Прагматическая характеристика террора основывается на отношении к нему как средству достижения цели. Всовременной ситуации преимущественно политической цели
| Вид материала | Документы |
- Тема «Куликовская битва» Цели, 27.5kb.
- Кгпи текст как феномен культуры: контексты и ценности, 108.82kb.
- Содержание Введение., 60.92kb.
- Задачи задачи для достижения Цели 1 Задачи для достижения Цели, 316.99kb.
- Методика применения игровых технологий на уроках химии Цели, 143.47kb.
- Резюме: Свобода и демократия не могут рассматриваться как самостоятельная цель, так, 176.4kb.
- Программа «Основы проектной деятельности» (5 класс). Модуль «От проблемы к цели» (10, 380.48kb.
- Урока химии учитель Класс Тема, 13.1kb.
- Задачи, решение которых позволило достичь поставленной цели. Что происходило в проекте., 223.94kb.
- Задачи, решение которых позволило достичь поставленной цели. Что происходило в проекте., 336.59kb.
Сергей Бахтин
Юрий Попков
Евгений Тюгашев
ПРАГМАТИКА ТЕРРОРА
Прагматическая характеристика террора основывается на отношении к нему как средству достижения цели. В современной ситуации – преимущественно политической цели. В реальности же прагматическое поле террора гораздо шире. Осмысление всей палитры смыслов данного феномена является необходимым условием успешной деятельности субъектов, заинтересованных в противодействии этому социальному явлению.
Мотивация террора
Мотивация представляет собой рациональное объяснение субъектом своих действий в пределах социально приемлемых обстоятельств. Оправдывающие террор мотивы выводятся из самых разных обстоятельств такого рода.
Террор часто воспринимается как месть за жестокие, несправедливые действия. Суть подобного мотива передает название брошюры известного народовольца Сергея Степняка-Кравчинского «Смерть за смерть».
Для религиозных террористических групп месть и устрашение — священный долг. Подобное миросозерцание допускает истребление проклятых ради избранных: «И сказал Господь: истреблю с лица земли человеков, которых Я сотворил, от человека до скотов, и гадов и птиц небесных истреблю...» (Быт. 6:7).
Приобщение к Богу подразумевало принятие в качестве сакральной нормы соответствующего образа действий. Поэтому в ряде случаев поведение террористов определяется стремлением доказать самим себе собственную избранность и незаурядность, способность встать по ту сторону добра и зла. Апокалиптическая этика была одним из истоков опричного террора, духовно питала белый и красный террор в революционной России. Знаковой фигурой в этом отношении является подлинный виртуоз политического террора в дореволюционной России Борис Савинков.
Террор может быть источником острых ощущений, средством разрушения банальности повседневного существования, возможностью внести эксцентрическую чрезвычайность в тусклую обыденность. «Не могу мирно жить. Люблю опасность», — признавался в начале минувшего столетия один из отечественных террористов1. Подобные чувства испытывают, по-видимому, и нынешние «телефонные» террористы.
«Уход в террор» был также способом освободиться от чувства собственной неполноценности и ущербности. Петр Ткачев полагал, что революционный терроризм содействует высвобождению из-под гнета оболванивающего и оскотинивающего страха, возвращает верноподданным образ и подобие человеческое, и потому является единственным действительным средством нравственного перерождения холопа в человека-гражданина.
Для девушек уход в террор был возможностью избавиться и от семейной закрепощенности. К началу XX века женщины составляли почти треть Боевой организации партии эсеров. При этом 30% женщин-эсерок составляли еврейки, которые находились под более тяжким семейным гнетом, нежели русские женщины.
В ходе исторического развития прагматическое поле террора изменяется. Соответственно изменяется и отношение к террору как средству достижения некоей цели.
Легитимный террор
Наиболее древней формой террора является описываемый социальными антропологами террор тайных мужских союзов, подавляющий стихийное возрождение матриархата и материнского права в недрах первобытных обществ.
В древности в ходе войн активно применялся террор «против своих». Так, Юлий Цезарь наказывал обратившиеся в бегство легионы, используя децимацию: каждый десятый из числа бежавших солдат подвергался казни. В результате ужас вытеснял у оставшихся в живых страх перед противником.
Известный просветитель XVIII века Шарль Монтескье описывал террор как повседневную практику деспотических государств. Однако и молодые европейские республики в целях защиты революционных завоеваний провозглашали террор нормой закона. Так, при обострении продовольственных затруднений санкюлоты стали все решительнее настаивать на репрессиях в отношении внутренних врагов республики — скупщиков, спекулянтов, контрреволюционеров. В результате 5 сентября 1793 года был принят декрет о терроре.
Для легализации террор преподносится как необходимое средство борьбы за справедливость. Если за террористами стоит реальная проблема — социальная, культурная, политическая, — то определенный сегмент общества, чувствительный к этой проблеме, неизбежно станет симпатизировать пусть не методам террористов, но их целям или идеям.
Следует заметить, что при легализации террора одновременно возникает вопрос о легитимности самого законодателя подобной практики. При отсутствии у него достаточной легитимности развязанный им террор «сверху» неизбежно вызывает террор «снизу».
Террор «сверху» — террор «снизу»: смычка
Исторические факты свидетельствуют, что в политической борьбе сталкиваются системный государственный террор (террор «сверху») и антиправительственный террор (террор «снизу»).
Террор «сверху» осуществляется государством против собственного населения, выступая в качестве архаичного способа управления, основанного на животном страхе немотивированной смерти (например, сезонные убийства илотов в древней Спарте). Государственный террор проводится также в условиях революционных катаклизмов (якобинский террор в период Великой французской революции, «красный» террор в России после революции 1917 года).
Одним из характерных примеров террора «снизу» является деятельность народовольцев, рассматривавших террор в качестве одного из средств подготовки широкого народного восстания с целью захвата власти. Террор должен был устрашить и ввергнуть в панику правительство, одновременно возбудив народные массы. В связи с этим смысл покушений на императора Александра II во многом заключался даже не в том, чтобы убить царя, а в том, чтобы раскачать русское общество.
Либеральная общественность приветствовала совершаемые радикалами акты индивидуального террора, признавала их необходимость и морально оправдывала террористов. Когда 31 марта 1878 года председатель Петербургского окружного суда, известный русский юрист Анатолий Кони огласил оправдательное решение присяжных в отношении Веры Засулич, тяжело ранившей петербургского градоначальника Федора Трепова, в зале началось столпотворение. Кричали: «Браво! Браво, присяжные!» Огромная толпа, ожидавшая решения суда на улице, подняла на плечи оправданную террористку и направилась по центральным улицам Петербурга. Убийство в 1904 г. министра внутренних дел Вячеслава Плеве отозвалось эхом в развернутой либеральной общественностью банкетной кампании, живо описанной Максимом Горьким в романе «Жизнь Клима Самгина».
В определенных случаях террор «сверху» и террор «снизу» могут смыкаться. Так, Владимир Ленин рассматривал террор как один из инструментов защиты революции. В июне 1918 года он писал по этому поводу Григорию Зиновьеву: «Тов. Зиновьев, только сегодня мы услыхали в ЦК, что в Питере рабочие хотели ответить на убийство Володарского массовым террором и что вы (не Вы лично, а питерские цекисты) удержали. Протестую решительно. Мы компрометируем себя: грозим даже в резолюциях Совдепа массовым террором, а когда до дела, тормозим революционную инициативу масс, вполне правильную. Это не-воз-мож-но. Террористы будут считать нас тряпками»2.
Единодушие «верхов» и «низов» в политике террора наблюдалось в фашистской Германии и фашистской Италии, решивших проблему преступности террористическими методами. Примечательно, что за это фашистские режимы не были осуждены мировой прогрессивной общественностью.
Политическая ценность террора
Терроризм далеко не всегда и не всеми оценивался отрицательно. Он не только рассматривался как одна из приемлемых форм противоборства, но и оказывался одним из краеугольных камней, положенных в основание многих государств. Деятели ряда буржуазно-демократических революций (Англия, Франция, Россия и др.) и национально-освободительных движений (Алжир, Израиль, Ирландия, Италия, Польша, Палестина, Турция) обращались к тактике террора. В этих государствах образ террориста обретал черты героического борца за свободу, а сама субкультура терроризма становилась образцом для подражания при строительстве новой культуры.
После Второй мировой войны во многих странах Запада легитимность террора начинает подвергаться сомнению. Террор вытесняется за пределы правового поля и зачастую приобретает латентные формы. Аналогичной переоценке в историческом процессе подверглись, как известно, геноцид, рабство, тирания, пиратство, оборот наркотиков и т.п.
В то же время начавшийся в последние полвека процесс вытеснения террора из легального политического оборота неустойчив. Политические субъекты могут открыто прибегать к террору, но не признавать этого публично. Они также способны поддерживать терроризм опосредованно, в качестве спонсоров или «симпатизантов».
Давно уже не секрет, что многие террористические организации получали и получают помощь и поддержку как от государств, так и от всякого рода разведок и спецслужб, которые используют их в своих целях. Если терроризм существует — значит, это кому-то нужно, и этими заинтересованными лицами являются государства или группы государств, а если не сами государства, то уж как минимум их спецслужбы, причем зачастую в сотрудничестве с «коллегами» из других стран.
Рефлексивность террора
Тотальность террористических практик (аксиома: «виновны все») порождает своеобразный эффект отдачи (бумеранга) в системной динамике террористической деятельности: террор порождает контртеррор. Возникновение эффекта отдачи является интерактивным: террор со стороны одного политического субъекта вынуждает противоборствующую сторону также обратиться к тактике террора (по формуле: «Лучше ужасный конец, чем бесконечный ужас»).
Таким образом, любые действия политического субъекта, которые оцениваются его контрсубъектом как террористические, неизбежно приведут к контртеррору. Соответственно, террористическая деятельность противника должна рассматриваться как реакция, инициированная террористическими акциями с другой стороны.
Террористические реакции современности являются, как правило, отдаленным и многократно отраженным историческим эхом террористических практик далекого и недавнего прошлого. Поэтому в стратегической превенции террора существует проблема самоконтроля политической деятельности, долгосрочного расчета функции отклика в политическом пространстве легитимно предпринимаемых террористических действий.
Эффект бумеранга позволяет политическому субъекту использовать террор контрсубъекта как внешнее средство решения внутриполитических задач. В структуре политического субъекта присутствует внутренний контрсубъект, который с сочувствием и пониманием относится к внешнему террору.
Поскольку внешний террор неизбежно используется как инструмент разрешения внутриполитических противоречий, то его превенция достигается эффективным самоконтролем правящего класса. В противном случае внешняя террористическая активность оказывается предвестником ротации элит в составе политического субъекта.
Синергетика террора
Политическая победа контрэлиты достигается эскалацией чувства объективно неопределенной, диффузной угрозы, ведущей к дезадаптации и дезорганизации правящей элиты. Характер используемых при этом средств определяется их информационной эффективностью. Поэтому возможны и такие виды террора как моральный террор, телефонный террор, информационный террор, судебный террор и т.п.
Субъект террора обычно стремится демонстрировать большую организованность, информированность, морально-психологическую устойчивость, претендуя на жизнеспособную альтернативу господствующему порядку. Таким образом, терроризм притязает на смену порядков, добиваясь неэнтропийных целей энтропийными средствами.
Любое общество представляет собой композицию различных социальных порядков. И террористические проявления сигнализируют о возможных напряжениях и подвижках в архитектонике такого организма, обусловленных неравномерностью развития его отдельных составляющих. Эти напряжения и подвижки могут проявляться по-разному, а террористическая форма их проявления свидетельствует о ситуации коммуникативного разрыва в иерархии порядков, а также об отсутствии обмена взаимно значимой информацией: передаваемые сообщения интерпретируются как содержащие информационный шум.
Таким образом, террористические проявления являются симптомом возможного в будущем разлома порядков, распада их композиции или деструкции одного из них.
Катастрофа, т. е. порядковое снижение уровня организации, опосредуется негативной психоэмоциональной динамикой, деморализацией, сужающей базис протекания рефлексивных процессов высокого уровня, обеспечивающих целостность существующего порядка. Установка на распад некоторого социального порядка и позволяет субъектам террора видеть его смысл в разрушении, хаосе, всеобщем уравнивании в смерти. Главным эффектом террора считается достижение ужаса, переживание неотвратимости надвигающейся катастрофы.
Архетип Ужаса
Террор порождает состояние ужаса, состояние утраты любых основ бытия. Разрушение этих основ, растворение порядка в хаосе открывает бездну, в которой не существует какой-либо точки опоры.
Потеря основания является одновременно и потерей самого себя: когда прекращается отождествление с таким основанием, пропадает и идентичность, чувство принадлежности к той или иной группе, включенности в нее. Кризис идентичности, стремление самоутвердиться путем вхождения в группу, в которой можно проверить подлинность собственного «Я», - характерные примеры мотивационных установок террористов.
Кризис идентичности обычно разрешается в возрасте поздней юности. Отсюда преимущественно юношеский и молодежный состав террористических организаций. С возрастом готовность совершать террористический акт существенно снижается.
Таким образом, террористы рекрутируются из людей, ищущих опору в жизни и находящихся в состоянии повседневного, бытового ужаса. Причем «ужас может проснуться в безобиднейших ситуациях» (Мартин Хайдеггер). Узнавая себя по отсутствию идентичности, подобные лица ассоциируются с аналогичными индивидами, а затем в качестве коллективных субъектов Хаоса, Безосновности и Бездны отождествляют в терактах с собой других людей, ввергая их в состояние ужаса. Превращая этих последних в своих, террористы выступают как их освободители, а следовательно — освободителями себя.
Сказочные герои-избавители, разрушая существующий порядок, лишают людей привычных оснований бытия. В результате открывается доселе скрытая многоуровневая организация порядка (порядка порядков) и обнажаются прежде недоступные основания бытия. Поэтому такие герои-избавители оказываются одновременно героями-основателями, делающими доступными все более и более глубинные ярусы миропорядка.
Поэтому «когда ужас улегся, обыденная речь обычно говорит: «Что собственно было? — Ничего» (Мартин Хайдеггер). Отсюда квалификация некоторого факта как факта террора является субъективно относительной и определяется социокультурным архетипом восприятия Ужаса.
Terror and Horror
Terror (лат.) — это страх, ужас, устрашающее обстоятельство. Horror (лат.) имеет несколько значений: l) оцепенение, окоченение; 2) потрясение; 3) грубость, неотесанность; 4) вздымание, вставание дыбом; 5) содрогание, дрожь, трепет, озноб; 6) пронзительность; 7) страх, ужас, благоговейный трепет. В английском языке слово «horror» имеет значения: 1) ужас, 2) отвращение, 3) разг. что-либо нелепое, смешное. Использование «horror» в английском языке предусматривает его употребление в качестве определения: a horror film – фильм-ужасов.
Следовательно, латинское horror в одном из своих значений является наиболее близким по смыслу латинскому же terror. Если сравнить глаголы «terreo» и «horreo», то terreo означает пугать, устрашать, а horreo – приходить в ужас, бояться, страшиться. Terror — это устрашение жертвы, а horror — ее впадение в состояние ужаса. Horror – ответная реакция на акт террора, в результате осуществления которого волосы встают дыбом, наступают «оцепенение» и «окоченение».
Terror и horror сродни акту и потенции. Horror – состояние ужаса в ожидании возможного террора, который вовсе необязательно должен произойти. «Эмоциональная насыщенность хоррора, — замечает М.Н. Эпштейн, — может стремиться к бесконечности, даже когда актуальность террора приближается к нулю»3.
Нагнетаемое в фильмах ужасов ожидание возможного horror порой обозначают термином suspense (от лат. suspendere — подвешивать). Изначально suspense — это некое подвешенное состояние, предвосхищение и напряженное ожидание страшного события, момент наступления которого все оттягивается и оттягивается. Именно само ожидание такого события и рождает страх.
Horror — не только ужас, но и что-либо нелепое, смешное. Однообразное нагнетание ужасов превращает их в trash (англ. «хлам», «мусор», «халтура»). Так как не каждый террор способен вызвать horror, можно говорить о существовании «трэш-террора», т. е. террора, не рождающего чувства ужаса. К трэш-террору можно отнести, например, многие ложные телефонные сообщения учащихся о якобы заложенных в образовательных учреждениях взрывных устройств. Практика свидетельствует, что частые сообщения подобного рода вызывают у учащихся лишь чувство возбуждающего и жизнерадостного «трэш-страха».
Против драматизации в оценке террора
Научный подход к террору как феномену исторического процесса диктует необходимость обратить внимание на два важных обстоятельства.
Во-первых, террор является спонтанным проявлением глубинных, фундаментальных социальных процессов. В этом аспекте террористические события оцениваются как заметные моменты политической борьбы.
Во-вторых, террор как явление локализован в пространстве и времени. Он имеет конкретные масштабы, возникает и исчезает в зависимости от текущей политической конъюнктуры, оказывая значимое, но ограниченное воздействие на общественную жизнь. Это воздействие количественно фиксируемо и замеряемо, а по своему эффекту может сравниваться с воздействием иных форм политической борьбы, а также природных катастроф (землетрясений, цунами, пандемий и других стихийных бедствий) и катастроф социальных (войн, революций).
С этой точки зрения, современная ситуация с террором в России вызывает серьезное беспокойство, но, следует признать, что интенсивность (частота) его проявлений весьма незначительна по сравнению с активностью террористов в Европе и России в конце ХIХ – начале ХХ веков или в Европе в 60–70-е годы минувшего века.
Информационная блокада терактов
«Оружием массового поражения», используемым террористическими организациями, является общественный резонанс, вызываемый чувствами страха и ужаса, которые распространяются и многократно усиливаются средствами массовой информации. Широкое освещение своей деятельности в СМИ террористы рассматривают как самое важное вознаграждение, поскольку именно оно в первую очередь и позволяет влиять на массовое политическое сознание и дестабилизировать его.
Считается, что, получив через общество как социальный усилитель некое послание от террористов, правительство предпримет требуемые террористами действия. Разумеется, такое возможно лишь в демократических странах, где власть зависит от общественного мнения. Там же, где этой зависимости нет, террор как средство достижения цели становится бессмысленным.
Предотвратить фобийные реакции населения на теракты можно только информационной блокадой «болевых точек» общественного сознания. Информирование о терактах должно быть дозированным по объему и ограниченным по времени. Акты террора надлежит максимально быстро и полно вычищать из социальной памяти.
Политический этикет должен пресекать попытки использования терактов в качестве информационных поводов в публичной политике: в целях консолидации общественного мнения при принятии непопулярных решений, для проведения предвыборных кампаний, ради повышения персональных рейтингов или ограничения прав человека. Оправданным является переход к суду военного трибунала в отношении террористов.
Террорист — не альтруист
Террорист-смертник — далеко не всегда альтруист. Чтобы совершить террористический акт, необходимы средства: деньги, оружие, взрывчатые вещества, транспорт. Все это можно получить от спонсора или добыть самостоятельно. В дореволюционной России террор нередко оказывался средством пополнения партийной кассы и в действительности представлял собой обыкновенный грабеж.
Русский революционер совершал «эксы» для того, чтобы на полученные деньги готовить и осуществлять террористические акты. Чеченский боевик идет на теракт еще и для отработки полученных от «спонсора» денег. И в том, и в другом случаях террор превращается в способ заработка.
Деньги распределяет, как правило, узкий круг лиц, занимающих руководящее положение в террористических организациях. Среди них неизбежно появляются люди, поддающиеся соблазну употребить «заработанное» на личное обогащение. И чем больше средств отпускается на террор, тем шире становится круг лиц, рассчитывающих с помощью террора решить собственные материальные проблемы. Личная нажива, отодвигая на задний план задачи политического характера, становится основной целью многих террористов. Террор начинает подчиняться уже не интересам политической борьбы, а потребностям финансового самообеспечения группировок. В результате массовый политический террор перерождается в террор профессиональный, генерируемый земными экономическими интересами. Сами же организаторы террора из идейных борцов превращаются в менеджеров, стремящихся использовать свой «труд» с максимальной выгодой для себя и своей команды.
От призвания — к профессии
Детерминация террора экономическими интересами ведет, как минимум, к двум последствиям для террористического движения в целом.
Во-первых, установка террористов и, в первую очередь, их лидеров на получение материальных выгод ведет к самоограничению террора: он осуществляется лишь тогда, когда приносит экономическую выгоду. Легитимация террора становится все более затруднительной, и он перестает находить поддержку среди широких слоев общественности. Возникает профессиональная субкультура террористов-наемников, террористов-бизнесменов.
Во-вторых, лица, допущенные к распределению полученных на «святое дело» средств, часть их резервируют для личного использования и попросту утаивают. Постепенно превращаясь в топ-менеджеров террора, они отрываются от массы простых исполнителей и, что очень важно, утрачивают духовную связь с ними.
При этом на всех уровнях иерархической лестницы между террористами обостряется конкуренция: каждый стремится получить больший «кусок пирога» от результатов террористической деятельности. Конкуренция порождает конфликт между топ-менеджерами террора и его рядовыми исполнителями. Среди «настоящих» террористов растет число тех, кто начинает сомневаться в справедливости использования террора как средства политической борьбы.
Гендерное измерение террора
Прогрессирующее отчуждение от терроризма, его делегитимация имеют объективные основания. Ряд форм политической и вооруженной борьбы (например, ядерной войны), ставящих под угрозу существование человечества в целом, рассматриваются сегодня как неэффективные. В условиях глобальной взаимозависимости снижение уровня организации противника автоматически приводит и к упразднению субъектов террора. Глобальная нерентабельность террора создает объективную возможность для его сдерживания, локализации в отдельных очагах, ликвидация которых не влечет за собой широкомасштабных последствий.
Появляются основания для оптимистического в целом прогноза в отношении долгосрочной перспективы снижения роли террора в политической деятельности. Актуализация темы борьбы с терроризмом может выступать симптомом качественного перелома в отношении к нему. В этом отношении складывающаяся ситуация сродни развернувшейся в Англии середины XIX века кампании борьбы против морской работорговли.
Косвенным признаком начавшегося перехода террора в регрессирующую стадию является рост числа женщин в составе «комбатантов». Знаковым в этом отношении оказывается использование шахидок. В терроризме, как, впрочем, и в любой другой сфере деятельности, отлив мужчин и восполнение освободившихся вакансий женщинами красноречиво свидетельствует о спаде эффективности (а значит, и оплаты) данной формы политической борьбы.
Террористический политико-экономический цикл
Наметившаяся тенденция снижения политической эффективности террора требует содействия, которое может быть реализовано по двум направлениям. Во-первых, рутинизацией текущей практики противодействия террористической деятельности. Во-вторых, оперативным разрешением проблем в рамках иных форм общественных коммуникаций. Террор должен становиться все менее и менее продуктивным инструментом практической политики.
В то же время он пока еще остается достаточно эффективным экономически. Необходимость ресурсного обеспечения террористической деятельности формирует вторичный экономической базис этой конкретной формы политической борьбы. Производность экономического базиса от террористической надстройки определяет его ограниченность, зависимость от успехов террористической деятельности. А отсюда неизбежно вытекает потребность в рационализации последней, чтобы гарантировать устойчивое и расширенное воспроизводство базиса.
Поэтому террористическая активность оптимизируется, становится объектом экономической рационализации. Соответственно, опережающее развитие экономического базиса террора оказывается условием, обеспечивающим эффективное применение террористических актов как инструмента политической борьбы.
Критерий рентабельности террористических актов в силу действия общих закономерностей взаимодействия экономического базиса и политической надстройки становится определяющим, что неминуемо ведет к «экономическому разложению» террористической деятельности. Именно процесс «экономического разложения» ведет к постепенному угасанию волн террора.
Научно-террористический комплекс
Терроризм является формой политической деятельности, которая опирается на точный расчет ближайших и отдаленных последствий системно организованной последовательности точечных воздействий на массовое сознание. Одна из особенностей терроризма как социального явления, в отличие от геноцида, партизанской войны и диверсий, заключается в том, что он опирается на определенную научную базу.
Исторически феномен террора связан с деятельностью людей, причастных к науке. К их числу принадлежал, например, ученик Сократа Алкивиад, развернувший первую известную в истории кампанию массового государственного террора, жертвами которого стали около 10% населения Афин.
Великая французская революция, знаменитая в том числе и якобинским террором, была, по сути, «революцией юристов», составивших основную часть депутатов Национального собрания. Напомним, что одна из сентенций римского права гласила: «Pereat mundus, fiat iustitia» («Пусть восторжествует справедливость, даже если для этого погибнет мир»). Изобретение гильотины стало техническим обеспечением этой формулы юридической науки.
Субъектом народовольческого террора была разночинная интеллигенция, которая в университетских научных кружках и домашних лабораториях отрабатывала идеологию и технологию своих акций.
С тех пор и до настоящего времени гуманитарная и научно-техническая интеллигенция, студенческая молодежь составляют кадровый костяк террористических организаций по всему миру. В массовое сознание активно внедряется образ ученого, несущего угрозу миру (отметим, например, серию художественных фильмов о Джеймсе Бонде). И исследователи действительно сотрудничают — по принуждению или убеждению — с террористическими организациями, научно обеспечивая их деятельность.
Сами по себе научные достижения имеют двойное назначение (ср.: греч. «фармакон» — лекарство, яд), поскольку используются не только на пользу, но и во вред человеку и обществу. Научное знание изначально содержало в себе элемент неизведанного, которое страшило, так как выходило за пределы традиционных запретов и устоев. В ужасе перед учением бесконечности миров сожгли на костре Джордано Бруно.
Научно-технический прогресс в существенной мере и в первую очередь реализовывался и до сих пор продолжает реализовываться в военной сфере. Наука является неотъемлемой частью военно-промышленного комплекса. Применительно к информационному обществу можно говорить о формировании научно-террористического комплекса как качественно новой формы системного обеспечения террористической деятельности.
Таким образом, наука неавтономна от террора, и люди науки несут ответственность перед обществом за то, как применяются научные знания. Не снимая с себя ответственности за терроризм в современном мире, научное сообщество должно принять необходимые меры для контроля за распространением научного знания, а также профессионального отбора в свои ряды только тех людей, чье моральное кредо способно ограничивать террористически ориентированное развитие науки.
Научное сообщество должно сохранить, поддержать и укрепить инициированное Альбертом Эйнштейном и Бертраном Расселом Пагуошское движение ученых за мир. Сегодня ученые обязаны взять на себя свою долю ответственности и за гражданский мир, ориентируя общество на разрешение внутренних конфликтов средствами, не порождающими массовый страх и ужас.
Особую роль в этом может сыграть моральный кодекс специалиста. Каждый врач начинает свою карьеру с «Клятвы Гиппократа». И это, безусловно, оказывает определенное воздействие на формирование профессиональной корпоративной этики медицинского сообщества. Необходимо распространить подобную практику на всю сферу высшего профессионального образования.
Формат гражданского общества и «Антитеррор»
Террор – феномен преимущественно гражданского общества. Частная собственность, индивидуализм личности, права и свободы граждан порождают угрозу распада общественного целого. В то же время мобилизует гражданское общество, препятствуя его перманентно усугубляющемуся естественному разложению, эпизодический террор — криминальный террор, судебный террор, моральный террор, информационный террор, налоговый террор и т.п.
Один из крупнейших теоретиков гражданского общества немецкий философ Георг Вильгельм Фридрих Гегель особую роль в периодическом терроризировании гражданского общества отводил правительству. В своем произведении «Философия духа» во фрагменте «[Правительство, война, негативная власть.]» он указывает, что общественность, «высший и явно при свете солнца действующий закон, имеет свою действительную жизненность в правительстве», которое объединяет разрозненные части общества в негативное «одно».
«Таким образом, — свидетельствует далее Гегель, — с одной стороны, общественность может организоваться в систему личной независимости и собственности, личного и вещного права; а с другой стороны — расчленять на собственные сочетания и делать независимыми способы работы для осуществления прежде всего единичных целей — приобретения и наслаждения. Дух всеобщего сочетания есть простота и негативная сущность этих изолирующихся систем. Для того чтобы последние не укоренились и не укрепились в этом изолировании, благодаря чему целое могло бы распасться и дух улетучился бы, правительство должно время от времени внутренне потрясать их посредством войн, нарушать этим и расстраивать наладившийся порядок и право независимости; индивидам же, которые, углубляясь в это, отрываются от целого и неуклонно стремятся к неприкосновенному для-себя-бытию и личной безопасности, дать почувствовать в указанной работе, возложенной на них, их господина — смерть. <…> Негативная сущность оказывается в собственном смысле властью общественности и силой ее самосохранения…»4.
В том формате гражданского общества, единство которого крепится правительством, государственный террор — вынужденная необходимость, стимулируемая стихийно поднимающимся низовым террором. В повседневной политической жизни настоящая война, упоминаемая Гегелем, конечно, крайность. В поле власти насилие, в том числе террористическое, эффективно осуществляется и в символических формах. Поэтому будничный государственный террор (он же и антитеррор) уходит в тень, принимает малозаметные, но не менее действенные формы директивного, полицейского, судебного, налогового и т. п. террора, непредсказуемого, иррационального, внушающего страх и трепет.
Показательно, что принятый 6 марта 2006 г. федеральный закон Российской Федерации «О противодействии терроризму» также содержит ряд вуалирующих моментов.
В ст. 3 Закон определяет терроризм как «идеологию насилия и практику воздействия на принятие решения органами государственной власти, органами местного самоуправления или международными организациями, связанные с устрашением населения и (или) иными формами противоправных насильственных действий».
Комментируя это определение, заметим, что непросто определить индикаторы, фиксирующие факт устрашения и замеряющие его. Грустную улыбку — и в то же время понимание и сочувствие — вызывает квалификация абсолютно всех противоправных насильственных (включая идеологию) действий как террористических. Воистину, у страха глаза велики.
Предмет законодательного регулирования — противодействие терроризму — в п. 4 той же статьи трактуется как деятельность органов государственной власти и органов местного самоуправления по:
а) предупреждению терроризма, в том числе по выявлению и последующему устранению причин и условий, способствующих совершению террористических актов (профилактика терроризма);
б) выявлению, предупреждению, пресечению, раскрытию и расследованию террористического акта (борьба с терроризмом);
в) минимизации и (или) ликвидации последствий проявлений терроризма.
Из всех указанных аспектов противодействия закон более или менее подробно нормирует только правовой режим контртеррористической операции. Проблему предупреждения терроризма закон не рассматривает вообще, а статьи о «минимизации и (или) ликвидации» производят впечатление утешительного приза.
Самое важное, пожалуй, состоит в том, что прагматике антитеррора, определившей содержание принятого закона, чужда профилактика терроризма. Де-факто предупреждение терроризма, выявление и последующее устранение причин и условий, способствующих совершению террористических актов, законодателю представляются немыслимыми, находящимися за горизонтом понимания. Террор принимается как неотъемлемая данность политического ландшафта, активизирующая мощь государства.
На наш взгляд, активизация усилий государственных органов в борьбе с международным и внутренним терроризмом должна не только включать противодействие отдельным террористическим проявлениям и конкретным террористическим организациям, но и предусматривать широкомасштабную социально-профилактическую работу. Основным субъектом данной работы призваны стать гражданское общество, органы местного самоуправления, общественные организации.
Разностороннюю деятельность по профилактике терроризма следует разворачивать в двух основных направлениях. Во-первых, в оперативном выявлении, локализации и посредническом разрешении микросоциальных конфликтов, разрядке очагов социальной напряженности. Во-вторых, в гражданском контроле за легитимностью действий правоохранительных органов государства, за своевременным и систематическим расследованием и принятием мер по фактам террористических проявлений в их деятельности, а также по фактам провоцирования, пособничества и поддержки терроризма.
Для решения указанных задач необходима интеграция науки и гражданского общества, информационно-аналитическое сопровождение деятельности органов государственного управления всех уровней, местного самоуправления и общественных организаций, реализация социально-научных проектов по созиданию нового формата гражданского общества, не приемлющего терроризм как форму политической борьбы, а устрашение — как психологический механизм правоохранительной деятельности.
1Цит. по: Гейфман А. Революционный террор в России: 1894–1917. М., 1997. С. 219.
2Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т. 50. С. 106.
3Эпштейн М.Н. Ужас как высшая ступень цивилизации // Новая газета. 1 ноября 2001.
4Гегель Г.В.Ф. Феноменология духа. СПб., 1999. С. 242–243.