Geum.ru

Лев Николаевич Толстой

Вид материалаДокументы
Подобный материал:
1   ...   45   46   47   48   49   50   51   52   ...   89

XVII.




После князя Андрея к Наташе подошел Борис, приглашая ее на танцы,

подошел и тот танцор-адъютант, начавший бал, и еще молодые люди, и Наташа,

передавая своих излишних кавалеров Соне, счастливая и раскрасневшаяся, не

переставала танцовать целый вечер. Она ничего не заметила и не видала из

того, что занимало всех на этом бале. Она не только не заметила, как

государь долго говорил с французским посланником, как он особенно милостиво

говорил с такой-то дамой, как принц такой-то и такой-то сделали и сказали

то-то, как Элен имела большой успех и удостоилась особенного внимания

такого-то; она не видала даже государя и заметила, что он уехал только

потому, что после его отъезда бал более оживился. Один из веселых

котильонов, перед ужином, князь Андрей опять танцовал с Наташей. Он напомнил

ей о их первом свиданьи в отрадненской аллее и о том, как она не могла

заснуть в лунную ночь, и как он невольно слышал ее. Наташа покраснела при

этом напоминании и старалась оправдаться, как будто было что -то стыдное в

том чувстве, в котором невольно подслушал ее князь Андрей.

Князь Андрей, как все люди, выросшие в свете, любил встречать в свете

то, что не имело на себе общего светского отпечатка. И такова была Наташа, с

ее удивлением, радостью и робостью и даже ошибками во французском языке. Он

особенно нежно и бережно обращался и говорил с нею. Сидя подле нее,

разговаривая с ней о самых простых и ничтожных предметах, князь Андрей

любовался на радостный блеск ее глаз и улыбки, относившейся не к говоренным

речам, а к ее внутреннему счастию. В то время, как Наташу выбирали и она с

улыбкой вставала и танцовала по зале, князь Андрей любовался в особенности

на ее робкую грацию. В середине котильона Наташа, окончив фигуру, еще тяжело

дыша, подходила к своему месту. Новый кавалер опять пригласил ее. Она устала

и запыхалась, и видимо подумала отказаться, но тотчас опять весело подняла

руку на плечо кавалера и улыбнулась князю Андрею.

"Я бы рада была отдохнуть и посидеть с вами, я устала; но вы видите,

как меня выбирают, и я этому рада, и я счастлива, и я всех люблю, и мы с

вами все это понимаем", и еще многое и многое сказала эта улыбка. Когда

кавалер оставил ее, Наташа побежала через залу, чтобы взять двух дам для

фигур.

"Ежели она подойдет прежде к своей кузине, а потом к другой даме, то

она будет моей женой", сказал совершенно неожиданно сам себе князь Андрей,

глядя на нее. Она подошла прежде к кузине.

"Какой вздор иногда приходит в голову! подумал князь Андрей; но верно

только то, что эта девушка так мила, так особенна, что она не протанцует

здесь месяца и выйдет замуж... Это здесь редкость", думал он, когда Наташа,

поправляя откинувшуюся у корсажа розу, усаживалась подле него.

В конце котильона старый граф подошел в своем синем фраке к танцующим.

Он пригласил к себе князя Андрея и спросил у дочери, весело ли ей? Наташа не

ответила и только улыбнулась такой улыбкой, которая с упреком говорила: "как

можно было спрашивать об этом?"

-- Так весело, как никогда в жизни! -- сказала она, и князь Андрей

заметил, как быстро поднялись было ее худые руки, чтобы обнять отца и тотчас

же опустились. Наташа была так счастлива, как никогда еще в жизни. Она была

на той высшей ступени счастия, когда человек делается вполне доверчив и не

верит в возможность зла, несчастия и горя.

-- -- -

Пьер на этом бале в первый раз почувствовал себя оскорбленным тем

положением, которое занимала его жена в высших сферах. Он был угрюм и

рассеян. Поперек лба его была широкая складка, и он, стоя у окна, смотрел

через очки, никого не видя.

Наташа, направляясь к ужину, прошла мимо его.

Мрачное, несчастное лицо Пьера поразило ее. Она остановилась против

него. Ей хотелось помочь ему, передать ему излишек своего счастия.

-- Как весело, граф, -- сказала она, -- не правда ли?

Пьер рассеянно улыбнулся, очевидно не понимая того, что ему говорили.

-- Да, я очень рад, -- сказал он.

"Как могут они быть недовольны чем-то, думала Наташа. Особенно такой

хороший, как этот Безухов?" На глаза Наташи все бывшие на бале были

одинаково добрые, милые, прекрасные люди, любящие друг друга: никто не мог

обидеть друг друга, и потому все должны были быть счастливы.

XVIII.




На другой день князь Андрей вспомнил вчерашний бал, но не на долго

остановился на нем мыслями. "Да, очень блестящий был бал. И еще... да,

Ростова очень мила. Что-то в ней есть свежее, особенное, не петербургское,

отличающее ее". Вот все, что он думал о вчерашнем бале, и напившись чаю, сел

за работу.

Но от усталости или бессонницы (день был нехороший для занятий, и князь

Андрей ничего не мог делать) он все критиковал сам свою работу, как это

часто с ним бывало, и рад был, когда услыхал, что кто-то приехал.

Приехавший был Бицкий, служивший в различных комиссиях, бывавший во

всех обществах Петербурга, страстный поклонник новых идей и Сперанского и

озабоченный вестовщик Петербурга, один из тех людей, которые выбирают

направление как платье -- по моде, но которые по этому-то кажутся самыми

горячими партизанами направлений. Он озабоченно, едва успев снять шляпу,

вбежал к князю Андрею и тотчас же начал говорить. Он только что узнал

подробности заседания государственного совета нынешнего утра, открытого

государем, и с восторгом рассказывал о том. Речь государя была необычайна.

Это была одна из тех речей, которые произносятся только конституционными

монархами. "Государь прямо сказал, что совет и сенат суть государственные

сословия; он сказал, что правление должно иметь основанием не произвол, а

твердые начала. Государь сказал, что финансы должны быть преобразованы и

отчеты быть публичны", рассказывал Бицкий, ударяя на известные слова и

значительно раскрывая глаза.

-- Да, нынешнее событие есть эра, величайшая эра в нашей истории, --

заключил он.

Князь Андрей слушал рассказ об открытии государственного совета,

которого он ожидал с таким нетерпением и которому приписывал такую важность,

и удивлялся, что событие это теперь, когда оно совершилось, не только не

трогало его, но представлялось ему более чем ничтожным. Он с тихой насмешкой

слушал восторженный рассказ Бицкого. Самая простая мысль приходила ему в

голову: "Какое дело мне и Бицкому, какое дело нам до того, что государю

угодно было сказать в совете! Разве все это может сделать меня счастливее и

лучше?"

И это простое рассуждение вдруг уничтожило для князя Андрея весь

прежний интерес совершаемых преобразований. В этот же день князь Андрей

должен был обедать у Сперанского "en petit comité", [33] как ему

сказал хозяин, приглашая его. Обед этот в семейном и дружеском кругу

человека, которым он так восхищался, прежде очень интересовал князя Андрея,

тем более что до сих пор он не видал Сперанского в его домашнем быту; но

теперь ему не хотелось ехать.

В назначенный час обеда, однако, князь Андрей уже входил в собственный,

небольшой дом Сперанского у Таврического сада. В паркетной столовой

небольшого домика, отличавшегося необыкновенной чистотой (напоминающей

монашескую чистоту) князь Андрей, несколько опоздавший, уже нашел в пять

часов собравшееся все общество этого petit comité, интимных знакомых

Сперанского. Дам не было никого кроме маленькой дочери Сперанского (с

длинным лицом, похожим на отца) и ее гувернантки. Гости были Жерве,

Магницкий и Столыпин. Еще из передней князь Андрей услыхал громкие голоса и

звонкий, отчетливый хохот -- хохот, похожий на тот, каким смеются на сцене.

Кто-то голосом, похожим на голос Сперанского, отчетливо отбивал: ха... ха...

ха... Князь Андрей никогда не слыхал смеха Сперанского, и этот звонкий,

тонкий смех государственного человека странно поразил его.

Князь Андрей вошел в столовую. Все общество стояло между двух окон у

небольшого стола с закуской. Сперанский в сером фраке с звездой, очевидно в

том еще белом жилете и высоком белом галстухе, в которых он был в знаменитом

заседании государственного совета, с веселым лицом стоял у стола. Гости

окружали его. Магницкий, обращаясь к Михайлу Михайловичу, рассказывал

анекдот. Сперанский слушал, вперед смеясь тому, что скажет Магницкий. В то

время как князь Андрей вошел в комнату, слова Магницкого опять заглушились

смехом. Громко басил Столыпин, пережевывая кусок хлеба с сыром; тихим смехом

шипел Жерве, и тонко, отчетливо смеялся Сперанский.

Сперанский, все еще смеясь, подал князю Андрею свою белую, нежную руку.

-- Очень рад вас видеть, князь, -- сказал он. -- Минутку... обратился

он к Магницкому, прерывая его рассказ. -- У нас нынче уговор: обед

удовольствия, и ни слова про дела. -- И он опять обратился к рассказчику, и

опять засмеялся.

Князь Андрей с удивлением и грустью разочарования слушал его смех и

смотрел на смеющегося Сперанского. Это был не Сперанский, а другой человек,

казалось князю Андрею. Все, что прежде таинственно и привлекательно

представлялось князю Андрею в Сперанском, вдруг стало ему ясно и

непривлекательно.

За столом разговор ни на мгновение не умолкал и состоял как будто бы из

собрания смешных анекдотов. Еще Магницкий не успел докончить своего

рассказа, как уж кто-то другой заявил свою готовность рассказать что-то, что

было еще смешнее. Анекдоты большею частью касались ежели не самого

служебного мира, то лиц служебных. Казалось, что в этом обществе так

окончательно было решено ничтожество этих лиц, что единственное отношение к

ним могло быть только добродушно-комическое. Сперанский рассказал, как на

совете сегодняшнего утра на вопрос у глухого сановника о его мнении,

сановник этот отвечал, что он того же мнения. Жерве рассказал целое дело о

ревизии, замечательное по бессмыслице всех действующих лиц. Столыпин

заикаясь вмешался в разговор и с горячностью начал говорить о

злоупотреблениях прежнего порядка вещей, угрожая придать разговору серьезный

характер. Магницкий стал трунить над горячностью Столыпина, Жерве вставил

шутку и разговор принял опять прежнее, веселое направление.

Очевидно, Сперанский после трудов любил отдохнуть и повеселиться в

приятельском кружке, и все его гости, понимая его желание, старались

веселить его и сами веселиться. Но веселье это казалось князю Андрею тяжелым

и невеселым. Тонкий звук голоса Сперанского неприятно поражал его, и

неумолкавший смех своей фальшивой нотой почему-то оскорблял чувство князя

Андрея. Князь Андрей не смеялся и боялся, что он будет тяжел для этого

общества. Но никто не замечал его несоответственности общему настроению.

Всем было, казалось, очень весело.

Он несколько раз желал вступить в разговор, но всякий раз его слово

выбрасывалось вон, как пробка из воды; и он не мог шутить с ними вместе.

Ничего не было дурного или неуместного в том, что они говорили, все

было остроумно и могло бы быть смешно; но чего-то, того самого, что

составляет соль веселья, не только не было, но они и не знали, что оно

бывает.

После обеда дочь Сперанского с своей гувернанткой встали. Сперанский

приласкал дочь своей белой рукой, и поцеловал ее. И этот жест показался

неестественным князю Андрею.

Мужчины, по-английски, остались за столом и за портвейном. В середине

начавшегося разговора об испанских делах Наполеона, одобряя которые, все

были одного и того же мнения, князь Андрей стал противоречить им. Сперанский

улыбнулся и, очевидно желая отклонить разговор от принятого направления,

рассказал анекдот, не имеющий отношения к разговору. На несколько мгновений

все замолкли.

Посидев за столом, Сперанский закупорил бутылку с вином и сказав:

"нынче хорошее винцо в сапожках ходит", отдал слуге и встал. Все встали и

также шумно разговаривая пошли в гостиную. Сперанскому подали два конверта,

привезенные курьером. Он взял их и прошел в кабинет. Как только он вышел,

общее веселье замолкло и гости рассудительно и тихо стали переговариваться

друг с другом.

-- Ну, теперь декламация! -- сказал Сперанский, выходя из кабинета. --

Удивительный талант! -- обратился он к князю Андрею. Магницкий тотчас же

стал в позу и начал говорить французские шутливые стихи, сочиненные им на

некоторых известных лиц Петербурга, и несколько раз был прерываем

аплодисментами. Князь Андрей, по окончании стихов, подошел к Сперанскому,

прощаясь с ним.

-- Куда вы так рано? -- сказал Сперанский.

-- Я обещал на вечер...

Они помолчали. Князь Андрей смотрел близко в эти зеркальные,

непропускающие к себе глаза и ему стало смешно, как он мог ждать чего-нибудь

от Сперанского и от всей своей деятельности, связанной с ним, и как мог он

приписывать важность тому, что делал Сперанский. Этот аккуратный, невеселый

смех долго не переставал звучать в ушах князя Андрея после того, как он

уехал от Сперанского.

Вернувшись домой, князь Андрей стал вспоминать свою петербургскую жизнь

за эти четыре месяца, как будто что-то новое. Он вспоминал свои хлопоты,

искательства, историю своего проекта военного устава, который был принят к

сведению и о котором старались умолчать единственно потому, что другая

работа, очень дурная, была уже сделана и представлена государю; вспомнил о

заседаниях комитета, членом которого был Берг; вспомнил, как в этих

заседаниях старательно и продолжительно обсуживалось все касающееся формы и

процесса заседаний комитета, и как старательно и кратко обходилось все что

касалось сущности дела. Он вспомнил о своей законодательной работе, о том,

как он озабоченно переводил на русский язык статьи римского и французского

свода, и ему стало совестно за себя. Потом он живо представил себе

Богучарово, свои занятия в деревне, свою поездку в Рязань, вспомнил мужиков,

Дрона-старосту, и приложив к ним права лиц, которые он распределял по

параграфам, ему стало удивительно, как он мог так долго заниматься такой

праздной работой.