Лев Николаевич Толстой

Вид материалаДокументы

Содержание


Часть четвертая. * i.
Подобный материал:
1   ...   53   54   55   56   57   58   59   60   ...   89

Примечания




[(сноска 1)] [по гречески]

[(сноска 2)] [Дорогой мой,]

[(сноска 3)] [комитет общественного спасения.]

[(сноска 4)] [насмешливое прозвище]

[(сноска 5)] [Дорогой мой,]

[(сноска 6)] Все делается им.

[(сноска 7)] Боитесь опоздать,

[(сноска 8)] основа монархий есть честь, мне кажется

несомненной. Некоторые права и привилегии дворянства мне кажутся средствами

для поддержания этого чувства.

[(сноска 9)] Если вы так смотрите на предмет,

[(сноска 10)] [Ордену почетного легиона]

[(сноска 11)] [на французский манер,]

[(сноска 12)] [свиданий]

[(сноска 13)] [заколдованный круг,]

[(сноска 14)] Кодекса Наполеона и Юстиниана,

[(сноска 15)] Это прекрасное животное.

[(сноска 16)] прелестной женщины, столь же умной, сколько

красивой.

[(сноска 17)] [князь де-Линь]

[(сноска 18)] [словечки,]

[(сноска 19)] [большой барин,]

[(сноска 20)] служащие при посольстве,

[(сноска 21)] [самой замечательной женщины в Петербурге]

[(сноска 22)] [всерьез]

[(сноска 23)] [мой паж]

[(сноска 24)] [синим чулком,]

[(сноска 25)] [Она должна быть моей женой,]

[(сноска 26)] [вполне порядочно.]

[(сноска 27)] [ночной ужин,]

[(сноска 28)] [по-гречески.]

[(сноска 29)] [в восхищении, что вижу вас,]

[(сноска 30)] [Очаровательна!]

[(сноска 31)] От него теперь зависит дождливая или хорошая

погода. (Франц. пословица, имеющая значение, что он имеет успех.)

[(сноска 32)] [любимица,]

[(сноска 33)] [в маленьком собрании,]

[(сноска 34)] [быть мужчиной.]

[(сноска 35)] удовольствие иметь поклонников

[(сноска 36)] И Наталья, надо признаться, на это очень

чувствительна.

[(сноска 37)] [предметом ухаживанья,]

[(сноска 38)] [между нами,]

[(сноска 39)] в стране нежностей...

[(сноска 40)] Знаете, между двоюродным братом и сестрой эта

близость приводит иногда к любви. Такое родство -- опасное соседство. Не

правда ли?

[(сноска 41)] Браки заключаются в небесах.


* ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ. *




I.




Библейское предание говорит, что отсутствие труда -- праздность была

условием блаженства первого человека до его падения. Любовь к праздности

осталась та же и в падшем человеке, но проклятие все тяготеет над человеком,

и не только потому, что мы в поте лица должны снискивать хлеб свой, но

потому, что по нравственным свойствам своим мы не можем быть праздны и

спокойны. Тайный голос говорит, что мы должны быть виновны за то, что

праздны. Ежели бы мог человек найти состояние, в котором он, будучи

праздным, чувствовал бы себя полезным и исполняющим свой долг, он бы нашел

одну сторону первобытного блаженства. И таким состоянием обязательной и

безупречной праздности пользуется целое сословие -- сословие военное. В

этой-то обязательной и безупречной праздности состояла и будет состоять

главная привлекательность военной службы.

Николай Ростов испытывал вполне это блаженство, после 1807 года

продолжая служить в Павлоградском полку, в котором он уже командовал

эскадроном, принятым от Денисова.

Ростов сделался загрубелым, добрым малым, которого московские знакомые

нашли бы несколько mauvais genre, [1] но который был любим и

уважаем товарищами, подчиненными и начальством и который был доволен своей

жизнью. В последнее время, в 1809 году, он чаще в письмах из дому находил

сетования матери на то, что дела расстраиваются хуже и хуже, и что пора бы

ему приехать домой, обрадовать и успокоить стариков-родителей.

Читая эти письма, Николай испытывал страх, что хотят вывести его из той

среды, в которой он, оградив себя от всей житейской путаницы, жил так тихо и

спокойно. Он чувствовал, что рано или поздно придется опять вступить в тот

омут жизни с расстройствами и поправлениями дел, с учетами управляющих,

ссорами, интригами, с связями, с обществом, с любовью Сони и обещанием ей.

Все это было страшно трудно, запутано, и он отвечал на письма матери,

холодными классическими письмами, начинавшимися: Ma chère maman [2]

и кончавшимися: votre obéissant fils, [3] умалчивая о том, когда он

намерен приехать. В 1810 году он получил письма родных, в которых извещали

его о помолвке Наташи с Болконским и о том, что свадьба будет через год,

потому что старый князь не согласен. Это письмо огорчило, оскорбило Николая.

Во-первых, ему жалко было потерять из дома Наташу, которую он любил больше

всех из семьи; во-вторых, он с своей гусарской точки зрения жалел о том, что

его не было при этом, потому что он бы показал этому Болконскому, что совсем

не такая большая честь родство с ним и что, ежели он любит Наташу, то может

обойтись и без разрешения сумасбродного отца. Минуту он колебался не

попроситься ли в отпуск, чтоб увидать Наташу невестой, но тут подошли

маневры, пришли соображения о Соне, о путанице, и Николай опять отложил. Но

весной того же года он получил письмо матери, писавшей тайно от графа, и

письмо это убедило его ехать. Она писала, что ежели Николай не приедет и не

возьмется за дела, то все именье пойдет с молотка и все пойдут по миру. Граф

так слаб, так вверился Митеньке, и так добр, и так все его обманывают, что

все идет хуже и хуже. "Ради Бога, умоляю тебя, приезжай сейчас же, ежели ты

не хочешь сделать меня и все твое семейство несчастными", писала графиня.

Письмо это подействовало на Николая. У него был тот здравый смысл

посредственности, который показывал ему, что было должно.

Теперь должно было ехать, если не в отставку, то в отпуск. Почему надо

было ехать, он не знал; но выспавшись после обеда, он велел оседлать серого

Марса, давно не езженного и страшно-злого жеребца, и вернувшись на

взмыленном жеребце домой, объявил Лаврушке (лакей Денисова остался у

Ростова) и пришедшим вечером товарищам, что подает в отпуск и едет домой.

Как ни трудно и странно было ему думать, что он уедет и не узнает из штаба

(что ему особенно интересно было), произведен ли он будет в ротмистры, или

получит Анну за последние маневры; как ни странно было думать, что он так и

уедет, не продав графу Голуховскому тройку саврасых, которых польский граф

торговал у него, и которых Ростов на пари бил, что продаст за 2 тысячи, как

ни непонятно казалось, что без него будет тот бал, который гусары должны

были дать панне Пшаздецкой в пику уланам, дававшим бал своей панне

Боржозовской, -- он знал, что надо ехать из этого ясного, хорошего мира

куда-то туда, где все было вздор и путаница.

Через неделю вышел отпуск. Гусары-товарищи не только по полку, но и по

бригаде, дали обед Ростову, стоивший с головы по 15 руб. подписки, -- играли

две музыки, пели два хора песенников; Ростов плясал трепака с майором

Басовым; пьяные офицеры качали, обнимали и уронили Ростова; солдаты третьего

эскадрона еще раз качали его, и кричали ура! Потом Ростова положили в сани и

проводили до первой станции.

До половины дороги, как это всегда бывает, от Кременчуга до Киева, все

мысли Ростова были еще назади -- в эскадроне; но перевалившись за половину,

он уже начал забывать тройку саврасых, своего вахмистра Дожойвейку, и

беспокойно начал спрашивать себя о том, что и как он найдет в Отрадном. Чем

ближе он подъезжал, тем сильнее, гораздо сильнее (как будто нравственное

чувство было подчинено тому же закону скорости падения тел в квадратах

расстояний), он думал о своем доме; на последней перед Отрадным станции, дал

ямщику три рубля на водку, и как мальчик задыхаясь вбежал на крыльцо дома.

После восторгов встречи, и после того странного чувства

неудовлетворения в сравнении с тем, чего ожидаешь -- все то же, к чему же я

так торопился! -- Николай стал вживаться в свой старый мир дома. Отец и мать

были те же, они только немного постарели. Новое в них било какое-то

беспокойство и иногда несогласие, которого не бывало прежде и которое, как

скоро узнал Николай, происходило от дурного положения дел. Соне был уже

двадцатый год. Она уже остановилась хорошеть, ничего не обещала больше того,

что в ней было; но и этого было достаточно. Она вся дышала счастьем и

любовью с тех пор как приехал Николай, и верная, непоколебимая любовь этой

девушки радостно действовала на него. Петя и Наташа больше всех удивили

Николая. Петя был уже большой, тринадцатилетний, красивый, весело и

умно-шаловливый мальчик, у которого уже ломался голос. На Наташу Николай

долго удивлялся, и смеялся, глядя на нее.

-- Совсем не та, -- говорил он.

-- Что ж, подурнела?

-- Напротив, но важность какая-то. Княгиня! -- сказал он ей шопотом.

-- Да, да, да, -- радостно говорила Наташа.

Наташа рассказала ему свой роман с князем Андреем, его приезд в

Отрадное и показала его последнее письмо.

-- Что ж ты рад? -- спрашивала Наташа. -- Я так теперь спокойна,

счастлива.

-- Очень рад, -- отвечал Николай. -- Он отличный человек. Что ж ты

очень влюблена?

-- Как тебе сказать, -- отвечала Наташа, -- я была влюблена в Бориса, в

учителя, в Денисова, но это совсем не то. Мне покойно, твердо. Я знаю, что

лучше его не бывает людей, и мне так спокойно, хорошо теперь. Совсем не так,

как прежде...

Николай выразил Наташе свое неудовольствие о том, что свадьба была

отложена на год; но Наташа с ожесточением напустилась на брата, доказывая

ему, что это не могло быть иначе, что дурно бы было вступить в семью против

воли отца, что она сама этого хотела.

-- Ты совсем, совсем не понимаешь, -- говорила она. Николай замолчал и

согласился с нею.

Брат часто удивлялся глядя на нее. Совсем не было похоже, чтобы она

была влюбленная невеста в разлуке с своим женихом. Она была ровна, спокойна,

весела совершенно по прежнему. Николая это удивляло и даже заставляло

недоверчиво смотреть на сватовство Болконского. Он не верил в то, что ее

судьба уже решена, тем более, что он не видал с нею князя Андрея. Ему все

казалось, что что-нибудь не то, в этом предполагаемом браке.

"Зачем отсрочка? Зачем не обручились?" думал он. Разговорившись раз с

матерью о сестре, он, к удивлению своему и отчасти к удовольствию, нашел,

что мать точно так же в глубине души иногда недоверчиво смотрела на этот

брак.

-- Вот пишет, -- говорила она, показывая сыну письмо князя Андрея с тем

затаенным чувством недоброжелательства, которое всегда есть у матери против

будущего супружеского счастия дочери, -- пишет, что не приедет раньше

декабря. Какое же это дело может задержать его? Верно болезнь! Здоровье

слабое очень. Ты не говори Наташе. Ты не смотри, что она весела: это уж

последнее девичье время доживает, а я знаю, что с ней делается всякий раз,

как письма его получаем. А впрочем Бог даст, все и хорошо будет, --

заключала она всякий раз: -- он отличный человек.