Владимир Ерёмин я иду по ковру… Кинороман Памяти Эммы посвящается
| Вид материала | Документы |
СодержаниеКак вы считаете, совместимы ли любовь и злодейство? милосердие важнее… Спиров развернулся к режиссеру. - Месье Дюро, что такое, по-вашему, любовь? |
- Книга памяти, 11757.15kb.
- Плотникова В. И., заместитель директора по воспитательной работе мбоу многопрофильный, 211.21kb.
- О. Ю. Дыхание на каждый день или Учимся дышать правильно Светлой памяти удивительного, 2569.8kb.
- Автобиография йога посвящается памяти Лютера Барбанка, американского святого, 6716.77kb.
- Сияющая пустота Эта книга посвящается памяти Чогьяма Трунгпы Ринпоче, несравненного, 12391.07kb.
- Владимир Щербаков – Асгард – город богов (история открытия), 3133.08kb.
- Сергей Лукьяненко, 4074.17kb.
- Хозяйственный механизм общественных формаций. Избранное, 464.7kb.
- Всероссийская научно-техническая конференция «Повышение эффективности механообработки, 59.91kb.
- Дэвид Дойч. Структура Реальности, 4999.94kb.
- Как вы считаете, совместимы ли любовь и злодейство?
- Ради любви люди идут на всё… если это страсть, - помедлив, продолжила Майя. - Но ведь есть ещё и такая вещь, как милосердие. И если твоя любовь в ущерб кому-то, то, наверное,
милосердие важнее…
Заинтригованный, Андре перевел взгляд с Майи на Спирова - в их диалоге появился подтекст, смысл которого ему был не ясен. Заметив это, ведущий сменил тему.
- Говорят: актёр - это диагноз. Что вы об этом думаете?
- Иосиф Бродский говорил: поэт - это орудие языка, а не наоборот. Думаю, актёр - это орудие игры...
- То есть, не собака виляет хвостом, а хвост собакой? - улыбнулся Спиров. - Значит, люди вашей профессии - заложники своего дара?
- Увы.
Боба то и дело переводил камеру на Андре, который слушал Майю, восхищенно разинув рот.
- Трудно сниматься на чужом языке?
- Спасибо моим родителям за то, что отдали меня в своё время во французскую школу. Есть проблемы с произношением – но, в конце концов, я ведь играю русскую…
Спиров развернулся к режиссеру.
- Месье Дюро, что такое, по-вашему, любовь?
Андре улыбнулся, сделал знак переводчице.
- Попробую отвечать по-русски... У нас говорят: любовь – это как... spectre… revenant…
Он пощелкал пальцами, подбирая нужное слово.
- Привидение, - подсказала переводчица.
- Да! Привидение! Все знают, - это есть, но мало кто видел сам…
Спиров рассмеялся - этот француз явно не стремился к откровенности.
- А что вы думаете о современном российском кино?
- Когда вы снимаете по-русски, это интересно. Когда по-американски – не так интересно…
- Чем русские актёры отличаются от французских?
- Хорошие актёры рождаются везде. Я думаю, у русских немножко больше сердца, у французов больше - как это? - техники... И, как ни странно, женщины – актрисы сильно интересны… сильнее, чем мужчины.
- Вам нравится, как работает Майя?
- О, она похожа на…- Андре на мгновение замешкался в поисках нужного слова, - на молнию... шара...
- Шаровую молнию, - подсказал Спиров.
- Да! Никогда не знаешь, что она сделает в следующую минуту - вылетит в окно или взорвется!..
...Майя сидела рядом, слушала - и не слышала. С ней часто случалось такое - в разгар веселья ли, работы, важного ли разговора - вдруг выключиться, уйти в себя. Что она чувствовала в такие моменты? Она и сама не знала; это как просунуть голову в вечность, - ощущение безмолвия, безмыслия. Но не пустоты - что-то пульсировало, стучало, питало её в такие мгновения. Что? Господи, да нужно ли пытаться понять, как действует такой непростой человеческий механизм, - не дай бог, навредишь?
- Большое вам спасибо, - пожимал тем временем руку режиссёра Спиров. - Будет желание - смотрите в эфире послезавтра вечером...
Телевизионщики быстро убрали камеру, свернули свет.
- Ну, пока, шаровая молния, - оглянувшись, шепнул Майе на прощание Спиров. - Арриведерчи, белла миа...
Щадя грим, едва коснулся губами щеки, и, оставив в пространстве запах прекрасного одеколона, махнул, мигнул и исчез, - совершенно в своём репертуаре.
- Все-таки кг’асивый муфщина этот Спиг’ов, - проводив его взглядом, вздохнул Волик. - На г’азгыв аог’ты, - добавил он, немного поразмыслив.
Такой спринт с множеством «р» дался картавому гримёру не без труда; то была его слабость - ввернуть в разговор ту или иную стихотворную строку, - как правило, некстати.
Майя прыснула.
- Волик, перестань смешить, у меня и так морщины...
- Носогубные у тебя и вг’равду выг’авжены, - согласился гримёр. - Но Маньяни, скафжем, это совсем не пог’тило. Наобог’от, добавляво - фенщина с опытом... А-а, вот и Тг’и Эклег’а, - иронически пропел он, поправляя Майе выбившуюся из-под парика прядку волос, - да не одна, с сопродюсером...
Через павильон к ним направлялась Виктоша, - пухлое, сдобное создание, вполне соответствующее своёму прозвищу – Три Эклера. Судя по тому, как её спутник Роман Шулькин, - изысканно одетый, миниатюрных размеров мужчина, - с любопытством оглядывался по сторонам, было понятно, что он не частый гость на съемочной площадке. В некотором отдалении от них Майя увидела двух рослых, коротко стриженых парней.
- Г’отвейлег’ы, хг’анители тел, - шепнул Волик. – Г’ома Фулькин – кг’утой олигаг’фонок. У Тг’ёх Эклег’ов – г’оман с Г’оманом… Он, пг’авда, фжэнат... но кому и когда это мефало?
- Всё-то тебе известно, - усмехнулась Майя.
- Майя Анатольевна, пожалуйте автограф, - игриво улыбнулась Виктоша, протягивая Майе конверт. - Тут за три съемочных дня.
- Как никогда кстати...
Майя расписалась в ведомости.
- Это Роман Григорьевич, - приятно рдеясь, представила своего спутника Три Эклера.
Роман Шулькин галантно раскланялся, жестом фокусника достал из-за спины шикарную, на длиннейшей ноге, розу, протянул Майе.
- Знаем, восхищаемся, любим.
- Балуете, - в тон ему ответила Майя, принимая дар.
- Банкет будет? - деловито осведомился Волик.
- Скатай губу, - обронила Майя.
Роман взглянул сквозь нахального гримёра, как через стекло.
- Ну, если Маечка не против... - сделав жест, в котором живо запечатлелись гастрономические прелести “Шинка”, начал, было, Роман.
- Нет, нет, я в крутой завязке...
- Вам веришь, - улыбнувшись, Роман отвесил ещё один поклон - на этот раз прощальный...
Майя посмотрела ему вслед. Ах, этот неуёмный Рома Шулькин! На чем он только не ковал копейку! Прямо второй царь Мидас, - к чему ни прикоснется, всё превращается в деньги. Нюх на успех фантастический... Вот теперь взялся за дистрибуцию их фильма. А что? Кино в России с каждым годом становится всё более прибыльным бизнесом. Да и разве не приятно увидеть своё имя в титрах, потусоваться с «медийными лицами» на банкетах перед телекамерами?
Рядом с ней снова вырос из-под земли второй режиссёр Валерий Коровкин.
- Хороша, как не бывает, - при виде Майи огорчился он.
Это была его обычная реакция на прекрасное. Красота Коровкина расстраивала. Возможно, она подчеркивала несовершенство мира, и он от этого казался ещё неприглядней. А возможно, становясь краше, Майя делалась недоступней, а она нравилась этому уже немолодому человеку, измученному своей профессией.
Второй режиссёр - собачья работа. Быть вторым режиссером ещё хуже, чем служить контролером на электричках. Второй режиссёр отвечает за всё, получает по полной программе колотушки, пинки и тычки. И даже если оказывается на высоте, никто никогда не узнает его имени - оно не предназначено для света, оно навеки в тени. Второй режиссёр - это вечный путь в неизвестность.
Поэтому каждый второй режиссёр, не растерявший перьев, мечтает стать первым, то есть снять свой фильм. Валера желал этого страстно. Его распирало от замыслов - один грандиозней другого. Коровкин ходил из кабинета в кабинет и сорванным на зимней натурной съемке голосом фонтанировал ими на людей, сидящих в своих креслах. Привычные ко всему люди в креслах кивали головами и говорили: «Может быть».
Шли годы, а он не приблизился к своей цели ни на сантиметр. Но это его не обескураживало. Температура бушующей в нём страсти не упала ни на градус. Им владел юношеский максимализм - либо всё, либо ничего.
Наиболее часто употребляемыми определениями у Коровкина были: мандалаи и мешпуха. Первое, в зависимости от эмоциональной окраски и контекста, могло означать как высшую похвалу, так и худшее из ругательств. Второе однозначно ассоциировалось с халтурой и прочим непотребством.
- Подписался к французам, - сипел он, повстречав Майю в студийном коридоре. - Мандалаи затеяли кинцо в стиле ретро, - тридцатые годы, надо знать язык, - в общем, твои дела. Сценарий - не мешпуха. Соглашайся, а?
Рослый Коровкин возвышался над съемочной площадкой, как новый Гулливер. Из его рта всегда торчала большущая трубка. По дыму и запаху душистого табака легко можно было определить его местонахождение. Будучи трудоголиком, Коровкин легко встроился в трудовой ритм французов. “Мотор!!” - вдохновенно кричал он сорванным фальцетом.
- Значит, так! Напоминаю: сегодня полторы смены, - сообщил Коровкин. - Перерывы в час и...
Майя удивленно подняла голову.
- Как это? У меня же сегодня спектакль, Валера!
В ответ Коровкин проделал то, что обыкновенно в таких случаях свойственно человеку, находящемуся в крайней степени потрясения, а именно: вытаращил глаза, выхватил изо рта трубку, схватился за голову и застонал.
- Забыл! - прохрипел он. - Чтоб мне... Забыл!! Что же теперь... Катастрофа! Ведь всю съёмку сегодня построили с расчетом, что ты у нас до упора...
- Нашу сцену с Кристианом собирались снимать “восьмеркой”. Пусть сначала отснимут меня и отпустят, а потом - его, - как самое очевидное предложила Майя. - В чем проблема?
- Не согласятся, зуб даю!
Коровкин выхватил из кармана платок и вытер мгновенно взмокший лоб.
- Ты нашего продюсера знаешь. Этот Робер - мандалай, каких свет не видел. Ну, делать нечего, попробую...
Вернулся он с Робером, чье крупное, грузное тело, казалось, ничуть не тяготило его - судя по тому, с какой легкостью, несмотря на возраст, он его носил. Продюсер выглядел, больше обычного, флегматично-спокойным, и только это свидетельствовало о том, что он явно находится на взводе.
- Фирма ничего не может сделать, - объявил он по-французски.
Дылда-переводчица, всюду тенью следовавшая за ним, вопросительно взглянула на Майю, но та в её услугах не нуждалась.
- У меня спектакль, - тоже стараясь быть спокойной, заговорила она. - Полторы тысячи человек придет, а меня нет. Спектакль сорвется… Вы понимаете?
- Сожалею, но фирма ничего не может сделать, - не меняя интонации, так же бесстрастно повторил Робер.
Коровкин в немом отчаянии взглянул на Майю, - так убийца смотрит на тело только что умерщвлённой им жертвы.
- Фирма может сделать так, - мягко продолжила Майя, - чтобы сначала снялась я, а потом Кристиан. Кажется, это не имеет принципиального значения?
- Фирма ничего не может сделать, - ответил и на этот раз продюсер, видимо, окончательно решив не баловать оппонентов богатством аргументации.
- Месье Робер, - часто моргая, сбивчиво обратился к нему Коровкин. - Это моя вина, актриса здесь ни при чем... Её уволят! Накажите меня, но её отпустите, я умоляю!.. - он повернулся к переводчице, - переведи!
Несгибаемый месье Робер проявил чудеса упорства. Все попытки наставить его на путь компромисса ничего не дали, диалог топтался на месте, атмосфера стремительно взвинчивалась и накалялась; Коровкин размахивал руками, хлопал себя по бедрам, у раскипятившейся Майи лицо, а затем шея и грудь пошли красными пятнами, - но всё было напрасно.
- Как хотите, а я всё равно уеду! - окончательно потеряв терпение, выкрикнула вслед уходящему продюсеру Майя.
- Майя, - растерянно бормотал Коровкин, - Маечка...
- Да это не Робер, а робот какой-то, - воскликнула та и, не сдержавшись, добавила гневно:
- У, долбоёб!
Робера остановило не словечко, значения которого он знать не мог, а интонация, с которой оно было произнесено; продюсер остановился, что-то спросил у переводчицы, та занялась румянцем, замялась... и в этот момент, как бог из машины, возник собственной персоной режиссёр Андре Дюро. Мгновенно и верно оценив ситуацию как скандальную, он, приобняв соотечественника, повлек его к выходу...
В мосфильмовском дворе было жарко, солнце отражалось в лужах от недавно пролившегося дождя, пахло свежескошенной травой; на скамейках и на газоне вокруг сидящего на земле памятника Шукшину живописным табором расположилась массовка, - мальчишки и девчонки, сбросив одежку и хиппово привалившись друг к дружке, курили, жевали, пили пиво, подставляя светилу молочно-белые телеса.
Подошли к небольшому фонтану с гипсовым изображением трубящих в горны пионеров, присели на скамейку; посреди фонтана неуверенно била водяная струя.
На плечо Робера легла рука, он в раздражении отстранился.
- Не смеши людей, старина, - примирительно проговорил Андре. - Дело не стоит и выеденного яйца… Отпусти её в театр, а я немного перетасую сегодняшний график…
- Занимайся своим делом, - сплюнул Робер. - Порядок есть порядок. И если я позволю его нарушать, меня оставят с голой задницей!
- Но актриса ни в чём не виновата…
- А я её и не виню! Виноват второй режиссёр – он и заплатит за сорванный спектакль…
- У него нет таких денег… И потом, разве дело только в этом? Она подведет своих коллег, театр…
Робер решительно, словно кольт, выхватил из кармана клетчатый платок, вытер взмокший лоб. Андре едва сдержал улыбку. Выражение досады на скуластом лице придавало продюсеру сходство с промахнувшимся ковбоем.
- Это не мои проблемы, Андре!
- Послушай, я тебя не узнаю…
- А я - тебя! Твоя симпатия к этой актрисе переходит все границы!
- О чем ты?
Андре выглядел искренне удивленным. Робер смотрел на него во все глаза - словно впервые видел.
- О кольце, который у тебя на пальце! Или помолвка с моей дочерью отменяется?
- Жюльетт мне всё так же дорога, но это не значит, что...
- Если ты не можешь жить без интрижек – позаботься, чтобы о них не знала вся съемочная группа! Я не хочу, чтобы Жюльетт страдала оттого, что у тебя плохо застегивается ширинка…
- Робер, ты ума сошел? Перестань! Между нами ничего нет…
- Пока нет! - выкрикнул Робер так громко, что молодняк с интересом развернул в их сторону головы. - Но ты для неё слишком лакомый кусочек, Андре. И рано или поздно она прыгнет к тебе в постель, а потом и в нашу страну.
Андре рассмеялся, но смешок вышел принужденным и, не продлившись долго, без перехода перешел во вздох: уроки полученного в парижском киноколледже актерского мастерства не пошли ему впрок. Что делать, все актёры признают, что смех - это куда труднее слёз…
- Успокойся, дружище, - вставая, постарался он сказать как можно легче. - Не забивай себе голову этой чепухой. Уверяю тебя, ты ошибаешься…
Через пять минут Коровкин подлетел к прикуривающей вторую сигарету Майе и, задыхаясь, торжествующе просипел:
- Ну, всё, скажи спасибо Андре, уговорил-таки этого мандалая! Можешь ехать в свой театр...
Майя оглянулась, - Андре, стоя у камеры, что-то втолковывал оператору.
Потом подошел к Майе; прищурившись, не то осуждая, не то восхищаясь, спросил:
- Ты безумная, да?
И не было на его лице улыбки.
- Спасибо, Андре, - пробормотала Майя, преодолевая неизвестно откуда взявшуюся неловкость. - Родина не забудет. Спасибо...
Андре протестующе поднял руку.
- Не надо «спасибо». Я понимаю. Мы так похожи...
- Ты хотел прийти ко мне в театр на репетицию. На следующей неделе это можно устроить.
- О’кей, - невольно оглядываясь, кивнул он. - Спасибо...
- Это тебе спасибо.
- Я бы для тебя и не то сделал, - вдруг по-французски сказал Андре.
И, повернувшись, быстро отошел.
“Вот это да, - сказал кто-то внутри Майи. - Вот это да...”
3
В трудные и нервные дни лучше всего играется, Майя знала это правило, общее для всех актёров на свете. Вечер того дня не был исключением, Майю и её маститую партнершу много раз вызывали на поклон; маститая в свете прожекторов ослепительно улыбалась своей знаменитой, растиражированной экраном улыбкой женщины не от мира сего и цедила сквозь зубы своё обычное “лучше бы деньгами”, - а публика всё хлопала и хлопала, и цветы всё несли и несли...
За кулисами Майя с удивлением, - посторонних сюда не пускали, - наткнулась на незнакомую женщину. Отлепившись от стены, она протянула букет, Майя увидела покрасневшие, заплаканные глаза, услышала растроганное:
- Спасибо, что вы есть...
И, от смущения становясь грубоватой, буркнула:
- Пожалуйста, что я есть!..
В гримёрной было буднично и тихо, Майя сбросила платье и, чувствуя привычное счастливое изнеможение, села разгримировываться. Ещё не остыв от спектакля, она продолжала ощущать себя талантливой и нужной тем, кто сейчас, роняя номерки и торопясь, толчётся у гардероба. Она знала, что это ощущение не продлится долго и потому, расслабившись, старалась отдаться ему вполне...
У проходной её ждал Спиров; стоял у своей шестерки «ауди» в окружении трех девиц. Когда Майя показалась из проходной, он пробурчал.
- Всё, девочки, быстренько слиняли, - и те послушно растворились в толпе расходившихся зрителей.
- Это кто ж тут такое второй раз на дню нарисовался? - рассмеялась Майя и с разбегу ткнулась губами в родной, до жути знакомо пахнущий подбородок.
- А вот такие ми нэпредсказуемые, - с грузинским акцентом произнес Кирилл и распахнул дверцу. - И вот так ми карадём харошеньких дэвчонок... Па-апрашу мышку - в мишеловку!
Хихикнула Майя, хлопнула дверца, и машина резко взяла с места, встраиваясь в поток...
Майя любила ездить со Спировым - за рулем он становился собраннее, строже и в профиль - странное дело! - напоминал ей отца, которого она боготворила. В салоне играла музыка, Кирилл рассказывал какую-то чепуху и сам, блестя глазами, смеялся. Наверное, хорошо поработал, отметила про себя Майя.
Кирилл Спиров не мог не работать.
Внутри у него жил гигантский спрут, маниакально следящий за тем, трудится он или нет. И если Спиров отлынивал, спрут сдавливал его сердце, и на него наваливалась чудовищная, невыразимая тоска. И Спирову ничего не оставалось, как тут же приняться за дело. Тогда щупальца разжимались, и он снова мог дышать и жить.
Кирилла Спирова знала каждая собака. Такую тотальную, космическую популярность в наши дни может дать только телевидение. Стартовав в качестве спортивного комментатора, он стремительно эволюционировал, менялся и рос, и спустя короткое время стал автором и ведущим широко известной передачи для мужчин - “Плеер”.
Его основной зрительской аудиторией, разумеется, сразу стали женщины. Этому способствовало не только то, что поначалу содержание передачи преимущественно определялось, так сказать, взаимоотношениями полов, но и то, что сам Спиров в немалой степени олицетворял мало-помалу, увы, уходящий из нашей жизни дух мужчинства. Рост, разворот плеч, голос - ничем создатель не обидел Кирилла. Естественно, женщины охотились за ним, хотя и неизвестно было, кто на этой охоте охотник, а кто дичь.
Мало-помалу за ним утвердился припечатанный журналистами дурацкий титул “секс-символа”, который его только веселил и, несмотря на то, что Спиров не брил череп и не накачивал пресс, пресса регулярно присуждала ему почетные места в первой тройке столичных секс-символов.
Сказать, что Спиров любил прекрасную половину человечества означало бы не сказать ничего. Это была его, да простится нам высокий слог, миссия, им самим, возможно, не осознанная и, во всяком случае, не высказываемая вслух. К чему делать из полигамии религию, если сама природа, в заботах о сохранении и преумножении жизни, определила мужчине роль пчелы, облетающей бесконечное множество цветов? И при чем тут моральные категории?
Но было в жизни телезвезды и нечто неизменное, а именно его дочки, однояйцовые близнецы Саша и Маша - и их мама Даша. Ну, и, разумеется, Майя.
Что же касается его жены Даши, то она бы чрезвычайно удивилась, узнав не только о какой-то там миссии своего знаменитого супруга, но и вообще о каких-либо его выдающихся способностях в этой области, - их отношения были напрочь лишены и намека на пылкость.
Многие ломали головы, пытаясь понять секрет, на котором строился этот брак и что Спиров, баловень судьбы, мог найти в этой маленькой, бесцветной мышке с вечно озабоченным и печальным выражением лица - и не понимали. Мало кто знал, что до своего прихода на телевидение и он был точь-в-точь таким же непримечательным мышонком и маменькиным сынком, в то время, как мама Спирова была созданием, исполненным вулканической энергии, и перехватить у неё инициативу было так же сложно, как заставить Везувий извергаться в строго определенных интервалах и направлениях. Поэтому наиболее употребительным словечком маленького Кирюши было “да”, подкрепленное соответствующим движением головы. Он был закомплексован, как прыщавенькая семиклассница. Кстати, о девочках. В детстве, если с ним заговаривала особа противоположного пола, он от смущения терял дар речи.
Телевидение - безусловно, одна из вотчин дьявола на земле. Его изобретение чревато не меньшими катаклизмами, чем открытие атомной энергии. То, что клубится и чвакает в его недрах, заквашено на совокупности всех смертных грехов и пахнет серой. Этот монстр, рядом с которым Мефистофель - всего лишь невинный шалунишка, даёт неслыханную власть над людьми, - стариками, детьми, мужчинами, но особенно - женщинами. Кто смеет противиться чарам экранного идола? Поток вырвался из-под спуда и ударил мощным гейзером. Чудище навязало Спирову имидж суперсамца, и он стал им. Маска приросла к лицу. Такова плата за “остановись, мгновение”...
Роман Майи и Спирова протекал довольно бурно в течение трех лет, не выливаясь, однако, ни во что большее, - если вообще брак по отношению к роману есть нечто большее. Майя словно источала любовную радиацию; на улице на неё оборачивались пуще прежнего - было в ней что-то манкое, звонкое.
- У тебя, милка, энта штучка с бубенчиками, - склонясь в метро, шепнул ей однажды пьяненький мужичонка. Не слишком изящно, но по смыслу - в десятку.
Марьяжных разговоров у них с Кириллом почти не случалось, как-то само собой подразумевалось, что Спиров – человек