Вдохновение как уменьшение эгоизма. С
| Вид материала | Документы |
- Учебный план курса Лекция к как найти и сформулировать проблему текста? Лекция, 107.41kb.
- 561 20. 10. 06, 330.64kb.
- Н. В. Гончаренко Вдохновение и интуиция Вдохновение не является прерогативой творческих, 396.61kb.
- В. Ф. Лукьянов, Т. Н. Афанасьева,, 43.94kb.
- А. С. Пушкин Все поэты так или иначе обращаются к теме любви. Идля каждого поэта эта, 47.62kb.
- Предназначение эгоизма, 1544.63kb.
- Фестиваль искусств «Вдохновение», 64.8kb.
- Б. М. Теплов определяет музыкальность как комплекс способностей "творческое воображение,, 251.66kb.
- М. Ю. Лермонтов «Герой нашего времени» нравственно-психологический роман, 24.72kb.
- Самолеты и авиация, 285.93kb.
Бациллы декадентства. (н. м.)
«Город Эн» Леонида Добычина. Дело не в том, что я не мог бы так писать, просто не пришло бы в голову писать так. Разное зрение.
Поэзия — игра с поверхностями предметов.
Галерея рекордсменов эпистолярного жанра: Льюис Кэрролл, 98 921 письмо.
«Жизнь после нас». Авторы фильма вместе с учеными — биологами, экологами, геологами, инженерами — пытаются найти ответ на вопрос, что произойдет с нашей планетой, животными и растениями, если люди внезапно исчезнут. Как долго будут существовать созданные человечеством памятники и артефакты? Что останется от нашего индустриального мира? Что разрушится прежде всего? В поиске ответов на эти вопросы эксперты обращаются к опыту прошлого, исследуя руины античных цивилизаций и современные города, разрушенные в результате стихийных бедствий и техногенных катастроф. Через 6 месяцев пригородные районы начнут заселять койоты и рыси, обычно сторонящиеся городов, а мыши и крысы, поглотив все съестные запасы, покинут их. Через 25 лет морская вода затопит Лондон и Амстердам. Через 40 лет почти все деревянные постройки либо сгорят, либо сгниют, либо будут уничтожены термитами. Разрушатся земляные дамбы. Через 75 лет большая часть из 600 миллионов автомобилей превратится в груду металла. Через 100 лет обрушатся мосты из-за коррозии несущих конструкций. Через 200 лет не станет даже небоскребов. Через 500 лет превратятся в прах современные средства хранения информации: жесткие диски, DVD, фотопленка и бумага. Через 1000 лет на Земле практически не останется доказательств существования человеческой цивилизации. Меньше всего пострадают здания и конструкции, сделанные из массивных камней и толстого бетона, например, египетские пирамиды, Великая китайская стена и плотина Гувера. Через 10000 лет исчезнут и они. Жизнь на Земле не прекратится после исчезновения людей, просто она будет другой.
Всю жизнь доказывать, что дважды два не пять, а четыре.
Скромность украшает человека, если это не единственное его украшение.
Вериги обязательств.
Не критическое мышление надо развивать в детях, а просто мышление. Воспринимать информацию надо с презумпцией доверия, и только, если возникло противоречие между информацией и личным опытом, естественно усомниться и попытаться понять, кто прав.
Когда я слушаю Е.Г., я понимаю, как многому ещё надо учиться, и догадываюсь об истинных размерах своего дарования. Грустная догадка.
Реализм как искусство неинтересное превращать в интересное.
1. «Надо сказать, что Антон Павлович всегда любил животных. Кстати, в известном рассказе Антона Павловича «Каштанка» кот назван Федором Тимофеевичем по имени кота, жившего у нас. Ещё во времена студенчества Антона Павловича, когда мы жили в одной из быстро менявшихся квартир, он как-то принес из холодной уборной случайно забредшего туда котенка. Когда он подрос, Антон Павлович назвал его Фёдором Тимофеевичем. В конце концов из него вырос солидный, красивый кот. Антон Павлович придёт, бывало, усталый из университета, ляжет после обеда отдохнуть на диван, положит кота к себе на живот и, поглаживая, говорит:
— Кто бы мог ожидать, что из нужника выйдет такой гений!..» (Чехова М.П. Из далёкого прошлого. М., 1960. С. 119.)
2. «Надо заметить, что Антон Павлович очень любил всех животных, за исключением, впрочем, кошек, к которым он питал непреодолимое отвращение». (А.И.Куприн, «Памяти Чехова». В кн.: А.П.Чехов в воспоминаниях современников. М., 1986. С. 510-511.)
Кому верить? Годы учёбы в Московском университете — 1879-1884; с Чеховым Куприн познакомился в 1901 году, за три года до смерти; в Ялте гостил не раньше 1902 г. Надо ли понимать так, что на протяжении жизни Чехов разочаровался в кошках? Как ни анекдотичен сюжет «Чехов и кошки», он имеет право на существование. По-настоящему надо вытащить из чеховских сочинений и писем все кошачьи места, продумать, понять и записать. Интересная может получиться работа: «Чехов и кошки».
Гершвин — узнав, что женщина, которую он любил, вышла за другого: «Я бы расстроился, если бы не был так занят».
6 апреля 1327 года в церкви св. Клары Петрарка встретил Лауру. В июне 1855 года преподаватель математики Колледжа Христовой церкви Чарлз Лютвидж Доджсон познакомился с маленькой девочкой по имени Алиса.
93 года прожила Мария Павловна Чехова. Жить бы таким людям и жить, но приходит время, когда лучше не жить, чем жить.
Шум не по делу.
62 года добирался до Бюффона, добрался наконец. «...Знания, факты и открытия без труда изымаются из одного сочинения, переносятся в другое и даже выигрывают, оказавшись в руках более умелых. Всё это вне человека, стиль же — это сам человек: стиль нельзя изъять, похитить, исказить...» Смысл: не идеи важны, а спроецированная на текст личностная неповторимость автора. Тут есть недооценка содержательной стороны, но и правда общения с автором тоже есть. Где-то я писал, что для меня общение с толстовскими текстами — общение с Толстым, с набоковскими — с Набоковым и т. д. В том, что любую идею можно украсть, Бюффон прав, неправ в другом: есть идеи, которые могут прийти в голову этому и только этому человеку, и определяются они личностным своеобразием автора, его уникальностью, больше ничем. А какое замечательное определение даёт Бюффон умению писать: «...уметь писать — значит уметь думать, уметь чувствовать и уметь изъяснять свои мысли и чувства...» Лучше не скажешь.
Ради всего святого — не будь святой!
«А это не опасно — притворяться мёртвым?» (Мольер, «Мнимый больной.)
Из письма Лидии Авиловой сестре Чехова — вскоре после смерти А.П.: «Из жизни исчезло что-то до такой степени красивое, светлое и дорогое».
Насколько мысль укрупняет человека, настолько вера мельчит.
Читаю Кэрролла: «Я думаю, наверное, в девяти случаях из десяти моя дружба с детьми терпела крушение в тот решающий момент, «когда ручеек вливается в реку», и мой недавно такой близкий друг превращался в ничем не примечательного знакомого, с которым не было никакого желания увидеться вновь». Всё так. Не только обаяние уходит — уходят ожидания, интересный человечек становится неинтересным человеком, физическое обаяние не переходит в обаяние нравственное и умственное. Мне кажется, те, кого я любил, не имеют права стареть и опускаться.
Песня «Соломон». Кусочек еврейской жизни, удивительно точно схваченный.
На что б вино и ткани дальних стран?
На что бы нам огромные палаты,
Коль были бы, мой друг, мы все Сократы?
На что бы плыть за грозный океан,
Торговлею соединять народы?
А если бы не плыть нам через воды
С Уранией на что б знакомство нам?
К чему бы нам служили все науки?
Ужли на то, чтоб жить, поджавши руки,
Как встарь живал наш праотец Адам?
Под деревом в шалашике убогом
С праматерью не пекся он о многом.
Виньол ему не строивал палат,
Он под ноги не стлал ковров персидских,
Ни жемчугов не нашивал бурмитских,
Не иссекал он яшму иль агат
На пышные кубки для вин превкусных;
Не знал он резьб, альфресков, позолот
И по стенам не выставлял работ
Рафаэлов и Рубенсов искусных.
Восточных он не нашивал парчей;
Когда,к нему ночь темна приходила,
Свечами он не заменял светила,
Не превращал в дни ясные ночей.
Обедывал он просто, без приборов,
И не едал с фаянсов иль фарфоров.
Когда из туч осенний дождь ливал,
Под кожами зуб об зуб он стучал
И, щуряся на пасмурность природы,
Пережидал конца дурной погоды,
Иль в ближний лес за легким тростником
Ходил нагой и верно босиком;
Потом, расклав хворостинку беремя,
Он сиживал с женой у огонька
И проводил свое на свете время
В шалашике не лучше калмыка.
Все для него равно на свете было,
Ничто его на свете не манило...
(И.А.Крылов, «Послание о пользе страстей». — Якопо Виньола — итальянский архитектор, работал вместе с Микеланджело.)
Торговый центр. Иду по промышленному ряду — вдруг что-нибудь? Замечаю, какая-то женщина смотрит на меня. «Вы не могли бы примерить куртку? Мой сын как вы, у него рост 179 сантиметров». — «У меня 189. Вы унизили меня на 10 сантиметров». Засмеялась. Хорошо, когда понимают юмор.
«Ах, вы себе представить не можете, что за преданное, верное существо японская жена. Как она покорна, робка! О, до какого иногда бешенства доходил я от этой вечной покорности, приниженности, поклонов и приседаний! И чем больше я бешусь, тем больше боится она — забьется в угол и дрожит, сидя на корточках, и смотрит, не сводя с меня глаз. Но зато, когда подзовешь ее и погладишь, как она ласкалась! Каким гением считала меня! Нет такой глупости, в какой я не мог бы ее убедить. Не было ничего такого, чего я не мог бы сделать, по ее мнению. Если бы я сказал ей: «Ми-хо-то, завтра я уничтожу Иокогаму и всю Японию», — она поклонилась бы и сказала: «Ши, мой повелитель». (Гарин-Михайловский Н.Г. СС в 5 тт. Т. 5. М., 1958. С. 397.)
«Нужно — не нужно». Более честного измерения не знаю.
Глубина человека.
Картинная галерея памяти.
Ниспосланные мне мною же откровения.
Картина: Бог, засыпающий над Библией.
Прежде чем написать «Порги и Бесс», Гершвин поехал в негритянский рыбацкий посёлок, чтоб пропитаться бытовыми, национальными и музыкальными настроениями негров:
«...Как только Гершвин освободился в июне 1934 года от концертов по радио, он вместе с кузеном Гарри Боткиным, который писал картины на негритянские темы, отправился на Фолли-Айленд — маленький остров в десяти милях от Чарлстона. Путешественники намеревались изучить характер, быт, искусство обитателей далекой рыбацкой деревушки. Они поселились в деревянном домике на берегу моря. В их жилище не было даже намека на комфорт: железные кровати, одежда развешана на гвоздях и крюках, по вечерам их тревожили комары, мухи, москиты. Но Гершвин оставался весел и счастлив. Движимый неутолимой любознательностью, он исходил остров вдоль и поперек, упивался соленым воздухом, запахом веревок и дегтя, наблюдал нескончаемую игру моря, на поверхности которого всегда чернели лодки рыбаков, часами простаивал возле гигантских черепах, удивлялся песочной окраске крабов и очень жалел, что нельзя купаться — вода кишела акулами. Когда композитор играл на стареньком пианино, привезенном из Чарлстона, аккомпанементом был рев аллигаторов — обитателей близлежащих болот, ночью его будила песнь сверчка... Вместе с Боткиным Гершвин посещал плантации, церкви. Его влекли к себе несчастные обитатели жилищ с облупившимися стенами и перекосившимся полом. Ему нравилось разговаривать с рыбаками, петь в хоре. Хотелось, подобно Хэпгурду или Уитмэну, «раствориться среди людей». Вскоре Гершвин стал для негров своим человеком. Хэйворд, побывавший в это время на Фолли-Айленд, так описывал свои впечатления от встречи с композитором: «Когда мы слушали спиричуэлс или наблюдали негров, бродивших возле хижины или лавки, я неожиданно почувствовал, что Гершвин находится среди них, как у себя дома... Я никогда не забуду, как однажды вечером Джордж пел вместе с неграми и постепенно, к их громадному восторгу, перехватил роль запевалы. Я думаю, что он был единственным способным сделать это».
Мальчик на кубе.
Исчерпать себя друг для друга не значит исчерпать себя для себя.
Вылизывать пустую миску — годами, пять раз в день — воображая, что не было и нет вкуснее супа.
Из А.П.Чехова: доктор прописал купцу куриный бульон. Спустя некоторое время купец пришел в трактир, заказал две порции жирных щей, поросёнка с хреном и штоф водки. Съев все это, вспомнил про совет доктора и заказал еще и бульон.
Как может серьёзный учёный повторять байку, будто европейцы научились умываться у арабов во времена крестовых походов. Ещё задолго до христианства язычники смывали телесную грязь водой. Вспомним, как Эвриклея признала господина и воспитанника своего Одиссея по ране на ноге, когда обмывала ему ноги в тазу:
«Дай мне здесь спать, как давно уж привык я, на жесткой постели.
Много, много ночей провалялся в бессоннице тяжкой
Я, ожидая пришествия златопрестольной Денницы;
Также и ног омовение мне не по сердцу; по крайней
Мере к моим прикоснуться ногам ни одной не позволю
Я из рабынь молодых, в Одиссеевом доме служащих.
Нет ли старушки, любящей заботливо службу и много
В жизни, как сам я, и зла и добра испытавшей? Охотно
Ей прикоснуться к моим с омовеньем ногам я дозволю».
<…>
Так отвечал он. Сияющий таз, для мытья ей служивший
Ног, принесла Евриклея; и, свежей водою две трети
Таза наполнив, ее долила кипятком.
Стирали язычники тоже в воде (встреча с Навсикаей):
Бич и блестящие вожжи взяла Навсикая и звучно
Мулов стегнула; затопав, они побежали проворной
Рысью, везя нелениво и груз и царевну. За нею
Следом пошли молодые подруги ее и служанки.
К устью реки многоводной достигли они напоследок.
Были устроены там водоемы: вода в них обильно
Светлой струею лилася, нечистое все омывая.
К месту прибыв, отвязали от дышла они утомленных
Мулов и их по зеленому брегу потока пустили
Сочно-медвяной травою питаться; потом с колесницы
Сняли все платья и в полные их водоемы ногами
Крепко втоптали, проворным усердием споря друг с другом.
Начали платья они полоскать и потом, дочиста их
Вымыв, по взморью на мелко-блестящем хряще, наносимом
На берег плоский морскою волною, их все разостлали.
Да, так вот просто топтали ногами — без всякого мыла.
Суть религиозного сознания — готовность растоптать всех и всё ради обещанного личного блаженства. Да если бы даже оно и было, это глупенькое блаженство, разве можно так относиться к людям?
Читаю, пишу, любуюсь теми, кто красив. Последнее важней и чтения, и письма, и всего, что можно придумать.
Правильный порядок слов не всегда соответствует тому, что мы хотим сказать, потому что сами мы далеко не правильны.
Не потому, что не поймут. Поймут. Но схематично, поверхностно.
[Здесь следует крепкое выражение, которое из уважения к читателям мы опускаем. — Ред.]
С таким решением любой Соломон согласится.
Читать П.Д.Боборыкина «Вечный город».
Портрет Марии Павловны Чеховой. Какое лицо! Где теперь такие лица? Судьба её обрела архетипическую значимость. Был человек, который сделал Марии Павловне предложение. Он тоже нравился ей; она осторожно сказала брату, что выходит замуж и по выражению лица поняла, как не хочется Чехову, чтобы сестра покидала его. Ответила отказом.
Есть люди, от которых ждёшь и не дожидаешься; есть, от кого не ждёшь, а потом удивляешься своей ошибке.
12 идиотов покончили с собой после смерти Майкла Джексона.
Самая скучная из арабских сказок.
Средой обитания и питательной средой человека должна быть культура.
«Каравай-каравай, кого хочешь выбирай!» (К выборам.)
Бунин: «Перечитал «Дядю Ваню» Чехова. В общем, плохо. Читателю на трагедию этого дяди в сущности наплевать». (И.А.Бунин, дневники, 24.03.1916) Не знаю, о каком читателе идёт речь, мне — не наплевать. Дядя Ваня Войницкий — почти женская история. Человек, поверивший в другого человека, всю жизнь работавший на него и только в конце жизни понявший никчёмность того, кому посвятил жизнь: «Пропала жизнь! Я талантлив, умён, смел... Если бы я жил нормально, то из меня мог бы выйти Шопенгауэр, Достоевский...» Шопенгауэр и Достоевский — символы, это понятно, но если бы дядя Ваня «жил нормально», то стал бы Иваном Войницким, который, в свою очередь, мог стать символом человеческой осуществлённости.
Болезнь набирает обороты.
Лена, парикмахер. Абсолютная уверенность и абсолютное желание достичь совершенства. Я сижу прямо, Лена стоит строго за мной, тоже прямо; надо мной грудь, шея и голова; глядя в зеркало, она оценивает свою работу — и всё это я вижу напротив себя, в зеркале... Фотография из семейного альбома.
Лучше, чем плохо, хуже, чем хорошо.
«Мы снова застряли в Тифлисе, ловчились, пили телиани и ели каймак, брынзу и лаваш. Однажды на базаре нас остановила мощная процессия «шахсе-вахсе». Она была последней, потому что на следующий год ее запретили — и навсегда. Под равномерные звуки восточных барабанов шли полуголые люди, ритмически хлеставшие себя кожаными плетками. Они держались стройными прямоугольниками. За ними в том же порядке люди с кинжалами с более сложными ритмическими движениями. Один к одному, совершенно точно и одновременно они поднимали то правую, то левую ногу и наносили себе удар кинжалом все в одно и то же место. Это было бы похоже на балет, если бы не струйки крови, сочившейся из ран. Шли верблюды, ослы и кони в прекрасных попонах. На них ехали женщины и дети — семейство брата Магомета, в память убийства которого разыгрывался весь спектакль. На большом коне провезли голубя, а на другом верхом ехал странно качавшийся всадник. В спину у него был воткнут кинжал, и на белой одежде сверкала свежая кровь. Толпа зрителей то и дело шарахалась от страха, и мы тоже вместе с толпой. Я хотела бежать, но Мандельштам меня удерживал и заставил достоять до конца бесконечной процессии. Все участники выкликали хором два каких-то коротеньких слова, и эти выклики служили единственным регулятором ритма всего сложнейшего и кровавого балета. Говорят, что в прежние годы европейца, случайно оказавшегося в толпе зрителей, мусульмане бы немедленно растерзали. Процессия направлялась к холму под самым городом. Там тоже происходили какие-то ритуальные действия, но туда сунуться мы не решились. На следующий день все торговцы на базаре ходили в марлевых перевязках. И хозяин в чайной, где мы всегда пили поразительный персидский чай в маленьких стаканчиках, тоже был весь забинтован. Я не знаю, шииты или сунниты придерживаются «шахсе-вахсе» и что значит выкликаемые два слова (быть может, они и есть: шах-се вах-се), но понимаю, почему Армения «со стыдом и скорбью» отвернулась «от городов бородатых Востока»... И все же, как ни жестоко зрелище самоистязания и проливаемой крови, жертв среди участников процессии не бывает — только царапины, ранки и шрамы да еще ложка пролитой крови, а потом бинты и марля. Больше ничего». (Мандельштам Н.Я Вторая книга. М., 1990. С. 61-62.)
Когда я был маленький, в комнате на Васильевском висела писаная маслом, в четверть стены, копия поленовского «Дворика», так что я, можно сказать, вырос на московском дворике и чувствую себя немного москвичом.
Что нравилось в Майкле Джексоне — как медленно передвигался. На эстраде комар, в жизни черепаха. Экономил для главного, так и надо.
Опять планы. Благородные, какие ж ещё.
Упиваюсь «Неупиваемой чашей» Шмелёва. Лучше, чем хорошо. Но как можно совмещать такую естественность языка и бабью дурь в голове? Загадка.
Без пяти двенадцать — как в «Золушке».
«Наtaskивание» (к ЕГЭ).
Флоберианство — болезнь, о ней надо помнить.
«Чёртова мать». Как мог появиться сам образ? Аналогия с Божьей матерью? Эвфемистическая подмена коитального определения? А «чёртова бабушка»? Ни аналогий, ни эвфемизмов. Похоже, я ищу рациональных объяснений, где нет самой потребности в них.
Дворжак. Дивный симфонист, но тяга его к опере мне непонятна.
Когда Шуман познакомился с Кларой Вик, ей было 10, ему 19; уже тогда она удивляла знатоков фортепианной техникой. Впоследствии много концертировала, была знаменита. Сам Паганини одобрительно отзывался о ней, а Гёте подарил медальон с собственным изображением и надписью «Искуснейшей Кларе Вик. Октябрь».
«Однажды Пророк (мир ему и благословение), увидев человека, играющего своей бородой в молитве, сказал: «Если бы сердце его было смиренно, было бы смиренно и остальное». («Наставление Пророка")
«Целую ночь соловей нам насвистывал...», «...И поют всю ночку соловьи» и пр. На днях Т. честила певцов любви. Живёт недалеко от отгороженной зелёной зоны (когда-то там «глушилка» была). Так эти заразы (её словцо) спать не дают: и впрямь, целую ночь насвистывают: и так, и этак, и ещё вот так. Ночи тёплые, а спать приходится с закрытыми окнами — только и через рамы слышно. Вот она — оборотная сторона лирической поэзии.
Подкинула же судьба — мне тебя, тебе меня.
Всегда целует, уходя на работу, а сегодня не стала. Не понимаю — что за удовольствие меня целовать?
Родимое пятнышко на новой белой рубашке.
Не «Обломова» школьникам нужно давать, а «Обыкновенную историю», именно здесь таится опасность.
Звук рвущейся бумаги.
Хороший человек, но не мой.
Много лет не могу понять, чем «Госпожа Бовари» полюбилась Набокову. Меня от этой госпожи тошнит. Сам Флобер в письме Пауле Сандо от 14.07.1862 пишет: «Я избрал античный сюжет [«Саламбо» — А.Щ.], чтобы излечиться от отвращения, которое внушала мне «Бовари». Куда там! Современные дела мне по-прежнему противны. Самая мысль об изображении буржуа заранее вызывает у меня тошноту. Будь я лет на десять моложе (да имей побольше денег), я бы предпринял сухопутное путешествие в Персию или в Индию, чтобы написать историю Камбиза или Александра. Там, по крайней мере, есть чем