Сон в красном тереме. Т. Гл. I – XL

Вид материала

Документы

Содержание Глава двадцать девятая

Подобный материал:

• Размышлизмы о красном флаге, 204.41kb.
• Григорий Яблонский, Анастасия Лахтикова Сон Татьяны: «магический кристалл» и преображение, 314.08kb.
• Отдых на красном море с экскурсиями 8 дней / 7 ночей Вылет во вторник и пятницу, 110.72kb.
• И. А. Гончаров назвал «Сон Обломова» «увертюрой» всего романа. «Сон Обломова» сперва, 29.51kb.
• Сон и бодрствование, 61.17kb.
• 5-я российская с международным участием школа-конференция «сон окно в мир бодрствования», 95.64kb.
• «актуальные проблемы сомнологии», 1552.94kb.
• «Сон Обломова». Своеобразие эпизода и его роль в романе» «Сон Обломова» это особая, 20.9kb.
•   Анализ эпизода по роману Н. Г. Чернышевского «Что делать» «Четвертый сон Веры Павловны», 22.32kb.
• Дины Рубиной «Всё тот же сон!», 231.94kb.

Глава двадцать девятая

Счастливый юноша молит о блаженстве;

чересчур мнительная девушка пытается разобраться в своих чувствах

 
   Итак, когда Дайюй взмахнула платочком и задела Баоюя по лицу, тот воскликнул:
   – Кто это?
   – Это я, нечаянно, – ответила Дайюй, виновато покачала головой и улыбнулась. – Сестра Баочай хотела посмотреть, где летел дикий гусь, я показала платочком и вот попала тебе по лицу.
   Баоюй потер глаза, хотел что-то сказать, но промолчал.
   Вскоре пришла Фэнцзе, сказала, что первого числа в монастыре Чистейшей пустоты будут служить благодарственный молебен, после которого состоится представление, и предложила всем поехать туда.
   – Я, пожалуй, останусь дома, – сказала Баочай. – Очень жарко, да и все эти пьесы я видела.
   – Там есть две башни, в них довольно прохладно, – промолвила Фэнцзе. – Захотите поехать, я заранее пошлю людей, чтобы хорошенько убрали, переселили оттуда монахов, развесили занавески, и не велю никого из посторонних туда пускать. Мы с госпожой уже договорились об этом. Если же вы не хотите, я поеду одна. Уж очень скучно последние дни! А домашние представления мне надоели!
   – Я поеду с тобой, – заявила матушка Цзя.
   – Это хорошо, бабушка, только мне не совсем удобно, – заметила Фэнцзе.
   – Пустяки, – ответила матушка Цзя, – я расположусь на главной башне, а ты на боковой, так что тебе не придется приличия ради стоять возле меня. Согласна?
   – Это еще одно доказательство вашей любви ко мне! – воскликнула Фэнцзе.
   – И тебе следовало бы поехать, – обратилась матушка Цзя к Баочай, – ведь твоя мать едет. Дома будет так скучно, что поневоле придется спать.
   Пришлось Баочай согласиться.
   Матушка Цзя послала служанок за тетушкой Сюэ, велев им также предупредить госпожу Ван, чтобы взяла с собой девушек. Госпожа Ван отказалась ехать, ей нездоровилось, к тому же она ждала вестей от Юаньчунь. Но, узнав, что сама матушка Цзя собирается ехать, сказала:
   – Пожалуй, там будет весело. Пусть все, кто желает поразвлечься, поедут вместе со старой госпожой.
   Едва об этом стало известно в саду, как не столько барышни, сколько их служанки, которым, кстати сказать, не так уж часто удавалось бывать за пределами дворца Жунго, загорелись желанием во что бы то ни стало съездить повеселиться и пустили в ход все средства, чтобы уговорить своих хозяек не отказываться от приглашения. Таким образом, Ли Вань и все девушки, жившие в саду Роскошных зрелищ, изъявили желание ехать. Это еще больше обрадовало матушку Цзя, и она распорядилась тотчас же послать в монастырь людей, чтобы все там хорошенько прибрали. Но мы не будем об этом подробно рассказывать.
 
   Итак, первого числа у ворот дворца Жунго скопилось множество экипажей и всадников, собралась целая толпа людей.
   Дворцовые слуги и управляющие знали, что церемония устраивается по повелению гуйфэй и к тому же совпадает со счастливым праздником Начала лета, знали также, что сама матушка Цзя отправляется в монастырь воскурить благовония. Поэтому они проявили особое усердие и захватили с собой все, что только могло понадобиться в подобном случае.
   Вот вышла из дому матушка Цзя и села в паланкин с восемью носильщиками. Ли Вань, Фэнцзе и тетушка Сюэ заняли места в паланкинах с четырьмя носильщиками. Баочай и Дайюй ехали в коляске под бирюзовым зонтом с бахромой, украшенной жемчугом и драгоценными камнями, а Инчунь, Таньчунь и Сичунь – в коляске с красными колесами под пестрым зонтом. Затем следовали служанки всех барышень и дам. Кормилица с маленькой Дацзе на руках ехала в отдельной коляске. Еще взяли с собой старых мамок и нянек, женщин, обычно сопровождавших хозяев при выездах, служанок для черной работы и разных поручений, в общем, экипажи запрудили всю улицу.
   По обеим сторонам толпились жители, желавшие поглядеть на пышное и торжественное праздничное шествие. Женщины из бедных семей стояли в воротах своих домов, оживленно переговариваясь и жестикулируя.
   Вдруг далеко впереди заколыхались флаги, зонты и процессия двинулась. Ее открывал юноша, восседавший на белом коне под серебряным седлом. Он держал в руках поводья с красной бахромой и ехал шагом перед паланкином, который несли восемь носильщиков. Окутанная дымом благовоний, процессия двигалась за ним. Тишину на улице нарушал лишь скрип колес да стук конских копыт по мостовой.
   Когда процессия достигла ворот монастыря Чистейшей пустоты, послышались удары в колокол и навстречу в полном облачении, сопровождаемый монахами, вышел настоятель Чжан. Завидев его, Баоюй сошел с коня.
   Едва паланкин матушки Цзя внесли в ворота монастыря, она увидела по обе стороны дорожки статуи богов и приказала остановиться. Встречать ее вышли Цзя Чжэнь и другие младшие члены рода. Фэнцзе и Юаньян, приехавшие раньше, помогли матушке Цзя выйти из паланкина.
   Но в этот момент произошло замешательство: даосский монашек лет двенадцати – тринадцати, который снимал нагар со свечей, зазевался, а когда хотел убежать и спрятаться, попал прямо в объятия Фэнцзе. Не долго думая, та дала ему такую затрещину, что мальчик полетел кубарем.
   – Паршивец! – крикнула Фэнцзе. – Куда тебя несет!
   Монашек позабыл о выроненных щипцах и хотел улизнуть. Но в это время неподалеку остановилась коляска, в которой приехала Баочай. Сопровождавшие ее служанки, заметив несчастного мальчика, закричали:
   – Хватайте его! Ловите! Бейте!
   Услышав шум, матушка Цзя поспешила осведомиться, что произошло. Цзя Чжэнь бросился разузнавать. Но в это время подошла Фэнцзе и сказала:
   – Какой-то монашек присматривал за свечами, да не успел спрятаться, вот и поднялся шум.
   – Приведите этого мальчика, – приказала матушка Цзя, – и не пугайте его! Ведь в бедных семьях детям не могут дать приличного воспитания, поэтому нечего удивляться, что он оробел при виде такого пышного и шумного зрелища! Разве вам не жалко его? Неужели вы не подумали о его матери?
   Она велела Цзя Чжэню немедленно выполнить ее приказание, и тот привел насмерть перепуганного мальчика. Сжимая в руках щипцы, тот опустился на колени и поклонился матушке Цзя до самой земли. Матушка Цзя велела поднять мальчика с колен, приласкала, спросила, сколько ему лет. Но он дрожал от страха и не мог вымолвить ни слова.
   – Бедненький! – произнесла матушка Цзя и обратилась к Цзя Чжэню: – Уведи его! Пусть ему дадут денег на фрукты и больше не обижают!
   Цзя Чжэнь почтительно поклонился и увел мальчика.
   Между тем матушка Цзя осмотрела монастырь и совершила все положенные церемонии. Слуги, находившиеся за воротами, неожиданно увидели Цзя Чжэня, который вел маленького монашка. Цзя Чжэнь велел им дать мальчику денег и строго-настрого приказал не обижать, после чего поднялся на крыльцо и спросил, где управляющий.
   – Управляющий! Где управляющий? – раздались голоса. И тотчас же, придерживая рукой шляпу, к Цзя Чжэню подбежал Линь Чжисяо.
   – Здесь хоть и просторно, но слишком много людей, – сказал ему Цзя Чжэнь, – вот и началась суматоха. Поэтому слуг, которые могут понадобиться, оставь на этом дворе, а остальных отошли на другой двор. Несколько человек поставь дежурить у внутренних и у двух боковых ворот на случай, если понадобится что-нибудь передать или принести. Понял? Сюда приехали все наши барышни и женщины, так что смотри, чтобы посторонние не шатались.
   – Слушаюсь! Понятно! – несколько раз почтительно повторил Линь Чжисяо.
   – Можешь идти! – сказал ему Цзя Чжэнь и снова обратился к слугам: – А где Цзя Жун?
   Не успел он спросить, как тут же увидел сына – он выбежал из боковой башни.
   – Полюбуйтесь-ка! – рассердился Цзя Чжэнь. – Я стою на солнцепеке, а он, видите ли, спрятался в тень!
   Он велел слугам плюнуть на Цзя Жуна. Зная крутой нрав Цзя Чжэня, слуги не осмелились перечить, и один из них, мальчик, подбежал, плюнул Цзя Жуну в лицо и крикнул:
   – Сам господин не боится жары! А вы осмелились спрятаться в холодок?
   Цзя Жун стоял навытяжку, не произнося ни слова.
   Испугались и остальные, укрывшиеся в тени, под монастырской стеной, и один за другим незаметно ускользнули из тени.
   – Ну, чего ждешь? – снова обрушился Цзя Чжэнь на сына. – Живо садись на коня и езжай домой за служанками, которые там остались. Старая госпожа и барышни здесь, пусть едут прислуживать!
   Цзя Жун бросился со двора, крича на ходу, чтобы подавали коня, а про себя возмущался: «Все бродили без дела, а досталось мне одному!»
   – У тебя что, руки связаны? – заорал он на слугу. – Коня не можешь подать!
   Ехать в город Цзя Жуну не хотелось, он подумал было послать вместо себя слугу, но не решился и поскакал сам.
 
   Цзя Чжэнь между тем собрался войти в дом, как вдруг заметил стоявшего рядом даоса Чжана, который с улыбкой обратился к нему:
   – Мне, собственно говоря, как монаху, можно бы находиться в помещении. Но поскольку там укрылись от жары барышни, я не посмел войти без вашего дозволения, господин! Может быть, госпожа что-нибудь пожелает или захочет пройтись, так вы передайте ей, что я буду ждать здесь.
   Когда-то даос Чжан был одним из доверенных лиц Жунго-гуна, но Цзя Чжэнь знал, что сам покойный император называл его Бессмертным из великого царства грез и пожаловал ему должность главы даосского управления. А нынешний государь возвел его в сан Праведника, достигшего совершенства, потому ваны, гуны и правители отдаленных провинций величали его святым. Разумеется, и Цзя Чжэнь относился к даосу с почтением. К тому же Чжан часто бывал во дворцах Жунго и Нинго, где встречался с матушкой Цзя и барышнями.
   – Ведь здесь все свои, – сказал ему Цзя Чжэнь. – А вы просите у меня дозволения войти? Попробуйте-ка еще раз завести подобные речи, я вас за бороду оттаскаю! Идемте!
   Цзя Чжэнь привел даоса к матушке Цзя и промолвил с поклоном:
   – Почтенный наставник Чжан пришел справиться о вашем здоровье, госпожа!
   – Пусть подойдет, – ответила матушка Цзя.
   Цзя Чжэнь подвел даоса. Тот хихикнул и произнес:
   – О всевидящий Будда! Как я рад видеть вас, госпожа! Надеюсь, вы все в добром здравии и наслаждаетесь счастьем? Позвольте пожелать счастливой жизни всем вашим барышням! Давно я не приходил к вам во дворец справляться о здоровье! Кстати, госпожа, выглядите вы лучше, чем раньше!
   – А ты как себя чувствуешь, святой отец? – с улыбкой осведомилась матушка Цзя.
   – Вашими милостями пока здоров, – смиренно отвечал даос– А как чувствуют себя ваши домашние? Как поживает Баоюй? Недавно – двадцать шестого числа – я устроил торжество в честь дня рождения великого вана, Объявшего небо. Людей было немного, все чинно и скромно, но Баоюй не пришел, хотя я послал ему приглашение, сказали, что он отлучился из дома.
   – В тот день его и в самом деле не было дома, – подтвердила матушка Цзя и приказала позвать Баоюя.
   Но тут он сам появился, быстро подошел к даосу и справился о его здоровье. Даос облобызал юношу, в свою очередь осведомился, как тот себя чувствует, а затем обратился к матушке Цзя:
   – Младший брат, как я вижу, пополнел!
   – Это только так кажется, – возразила матушка Цзя. – На самом деле он слабый и хилый. Отец заставляет его учиться сверх всякой меры, даже до болезни довел!
   – Недавно мне довелось читать стихи младшего брата, – продолжал даос Чжан, – выше всякой похвалы. Не понимаю, почему отец жалуется на его лень? Ведь младший брат достиг совершенства… И внешностью, и манерами, и речью своей он так напоминает покойного Жунго-гуна!
   Глаза даоса увлажнились, а матушка Цзя печально произнесла:
   – Да! Я вырастила нескольких сыновей и внуков, но ни один не похож на моего покойного мужа так, как Баоюй!
   – Молодые господа и не представляют себе, каким был покойный Жунго-гун, – произнес даос Чжан. – Пожалуй, даже ваши сыновья плохо его помнят! – Даос громко рассмеялся и добавил:
   – Недавно я видел в одной семье девушку пятнадцати лет, настоящую красавицу, и подумал, что неплохо бы просватать ее за Баоюя. Девушка умна, хорошо воспитана, к тому же богата, лучшей пары и не сыщешь. Не знаю только, каково ваше мнение, почтенная госпожа! Если согласны, я готов устроить это дело.
   – Недавно один монах сказал, что мальчику суждено жениться, когда он будет постарше, – ответила матушка Цзя. – Вот подрастет, тогда и потолкуем. А пока разузнай все хорошенько об этой девушке. Дело не в богатстве, главное – чтобы собой была хороша. А если бедная, дадим ее родителям денег. Ведь очень трудно подыскать невесту и красивую, и с хорошим характером.
   Фэнцзе, находившаяся тут же, упрекнула даоса:
   – Ты, отец Чжан, так и не удосужился сделать талисман для моей дочки, а недавно набрался смелости и прислал ко мне людей просить кусок желтого атласа! Я не хотела давать, да побоялась тебя обидеть!
   Даос ответил со смехом:
   – Я, видно, ослеп и не заметил, что вы здесь. Талисман давно готов! Еще третьего дня я собирался прислать его вам, но, узнав, что к нам собирается госпожа, в суматохе забыл об этом… Талисман лежит перед статуей Будды, сейчас принесу.
   Он побежал в главный зал храма и тут же вернулся, неся поднос с красным шелковым узелком. Даос развязал узелок, вытащил талисман и передал кормилице Дацзе, а сам изъявил желание взять девочку на руки.
   – Ты бы так принес талисман, зачем понадобился поднос? – засмеялась Фэнцзе.
   – Как же можно? У меня руки не такие чистые, как поднос, – ответил Чжан.
   – Когда ты явился с подносом, я испугалась! – воскликнула Фэнцзе. – Думала, ты собираешься просить у нас подаяние!
   Тут все громко расхохотались, даже Цзя Лянь не мог сдержать улыбку.
   – Ах ты, мартышка! – покачала головой матушка Цзя, обернувшись к Фэнцзе. – Неужели не боишься угодить в ад, где болтунам отрезают язык?
   – Нас, господ, это не касается, – сказала Фэнцзе. – Но хотелось бы знать, почему он все время твердит, что надо совершать побольше добрых дел? А если не совершать, разве меньше проживешь?
   – Не для подаяния взял я поднос, – ответил Чжан. – Мне хотелось попросить у брата Баоюя его чудесную яшму, которую желают посмотреть пришедшие из далеких краев мой собрат по вероучению, его ученики и ученики его учеников.
   – И стоило из-за этого беспокоиться! – воскликнула матушка Цзя. – Взял бы да и отвел к ним Баоюя, пусть любуются его яшмой сколько хотят!
   – Поймите, почтенная госпожа, – возразил даос Чжан. – Благодаря вашим заботам я в свои восемьдесят лет здоров, и ступить лишний шаг для меня ничего не стоит. Зачем же утруждать брата Баоюя? Да еще в такую жару! Людей соберется много, и духота будет невыносимая.
   Тут матушка Цзя приказала Баоюю снять яшму и положить на поднос. Чжан с благоговейным трепетом завернул ее в шелковый платок и вышел, подняв высоко поднос и неся его перед собой.
   Тем временем матушка Цзя осмотрела монастырь и поднялась на башню. Здесь ее встретил Цзя Чжэнь и доложил:
   – Отец Чжан принес яшму.
   Даос с подносом в руках подошел к матушке Цзя и с улыбкой сказал:
   – Благодаря вашей доброте все смогли посмотреть чудесную яшму брата Баоюя, за что выражают вам благодарность и свое глубочайшее почтение. К сожалению, ни у кого из моих братьев по вероучению не оказалось на сей случай достойных подарков, и они решили поднести вам в знак уважения ритуальные вещи, помогающие им проповедовать свое учение. Ничего особенного здесь нет, но если вы позволите, пусть брат Баоюй выберет себе то, что ему по душе, а остальное, если ему будет угодно, раздаст людям.
   Матушка Цзя поглядела на поднос. На нем грудой лежали золотые украшения в форме полудиска, яшмовые украшения в форме полукольца, жезлы «исполнения желаний», пластинки с пожеланием благополучия, и все это было инкрустировано драгоценными каменьями, с тонкой чеканкой и отполировано до блеска. Всего на подносе лежало около сорока или пятидесяти предметов.
   – Зачем ты обманываешь! – упрекнула даоса матушка Цзя. – Откуда возьмутся у монахов такие дорогие вещи? Этих подарков я никак принять не могу!
   – Ведь они хотят выразить вам свое уважение, – смиренно произнес даос Чжан. – Я просто не посмел им помешать! Если вы откажетесь принять эти дары, почтенная госпожа, меня сочтут недостойным быть членом братства даосов.
   Пришлось матушке Цзя согласиться, и она распорядилась принять дары.
   – Конечно, нельзя отказываться, раз отец Чжан так просит, – сказал Баоюй матушке Цзя. – Но мне эти вещи ни к чему, и лучше всего раздать их бедным.
   – Это, пожалуй, справедливо, – согласилась матушка Цзя.
   Но даос Чжан запротестовал:
   – Конечно, очень дорогих вещей здесь нет и мне понятно желание брата Баоюя совершить доброе дело, но кто знает, в чьи руки попадут эти вещи! Не осквернят ли их? Если уж вы непременно хотите помочь бедным, дайте им денег!
   – Хорошо, – уступил Баоюй, – вечером я сам это сделаю.
   Он позвал слуг и распорядился унести подарки, после чего даос Чжан удалился.
   Между тем матушка Цзя и все остальные поднялись на главную башню, где и расположились, а Фэнцзе – на восточную, предоставленную в ее распоряжение. Служанки разместились поблизости, на западной башне, на случай, если понадобятся.
   Через некоторое время Цзя Чжэнь поднялся к матушке Цзя и сказал:
   – Мы только что тянули жребий, и он выпал на сцену из пьесы «Белая змея».
   – А о чем пьеса? – поинтересовалась матушка Цзя.
   – О том, как основатель династии Хань – Гаоцзу – отрубил голову Белой змее и воссел на трон, – ответил Цзя Чжэнь. – Затем будут представлены акты из пьесы «Полна кровать бамбуковых табличек».
   Матушка Цзя осталась довольна и кивнула головой:
   – Обе пьесы вполне годятся. Раз на них выпал жребий, пусть так и будет.
   Затем она спросила о третьей пьесе.
   – «Правитель Нанькэ», – ответил Цзя Чжэнь. Матушка Цзя промолчала. Цзя Чжэнь спустился вниз и распорядился, чтобы приготовили все необходимое для приношения духам, а также совершили положенные церемонии. О том, как проходило представление, мы рассказывать не будем.
 
   Баоюй, ни на минуту не отлучавшийся от матушки Цзя, приказал подать принесенный даосом поднос, надел на шею свою яшму и от нечего делать принялся перебирать лежавшие на подносе вещи, показывая каждую матушке Цзя.
   Неожиданно матушка Цзя заметила среди вещей отлитого из червонного золота цилиня с головой, украшенной перьями зимородка, и, взяв его у Баоюя, с улыбкой сказала:
   – Точно такого цилиня я, кажется, видела у кого-то из детей!
   – Верно! – поддакнула Баочай. – У Сянъюнь, только у нее поменьше.
   – У Сянъюнь? – воскликнула матушка Цзя.
   – Как же так? – Баоюй тоже удивился. – Ведь Сянъюнь постоянно бывает у нас, почему, же я никогда не видел у нее ничего подобного?
   – Сестра Баочай не в пример тебе очень внимательна, потому и заметила, – произнесла с улыбкой Таньчунь.
   – Не в этом дело, – возразила Дайюй, – просто сестра Баочай всегда замечает, что на ком надето. Все, до мелочей, где уж нам с ней тягаться!
   Баочай сделала вид, будто не слышит.
   Баоюй, узнав, что у Сянъюнь есть такое же украшение, украдкой сунул цилиня за пазуху. Но тут же испугался, как бы не разгадали его мыслей, и огляделся. Однако никто ничего не заметил, кроме Дайюй, которая легким кивком головы как бы одобрила его.
   Баоюю стало неловко, он незаметно вынул из-за пазухи цилиня и обратился к Дайюй:
   – Эта вещица очень забавная, могу подарить ее тебе. Вернемся домой, повесим на шнурок, и ты наденешь!
   – Нашел чем удивить! – пренебрежительно ответила Дайюй.
   – Не хочешь – не надо, возьму себе! – проговорил Баоюй.
   Он снова сунул цилиня за пазуху и в этот момент увидел в дверях жену Цзя Чжэня, госпожу Ю и вторую жену Цзя Жуна, госпожу Ху. Они только сейчас приехали и сразу пошли поклониться матушке Цзя.
   – А вы зачем здесь? – удивилась матушка Цзя. – Ведь я от нечего делать поехала!
   Но едва она договорила, как на пороге появился слуга и доложил:
   – Приехал человек из дома военачальника Фэн Цзыина.
   Оказывается, в доме Фэн Цзыина стало известно, что семья Цзя устраивает молебствие в монастыре, и они решили послать в подарок благовония, чай, свиней, баранов и редкие яства.
   Узнав об этом, Фэнцзе поспешила к матушке Цзя и с улыбкой сказала:
   – Вот это да! Такое мне и в голову не могло прийти. Мы поехали просто так, а люди подумали, будто мы всерьез совершаем жертвоприношения! Даже подарки прислали! Это все вы, бабушка, затеяли! Теперь готовьте ответные подарки!
   Как раз в это время две служанки, приехавшие из дома Фэн Цзыина, поднялись на башню и вручили подарки матушке Цзя. Следом за ними появились слуги сановника Чжао. В общем, все родственники, близкие и дальние, друзья и знакомые, услышав, что матушка Цзя решила устроить моление в храме, поспешили поднести ей подарки.
   – Ведь мы только хотели развлечься, – сокрушенно вздыхала матушка Цзя. – А доставили всем столько хлопот!
   Остаток дня она провела в монастыре, но, вернувшись домой, заявила, что больше туда не поедет.
   – Дело, как говорится, надо доводить до конца. Переполошили людей – теперь терпите, – заявила Фэнцзе. – Раз уж подняли всех на ноги, так по крайней мере повеселимся как следует!
   Надо сказать, что Баоюй рассердился на даоса за то, что тот завел с матушкой Цзя разговор о его женитьбе, и, приехав домой, во всеуслышание заявил:
   – Не желаю я больше видеть этого даоса!
   Никто не понял, в чем дело. Вдобавок Дайюй, возвратившись из монастыря, почувствовала недомогание, и на следующий день матушка Цзя решительно отказалась ехать туда. Уехала одна Фэнцзе. Но об этом мы рассказывать не будем.
 
   Дайюй заболела, а Баоюй лишился покоя, не ел, не пил, то и дело прибегал справляться о ее здоровье и замирал от страха при мысли, что с ней может случиться несчастье.
   Как-то Дайюй сказала ему:
   – Поехал бы лучше смотреть представление! Что сидеть дома?
   Баоюй, все еще возмущенный тем, что даос Чжан посмел заговорить о его женитьбе, услышав слова Дайюй, с горечью подумал:
   «Тем, кто не понимает, что творится у меня на душе, простительно, но зачем она насмехается надо мной?» – И он еще больше расстроился. Будь это не Дайюй, он дал бы волю своему гневу, а тут лишь опустил голову и проговорил:
   – Лучше бы мне не знать тебя! Но теперь уже ничего не поделаешь!
   – Значит, жалеешь, что узнал меня? – с холодной усмешкой произнесла Дайюй. – Еще бы! Я ведь недостойна тебя!
   Баоюй посмотрел ей в глаза и спросил:
   – Уж не призываешь ли ты со спокойной душой проклятье на мою голову?
   Дайюй сначала не поняла, что он хочет сказать.
   – Разве я вчера не поклялся тебе? – продолжал Баоюй. – Зачем же ты снова заводишь об этом речь? Даже если меня постигнет несчастье, тебе-то какая польза от этого?
   Только теперь Дайюй вспомнила об их разговоре накануне и пожалела о сказанном. Она разозлилась на себя, а потом, устыдившись, заплакала.
   – Пусть уничтожит меня Небо и покарает Земля, если я желаю тебе несчастья! – сквозь слезы произнесла она. – Да и зачем это мне? Но я понимаю, ты пришел выместить свою досаду на мне. Даос Чжан хочет сосватать тебя, а это помешает твоей женитьбе, предопределенной самим Небом!
   Надо сказать, что Баоюй от природы не был чужд низменных страстей. Они росли вместе с Дайюй и научились угадывать чувства и мысли друг друга. Сейчас он повзрослел, начитался простонародных книг и жизнеописаний, стал разбираться в отношениях между мужчиной и женщиной и считал, что ни одна из обитательниц женских покоев ни дома, ни у родственников не может сравниться красотой с Дайюй. И он полюбил ее. Но сказать прямо о своих чувствах не решался, а потому пускался на всякие хитрости – то радовался то гневался, – чтобы испытать Дайюй.
   Дайюй тоже испытывала Баоюя – то насмешками, то притворством, никогда не упуская удобного случая.
   Они без конца лгали друг другу, скрывая истинные мысли и чувства, но ложь, сталкиваясь с ложью, рождает истину. Поэтому Баоюй и Дайюй вечно ссорились, даже по пустякам.
   Вот и сейчас Баоюй подумал:
   «Другие меня не понимают, но ты не можешь не понять, что все мои чувства устремлены к тебе! А ты не только не хочешь меня утешить, а еще и огорчаешь своими насмешками. Значит, не любишь меня, даже думать обо мне не желаешь!»
   Но сказать обо всем этом Баоюй ни за что не решился бы.
   «Я знаю, ты любишь меня, – размышляла тем временем Дайюй. – Пусть болтают вокруг, что золоту и яшме суждено соединиться, ты и слушать этого не желаешь. Даже когда я заговорю о золоте и яшме, ты делаешь вид, будто не слышишь, значит, дорожишь мною, одну меня любишь. А стоит мне намекнуть на это – сердишься. Почему? Чтобы испытать меня, чтобы я не верила в твою любовь? Но ведь все мысли у тебя обо мне».
   Баоюю, глядя на нее, хотелось сказать:
   «Я готов на все, даже смерть приму с радостью, лишь бы ты поступила согласно моему желанию. Пойми, мы должны сблизиться. Не надо меня избегать!»
   И Дайюй, словно прочитав мысли Баоюя, подумала:
   «Заботься больше о себе, тогда я буду спокойна. Мы не должны постоянно быть вместе, чтобы все время не ссориться».
   Дорогой читатель, возможно, ты скажешь, что молодых людей обуревали одни и те же чувства? Пожалуй, это верно, но они были до того разными, что, стремясь сблизиться, все больше отдалялись друг от друга.
   Трудно описать сокровенные чувства молодых людей, поэтому расскажем лучше об их внешнем проявлении.
   Стоило Дайюй обмолвиться о «женитьбе, предопределенной самим Небом», как Баоюй, выйдя из себя, сорвал с шеи свою драгоценную яшму и, швырнув ее на пол, закричал:
   – Сейчас разобью эту дрянь вдребезги, и делу конец!
   Но яшма осталась целой и невредимой. Баоюй метался по комнате в поисках чего-нибудь тяжелого, чем можно было бы разбить яшму.
   – Зачем разбивать ни в чем не повинную яшму? – сквозь слезы проговорила Дайюй. – Убей лучше меня!
   На шум прибежали Цзыцзюань и Сюэянь и стали их урезонивать, пытаясь отнять у Баоюя яшму, которую он нещадно колотил. Но Баоюй так разошелся, что служанкам пришлось позвать на помощь Сижэнь. Общими усилиями удалось все же спасти яшму.
   – Она моя! – кричал Баоюй. – Что хочу, то и делаю с ней. – Лицо его позеленело от злости, глаза, казалось, сейчас выскочат из орбит, брови взметнулись вверх. Никогда еще Сижэнь не видела его в таком состоянии. Но девушка спокойно взяла его за руку и с улыбкой сказала:
   – Ты подумал о том, каково будет сестрице, если ты разобьешь яшму? Ведь яшма не виновата, что вы поссорились!
   Горько плакавшая Дайюй вдруг почувствовала, что Сижэнь гораздо добрее Баоюя, ее слова проникли глубоко в душу Дайюй, и от волнения ей стало дурно, а потом началась рвота – незадолго до этого девочка выпила целебный отвар из грибов сянжу. Служанки принялись возле нее хлопотать, подставили платок, стали хлопать по спине.
   – Вы, барышня, совсем не бережете свое здоровье, – с упреком сказала Цзыцзюань. – Выходит, напрасно вы приняли лекарство. А каково будет второму господину Баоюю, если вы опять заболеете?
   «Насколько Цзыцзюань душевнее Дайюй», – подумал Баоюй, но тут же раскаялся, стоило ему взглянуть на сестру: она покраснела, на лбу выступил пот, по щекам текли слезы, плечи судорожно вздрагивали от рыданий.
   «Вот до чего я ее довел, а помочь ничем не могу». – Из глаз его покатились слезы. У доброй Сижэнь заныло сердце. Рука Баоюя, которую она держала в своей, была холодна как лед. Ей хотелось утешить юношу, но она молчала, боясь еще больше его расстроить, может быть, он чем-то очень обижен. В то же время ей не хотелось быть жестокой к Дайюй. И она, не зная, что делать, будучи, как все женщины, чувствительной по натуре, тоже расплакалась.
   Цзыцзюань принялась легонько обмахивать Дайюй веером, а потом, глядя на остальных, тоже стала утирать слезы.
   Сижэнь первая взяла себя в руки, улыбнулась и сказала Баоюю:
   – Может, тебе и недорога твоя яшма, но вспомни, кто сделал шнурок с бахромой, на котором она висит, и тогда не будешь больше ссориться с барышней Дайюй.
   Услышав это, Дайюй схватила попавшиеся под руку ножницы, превозмогая слабость, села на постели и стала резать шнурок. Увы! Сижэнь и Цзыцзюань не успели ей помешать.
   – Напрасно я так старалась, – сквозь слезы проговорила Дайюй, – не нужен ему мой подарок. Пусть кто-нибудь другой сделает ему лучший шнурок.
   – Зачем вы режете?! – вскричала Сижэнь, беря у Дайюй яшму. – Это я во всем виновата, наболтала тут лишнего.
   – Хоть на кусочки разрежь! – произнес Баоюй. – Мне все равно! Яшму я больше носить не буду!
   Старухи служанки, которые видели, какой разыгрался скандал, испугались, как бы не случилось беды, и побежали к матушке Цзя и госпоже Ван, чтобы не оказаться потом виноватыми. Увидев переполошившихся старух, матушка Цзя и госпожа Ван, не поняв толком, в чем дело, поспешили в сад. Тут Сижэнь бросила укоризненный взгляд на Цзыцзюань, словно хотела сказать: «Зачем тебе понадобилось их тревожить!»
   То же самое Цзыцзюань думала о Сижэнь.
   Войдя в комнату, матушка Цзя и госпожа Ван увидели, что Баоюй и Дайюй насупившись сидят в разных углах и молчат. На вопрос, что случилось, никто толком не мог ответить. Тогда обе женщины напустились на служанок.
   – Совсем разленились, стоите, будто вас это не касается! Почему вы их не утихомирили?
   Служанки молчали. Кончилось тем, что матушка Цзя увела Баоюя к себе.
   Наступило третье число – день рождения Сюэ Паня. По этому случаю устроили пир, а также театральное представление, и Цзя отправились туда всей семьей.
   Баоюй, который еще не виделся с Дайюй после их последней размолвки и очень раскаивался, не захотел ехать и, сославшись на нездоровье, остался дома.
   Дайюй, хотя и чувствовала себя лучше, узнав, что Баоюй остается дома, подумала:
   «Ведь он так любит вино и спектакли, а не поехал в гости! Наверняка из-за нашей ссоры. А может, узнал, что я не поеду, и тоже не захотел? Не надо было мне резать шнурок. Ведь если он не захочет носить свою яшму, мне придется надеть ее ему на шею. Уж тогда он не посмеет снять!»
   В общем, Дайюй тоже раскаивалась в том, что обидела Баоюя.
   Матушка Цзя между тем решила взять их обоих в гости, надеясь, что они там помирятся. Но против ее ожиданий, Баоюй и Дайюй ехать не пожелали.
   Матушка Цзя была недовольна.
   – Видимо, это в наказание за грехи в прежней жизни я не знаю покоя из-за этих двух несмышленышей. Верно гласит пословица: «Тех сводит судьба, кто друг с другом враждует». Когда я закрою глаза и перестану дышать, пусть ссорятся сколько угодно. Скорее бы смерть пришла!
   Слова эти случайно дошли до ушей Баоюя и Дайюй. Прежде им не приходилось слышать, что «тех сводит судьба, кто друг с другом враждует», и они задумались, пытаясь понять глубокий смысл, заключенный в этих словах. На глаза навернулись непрошеные слезы.
   Дайюй плакала в павильоне Реки Сяосян, обратив лицо к ветру, а Баоюй вздыхал во дворе Наслаждения пурпуром, обратив взор к луне. Недаром говорят, что «можно находиться в разных местах, но одинаково чувствовать».
   Пытаясь успокоить Баоюя, Сижэнь ему выговаривала:
   – Это ты виноват в вашей ссоре, один ты. Вспомни, как ты называл дураками мужчин, не ладивших с сестрами, поносивших жен, говорил, что у них нет никакого сочувствия к женщине. Почему же сам стал таким? Завтра пятое число, конец праздника, и если вы не помиритесь, бабушка еще больше рассердится и никому из нас не будет покоя. Послушай меня: смири свой гнев, попроси у сестрицы прощения, и все уладится. Для тебя же будет лучше. Верно?
   Баоюй колебался, не зная, как поступить.
   Чем все это кончилось, вы узнаете из следующей главы.