Geum.ru

Осетия конца XVIII начала XX в.: Опыт исторического взаимодействия традиционного и государственно-административного управления

Вид материалаАвтореферат

Содержание


Структура и основное содержание работы
Вторая часть
Подобный материал:
1   2   3   4   5

СТРУКТУРА И ОСНОВНОЕ СОДЕРЖАНИЕ РАБОТЫ


Структура диссертации определена конкретными задачами исследования. Работа состоит из введения, двух частей, включающих по две главы, каждая из которых разбита на параграфы, заключения, снабжена списком использованных источников и литературы и списком сокращений.

Во введении аргументируется актуальность исследуемой проблемы, характеризуются объект и предмет исследования. На основании анализа степени разработанности темы в отечественной историографии формулируются основные цели и задачи диссертационного исследования, определяются его территориальные и хронологические границы. Здесь же охарактеризована источниковая база исследования, представлена его методологическая основа и научно-методический инструментарий, а также научная новизна и практическая значимость.

В первой части диссертации «Традиционное осетинское общество в дореформенный период: социальная организация и опыт самоуправления» показана социальная структура и сословная стратификация дореформенного осетинского общества, рассмотрена целостная система патриархальных институтов общественной власти, показаны их роль и значение в общественном быту, дан анализ обычно-правовой организации социальной жизни осетинской сельской общины. Особое внимание уделяется системе традиционной власти у осетин и обосновывается обусловленность ее организационных форм социальным контекстом.

Первая глава «Социальная структура и сословно-статусная стратификация осетинского общества» посвящена изучению структурных единиц традиционного осетинского социума, представленных семейно-родственными и территориально-соседскими объединениями, и анализу иерархической системы сословий и гражданско-правовых статусов, определяющих групповые и индивидуальные позиции в социальном взаимодействии.

Осетинское общество дореформенного периода отличала пережиточность патриархальных форм социальной организации, которая объяснялась как хозяйственно-экономической целесообразностью, так и устойчивостью внутренних связей и отношений на межличностном и межгрупповом уровнях. Основными акторами социального действия выступали родственные и территориально-родственные союзы, составлявшие сложную многоуровневую систему. Высокая степень значимости в общественной практике горских обществ Центрального Кавказа семейно-родственных объединений и то обстоятельство, что функционировавшие в семейной общине основные механизмы регулирования процесса производства-потребления экстраполировались на более сложные уровни общественной системы, потребовали отдельного рассмотрения соответствующего историографического дискурса. Его анализ свидетельствует о неоднозначности типологических оценок минимальных родственных союзов, что, очевидно, следует понимать как отражение реального разнообразия форм семейной организации, с одной стороны, и изменяющихся в течение всего XIX в. социально-исторических условий их бытования – с другой. В диссертации высказывается мнение в поддержку взгляда на семейную общину как доминирующую форму семейно-родственной организации у осетин, существующую в течение всего XIX в. в силу действия прежде всего хозяйственно-экономических факторов.

Семейные общины как минимальные экономически единые родственные коллективы представляли низовую ступень в иерархии родственных союзов, входя в более широкие объединения патронимического типа, в свою очередь участвовавшие в формировании фамилий. Кроме того, существовали и крупные фамильные союзы. Разрастание и усложнение структуры родственных коллективов вело к повышению роли и социальной значимости представлений об общности происхождения как мощного объединяющего начала, замещавшего минимизируемые либо вовсе отсутствовавшие хозяйственно-экономические связи.

Сложившаяся структура осетинского общества была детерминирована не только кровнородственными отношениями, но обусловливалась также экономическими и территориально-географическими факторами, которые имели различную степень значимости на разных уровнях социальной организации. Линии родственных и общинных связей развивались здесь относительно самостоятельно, хотя и в тесном взаимопроникновении. Ярким выражением территориально-родственного принципа в организации хозяйственно-экономического и общественного быта у осетин являлась сельская (территориально-соседская) община48. Она представляла собой сложное социальное образование, состоявшее из кровнородственных и территориально-соседских объединений, которые различались по количеству членов и по отношению к собственности. При этом принцип коллективного землепользования, по которому община выступала верховным собственником пастбищных земель как основы жизнеобеспечения всего коллектива, существенно ограничивал в правах собственности различные единицы, составлявшие общину.

Несколько сельских общин, объединявшихся в интересах землепользования или обороны, входили в более широкие территориальные союзы, которые, в отличие от отдельных сельских общин, отличались отсутствием экономического единства.

Физико-географические условия во многом предопределили появление в Осетии крупных территориальных образований – обществ: Алагирского, Куртатинского, Тагаурского и Дигорского. Сплочению составлявших их союзов сельских общин способствовала общность хозяйственно-политических интересов, а отсутствие экономической основы единения повышало консолидирующую роль факторов духовно-практического свойства. Осетинские общества представляли собой самодостаточные территориально-политические объединения гражданских общин и различались по уровню социально-экономического развития, что обусловливало различную степень значимости общинной земельной собственности, которая к середине XIX в. в ряде случаев уступила доминирующее положение в иерархии общесельских, фамильных и семейных прав на землю подворной форме землевладения.

Сложность сословной структуры осетинского социума определялась разнообразием в формах и степени зависимости крестьян-общинников от местной социальной элиты. Но общие особенности феодализации, выразившиеся в отсутствии полного аллода и крупного поместного хозяйства, личной свободе экономически зависимого крестьянства и наличии многочисленного слоя свободных общинников, владевших наследственными землями49, обусловили в целом довольно слабую степень имущественной и социально-правовой дифференциации в каждом из обществ Осетии, обозначившуюся в обязательности гражданско-правовых норм для каждого члена общины и «демократическом» равноправии большинства ее представителей. Способствовало этому также и одновременное функционирование различных форм земельной собственности, определяемой в зависимости от назначения участков, когда земельными собственниками могли выступать как знатные фамилии, так и родственные объединения экономически зависимых арендаторов-фарсаглагов и владевших наследственными участками свободных общинников.

В целом сословно-статусная иерархия в разных осетинских обществах прямо соотносилась со степенью развития феодальных отношений в каждом из них: чем интенсивнее шли процессы «реформирования» традиционной системы регулирования общественно-экономических отношений, тем ярче были обозначены сословные ограничения и четче выражались экономические критерии для определения социального статуса индивида; с другой стороны, замедленные темпы феодализации оставляли место для функционирования в социуме архаических традиционных норм, определявших сословно-статусные границы. Социальная стратификация основывалась, скорее, на гражданско-правовых статусах и степени личной свободы, а мощным социальным ресурсом, обеспечивающим высокое общественное положение, являлось авторитетно-властное полномочие.

Во второй главе «Система самоуправления и правовые основы социальной жизни осетин» реконструируется целостная система общественной власти и анализируются социальные функции патриархальных институтов самоуправления.

Уже к концу XVIII в. (времени активизации политики России на Центральном Кавказе) здесь сформировались достаточно зрелые формы политической самоорганизации социальных единиц, что выразилось в своеобразных формах общественного устройства и управления. Собственная система руководящих и контролирующих органов, в которых осуществлялись основные функции общественной власти − нормотворческие, исполнительные и судебные, − делала осетинскую сельскую общину самоуправляемой хозяйственно-территориальной единицей социума. Основными регуляторами жизнедеятельности общины являлись народное собрание (ныхас), институт старейшин и посреднический суд. Каждый из этих институтов отличала иерархическая преемственность властных функций, однако характер и объем закрепленных за ними полномочий не были строго регламентированы и варьировали соответственно сложности социальных единиц.

Главная роль в организации всех сторон жизнедеятельности осетинской сельской общины принадлежала народному собранию (ныхасу), который исполнял важнейшие функции общественной власти: хозяйственно-распорядительные, регулятивные, контролирующие. Система народных собраний была многоуровневая – от квартально-фамильных и общесельских до верховного ныхаса, представлявшего интересы целого общества. Различные уровни народных собраний отличались кругом решаемых на них проблем и степенью влияния на жизнь общины в целом50. В компетенцию ныхаса входили разнообразные вопросы внутренней жизни общины и ее взаимоотношений с соседями: хозяйственно-административные и правовые, судебные (если они касались экономических интересов всего коллектива как единого хозяйственного организма51), политические, в решении которых община выступала как отдельная социально-политическая общность.

Важнейшими прерогативами ныхаса были преимущественно нормотворческие и регулятивно-контролирующие. Объективно нормотворчество расширяло основные полномочия ныхаса как проводника обычного права и обусловливалось потребностями социума в сохранении баланса в производственно-потребительской сфере. Регулятивные функции ныхаса объяснялись необходимостью пресечения действий деструктивных факторов, угрожавших равновесному существованию всей общественной системы, и именно ныхас осуществлял контролирующие функции общественной власти, ориентированной на поддержание оптимальных условий для нормального функционирования социального организма.

Приоритеты в деятельности сельского ныхаса отдавались социальным связям и отношениям, свидетельствовавшим о такой целостности коллектива, которая возникла и поддерживалась на иной, нежели кровнородственная, основе. Представляя интересы социальной структуры более высокого порядка, чем любое кровнородственное объединение, сельский ныхас играл важную роль в консолидации соседской общности, обеспечивая каждому ее члену чувство принадлежности одному коллективу и причастности общим интересам вне зависимости как от гражданско-правового статуса и экономического положения в самой общине, так и от конкретных семейно-родственных связей. Поэтому консолидирующие функции ныхаса приобретали значение социоорганизующих.

Одной из ярких качественных характеристик ныхаса являлся т.н. демократизм52. Однако та форма «демократического» правления, которая была представлена ныхасом, вовсе не означала равенства его членов. Демократизм, скорее, заключался в обеспечении каждому члену коллектива гарантию участия в хозяйственной жизни, что не подразумевало равенства в форме участия в народном собрании. Равенство было невозможно в условиях возрастной иерархии, жестко очерчивавшей привилегии старших, и заключалось, скорее, в праве подавать совещательный голос. Безусловность соблюдения «демократического» представительства сдерживала сословно-статусную дифференциацию, обеспечивая народному собранию характер не просто «демократического», но «внесословного» органа. Внесословность ныхаса трактовалась в понятиях обычного права и объяснялась обязательностью соблюдения гражданско-правовых норм каждым членом общины вне зависимости от его сословной принадлежности.

Зримый демократизм, сочетавшийся с обязательностью исполнения решений, принятых народным собранием, принципы коллегиальности в его формировании, компетентность практически во всех областях общинной жизни и, наконец, «внесословность», ярче всего отразившая значимость архаического общинного начала в структуре самоуправления, являлись основными чертами осетинского ныхаса. По существу в нем были зафиксированы, углублены и расширены регулирующие и контролирующие функции общественной власти. С другой стороны, ныхас был существенным противовесом, сдерживавшим авторитарные тенденции в руководстве деятельностью общины.

Не менее важным звеном в системе общественной саморегуляции был институт старейшин, возглавлявших родственные и территориально-родственные союзы53. Если ныхас представлял собой коллективный орган, осуществлявший преимущественно нормотворческую инициативу, то за институтом старейшин были закреплены главным образом исполнительные и распорядительные функции общественной власти. Однако объем прав и обязанностей каждого из этих институтов не был жестко регламентирован, будучи внутренним делом коллектива, и пределы влияния старейшин определялись ситуативным контекстом. Иерархия института старейшин соотносилась с иерархией семейно-родственной организации; с разрастанием и усложнением родственных коллективов распорядительные функции старейшин несколько ослабевали за счет сужения сферы их компетенции, ограниченной преимущественно хозяйственно-бытовой и морально-идеологической тематикой. Вопросы, касавшиеся самих основ единства родственных союзов и в равной степени затрагивавшие интересы всех их членов, рассматривались как наиболее важные, и их решение отводилось уже патронимическим ныхасам или советам старейшин фамилии54. Таким образом, институционализация принципов коллегиальности в организации хозяйственно-практической деятельности коллектива вела к заметному ослаблению авторитарных начал в управлении этими процессами. На общесельском уровне руководящие прерогативы практически полностью отошли от старейшин к сельскому ныхасу; за старейшинами же оставались представительские и распорядительные функции и частично функции контроля за исполнением принятых на ныхасе постановлений. В сельской общине полномочия старейшин проявлялись главным образом в их действительном влиянии на общественное мнение, которое само по себе играло роль важного фактора установления социального порядка. Реальное же значение в практических аспектах жизнедеятельности общины приобретало народное собрание.

Универсальным принципом упорядочения социальной жизни оставался принцип старшинства. Сопряженное с немалым моральным авторитетом, старшинство обеспечивало, с одной стороны, главенство в коллективе, а с другой – было залогом эффективного руководства всей его хозяйственно-практической деятельностью. Вне зависимости от степени сложности социальной единицы фигура старшего символизировала власть обычного права, и в его лице персонифицировались традиционные нормы общежития. Неформализованное почитание старшего становилось необходимым и обязательным атрибутом подчинения, основой того социального порядка, при котором только и возможно было сохранение общественного равновесия. Социальные функции старшинства, сопряженного с персонифицированным авторитетом, заключались в идеологическом обеспечении гарантий стабильности в процессе простого воспроизводства устоявшихся семейно-общественных форм и повседневных практик.

Судебные функции общественной власти осуществлялись посредническим судом, предназначенным для урегулирования личных взаимоотношений в сфере частных имущественных интересов55. Деятельность суда строилась на принципе «объективной ответственности»56, когда совершенное правонарушение наносило материальный или физический ущерб. Особое значение в судопроизводстве у осетин имела очистительная присяга, прекращающая юридические действия, когда у тяжущихся сторон бывали исчерпаны все средства для подтверждения своей правоты57. Решения суда основывались на обычном праве, но если предшествующий опыт не давал аналогий, возникал прецедент, который рассматривался в виде частного случая традиционной нормы, что таким образом придавало ему циклический характер58. Социальная функция института посреднического суда заключалась в поддержании баланса в гражданско-правовых статусах членов общины: будучи защитником гражданских прав общинников, суд принимал решения, имевшие примирительный характер и направленные главным образом на сохранение мирных отношений внутри общности.

Степень социальной дифференциации накладывала свой отпечаток и на властно-управленческие отношения, хотя и не затрагивая их сущностных аспектов. Пронизывая традиционную повседневность во всех ее проявлениях, власть являлась важнейшим средством ее конституирования, а вся система властных отношений выстраивалась на универсальных социоорганизующих принципах, определяющих деятельность институтов самоуправления. Одним из наиболее значимых в социальной жизни осетин был принцип коллегиальности, обусловивший т.н. «демократическую» внесословность института народных собраний. Проявляясь лишь в некоторой степени в семейной общине в форме семейного совета, в более сложных социальных образованиях принцип коллективизма выступал уже в качестве институирующего: авторитарное единоначалие главы семейной общины практически уступило место демократическому принципу формирования коллективного органа управления – народного собрания.

Не менее весомым был и принцип старшинства. Старшинство (возрастное, статусное, экономическое), опиравшееся на авторитет (личностный, приписываемый традицией, позиционный), было необходимым и достаточным условием осуществления властных полномочий на разных социальных уровнях. Почитание старших было не только морально-этической категорией, но лежало в основе всей системы социальной организации у осетин, что в известной мере отличало их от других народов региона (к примеру, адыгов Северо-Западного Кавказа, у которых старшинство как социальная категория было затушевано и выполняло вторичные функции59). Старшие члены коллектива персонифицировали социальный опыт поколений, который сам по себе являлся залогом не только стабильного существования общности, но и шире – ее выживания.

Наиболее адекватным инструментом реализации разнообразных функций общественной власти являлось обычное право (адат), обеспечивавшее необходимый социальный контроль. Записи адатов осетин фиксируют сложную систему правоотношений (межсословных, межстатусных, межличностных), регулируемых соответственно гражданскому статусу субъекта права. Особенностью традиционных юридических систем являлась неразделенность правовых норм, регулирующих санкции за правонарушения в сфере гражданско-правовых и уголовно-правовых отношений, о чем свидетельствует единая система наказаний, базовым компонентом которой были композиционные выплаты.

Наряду с чертами глубокой архаичности осетинского обычного права (множественность и вариативность обычно-правовых норм, применяемых в разрешении аналогичных правовых ситуаций, неразделенность ответственности за гражданские и уголовные преступления, отсутствие понятия индивидуальной вины наряду с актуализацией в традиционном правосознании кровнородственных связей и т.д.) обнаруживаются признаки его эволюции, отмечаемые в имущественно-правовой сфере.

Объем и степень внутренней организованности структурных единиц осетинского социума коррелировал с иерархией властных отношений, разные аспекты которых в той или иной мере проявлялись на каждом уровне социальной системы. В целом же пространство традиционной власти было очерчено позициями дихотомии «единоначалие – коллективное управление»: в низовых звеньях социальной системы утверждалась авторитарная власть главы семейно-родственного коллектива, усложнение социальных единиц вело к возрастанию роли и социальной значимости коллективных начал в управлении, наиболее полно представленных в институте народных собраний. Сдерживая разнонаправленные интересы независимых хозяйственно-экономических групп единого социума, общественная власть преодолевала его фрагментарность, консолидируя отдельные социальные единицы в некую целостность и выполняя таким образом роль стабилизатора общественных отношений.

Вторая часть диссертации «Взаимодействие традиционной и государственно-административной систем управления в Осетии (конец XVIII – начало XX в.)» посвящена исследованию сложного комплекса вопросов, связанных с вовлечением Осетии в орбиту административного и политико-правового влияния Российского государства в ходе учреждения и развития на Северном Кавказе государственно-административного аппарата с последней четверти XVIII до начала XX в. и возникшего

В первой главе «Осетия в административном пространстве Российской империи: проблема интеграции в правительственной политике» рассматривается процесс включения территории и населения Осетии в общегосударственное административно-правовое поле, представленный в широком контексте правительственных территориально-административных преобразований на Центральном Кавказе в исследуемый период.

Административное освоение Центрального Кавказа началось еще со времени строительства крепости Моздок (1763) и размещения здесь военного гарнизона и аппарата управления российских комендантов60. Подписание Кючук-Кайнарджийского мирного договора (1774), одним из результатов которого стало официальное принятие российского подданства рядом осетинских обществ, открыло для России возможность административного обустройства региона. Поначалу роль административных центров выполняли укрепления Кавказской военной линии, одним из которых с 1784 г. стала крепость Владикавказ, откуда осуществлялся общий комендантский надзор за Осетией и Ингушетией61. Учреждение Кавказского наместничества62 (1785-1796) привело к изменениям в управлении, которое в общих чертах основывалось на используемом в провинциальном устройстве губернском принципе. При всей стратегической значимости Центрального Кавказа его административное освоение в 70-90-е гг. XVIII в. шло постепенно: отражая централистские тенденции, административная система не предполагала введения специфических институтов для управления горскими народами, которые значились на тот момент более «в вассальстве» российском, «нежели в подданстве»63. Что касается осетин, то на первых порах под административным контролем находились преимущественно моздокские осетины, осетины-переселенцы – жители новых сел, основанных на Владикавказской равнине, и тагаурцы, по территории которых пролегала Военно-Грузинская дорога. Горные районы Осетии принадлежали общему ведению владикавказского коменданта64. После реорганизации наместничества и учреждения Астраханской губернии65 «залинейные» жители были переданы в ведение главного пристава66, но из-за неудобств двойного подчинения (через своих приставов и комендантов крепостей67) вскоре изъяты из-под его контроля.

В ноябре 1802 г. было предпринято переустройство административной карты Кавказа: из Астраханской губернии, ставшей самостоятельной территориально-административной единицей, выделилась Кавказская68. Общее управление обеими губерниями передавалось главному военному и гражданскому начальнику Кавказского края в Грузии, который одновременно назначался инспектором Кавказской линии. Таким образом получила развитие идея централизации управления всем Кавказом. По мнению правительства, успешное управление горцами было возможно при определенной степени невмешательства в их внутренние дела69, что могло бы обеспечить поддержание должной стабильности в этом регионе, поэтому народы Центрального Кавказа поручались лишь наблюдению главноуправляющего70.

Занявший в 1816 г. должность главнокомандующего на Кавказе и управляющего гражданской частью в Грузии, Кавказской и Астраханской губерниях генерал А.П. Ермолов осуществил грандиозный по своим масштабам и последствиям проект переселения осетин на Владикавказскую равнину71. Выходцы из Алагирского ущелья, как и тагаурские и куртатинские новопоселенцы, оказались в ведении владикавказского коменданта72, а переселенцы из Дигории подчинялись начальнику в Кабарде.

Дальнейшие мероприятия по административно-территориальному устройству Центрального Кавказа обусловливались необходимостью учреждения управления, «более сообразного местным обстоятельствам». В июле 1822 г. Кавказская губерния преобразовывается в область, оказавшись в одном главном управлении с Грузией73. Верховная власть в области вручалась начальнику Кавказской военной линии, сменившего гражданского губернатора и наследовавшего все его полномочия. Таким образом, был окончательно закреплен приоритет военного управления над гражданским; одновременно усилилась и тенденция к централизации власти на всем Кавказе, что отразилось в последующих административно-правовых актах. Первым положением, детально регламентировавшим все уровни административного управления в области, стало «Учреждение для управления Кавказской областью» 1827 г.74, где декларировалось намерение правительства способствовать всем желающим из «внешних инородцев» переселиться в пределы области с тем, чтобы Кавказская военная линия со временем перестала служить барьером между Россией и Кавказом75.

Но начиная с 30-х гг. XIX в., когда на территории Осетии утвердилась система приставства76 и для населения было введено податное состояние77, государственно-административное управление Кавказом претерпело значительные изменения, что выразилось в складывании новой конфигурации исполнительной власти на Кавказе. Организация управления Осетией как значимой территорией, через которую пролегали важнейшие магистральные пути в Закавказье, по-прежнему оставалась в поле зрения Петербурга. В октябре 1836 г. утверждается положение об управлении в Осетии, которое основывалось на территориально-административном принципе: теперь для Тагаурского, Куртатинского и Алагирского обществ, составлявших три приставства, назначался свой пристав, подчиняющийся Владикавказскому коменданту, сам же комендант находился в ведении начальника Кавказской области78.

В результате переустройства Кавказской военной линии в 1843 г., отвечавшего идее обеспечения единообразия в управлении военно-административной и гражданской сферами деятельности79, все пространство, подведомственное ранее Владикавказскому коменданту, оказалось включено в Центр Кавказской линии, в составе которого бывшее управление «Владикавказского комендантства» «с причислением к оному Дигории» стало именоваться Владикавказским округом; все исполнительные полномочия в нем передавались окружному начальнику, в чьем ведении находились как войска, так и управление «покорными племенами»80. Самому Владикавказскому коменданту оставлялось только «заведывание крепостью» и предписывалось «во всех отношениях» подчиняться Владикавказскому окружному начальству. В административных границах округа оказался и горский участок, «состоящий из народов, по Военно-Грузинской дороге обитающих», – тагаурцев и их соседей со стороны Грузии и Ингушетии, – подведомственный главному приставству горских народов81.

Противоречивые внутриполитические обстоятельства привели к пересмотру общей стратегии управления отдаленной окраиной. В декабре 1844 г. учреждается должность кавказского наместника, а в феврале 1845 г. − Кавказское наместничество. Таким образом Кавказ оказался обособлен в административном отношении, и весь комплекс управленческих функций передан региональной администрации с предоставлением наместнику министерских прав по всем отраслям гражданского управления82. В русле территориально-административных преобразований, последовавших после учреждения Кавказского наместничества и назначения наместника, был предпринят ряд реформ, касавшихся административного переустройства Северного Кавказа и проводившихся на основе губернского принципа. В мае 1847 г. Кавказская область переименовывается в Ставропольскую губернию, а ее округа становятся уездами83, что повлекло за собой распространение здесь внутрироссийских законоположений и разделение административной власти на исполнительную и судебную. Осетинские же общества вплоть до конца 50-х гг. «составляли... часть неопределенного, по своим границам, военного округа, центром которого была крепость Владикавказ»84.

К концу 50-х гг. созрели предпосылки для пересмотра порядка управления «покорными горцами». Положения, утвержденные Александром II 2 декабря 1857 г. и 1 апреля 1858 г., изменили военно-административное устройство Кавказа85. Вместо приставских управлений в Кавказской области учреждалось военное управление; на самой Кавказской линии вводилась окружная система: в границах Правого и Левого крыльев Кавказской линии формировались округа, в том числе и Военно-Осетинский86, делившиеся на приставства и участки (наибства). В состав реорганизованного Военно-Осетинского округа вошли главное приставство горских народов бывшего Владикавказского военного округа, а также Куртатинское и Алагирское приставства. Военно-Осетинский округ увеличивался за счет включения в него участка Малой Кабарды, а в горной полосе – последующего в 1859 г. присоединения Нарского и Мамисонского ущелий87, входивших до этого в Тифлисскую и Кутаисскую губернии88. Судебно-административные преобразования должны были способствовать развитию «полной системы экономических мер для устройства народного благосостояния»89.

Но уже в январе 1860 г. Кавказская военная линия упразднялась, а из ее Правого и Левого флангов образовывались Кубанская и Терская области90. Терская область разделялась на шесть округов, в числе которых находился Военно-Осетинский, и два наибства. «Положение об управлении Терской областью», принятое в мае 1862 г.91, вводило новый военно-административный порядок: область делилась на три военных отдела (Западный, Средний, Восточный), Отдельное управление военного начальника округа Кавказских Минеральных вод и Владикавказское городовое управление. Каждый отдел в свою очередь распадался на округа, в формирование которых был заложен этнический принцип92: Осетинский (вместо упраздненного Владикавказского), Кабардинский, Ингушский – в Западном отделе, Чеченский, Аргунский, Ичкеринский – в Среднем отделе, Кумыкский и Нагорный – в Восточном отделе93.

В целом 30-е – начало 60-х гг. XIX в. оказались переходным периодом, отмеченным чередованием централистских и регионалистских установок, временностью принимаемых решений, непрочностью административных схем и доминированием военных начал в организационных формах управления. Нарастание централистских тенденций отразилось в последующей административной практике правительства. В декабре 1869 г. утверждается новое Учреждение управления в Кубанской и Терской областях94, а с 1 января 1870 г. в Терской области вводится областное правление95; прежние моноэтничные округа (Осетинский, Ингушский) объединяются в пределах Владикавказского округа. Эта же конфигурация, отменившая этнический принцип формирования территориально-административных единиц, была воспроизведена и в 1876 г.96, когда в Кубанской и Терской областях были введены губернские учреждения и общероссийские законоположения. Окончательная победа централистской модели управления (контуры которой вполне обозначились уже к началу 70-х гг. XIX в. введением в Терской и Кубанской областях «гражданского устройства»97) ознаменовалась упразднением в начале 1882 г. института наместничества98 и превращением Кавказа в рядовую административно-территориальную единицу империи.

Принятое в марте 1888 г. Положение «Об учреждении управления Кубанской и Терской областями и Черноморским округом»99 устанавливало новые принципы управления Северным Кавказом, который перешел в ведение Военного министерства. Теперь и гражданское население региона поручалось командующему войсками Кавказского военного округа, а на местах – в Кубанской и Терской областях – атаманам казачьих войск с правами генерал-губернаторов. Горское население подчинялось управлению командующего войсками Кавказского военного округа. Терская область была преобразована и разделена на три казачьих отдела и четыре округа (Владикавказский, Нальчикский, Хасав-Юртовский и Грозненский). Владикавказский округ, населенный преимущественно осетинами100, для удобства управления делился на три административных участка.

Возврат в феврале 1905 г. к наместничеству как организационной форме территориально-административного устройства Кавказа101 обозначил следующий этап административного строительства, показав приоритетность в тех социально-политических обстоятельствах регионалистского подхода к управлению краем. В отличие от наместничества 40-х – 80-х гг. XIX в. теперь автономия Кавказа не была почти абсолютной, поскольку сформированная административно-управленческая модель через высшее его руководство оказалась включена в общегосударственный управленческий механизм. Таким образом был решен вопрос об оптимальном соотношении принципов централизации государственной власти и управления в высших правительственных структурах и автономизации регионального управления с соответствующим разделением функциональных полномочий.

Вторая глава