этим следует не художественная картина грозы, а юмористический перечень ощущений заставляющих Райского раскаяться в своём «артистическом намерении».

Чтобы найти у Гончарова настоящее описание грозы, нужно возвратиться к «Обыкновенной истории». Оно принадлежит к числу тех немногих картин природы, которые нарисованы автором из-за них самих, а не в виде дополнения к характеристике того или иного лица. В описание грозы переносится, насколько это возможно, те приёмы, которые свойственны Гончарову, как психологу и портретисту. Он изображает грозу не как живописец, воспроизводящий один её момент во всей его полноте, со всеми отличительными его чертами; он скорее рассказывает её, следя за ней от начала до конца, постоянно иллюстрируя её действия на людях и животных. Это точное представление в нескольких актах, отделённых один от другого промежутками тишины.

Стиль этого описания (грозы) претендует на простоту и точность. Само приближение грозы дано автором так, как будто это гроза испытанная им скорее в детстве, чем в зрелом возрасте. Из каждой строчке тут так и ползёт страх, которым он заражает даже мёртвую природу, не говоря уже о лошадях, деревьях, а тем более людях.

«Даже пыль под копытами не поднималась вверх, но тяжело, как песок рассыпалась под колёсами»¹ от страха перед надвигающейся тучей.

Из ряда сменяющихся образов слагается в «Обломове» превосходное описание тихой летней ночи. Мы словно присутствуем при угасании света, при умолкании птиц и насекомых, при слиянии отдельных предметов в одну тёмную массу, при всеобщем, торжественном замирании природы.

«Пение птиц постепенно ослабевало, вскоре они совсем замолкли, кроме одной какой-то упрямой, которая, будто наперекор всем, среди общей тишины одна монотонно чирикала… и та, наконец, свистнула слабо…и заснула»²

Гармоничность речи доведена здесь до высокой степени; невольно вспоминается какое-нибудь музыкальное произведение, оканчивающиеся едва слышным аккордом. Впечатление довершается лёгкой примесью фантастического элемента.

«Становилось всё темнее и темнее. Деревья сгруппировались в каких-то чудовищ, в лесу стало страшно: там кто-то вдруг заскрипит, точно одно чудовище переходит с места на место и сухой сучок, кажется, хрустит под его ногой»³.

Если отделить эти страницы от рассказа, в состав, которого они входят, - они сохранят все своё значение, всю свою силу. Нельзя сказать того же самого о других описаниях природы, неразрывно связанных с действием или действующим лицом. Возьмём, например, ряд картин, которыми начинается «Сон Обломова», сами по себе они не вызывают в нас ярких, определённых представлений, но как декорации «обломовщины», как изображение среды под влиянием которой вырос Илья Ильич и тысячи других Обломовы, они ничем не заменимы. Все дышит здесь невозмутимым спокойствием, все располагает к безмятежности и неге. Не останавливаясь на частностях, больше намекая, заставляя угадывать, чем, показывая или рисуя, автор переносит и погружает нас в тот мир, из-под власти которого никогда не мог освободиться Обломов.

«Небо там распростёрлось так невысоко над головой, как родительская кровля, чтобы уберечь, кажется, избранный уголок от всяких невзгод»¹.

Особенно восприимчивый и чуткий к мирным пейзажам, к спокойствию и сну природы. Автор «Обыкновенной истории» не мог не испытать своеобразного обаяния петербургских белых ночей. Описание такой ночи чрезвычайно удачно переплетено с первыми проблесками любви Адуева-младшего и Наденьки.

«Наступила ночь…нет, какая ночь! Разве летом в Петербурге бывают ночи? Это не ночь, а…тут надо бы выдумать другое название – так полусвет.… Все тихо кругом. Нева точно спала; изредка, будто впросонках. Она плеснет легонько волной и замолчит.

Александр и Наденька подошли к реке и оперлись на решётку. Наденька долго в раздумье, смотрела на Неву, на даль, Александр на Наденьку. Души их были переполнены счастьем»².

Рассмотрев лишь несколько примеров, мы можем сказать, что пейзажное искусство в произведениях И.А.Гончарова многогранно. Это и картина грозы и всенощной в «Обыкновенной истории». В его произведениях мы находим и описание провинциальных городков. Разнообразно изображение Петербурга – летняя жара, ночь на Неве, зимний Петербург и его окрестности. Потрясающее описание усадебной природы.

Если обратиться к главным составляющим усадебного мира, символизирующим оседлый быт, безопасность, уют и красоту – к дому, и в особенности к окружающему его саду. Мы увидим, что человек противопоставляет сад дикой природе: первое и самое важное свойство сада принадлежность не к природе, а к культуре. Сад изначально рукотворен как Эдем, который возник не сам, а был создан «руками», то есть благодаря воле и могуществу Бога. Сад неразрывно связан с домом. Одновременное существование дома и сада было результатом стремления людей создать вокруг себя особую сферу – и защищавшую от природных невзгод, и полезную для хозяйства, и, наконец, просто красивую. Все это мы можем увидеть в саду усадьбы Малиновка.


Заключение


Мир усадьбы, который показан в произведениях И.А.Гончарова, представлен как мир цельный, домашний, уютный, теплый, спокойный «довлеющий себе»¹. В картинах, отображающих мир Грачей, Малиновки и особенно Обломовки, сквозь прозаические бытовые детали проступает глубинный слой.

Картина Обломовки, начинаясь как скрупулезно – реалистическая, постепенно перерастает в символическую. В этом усматривается «глубинный замысел» писателя – «максимально расширить толкование образа усадьбы (деревни) до превращения её в образ целой страны»², которая «откинув петровские эпохи, осталась в Азии (отсюда во «Фрегате «Паллада» параллель жежду обломовской Россией и феодальной Японией)»³.Замкнутое пространство, боязнь мира за отмеченными границами (история с получением письма в романе «Обломов», восприятие Петербурга как омута матерью А.Адцева в «Обыкновенной истории») ориентация на прошлое, а не на будущее – всё это позволяет главным героям романов И.А.Гончарова оставаться в мире детства. Вырисовывающийся здесь хронотоп русской культуры, если воспользоваться знаменитым термином М.М.Бахтина применительно не только к жанру идиллии или романа, но и к семантике национальной культуры в целом, глубоко архаичен и мифологичен.

Таким образом, обращаясь к изучению образа усадьбы в художественной литературе необходимо помнить и о мифологизированной модели «земного рая», бывшего для многих в России лучшим воплощением домашнего очага, и достаточно суровой и нелицеприятной действительности крепостного быта, служившего той экономической почвой, на основе которой только и возможен был пышный расцвет усадебной культуры.

Все эти моменты, как мы смогли убедиться, можно найти в творчестве И.А.Гончарова. И ещё раз доказать, что автор слывет блестящим бытописателем своей эпохи. С этим художником привычно связывают многочисленные бытовые картинки, нарисованные сочно с редкой любовной дотошностью: усадьба Грачи («Обыкновенная история»), квартира Обломова, Обломовка («Обломов»), хозяйство бабушки Бережковой («Обрыв»). Обаяние его неторопливого письма действительно «сконцентрировалось» в этих картинках: они остаются в памяти на всю жизнь.


Литература

1. Арсеньев К.. Пейзаж в русском романе // Вестник Европы, 1885. – Т. 3, кн. 5. – С. 222–261.
   
2. Бахтин М.М. Вопросы литературы и эстетики. – М., 1975. – 504 с.
   
3. Большакова А. Обломовка или Обломовщина // Литературная учёба. – 2001 – № 6. – С. 83–103.
   
4. Гончаров И.А. «Обыкновенная история», «Обломов», «Обрыв»
   
5. Кантор.В. Долгий навык к сну // Вопрос литературы. 1989. – № 1. – С. 149–185.
   
6. Лебедев Ю.В. И.А.Гончаров // Литература в школе, 1991. – № 5, – С. 71 – 88.
   
7. Лебедев Ю.В.. Над страницами романа И.А.Гончарова «Обрыв». Статьи // Литература в школе, 1995. – № 4. – С. 2–10.
   
8. Лебедев Ю.В. Статья 2 // Литература в школе, 1995. – № 5. – С.2–8
   
9. Лебедев Ю.В. И.А.Гончаров. – М., 1977 – (ЖЗЛ)
   
10. Недзвицкий В.А. «Капитальнейшая вещь». Роман И.А.Гончарова «Обломов» // Литература в школе, 1997. – № 7. – С. 44–61.
    
11. . Недзвицкий В.А. «Прочтите эту прелесть» («Обыкновенная история») // Литература в школе, 1998 – № 3. – С. 30–43.
    
12. Хализев В.Е.. Теория литературы. М., 1999.
    
13. Щукин В.Г.. Поэзия усадьбы и проза трущобы // Из истории русской культуры. Т.5 (19 век). – М., 2000. – С. 374–588.
    
14. Содержание
    

Усадьба в русской литературе	с.1
Русская усадьба в изображении И.А.Гончарова	с.3
Усадьба Грачи	с.4
Усадьба Обломовка	с.5
Усадьба Малиновка	с.8
Пейзаж в романах И.А.Гончарова	с.10
Заключение	с.13
Список литературы	с.14