Социокультурная традиция и внешнеполитический менталитет современной японии
| Вид материала | Автореферат |
- Машиностроительный комплекс Японии. Автомобилестроение объем и структура производства., 14.58kb.
- Программа курса «Как вести бизнес с Японией и Японская модель управления бизнесом», 84.69kb.
- С. Н. Гавров кандидат философских наук, доцент. Автор более тридцати научных публикаций,, 4414.85kb.
- Курсовая работа Адаптация иммигрантов-мусульман в условиях современной России: проблемы, 166.14kb.
- Советский менталитет: Социальные этюды, 153.87kb.
- Страны азии и африки в 1870-1917 гг. Капиталистическое развитие Японии в последней, 957.41kb.
- «Внешнеполитический потенциал и внешнеполитические приоритеты современной России», 140.65kb.
- Крестьянский менталитет и проблемы собственности на землю / Сборник, 268.07kb.
- Российский менталитет: сущность, объем понятия и социальная роль 09. 00. 11 Социальная, 626.22kb.
- Мифология Японии поистине уникальна, 160.62kb.
Положения, выносимые на защиту:
1. Обосновывается информационная составляющая природы менталитета, влияющая на характер его коммуникационной функции. Давление информационных потоков на систему ценностей той или иной нации или этнической группы, а также социальных и культурных разрывов в виде интернационализации «чужих» ценностных систем воздействует и изменяет менталитет, обладающий существенной ригидностью в сравнении с общественным сознанием.
2. Введен в научный оборот термин «внешнеполитический менталитет» в качестве операциональной категории для социологического анализа этнических процессов. Внешнеполитический менталитет – это та часть глубинного коллективного самосознания и самоощущения членов общества, включающая в себя свойственное им коллективное бессознательное в виде специфических архетипов, врожденных образов, которая выражается в особом политическом мировосприятии, основанном на долгоживущих, устойчивых самоидентификациях по отношению к иным социокультурным и национально-этническим группам; это часть самосознания и самоощущения общества, которая относится к проблематике международных отношений и, в частности, к политической самоидентификации по отношению к окружающему миру. При этом раскрыт изоморфический характер менталитета как специфическое соотношение между рациональным и эмоциональным в совершении политических действий, стремлениями к инновациям и сохранению культурно-политического потенциала прошлого.
3. Установлено, что самоидентификация наций и национально-этинических групп прямо коррелирует с изменениями во внешнеполитическом менталитете, что конкретно выражается в различном позиционировании себя по отношению к окружающим странам, внутри региона, в мире и, соответственно, в эволюции дипломатических практик. (В случае Японии, например, нарастающая азиатская самоидентификация порождает стремление «вернуться в Азию», то есть отказ от доминировавшей односторонней ориентации на США в пользу многосторонней дипломатии.)
4. Исследования переломных периодов культурно-политических трансформаций Японии, привнесших важные штрихи в самоидентификацию японцев, позволили выявить амбивалентные тенденции ее развития. С одной стороны, они приблизили страну к канонам западной политической культуры, а с другой – масштабное заимствование западных ценностей каждый раз вызвало «отбойную волну», запуская защитные механизмы консервации фундаментальных моральных норм и духовных ценностей и, главное, стиля мышления. В результате, переделке подвергался «фасад» японского общества, тогда как глубинные слои национального менталитета, в частности, менталитета внешнеполитического, оказывались затронутыми в гораздо меньшей степени.
5. Высокий потенциал долготерпения, жертвенности, сопричастности к этнической общности, привязанности к иерархическим структурам в японском менталитете обеспечивает возможность довольно гармонично переживать смены идентичности, возникающие в результате ослабления функций социокультурной традиции под влиянием извне. В результате, как правило, не наступает деструкция ценностно-смыслового ядра менталитета, способная дать толчок цепной реакции в виде аномии, ценностно-нормативного вакуума, разрыва в преемственности социальных и культурных норм и роста ретритизма. Проведенный компаративный анализ трех периодов развития японского общества на протяжении полутора веков позволил выявить ряд долгоживущих социокультурных констант и каузальной зависимости между экзогенными факторами и адаптивной реакцией на их воздействие. Если выполняется одно и то же условие – появление угрозы военной, экономической или информационной безопасности общества, то вне зависимости от других многообразных взаимодействий экономических, политических, социальных, культурных факторов воспроизводится один и тот же паттерн внутри- и внешнеполитических реакций: включаются защитные механизмы, охраняющие фундаментальные ценности группизма, патернализма, преклонения перед авторитетом власти, склонности к подчинению и повиновению, адаптации к внешним влияниям в целях гармонизации отношений, обособления в мире и абсолютизации своей национальной специфики .
6. Диссертант особое внимание уделяет фактору образования имиджей других стран в структуре внешнеполитического менталитета. Анализ имиджей стран, находящихся на первых местах среди приоритетов японской внешней политики (личные идентификации в японском менталитете находятся на втором плане), выявил амбивалентность в их восприятии.
а) После Войны на Тихом океане США имплантировали в японское общество демократические институты и принципы и фактически взяли на себя функции обеспечения обороны и жизнедеятельности Японии в целом. Благодаря сохранению архетипа патернализма, запретов отцовского типа в японском менталитете, Америка стала рассматриваться большинством жителей страны как «отец, оберегающий Японию». Этот социально-психологический стереотип базируется на очень мощных пластах коллективного бессознательного, в частности, на психологической установке, имеющей глубокие корни в японской истории – «не противиться, а приспосабливаться к табу», а также на многовековых традициях патернализма. Америка стала своего рода «отцом, старшим братом», но в этом же скрывается причина определенного раздражения по отношению к ней, поскольку уподобление Америке, да и восприятие западных ценностей как «универсальных» является вызовом для сохранения японских национальных ценностей и самобытности.
б) Проведенные обработка и анализ опросов общественного мнения позволили выявить аномально крутой взлет отрицательных оценок японским населением отношений с Китаем в 2004-2005 гг., сопровождавшийся столь же стремительным падением положительных оценок. Существует корреляция между выходом японских учебников, дающих искаженную интерпретацию некоторых эпизодов военной истории, и всплесками антипатии между японцами и их азиатскими соседями, пострадавшими во время войн.
Вместе с тем, на рубеже тысячелетий произошла глубинная эволюция курса Токио. Если ранее наиболее приоритетной целью было формирование более позитивного отношения к себе со стороны США, то в годы правления Коидзуми, по заключению диссертанта, страна стала стремиться к новому позиционированию себя в Азии, и начал набирать силу «азиатский бум» – интерес к Азии и ее социокультурным ценностям в широком смысле. После зигзагообразного метания Японии между западными и восточными ценностями в японском внешнеполитическом менталитете сформировалась новая доминанта – своего рода стремление к синтезу культур.
7. Обосновано, что одной из важнейших причин отсутствия России среди стран, занимающих приоритетные места в системе координат японской внешней политики, является исторически сложившийся негативный имидж России, который не компенсирован ничем весомым для Японии. В этом одна из главных причин негативного восприятия японским обществом российской позиции в территориальном вопросе. Эмпирические данные свидетельствуют, что проблема “северных территорий” носит как бы ритуальный характер, в которой явно присутствуют элементы играизационных практик, которые в последнее время приходят и во внешнюю политику, и в дипломатию50.
8. Выявлены наиболее яркие конативные черты японского менталитета, которые обнаруживаются в процедурах принятия решений в сфере дипломатической практики:
а) функционирование социально-политической системы в Японии оставляет несколько размытой зону субъектов ответственности, поскольку существуют параллелизм функций. В гораздо большей степени, чем на Западе, типичные контексты как бы согласованы уже заранее, стереотипизированы, канонизированы и выступают в качестве конвенциональной нормы, некоего изначального стандарта для членов дипломатической сети. При анализе японского политического дискурса заметна высокая степень ритуальности, наглядно обнаруживаемая во время переговоров дипломатов или бизнесменов;
б) исторически сложились процедуры принятия решений, довольно существенно отличающиеся от западных. Несказанное и квазисказанное имеет важные функции амбивалентного характера. Умолчания во время подготовительной стадии служат символическими сигналами, указывающими на продвижение к консенсусу или на невозможность его достигнуть. Принятые таким образом решения, как правило, не являются юридически обязывающими, далеко не всегда они облекаются в форму политических директив, они ближе к социальным императивам;
в) если в российской и многих западных системах функционирование государственного аппарата и социальных структур контролируется преимущественно сверху вниз, то в японских традиционных системах этот контроль скорее осуществляется снизу вверх. Японская модель принятия решений опирается на согласованность субъективных оценок членов группы. Такого рода контроль требует усилий и времени для принятия решения, но если оно принято, система срабатывает достаточно эффективно;
г) всевозможные тотемы и табу, составляющие архетипическую конструкцию, являются важным компонентом управления и принятия политических решений.
9. Процессы глобализации объективно подталкивают Японию в сторону открытости по отношению к окружающему миру. Однако не искорененные симптомы социокультурной обособленности, заложенные в долгоживущих ригидных архетипах японской ментальности, являются одной из важнейших причин пассивности и реактивности японской внешней политики. Так, державно-коллективистский стереотип этнической группы («мы, японцы») в известном смысле противопоставляет японцев всему остальному миру.
Анализ истории и современных опросов общественного мнения, позволил сделать вывод, что в силу стремления к построению «комфортного» социального государства, японское общественное сознание ориентируется преимущественно на решение внутриполитических проблем. Главная причина тому – характер эволюции японского менталитета, в силу чего японцы все более активно интересуются проблемой пенсий и роста благосостояния, уровнем деловой активности, образовательной и почтовой реформами, чем внешней политикой; они становятся все более «социальной нацией», склонной к прагматическому интересу. В этом заключается еще одна важная причина отсутствия активного внешнеполитического курса страны.
Научно-практическое значение работы. Полученные в ходе диссертационного исследования результаты и выводы использовались для информирования МИД России, других органов российской власти, осуществляющих внешнеполитическую деятельность страны. Они использовались во время встреч с японскими официальными представителями, видными членами бизнес-сообщества и журналистами, что способствовало утверждению толерантности и взаимопонимания, минимизировало противоречия, обусловленные социокультурными факторами. Кроме того, материалы исследований были доведены до широкой научной общественности, как в России, так и в Японии, что способствовало приращению знаний о национальном характере японского народа.
Представленные в диссертации материалы исследований использовались в подготовке различных учебных курсов в МГИМО-Университете, а также для чтения лекций и научных выступлений за рубежом.
Апробация работы. Обсуждение диссертации состоялось на заседании кафедры Социологии МГИМО (У) МИД России 12 октября 2006 г. (протокол N 13). Диссертация была рекомендована к защите. Основные положения диссертации отражены в 2-монографиях, 2-х брошюрах и 60-ти публикациях, общим объемом более 100 п.л.
Основные положения исследования также нашли отражение в лекциях, прочитанных автором в МГИМО (У) в соответствующих разделах курсов «История зарубежной печати», «Психология массовой коммуникации», в выступлениях диссертанта на конференциях, симпозиумах, международных семинарах в Японии (ун-т Хосэй, Славянский центр ун-та Хоккайдо), США (Гарвардский ун-т и др.), Великобритании (Оксфордский ун-т, Лондонская школа экономики и др.) и во время множества научно-практических мероприятий, в частности, на семинарах, проведенных японским посольством в России. В 2005-2006 гг. диссертант сделал доклады по последним результатам исследования на международном симпозиуме по гражданскому обществу в компаративной перспективе (21-22 ноября 2005 г., Ун-т Кэйо, Токио) и международной конференции по трансформациям и стабильности в северной части Тихого океана (17-19 октября 2006 г., Ун-т Саппоро). Результаты исследования отражены в публикациях автора в России, Японии, США и Германии (см. прилагаемый ниже список).
Структура работы. Диссертация состоит из введения, 4-х глав, заключения и библиографии. При выборе структуры автор руководствовался необходимостью первоначального описания наиболее общих характеристик избранного для изучения объекта – внешнеполитического менталитета, а также его социокультурных корней – с тем, чтобы перейти к динамическим конкретным характеристикам. В конце исследования помещен список Интернет-ресурсов, а также Приложение.
II. Основное содержание работы
Во Введении обосновывается актуальность проблемы, исследуется степень ее разработанности (дан обзор основных источников и литературы, ставятся цели и задачи диссертации, рассматривается методологическая база, новизна и практическая значимость работы).
Первая глава «Социокультурные и исторические корни японского внешнеполитического менталитета» состоит из трех параграфов, из которых первый посвящен анализу общетеоретических проблем, связанных с категорией внешнеполитического менталитета, второй и третий –рассмотрению социально-исторических корней современного японского менталитета, процессов и механизмов взаимодействия менталитета и самоидентификации японцев в контексте первой и второй «интернационализаций» Японии, подготовивших современный период.
Параграф 1.1 «Внешнеполитический менталитет и его социологические характеристики» содержит анализ проблем менталитета, а также раскрывает сущность внешнеполитического менталитета.
Постепенно понятие «менталитет» закрепляется в социологии51, оставаясь междисциплинарным термином для целого ряда наук. В самом общем виде под менталитетом имеется в виду образ мышления, мировосприятия, духовной настроенности, характеризующие национальные особенности народов и их культуры. К составным частям менталитета обычно относят следующее: глубинный уровень коллективного и индивидуального и индивидуального сознания, включающий и бессознательное; совокупность устойчивых интеллектуально-психологических установок и представлений, распространенных в социальной группе; единая, синкретичная форма сознания людей, принадлежащих одной социальной и политической системе, выражающая существенные для данного сообщества ценности52.
Понятие «менталитет» входит в инструментарий сразу нескольких отраслей знания – социологии, этносоциологии, этнопсихологии, этнолингвистики, социальной истории, социальной психологии.
«Менталитет» в качестве исследовательского термина стал входить в научный оборот российской социологии только во второй половине 80-х годов, хотя западные ученые используют в самых различных отраслях знания, в том числе и в социологии, начиная с первых десятилетий XX в. Автор анализирует дискуссии вокруг дефиниций менталитета в социологии.
Диссертант счел необходимым провести «водораздел» между терминами «менталитет», «ментальность», хотя большинство ученых не стремилось это сделать (в большинстве европейских языков этой проблемы нет, поскольку термин mentality, mentalité, Mentalität и т.д. инвариантен). Автор конкретно рассматривает в диссертации упомянутое смешение понятий. Для данного исследования в большинстве случаев термины могут употребляться синонимично в отличие от понятий внешнеполитического сознания и внешнеполитического менталитета, где отличие весьма принципиально.
Диссертант предлагает термин «внешнеполитический менталитет» в качестве операциональной категории для анализа ad hoc умонастроения и специфики мышления современных японцев. Используя данный термин, диссертант раскрывает механизм социокультурного взаимодействия цивилизаций, выделяя неизменно воспроизводящуюся модель вторжения информации и «реакции отбойного течения» (автор приспосабливает к своим целям концепцию Н. Хомски), что проявляется в глокальной амбивалентности. С одной стороны, динамика глобализации нынешнего мира нарастает, и многие нации интенсивно склоняются к заимствованию глобализированных продуктов, ценностей и стандартных норм. С другой стороны, в качестве реакции на глобализацию нарастают локальные контртенденции, выраженные прежде всего в процессах консервации традиционных ценностей. В то же время тотальное отторжение чужих ценностей, стремление отгородиться от «иностранного влияния» на локальном уровне создает реальную опасность самоизоляции.
Диссертант предлагает типологию «внешнеполитических менталитетов», исходя из принципа адаптивности к инокультурному влиянию. Он выделяет нации, 1) исповедующие непреклонность в борьбе с «засильем инородных ценностей» (например, Иран); 2) без всякого сопротивления, всецело позаимствовавшие чужие аксиологические системы (речь не идет о чисто внешних атрибутах) и теряющие свою сущностную ценностную систему (Пуэрто-Рико, территория, ассоциированная с США); и 3) органично впитывающие все полезное из зарубежного опыта, но вместе с тем, сохраняющие наиболее глубинные черты своей идентичности. (К последней категории, по нашему убеждению, принадлежит Япония).
Феномен внешнеполитического менталитета не просто проявляется в спонтанных откликах общественного мнения на те или иные внешнеполитические пертурбации, но представляет собой ожидаемые, предсказуемые реакции, поскольку основан на долгоживущих параметрах мировосприятия в виде мифологических знаний, стереотипов, символов.
Вполне возможно (в определенном контексте) противопоставить внешнеполитический менталитет внутриполитическому, то есть комплексу представлений, знаний, стереотипов, которые отражают отношение нации к внутриполитическому устройству, функционированию институтов власти, важнейшим социальным проблемам и т.д. Объединяя в себе чувственное, подсознательное отношение людей к определенным элементам мироустройства, внешнеполитический менталитет формирует своеобразие восприятия и оценки нацией внешнеполитических процессов. Его функция выражается в ощущении нацией, национально-этнической группой своей целостности на основе общих оценок, национально-культурных ценностей, стандартов поведения и стереотипов сознания.
При всей вариативности внешнеполитического менталитета, он обеспечивает выстраивание национальной идентичности на основе противопоставления «Мы»-группы «Они»-группам. (Как известно, А. Шютц, а также японские ученые делают акцент на дуальности оппозиции «свой – чужой», подразумевая возникновение некоего связующего звена между ними. То есть одно не может существовать без другого.)
Автор уделяет внимание также конативному аспекту японского менталитета. На взаимозависимость внешнеполитический менталитет/внешнеполитическое поведение оказывают влияние многие социально-политические и социально-экономические факторы, среди которых, например, территория, население, экономический потенциал, военная мощь, государственная стабильность, политический авантюризм, политические установки, имидж политических лидеров, методы политического воздействия, экономические экспектации, виды мотивационных предпочтений, социальная активность масс и др.
В последующих главах и параграфах исследования общетеоретические положения, рассмотренные в первом параграфе, уточняются и широко используются в анализе конкретных социально-политических проблем.
В параграфе 1.2. «Формирование идентичности в эпоху Мэйдзи и социально-политический дискурс последней трети XIX в.» объектом внимания исследователя является начальный период интернационализации Японии, во время которого происходило формирование идентичности и внешнеполитического менталитета в условиях массированного проникновения западных ценностей и возникновения новой системы координат «Восток—Запад». Внешнеполитический менталитет японцев парадоксальным образом складывался на основе сочетания осознания собственной слабости перед лицом Запада и всплеска национального самосознания.
Рассматривая социально-политические концепции в контексте трансформации взглядов японцев на собственное место в мире, диссертант предпринял попытку расставить некоторые акценты в их интерпретации, стремясь произвести определенную корректировку устоявшихся схем. Например, закрытость японского общества со времен Средневековья до наших дней остается незыблемым стереотипным представлением о Японии. Диссертант впервые в советской/российской научной литературе ставит под сомнение, действительно ли закрытость была однозначно реальным фактом, а не социокультурным стереотипом, возникшим в более позднее время. Многочисленные источники подтверждают, что Япония на протяжении длительного периода имела регулярные и прочные связи с Китаем, Кореей, Королевством Рюкю (Окинава) и Голландией. То есть самоизоляция действительно имела место. Но – не в столь жесткой форме и не столь длительный период, как это закрепилось в стереотипных представлениях и научных работах.
Не только модернизация подтолкнула Японию к консервативной революции. «Первая интернационализация» продиктована прежде всего экзогенными причинами: она сама в значительной степени явилась продуктом внешней политики, дав мощный импульс складыванию современного менталитета японцев. Это было вынужденным ответом страны на экспансию великих держав вследствие формирования нового миропорядка. Автор анализирует взгляды двух направлений социально-политического дискурса периода Мэйдзи, повлиявших на идентичность японской нации, – модернизаторов («Цивилизация и Просвещение», буммэй кайка) и консерваторов (традиционалистов). В центре внимания обоих направлений оказался баланс между культурным заимствованием с Запада и сохранением национальной гордости. Просветители видели развитие Японии в русле единого пути, на котором в авангарде мирового развития выступали западные страны. Консерваторам же больше импонировала картина многополярного мира, объединявшего различные цивилизации, «национальные сущности».
Именно такие качества как толерантность, способность к поглощению элементов других культур и стали предпосылками быстрой модернизации и аккультуризации Японии. Однако в силу различия ценностных систем, любой феномен, который заимствовался Японией, принимал новый облик, проходя период усвоения и реинтерпретации.
Диссертант прослеживает генезис японского азиатизма и рассматривает концептуальные построения первых его идеологов – Окакура Какудзо (Тэнсин), Токутоми Итиро (Сохо) и др.
Автор анализирует эволюцию идентичности после поражения в войне на Тихом океане, ознаменовавшего крах ценностей японского воинствующего национализма, в параграфе 1.3. «Вторая интернационализация»: внешнеполитический менталитет послевоенного периода (1945-52 гг.)». Принудительное реформирование государственной и социальной систем, полунасильственное внедрение в менталитет нации американских стандартов и ценностей представляют несомненный интерес для социолога.
Диссертант рассматривает следующие причины относительно быстрой переориентации национального сознания на лояльность США, несмотря на трагедию Хиросимы и Нагасаки. Во-первых, США дали надежду на будущее процветание, породили стремление «быть как Америка». Во-вторых, представительная демократия оказалась весьма благоприятным новоприобретением для общества.
Несомненно, оккупационные реформы способствовали американизации японских социокультурных ценностей, социально-политической мысли и привели к серьезным сдвигам в национальной идентичности японцев. Менталитет японской интеллигенции претерпел сильную фрустрацию, но поражение в войне сформировало смешанную (модернизационно-традиционную) систему аксиологических норм, ставшую доминантой для последующих поколений японцев.
Амбивалентность послевоенной социологической мысли Японии объяснялась попытками примирить новые западные и свои традиционные ценности. Реакция интеллектуальной элиты общества заключалась в том, что японская социокультурная мысль отошла от обсуждения теории и актуальных проблем социологии и погрузилась в эзотерические построения. Рассматривая механизмы аккультуризации японского общества, автор останавливается на адаптации аттитюдов к возможностям. В современной западной социологии этот принцип полно изучен Пьером Бурдье, который доказал, что выбор поведенческих форм опирается на ментальные структуры, через которые агенты воспринимают мир и дают спонтанную оценку возможностей, предоставляемых объективными условиями. Формирование аттитюдов (или «диспозиций») имеет в своей основе процесс (его социолог называет habitus), который Бурдье определяет как «подгонку диспозиций к позиции, ожиданий к шансам, необходимость, ставшую добродетелью»53. Несмотря на протесты части интеллигенции, в целом, японский социум воспринял жесткие меры по его переустройству с выраженной прагматической толерантностью, его подавляющая часть достаточно единодушно приветствовала перемены.
Краткий общий вывод 1-й главы заключается в том, что в эпоху Мэйдзи и период послевоенной оккупации закрепились паттерны адаптивности к влиянию извне, продолжающие воспроизводиться и по сей день. Эластичность и высокая степень восприимчивости японского социума позволяли создавать новые институциональные структуры, во многом походившие или прямо копировавшие западные, но наполнять их несколько видоизмененным содержанием. Вместе с адаптацией диссертант особо выделяет действие «отбойного течения» на протяжении всех трех рассматриваемых периодов – фундаменталистские попытки оградить традиционные социокультурные ценности.