Мачульская Издательство «алетейя»
| Вид материала | Интервью |
- Издание осуществлено в рамках программы «Пушкин» при поддержке Министерства иностранных, 15143.15kb.
- -, 4556.71kb.
- Удк 659. 3 Почепцов, 4176.01kb.
- «этического государства», 3506.15kb.
- Абеляр П. История моих бедствий, 111.08kb.
- Рисунки М. Лисогорского матвеев П. В. М 33 Советы старшего друга, 4555.13kb.
- Фрагмент из книги В. В. Малявина "Искусство управления" М.: "Издательство Астрель":, 59.41kb.
- Беда Достопочтенный, 4845.18kb.
- Московский государственный университет имени м. В. Ломоносова трудовое право россии, 7043.8kb.
- Составитель программы В. Я. Коровина; Издательство «Просвещение», 2005 год; автор учебника, 70.97kb.
Первый вопрос дает мне возможность проанализировать то, что я предварительно назвал этико-мифологическим ядром культуры. Не так просто понять, что имеют ввиду, когда определяют культуру как совокупность ценностей или, если угодно,— совокупность ценностных представлений; мы поспешно пошли по пути поиска смысла на чрезмерно рациональном или слишком рефлексивном уровне, например, в сфере литературы, научной мысли или, имея ввиду европейскую традицию,— философии. Эти ценности принадлежат создающему их народу, и искать их следует на гораздо более обыденном уровне. Когда философ создает мораль, он выполняет рефлексивную работу; собственно говоря, он не творит мораль, а осмысливает мораль, спонтанно живущую в народе. Ценности, о которых здесь идет речь, заключены в жизненных убеждениях конкретных людей, это они образуют моральную систему и не могут быть оспорены обладающими влиянием и ответственностью лицами. Среди этих жизненных убеждений нас особенно интересует все то, что связано с традицией, изменениями, поведением по отношению к согражданам и иностранцам, в частности с использованием наличной оснащенности. На самом деле, как мы уже отметили, оснащенность — это совокупность имеющихся средств; следовательно, оснащенность можно противопоставить ценностям в той мере, в какой ценности представляют собой совокупность целей. На самом деле, именно благодаря ценностным убеждениям в конечном счете определяют смысл самой оснащенности; Леви-Строс в книге «Унылые тропики» анализирует поведение одной этнической группы, которая столкнувшись с неумолимым натиском цивилизационной оснащенности не может приспособиться к данным условиям не по причине своей неполноценности в буквальном смысле слова, а потому, что для этих людей вследствие присущего им фундаментального видения времени, пространства и межчеловеческих отношений, производительный труд, жизненные блага, накопление средств не имеют ценности; опираясь на свои исходные предпочтения, они всей силой сопротивляются внедрению этих средств в их образ жизни. И тогда может сложиться впечатление, что целые цивилизации были изолированы от технических изобретений по причине свойственной им совершенно статичной концепции времени и истории. Не так давно Шуль показал, что греческая концепция времени и истории, не содержавшая позитивной оценки прогресса как такового, сдерживала развитие техники в Греции. И даже насыщенность рын-
326
П. Рикёр. История и истина
ка рабов не позволяет дать чисто технического объяснения этому явлению, потому что сам факт обладания рабами требует определенной оценки. Если человечество не обеспокоено проблемой необходимости заменить труд людей машинами, значит оно не выработало соответствующей ценностной установки: облегчить тяготы человека; данная ценностная установка отсутствовала в совокупности аксиологических приоритетов, образующих греческую культуру.
Итак, если оснащенность деятельности зависит от ценностной ориентации, то возникает следующий вопрос: откуда берутся ценности? Я думаю, их нужно искать на различных уровнях цивилизации; я только что упомянул о творческом ядре цивилизации именно для того, чтобы посредством этой аллюзии указать на многообразие следующих друг за другом наслоений, которые необходимо пройти насквозь, чтобы достигнуть этого ядра: на самом поверхностном уровне находятся ценности народа, воплощенные в житейских нравах и фактической морали; но не они образуют творческий феномен; нравы, как и первичная оснащенность, — это выражение инертности; народ продолжает свое существование на основе сложившихся традиций. На более глубоком уровне эти ценности проявляют себя в традиционных установлениях; однако сами эти установления представляют собой лишь отражение образа мышления, воли, чувств отдельной группы людей в определенный исторический период. Установления — это всегда некий абстрактный знак, требующий истолкования. Мне кажется, если мы стремимся достигнуть ядра культуры, следует докопаться до этого слоя образов и символов, которые дают представление о базисе'народа. В данном случае я вкладываю в понятия образа и символа тот смысл, который подразумевает психоанализ; в самом деле, их значение не сводится к непосредственному описанию того, что они обозначают; в этом отношении интуиции симпатии и сердца обманчивы; они нуждаются в подлинном истолковании, методической интерпретации. Любые феномены, поддающиеся прямому и непосредственному описанию, выступают в ходе психоанализа как симптомы или грезы. Точно также необходимо было бы довести исследование до рассмотрения устоявшихся образов, постоянных грез, образующих фундамент культуры народа и питающих его спонтанные мнения и простейшие реакции в житейских ситуациях; из образов и символов слагается то, что можно было бы назвать ожившей грезой той или иной истори-
Часть вторая. Истина в исторической деятельности 327
ческой группы. Именно в этом смысле я говорю об этико-ми-фологическом ядре, образующем культурное основание народа. Можно подумать, что именно в структуре этих подсознательных или неосознанных явлений заключается загадка разнообразия человечества. В самом деле странно, что существуют разнообразные культуры и человечество отнюдь не едино. Уже простой факт существования различных языков вызывает смущение и, как представляется, свидетельствует о том, что даже на самых отдаленных уровнях исторического развития, досягаемых для исследования, можно обнаружить связанные и завершенные исторические формирования, сложившиеся культурные целостности. На первый взгляд складывается впечатление, что человек есть нечто иное, чем человек; состояние распада языков — наиболее отчетливый признак первобытной разобщенности. Вот что удивляет: человечество конституировалось вовсе не по единому образу культуры, оно — результат «заимствования» различных связанных и завершенных исторических формирований; определенных, культур. Судьба человечества — такова, что в ней возможны перемещения в иную обстановку.
Тем не менее это поле образов и символов еще не составляет самую суть феномена творчества, оно является лишь его ближайшим окружением.
В отличие от оснащенности, которая сохраняется, консервируется, накопляется, культурная традиция живет лишь благодаря тому, что сама себя непрерывно переустраивает. Здесь мы сталкиваемся с одной из самых неразрешимых загадок, в отношении которой возможно лишь отметить особый временной стиль, противоположный процессу накапливания оснащенности. Человечество совершает движение во времени двояким образом: цивилизация в определенном смысле олицетворяет развитие во времени в направлении накопления и прогресса; в основе же развития культуры народа лежит закон постоянства и творчества; если культура не подвержена обновлению и творческому преобразованию, она умирает; необходимо появление писателей, мыслителей, мудрецов, духовных наставников, придающих новый импульс развитию культуры и вдохновляющих на поиск и беспредельный риск. Творчество абсолютно не подвластно прогнозированию, планированию, указаниям партии или государства. Художник — если рассматривать его в качестве выразителя культурного творчества народа — представляет собой народ лишь тогда, когда не ставит перед собой
328
П. Рикёр. История и истина
такую цель и если ничто ему не навязывается. Потому что если бы было возможно что либо предписать художнику, то это означало бы, что то, что он намерен высказать, уже было сказано языком житейской прозы, техники, политика; в этом случае деятельность художника не была бы творческой. То, что художник и в самом деле взаимодействует с пространством фундаментальных представлений, лежащих в основе культуры его народа, выяснится позднее; рождение нового творения позволяет судить о том, в каком направлении развивалась культура данного и народа. Однако мы не способны предвидеть творческий процесс — ведь появление великих художественных творений всегда начинается со скандала: сперва должны быть опровергнуты ложные представления народа, мнения о себе самом; закон скандала отвечает закону «ложного сознания»; скандалы необходимы. Народ всегда стремится создать выгодное представление о себе самом — благоприятное представление, если можно так выразиться. И вот художник опровергает эту иллюзию и противопоставляет тенденции формирования благоприятного представления у народа о себе и о своем окружении собственное видение в атмосфере одиночества, непонимания, несогласия; он имеет шанс создать нечто такое, что в начале шокирует, воспринимается как заблуждение, но впоследствии будет расцениваться как выражение подлинной сути данного народа. Таков трагический закон творчества культуры, диаметрально противоположный закону создания цивилизации путем постоянного накопления орудий.
И тогда возникает второй вопрос: при каких условиях возможно продолжение культурного творчества народа? К этому роковому вопросу подводит научное, техническое, правовое, экономическое развитие универсальной цивилизации в целом. Потому что если и верно то, что все традиционные культуры подвержены давлению и распаду под натиском этой цивилизации, то ясно и то, что они обладают неодинаковой способностью к сопротивлению или поглощению. Существует опасность того, что не всякая культура совместима с мировой цивилизацией, являющейся результатом развития науки и техники. Мне кажется, можно выделить ряд условий sine qua поп. Выжить и возродиться может лишь культура, способная принять научную рациональность; «воссоединиться» с собственной эпохой может лишь вера, призывающая к пониманию способности мышления. Я бы даже сказал, что лишь та вера, которая предпочитает десакрализацию природы и сакрализацию человека,
Часть вторая. Истина в исторической деятельности 329
способна примириться с эксплуатацией природы в технических целях; лишь та вера, которая придает ценность времени, переменам, которая отводит человеку ведущую роль в мире, истории и творчестве его собственной жизни, оказывается способной к выживанию и продолжению. Иначе верность была бы всего лишь фольклорной декорацией. Сложность в том, что следует не просто повторять прошлое, но укорениться в нем для того, чтобы непрерывно творить, новое.
Итак, остается третий вопрос, каким образом возможна встреча различных культур, иными словами, каким образом возможно сосуществование культур, не ведущее к их гибели? Если исходить из предшествующих рассуждений, то получается, что межкультурная коммуникация невозможна; и тем не менее чуждость между людьми никогда не является абсолютной. То, что один человек чужд другому человеку, также верно, как и то, что люди неизменно подобны друг другу. Когда мы попадаем в совершенно чуждую нам страну, как это случилось со мной несколько лет назад, когда я побывал в Китае, то несмотря на ощущение значительного различия образа жизни, мы никогда не утрачиваем чувства принадлежности к единому человеческому роду; однако это чувство остается неявным, если не возвести его в ранг принципа сознательного утверждения человеческой идентичности. Именно этот обоснованный принцип был некогда сформулирован одним египтологом когда, обнаружив непонятные знаки, он заявил, что в сущности, если эти знаки оставлены человеком, то их возможно и должно перевести. Разумеется, не все можно передать в результате перевода, но что-то всегда возможно передать. Не существует оснований и возможности для того, чтобы какая-либо лингвистическая система не подлежала переводу. Верить в то, что до определенного предела перевод возможен, значит утверждать, что представитель иной культуры такой же человек, как и мы, одним словом — что коммуникация возможна. Все то, что было сказано выше о языковой среде-знаках, относится также к ценностям, фундаментальным образам создающим основу культуры народа. И я верю, что возможно понять другого посредством симпатии и воображения, так же как я способен понять литературный или сценический персонаж или верного друга, отличающегося от меня; более того, я могу понять, не повторяя, представить, не переживая, войти в положение другого, оставаясь самим собой. Быть человеком означает быть способным переместиться в иной центр перспективы.
330
П. Рикёр. История и истина
И тогда встает вопрос о доверии: что происходит с моими собственными ценностями, когда я пытаюсь понять ценности других на родов? Понимание — рискованное предприятие, в результате которого все культурное наследие подвергается опасности утратить определенность в хаосе синкретизма. И все-таки, как мне кажется, мы сформулировали исходные элементы предварительного и схематичного ответа: только живая культура, одновременно и сохраняющая связь с собственными истоками и обладающая творческим потенциалом в области искусства, литературы, философии, духовности, способна выдержать столкновение с другими культурами и не просто выдержать, но и придать смысл такому столкновению. Поскольку такая встреча культур означает столкновение различных творческих импульсов, стремлений, она сама по себе является творческой. Я думаю, что одно творчество созвучно другому творчеству, но они никогда не совпадают. Именно так я понимаю замечательную теорему Спинозы: «Чем больше познаем мы единичные вещи, тем больше мы познаем Бога» (Спиноза Б. Этика, ч. V, теорема 24. — О. М.). Именно когда мы достигаем основ единичности, мы осознаем, что всякая единичная вещь определенным образом сходна с любой другой вещью и специфику этого сходства невозможно выразить словами, описать дискурсивным способом. Я убежден, что между исламским миром, вновь приходящим в движение, индуистским миром, древние медитации которого породили новую историю, и нашей цивилизацией, нашей европейской культурой существует особая близость, которая присуща всем творческим личностям. Я думаю, именно поэтому приходит конец скептицизму. Для Европейца, в частности, проблема заключается не в том, чтобы примкнуть к некой непонятной вере, которую мог бы принять каждый; Хайдеггер сформулировал эту проблему так: «Нам следует обратиться к собственным истокам», то есть нам следует вернуться к нашим греческим, иудейским, христианским истокам, чтобы стать полноценными участниками глобального диалога культур; чтобы иметь перед собой «другого», отличного от «я», необходимо, чтобы существовало само «я».
Следовательно необоснованный синкретизм лишь уводит нас слишком далеко от решения данной проблемы. В недрах синкретизма присутствуют элементы упадка, в них не содержится ничего творческого; это — обыкновенные исторические отходы. Синкретизму нужно противопоставить коммуни-
Часть вторая. Истина в исторической деятельности 331
кацию — напряженное соотношение, при котором «я» поочередно то утверждает себя, опираясь на собственные истоки, то раскрывается через представление другого, живущего в иной цивилизации. Человеческая истина рождается лишь там, где цивилизации взаимодействуют на основе того, что есть в них наиболее жизненного и творческого. Человеческая история превратится в широкое поле объяснения, где каждая цивилизация будет развивать свое видение мира, взаимодействуя со всеми другими цивилизациями. Пока этот процесс только намечается. Вероятно, это станет глобальной задачей будущих поколений. Мы ничего не можем сказать о том, что станет с нашей цивилизацией, когда она действительно встретится с другими цивилизациями без потрясений, вызванных завоеванием и подчинением. И надо признаться откровенно, что подобные встречи до сих пор не проходили в форме подлинного диалога. Вот почему мы пребываем в своего рода переходном состоянии, междуцарствии, где больше не можем принимать догматизм единой истины, но еще не способны преодолеть захлестнувшего нас скептицизма. Мы находимся на распутье, на стадии заката догматизма, на пороге подлинного диалога. Существующие концепции философии истории разрабатывались с позиций какого-либо одного из цивилизацион-ных циклов; вот почему мы не имеем средств, позволяющих рассуждать о сосуществовании разнообразных цивилизаций, мы не имеем философии истории для разрешения проблем сосуществования. Следовательно, если мы не видим проблемы, мы не способны представить себе человечество в качестве единого целого, являющегося результатом истории тех самых людей, которые начнут эту грандиозную дискуссию.
Экономическое предвидение и этический выбор*
Мои размышления и проделанный мной анализ — это труд не экономиста, и не социолога; они принадлежат философу и, замечу, в более широком смысле — воспитателю. На самом деле я не считаю возможным рассматривать философа как изолированного от мира мыслителя. Философ — это человек, желающий понять свое время и помочь другим людям изменить условия их бытия посредством осмысления их положения. Я позволю себе отнести свои размышления к той же сфере, к которой принадлежит наследие моего духовного наставника Эмманюэля Мунье.
В современной ситуации мне бы хотелось направить эту устремленность к ясности на одну из наиболее фундаментальных характеристик нашего общества, а точнее,— постараться понять, что представляет собой индустриальное общество, продолжающее развиваться и пытающееся регулировать свое развитие путем предвидения и расчета. Именно в данном смысле я говорю о проспектике (prospective). Мы живем в обществе, прогнозирующем свое будущее и, прогнозируя его, планирующем его различными способами. Моя задача заключается в том, чтобы осознать и продемонстрировать перспективы непосредственного и опосредованного выбора, предоставленного этому обществу. В действительности величайшей ошибкой и в любом случае — наивысшим заблуждением было бы представлять это развитие как развитие своего рода системы, функционирующей самостоятельно, независимо от индивидов, вопреки их воле и в результате их бездействия, создающей для каждого отдельного индивида некую судьбу. Задача моралиста помочь увидеть возможность выбора, то есть ответственности там, где признавали лишь судьбу. Поступая подобным образом, я не переоцениваю роль философа, или в более широком смысле,— воспитателя; я, напротив, считаю ее ограниченной. Но больше я опасаюсь недооценить эту роль, потому что подобная работа
Часть вторая. Истина в исторической деятельности 333
по объяснению, осознанию является условием позиции ответственности.
Я собираюсь поэтапно проанализировать два уровня. Сначала я рассмотрю уровень средств, выработанных нашим обществом в поисках высшей рациональности: это, собственно, уровень проспективы (prospectiv) ; данный термин был предложен Гастоном Берже.
Далее я перейду к уровню целей, глубинных мотивов, являющихся движущей силой подобного развития. Это было бы похоже на вопрос: во имя чего осуществляется развитие, рост благосостояния? Затем, признав нашу принадлежность к этому развивающемуся обществу с присущими ему предвидением и планированием, мы перейдем от целей общества к более глобальному человеческому проекту. От проспективы к перспективе.
I. ПРОСПЕКТИВА И ВЫБОР
Прежде всего попытаемся проникнуть в суть проекта этого общества; воля общества направляется на обеспечение планомерного, неуклонного, регулируемого развития данной системы в экономическом и социальном отношении. Каким образом мы вовлечены в этот социальный процесс? Я думаю, что характеристика общества, в котором мы живем, как прогресса рациональности, является неполной; мы действительно являемся свидетелями того, как расширяется область применении такого типа рациональности, который первоначально сформировался в математических, физических и биологических науках; сегодня благодаря посредничеству социальных наук этот тип рациональности получает распространение в сфере производства благ, вещей, в жизни субъектов и, таким образом, затрагивает развитие самого общества; именно распространение рациональности на сферу экономической и социальной деятельности человека является основой планирования. Но я хотел бы показать, что этот тип рациональности приводит в действие более фундаментальный фактор — и именно этот аспект в общем представляет интерес для моралиста — фактор выбора.
В предисловии к V Плану, предлагаемому на рассмотрение нации, Генеральный комиссар Французского Плана господин Массэ пишет следующее: «Сегодня человек желает быть активным коллективным субъектом собственной судьбы». Как это
334
П. Рикёр. История и истина
понимать? Готовы ли мы к тому, чтобы принять понятие коллективного выбора? Именно потому, что данное понятие является для нас новым, мне бы особенно хотелось вначале сделать его предметом нашего рассмотрения. Оно является новым для нас потому, что наше нравственное и философское образование позволяет нам понять лишь личный выбор, и мы совершенно не подготовлены к тому, чтобы ввести в наше моральное сознание нечто подобное принципу коллективного выбора. У нас даже складывается представление об этом понятии как о чем-то чудовищном. Более того, мы не готовы принять эту новую концепцию общественной морали, потому что наша социальная этика была ориентирована главным образом на проблемы совсем иного характера. Она была в основном ориентирована на проблемы нарушения порядка; в прошлом и даже еще не так давно то, что называли социальной доктриной или социальной этикой, было направлено прежде всего на предотвращение нарушений порядка. Я прекрасно это понимаю! Такая позиция отнюдь не устарела; во многих отношениях и сейчас в мире существуют колоссальные экономические и социальные противоречия; быть может, разрыв между самыми богатыми и самыми бедными увеличился в последние десятилетия; даже в таких развитых странах как Франция заметно расширился слой «старых бедных» за счет пополнения его «новыми бедными», порождаемыми индустриальным обществом: пожилыми людьми, психически больными, умственно отсталыми детьми, жертвами жестокости и бесчеловечности современной жизни и т. п. Эти пороки, быть может, особенно заметны в современной ситуации быстрого роста экономики, при которой потребность в специальностях высокой "квалификации создает резкое расхождение в оплате труда различных категорий работников, сопровождающееся усилением несправедливости и социального неравенства, от которых страдает все общество.
Несмотря на все эти очевидные факты, значения которых я не собираюсь приуменьшать, идея проспективы ставит перед нами совсем иной, и даже в определенном отношении имеющий противоположный смысл, вопрос. Старая и одновременно новая проблема бедности содержит в себе современную проблему, порожденную как обществами обеспеченности, так и другими обществами в той мере, в какой они ориентированы на общество обеспеченности. Это не только проблема нарушения порядка и сопровождающей его реакции возмущения; это проблема порядка: порядка, который на наших глазах создается благодаря