Президиуме Российского Философского общества. Если первая монография

Вид материала

Монография

Содержание Нейрокомпьютеры: инновации Инновации приходят из биологии 2. Методологические проблемы творчества 2.2. Н. бердяев: программа творческого

Подобный материал:

• Президиуме Российского Философского общества. Если первая монография, 2263.24kb.
• Российская академия наук российское философское общество секция «теория и методология, 2492.98kb.
• Северо-Кавказский государственный технический университет Ставропольское отделение, 60.46kb.
• Первая международная конференция студентов, аспирантов и молодых ученых «Проблемы современного, 42.91kb.
• Статья из Вестника Российского философского общества, №3, 2000, 85.94kb.
• Н. Г. Баранец Метаморфозы этоса российского философского сообщества в XX веке Ульяновск, 23654.89kb.
• Вестника Российского Философского Общества за 2002 год была опубликована краткая обзорная, 200.57kb.
• Н. Г. Баранец Метаморфозы этоса российского философского сообщества: в XIX начале, 5421.14kb.
• Министерство образования и науки Российской Федерации гоу впо «Северо-Кавказский государственный, 62.84kb.
• В. В. Петров Оптическая запись информации. Научное эссе, 262.33kb.

9. НЕЙРОКОМПЬЮТЕРЫ: ИННОВАЦИИ
   

ПРИХОДЯТ ИЗ БИОЛОГИИ

Возможность символьного представления информации, с ее последующей обработкой, используя алгоритмические логико-комбинаторные процедуры, когда-то представлялась неоспоримым свидетельством универсальной применимости традиционных фон Неймановских компьютеров. Приверженцы классической парадигмы искусственного интеллекта утверждали, что не существует такого процесса переработки информации, который не мог бы быть воспроизведен на ЭВМ.

Но, как это часто бывает, время расставило свои коррективы. И на сегодняшний момент уже очевидно, что надежды, возлагаемые на классическую парадигму искусственного интеллекта, оказались излишне оптимистичными. Чем это можно объяснить? Дело в том, что некоторые виды интеллектуальной деятельности почти не поддаются алгоритмизации. Сюда относятся творческие акты, различного рода решения, основанные на интуиции, и в частности, процессы распознавания образов, в их самых разнообразных формах. Приходится признать, что для решения задач такой степени сложности, как задачи распознавания образов, даже самые быстрые суперкомпьютеры являются медленными. А если так, то закономерно возникает вопрос, является ли решение таких задач принципиально возможным? Или же мы оказались в тупике? В принципе, задача эффективного моделирования таких процессов разрешима, что подтверждается самим фактом существования эффективных реализаций данных процессов в нейронных сетях мозга. Биология, а точнее, нейрофизиология уже решила за нас эту проблему. Несмотря на довольно медленное время работы нейронов, наш мозг быстро распознает образы именно потому, что использует в своей работе другой принцип обработки информации, нежели традиционные компьютеры.

Инновации приходят из биологии

Итак, кризис традиционного подхода к искусственному интеллекту, заставляет исследователей искать новые пути развития компьютерных архитектур. Одно из перспективных направлений развития современных ЭВМ - нейрокомпьютинг - связано с переходом от логического базиса булевских элементов к нейросетевому логическому базису, что обеспечивает параллельную обработку информации на алгоритмическом уровне. Кроме того, в нейронных сетях, как технических устройствах, имитирующих биологические нейросети, учтены следующие информационные принципы их функционирования:

• Несимвольное, аналоговое представление и обработка информации. Именно аналоговая обработка объясняет большую устойчивость нейронных сетей к помехам разного рода.
  
• Предельный параллелизм и одномоментность обработки информации с последовательной передачей информации от слоя к слою.
  

• Адаптивность, перестраиваемость межнейронных связей.
  

Следствием введения в вычислительную технику выше обозначенных биологических инноваций являются следующие преимущества нейрокомпьютеров перед традиционными ЭВМ.

1).В нейрокомпьютерах во главу угла ставится не столько вычислительная эффективность, сколько адаптируемость и пластичность в решении задач разного уровня сложности.

2). Место программирования в нейросетях занимает обучение. В этом смысле можно говорить о нейронных сетях как об индуктивных устройствах: они обучаются на примерах выявлять даже сложные нелинейные нерегулярности. Последнее позволяет нейрокомпьютерам, как непрограммируемым, адаптивным системам обработки информации, разрабатывать собственные алгоритмы поведения в ответ на воздействия окружающей среды.

3). Нейросетевой подход не требует готовых алгоритмов и правил обработки: система должна уметь вырабатывать правила и модифицировать их в процессе решения конкретных задач обработки информации. Для многих задач, где такие алгоритмы неизвестны, или же известны, но требуют значительных затрат на разработку программного обеспечения, нейрокомпьютинг дает эффективные, легко и быстро реализуемые методы решения.


2. МЕТОДОЛОГИЧЕСКИЕ ПРОБЛЕМЫ ТВОРЧЕСТВА


2.1. ФИЛОСОФИЯ КАК ТВОРЧЕСКАЯ МЕТОДОЛОГИЯ НАУКИ


Одним из важнейших итогов философского развития, на данный момент, как представляется, стала своеобразная проекция предмета на метод. Изменение угла зрения на знание, познание и сознание в целом, обусловленное тенденцией движения к постнеклассическому типу философствования, изменило понимание метода философии. И в качестве отличительной черты метода современной философии стала осознаваться, прежде всего, его постоянная самокоррекция, осуществляющаяся в пространстве-времени философской практики, то есть понятая нелинейно, онтологически, в форме бытия.

Это, на мой взгляд, принципиальный результат, фундаментальность и эвристичность которого доказывает, что перед нами некоторая новая форма развития современной философии. И такого рода явление, безусловно, может быть основанием и, по сути, является основанием философского движения, объединяющего современно мыслящих представителей философского и научного сообщества.

Но такое новое понимание метода нуждается в расшифровке.

Вопрос первый. Может ли сама современная философия, и если да, то в какой мере, выступать в роли метода, в том числе, в роли метода научного познания?

Представляется, что сейчас одновременно существуют, по крайней мере, три парадигмы взаимодействия философии и конкретных наук. В их основе – разное понимание философии в качестве метода: классическая, неклассическая и постнеклассическая.

Классическая парадигма выступает в двух ипостасях: - либо полное отрицание философии как метода науки /к примеру, позитивизм/, либо безусловное признание ее в качестве такого метода. Во втором случае мы имеем также две разновидности: философия «на службе» общества /к примеру, марксизм/ и философия «на службе» субъекта /различные формы субъективистской философии/. Но надо сказать, что субъективистская философия на словах начисто отрицает свою методологическую роль, выступая за понимание философии как исключительно свободной и самодостаточной сферы духа.

В неклассической парадигме проблема философии как метода вообще снимается, так как устраняется оппозиция субъекта и объекта.

В постнеклассической парадигме философия может выступать в роли метода, но не безусловно, не абсолютно, а временно и относительно. Мы можем выделить линейную и нелинейную разновидности их связи. В линейной философия предстает в форме мышления. В этом случае философия «участвует» в научном познании «до» и «после» науки – либо задает вектор науке, либо «подытоживает» ее результаты. Таким образом, остается невыявленным внутренний механизм связи философии и науки, не учитывается момент спонтанности развития познания. В нелинейной философия предстает в форме сознания. Но это сознание, понимаемое не как «функция мозга», а как форма бытия. Именно такое понимание сознания занимает все большее место в современной философии. В нелинейной разновидности постнеклассической парадигмы философия являет собой предельно общий категориальный каркас, задающий вектор, «технологию» познания. И процесс познания идет в этих методологических рамках, во взаимосвязи с изменением условий данного процесса, до тех пор, пока не наступает момент совпадения изменения форм и условий нашей мыследеятельности.

Возникает точка креативности, спонтанности; точка континуальности новообразований, или континуум новообразований. Он в этот момент не поддается аналитике и требует в качестве дополнительного языка язык феноменологического описания. В данной точке имплицитно содержится не только новая смысловая структура, новая диспозиция смыслов, но и новая методологическая идея, и новый язык. Эта точка осмысливается современными учеными и философами как точка бифуркации /И.Пригожин/, «взрыва» /М.Лотман/ и т.д.

Новая смысловая, категориальная структура фиксируется уже как бы «на выходе» из поля неопределенности. Она уже есть результат реорганизации прежней методологии как диспозиции смыслов и категорий и одновременно переоценки их ценности, результат перегруппировки между собой категорий философии и естествознания.

Таким образом, философский метод выступает как нелинейная система методологических ситуаций. В каждой из них он выражает меру данного качества как меру хаоса - порядка, априорного - апостериорного, определенного – неопределенного, вербализованного – невербализованного и т.д.

Философия, таким образом, не всегда выступает как методология. Но в определенных пределах она не может не выступать методологией. Философский метод развивается через самоорганизацию, самокоррекцию. Он выражает диалектику абсолютного – относительного, непрерывного – дискретного, актуального – потенциального и т.д. Но понять его в такой наиболее полной форме можно лишь как факт сознания, взяв в виде онтологической нелинейной системы, включающей момент креативности как момент спонтанности. И функцией философии, возможно, становится «сверка» вновь возникшего категориального каркаса с эталонным философским каркасом, выявление и оценка новизны появившегося каркаса, определение его «технологических возможностей», и, как результат, коррекция самого эталонного философского каркаса.

Философское творчество новой смысловой целостности выступает, как смысловая реорганизация проблемы через создание нового методологического каркаса и может позволить вывести ту или иную проблему на уровень возможности ее осмысления с позиций других дисциплин, в том числе, на уровень политических, правовых и др. решений, на уровень участия в этой деятельности самой широкой общественности. А это может в определенный момент оказаться решающим для судьбы цивилизации.


2.2. Н. БЕРДЯЕВ: ПРОГРАММА ТВОРЧЕСКОГО

ПРЕОБРАЖЕНИЯ ФИЛОСОФИИ


Впервые проект переосмысления специфики и задач философии, повышения ее творческого потенциала Бердяев представил в раннем трактате «Смысл творчества» с подзаголовком «Опыт оправдания человека» (1916), который и на склоне лет он считал одной из лучших своих работ.

Бердяев начинает философский дискурс с сопоставления философии и науки. В отличие от Хайдеггера он признает такое сопоставление плодотворным, высвечивающим нечто существенное в них. Чтобы жить и развиваться, говорит Бердяев, человек должен ориентироваться в мировой данности, со всех сторон на него наступающей. Наука и становится орудием приспособления к навязанной ему действительности: «Наука есть познание необходимости через приспособление к мировой данности и познание из необходимости»¹³. Она способствует самосохранению человека через опознание частных состояний сущего. Философия же дает ориентировку в совокупности бытия. Находясь на почве науки, человек пребывает в неволе у мировой данности, для философии же подобная зависимость есть падение и измена познавательной воле к свободе. Наука есть «послушание необходимости», в ней нет творчества, философия же стремится освободить человеческий дух от рабства у необходимости, и является творческим актом.

Складывается впечатление, что Бердяев нигилистически оценивает роль науки и не включает ее в сферу творчества. Но чтобы правильно понять мысль Бердяева, надо учитывать его понимание творчества и свободы. Он не вдается в описание лаборатории науки, не занимается разбором творческих операций, с помощью которых изучается объект. Его интересует смысл науки и философии в человеческом существовании. Наука преследует «прагматические», «жизненно корыстные» цели, она нужна человеку в настоящем, помогает ему удержаться и выжить в этом мире. А философия приподнимает человека над обыденностью, готовит его к будущему, совершает прорыв к свободе. Иными словами, Бердяев рассуждает не о творческих процессах в науке и философии, а о том, выполняют ли они творческую миссию в человеческой жизни. Т. к. наука не в силах преобразовать естественную необходимость, а только использует ее, она не вносит принципиально, творчески нового в существующий мир. Надо принять во внимание также максималистский подход Бердяева к свободе и творчеству. Свобода для него безосновна, она есть первоначало, предшествующее бытию и самому богу, и вместе с тем свобода – это финал, будущее состояние человечества. А творчество – индетерминированный порыв, запредельное усилие, преодолевающее мировую данность и выводящее за границы естественного порядка вещей. Творчество есть переживание силы, это победа.

Противопоставление науки и философии исходит у Бердяева из его заветной идеи о несовместимости двух планов бытия – материального и мистического. Наука погружена в царство повседневности и помогает человеку зацепиться в нем, а философия – не от мира сего. Но, двигаясь в этом противостоянии двух миров, Бердяев делает множество метких и тонких замечаний о земной реальности. Поэтому, памятуя о его излюбленной оппозиции двух миров, я остановлюсь в дальнейшем на его характеристике здешнего мира, тем более что трансценденция у Бердяева не похожа на традиционное христианство. Да и сам автор признает, что это – мечта и его «Самопознание» можно было бы назвать «Мечта и действительность». «О, Бог совсем, совсем не то, что о нем думают», – восклицает Бердяев – Бог это высшая сфера свободы, вечной и подлинной жизни^»14. Вот оно что, Бог – символ для обозначения свободы и вечности.

Но обратимся к посюстороннему миру. Ученые, мимоходом бросает Бердяев, занимались изучением отдельных сторон объектов, расчленяли мировую данность на специальные области и сокращенно, экономно описывали их «под наименованием законов природы». Наука, безусловно, имеет огромное практическое значение, она дает с помощью техники власть над природой. Но в науке нет человека как субъекта, а только в нем таятся родники свободы и творчества. Она осуществляет познание вне человека, т. е. с позиции абстрактного внеличностного наблюдения. Ее истины общеобязательны, потому что основаны на формальном общении, как в юридической практике, устанавливающей взаимное обязывание врагов. Да человеку и нет места в естественных науках после открытий Коперника и Дарвина, показавших человека крупинкой во вселенной и незначительной особью среди других живых организмов.

Необходимо различать, полагает Бердяев, саму науку как полезное практическое средство ориентации в мире и научность как способ познания и отношения к миру. Принципы и критерии научности выработаны специально для проведения научных исследований и должны действовать в сфере самой науки. Их не следует экстраполировать на другие области духовной жизни – на философию, религию, искусство, мораль: «Если признать философию специальной наукой в ряду других наук (например, наукой о принципах познания или о принципах сущего), то этим окончательно упраздняется философия как самобытная сфера духовной жизни. Нельзя уже будет говорить о философии наряду с наукой, искусством, моралью и т. п. О философии придется говорить наряду с другими науками, с математикой, с физикой, химией, физиологией и т. п. Но ведь философия – самостоятельная область культуры, а не самостоятельная область науки»¹⁵. Для философии важно не только сущее, но и должное, человеческие цели, идеалы. Она стремится придать смысл человеческой жизни и преодолеть бессмысленность круговорота вещей в природе.

Далее Бердяев останавливается на отличии наукообразной философии, стремящейся подражать стандартам научной деятельности, от подлинной философии. На протяжении всей истории философии, начиная с Аристотеля, включая средневековых схоластов, Спинозу, Декарта, Лейбница, Канта, Гегеля и кончая современными позитивистами, мыслители старались превратить философию в научную дисциплину. Наука достигла впечатляющих успехов, пользуется престижем в обществе, и философия не желает от нее отставать. «Философия есть принципиально иного качества реакция на мир, чем наука, она из другого рождается и к другому направляется», она нужна для выхода за пределы данности¹⁶.

Подлинную философию от наукообразной (или критической, по терминологии Бердяева) отличает присутствие в ней человека – всегда субъекта (захваченного философствованием автора и подразумевающегося участника диалога, читателя), но никогда не объекта, не внешнего препарата для научных изысканий: «В определении природы философии и ее задач центральное место принадлежит вопросу об антропологизме в философии. Философия не в силах уйти от того первоначального сознания, что философствует человек и что философствуют для человека». Замечательно понимание Бердяевым тщетности усилий вытравить из философских сочинений присутствие автора, невозможности создания бессубъектной философии. Попытки освободить философское «познание от всякого антропологизма всегда будут производить впечатление поднятия себя за волосы вверх». Тем самым «хотят создать философию, в которой будет философствовать сама философия, а не человек. Почитателям наукообразности кажется, что философский антропологизм ведет к субъективизму, релятивизму, но, стараясь избавиться от человека, они выхолащивают философию. Они вроде бы стесняются и стыдятся того, что человек, остающийся для философии проблемой, «так очевидно предшествует философии и командует ею». Но так как без человека нет и философии, то большинство философов практикует «полусознательный, частичный антропологизм, антропологизм немного стыдливый и прячущийся». Отсюда снижение уровня философии: «Вне-антропологическая и под-антропологическая философия не может быть названа творческой философией – в ней нет творца, нет творческого преодоления творящим человеком мировой необходимости, в ней человек приведен в состояние абсолютного послушания категориям философского познания, стремящегося упразднить человека и себя поставить на его место», как было у Гегеля ¹⁷.

Подлинная философия «имеет дело не с фактом человека как объекта научного познания (биологического, психологического или социологического), а с фактом человека как субъекта высшего самосознания». «Робко и боязливо пробивается высшее самосознание человека в философии и совсем замирает в философии научной». В контексте сопоставления философии и нефилософии становится понятной бердяевская расстановка фигур в иерархии ступеней анропологизма. На высшую ступень пьедестала Бердяев, человек верующий, как это ни поразительно, ставит атеиста Фейербаха. Большое значение, говорит он, «для обострения антропологического сознания имеет пламенно-атеистическая философия Л. Фейербаха. Его гениальная «сущность христианства» есть вывернутая наизнанку истина религиозной антропологии. Для Фейербаха загадка о человеке оставалась религиозной загадкой»¹⁸. Оставим сейчас в стороне вопрос, почему Бердяева так влечет к себе «пламенный» атеист и зачем он вновь переворачивает открытую Фейербахом зависимость небесной идеализации человека от земного подлинника – это предмет особого разговора. Для обсуждаемой темы важно, что «сущность христианства» признана гениальной, ибо Фейербах открыто признал философский антропологизм. Среди русских авторов Бердяев выделил Несмелова, представившего «один из лучших опытов философской антропологии».

Куда прохладнее Бердяев отзывался о Шеллинге¹⁹. Хотя последний, по словам Бердяева, питался мистикой и предполагал раскрыть исключительность человека, «но у него можно найти лишь осколки учения о человеке». Натурфилософия подавила у него философскую антропологию, главным оказалось понятие природы²⁰. Еще суровей судит Бердяев, казалось бы, близкую ему феноменологию Гуссерля. Бердяев цитирует его статью «Философия как строгая наука», в которой мудрость, философское глубокомыслие рассматривается как «знак хаоса», преобразуемого наукой в ясный порядок: «Превращение чаяний глубокомыслия в ясные рациональные образования – вот в чем заключается существенный процесс новообразования строгих наук». Наука уже поднялась от глубокомыслия к рациональной ясности, и философия, надеется Гуссерль, достигнет того же. Но, по мнению Бердяева, борьба против мудрости «есть борьба против философии, против творческой интуиции … творческой роли личной гениальности и одаренности в философском познании». А значит, Гуссерль хочет «истребить философию как искусство, как творчество», а науку посадить на трон ²¹.

Не ограничиваясь декларацией об антропологическом статусе философии, Бердяев стремится обосновать антропологизм и оградить философию от обвинений в субъективизме и релятивизме. Для этого нужно, говорит Бердяев, повысить в ранге не науку, а человека. Он приводит несколько весьма эмоциональных, перетекающих друг в друга доводов, которые разбросаны в свойственной ему несистематической манере по всему пространству его сочинений. Во-первых, человек это первое, непосредственно данное в самопознании, в котором субъект слит со своим предметом и через эту слиянность выходит во внешнее окружение. «Человек себя знает прежде и больше, чем мир, и потому мир познает после и через себя. Философия и есть внутреннее познание мира через человека, в то время как наука есть внешнее познание мира вне человека»²². Далее, человек – высшая форма бытия, сверхприродное существо, превышающее все вещи мира. Дробная часть вселенной не могла бы постичь целого. Само сознание человека как центра мира предшествует онтологии, гносеологии, всей философии. Эмпиризм, позитивизм, рационализм, критицизм делали основой философствования какие-то отдельные способности, но все искали источники познания в человеке. В духе античной традиции, а, также ссылаясь до Хайдеггера на Новалиса, Бердяев говорит о единстве в человеке микрокосма и макрокосма. Человек есть малая вселенная, поэтому он способен вместить ее в свое сознание: «Человек и космос меряются своими силами как равные». Это самосознание исключительности человека добыто не философией, оно предваряет всякое познание, а философия должна осознать эту предпосылку²³. Речь идет не об индивидуально-психологических предпосылках, а о человеке как родовом существе, наделенном духом и потому способном объять мировой Логос.

Бердяев ставит вопрос о том, как могло появиться человеческое сознание. Ведь дух не выводим из природы. В конце концов, он апеллирует к божественной идее человека. Но ведь бог у Бердяева отнюдь не все может, он передал эстафету творения человеку и ждет от него небывалых свершений. Бог у него, скорее символ свободы и творчества. Бердяеву претит человекобожество, т. е. культ земного несовершенного человека, кесаря, он защитник богочеловечества, претворения в человеке божественных качеств, но еще ненавистное ему всяческие попытки принизить человека, свойственные его эпохе. В целом Бердяев возносит человека на головокружительную высоту, прибегая к мифопоэтическим приемам. «Я пытался создать миф о человеке», – признается он в «Самопознании»²⁴.

Главным делом своей жизни Бердяев считал разработку новой философии, базирующейся на антропологической посылке. Такую философию он называл творческой, становящейся органом творческой активности человека. Призвание философии – изменять жизнь (в мире объективации – частично и по возможности) и готовить переход в иное измерение, в котором уже не будет истории и времени. Развивая мотив творческого мессианства, Бердяев дает все более чеканные формулировки сущности антропологической философии, которая коренится в личном мироощущении мыслителя, в его собственном опыте. Она «связана с целостной жизнью духа. Она может узнать тайну бытия, лишь погружаясь в человеческую судьбу, лишь плача над ней, а, не отвлекаясь от нее»²⁵. «Философия познает бытие из человека и через человека, в человеке видит разгадку смысла, наука же познает бытие как бы вне человека, отрешенно от человека. Поэтому для философии бытие есть дух, для науки же бытие есть природа … философия исследует человека и в человеке, исследует его как принадлежащего к царству духа, наука же исследует человека как принадлежащего к царству природы, то есть вне человека, как объект»²⁶. (Курсив мой – Л. Я.) Философ «может сделать предметом своего познания Бога и природу, но его сфера есть по преимуществу сфера человеческого существования, человеческой судьбы, человеческого смысла. И он познает Бога и природу в этой перспективе». Поэтому «философия неизбежно антропологична, но познает бытие в человеке и через человека. И весь вопрос в том, чтобы повысить качество этого антропологизма, чтобы раскрыть то, что я назвал бы «трансцендентальным человеком», которого нужно отличать от совсем не человеческого «трансцендентального сознания»²⁷. Трансцендентальный человек это не логическая абстракция, а единство индивидуальности и универсальности.

Русская философия еще не может быть «названа творчески – активной, антропологической философией», т.к. она строилась «до мирового кризиса культуры», полагает Бердяев. Исключение он делает для Несмелова и Федорова, осознавшего, что «философия должна перестать быть пассивным созерцанием, она должна стать активным действием в мире»²⁸. В эмигрантский период жизни Бердяев углубил свое понимание антропологизма: творческая философия должна строиться на основе персонализма, исходить не из умозрительного всеобщего человека, а из живой личности, в которой воплощается универсальное. «Моя философия не принадлежит к онтологическому типу … – замечает Бердяев. – Наиболее враждебен я натуралистической философии, которая объективирует и гипостазирует процессы мысли, выбрасывая их вовне и, принимая их за «объективные реальности»… Моя философия есть философия духа. Дух же для меня есть свобода, творческий акт, личность, общение любви»²⁹. Уточняя свое понимание универсальности личности, Бердяев пишет о своем особенном интересе к философии истории, находящемся в традиции русской мысли. «Я принадлежу к людям, которые взбунтовались против исторического процесса, потому что он убивает личность, не замечает личности и не для личности происходит», – говорит Бердяев. Но у историософской темы есть и другая сторона – не только трагический конфликт личности и истории, но и переживание исторических событий как личной судьбы, осознание своей ответственности и необходимости творческой активности³⁰.

Главные постулаты новой философии в понимании Бердяева: персоналистски-экзистенциальный антропологизм, творческий пафос, устремленность к свободе, признание человеческого духа главной ценностью. Поскольку он шел к тому духовно – культурному состоянию, которое он называл «персоналистической революцией», несопоставимой со всеми прежними революциями, постольку он постоянно возвращался к вопросу о сущности философии, о ее отношении к творческой миссии человека. Еще до Хайдеггера Бердяев понял, что основной вопрос философии – это вопрос о том, что такое философия, в чем ее предназначение в человеческой жизни. Философия не может быть на службе у партий, государств, академий, отдельных лиц и частных целей, она должна соответствовать царственному призванию человека в мире.