C Перевод, Н. Бутырина, В

Вид материала

Подобный материал:

1 ... 15 16 17 18 19 20 21 22 ... 41

комнате Мелькиадеса, это был такой же замкнутый, погруженный в

свои мысли человек, как полковник Аурелиано Буэндиа в юности.

Но незадолго до Неерландского соглашения одно случайное

происшествие извлекло его из уединенной кельи и столкнуло лицом

к лицу с жизнью. Молодая женщина, продававшая билеты лотереи, в

которой разыгрывался аккордеон, вдруг поздоровалась с Аурелиано

Вторым, как со своим близким знакомым. Он не был удивлен -- его

и раньше нередко путали с братом. Но он не открыл девушке ее

ошибки ни тогда, когда она попыталась смягчить его сердце

хныканьем, ни тогда, когда привела его в свою комнату. Она

сильно привязалась к нему после этой первой встречи и начала

даже подтасовывать билеты, чтобы аккордеон достался ему. Через

две недели Аурелиано Второй обнаружил, что девушка спит

попеременно то с ним, то с его братом, принимая их за одного

человека, но не стал выяснять отношения, а, напротив, изо всех

сил старался скрыть правду. В комнату Мелькиадеса он больше не

вернулся -- целыми днями сидел теперь во дворе и по слуху

учился играть на аккордеоне, пропуская мимо ушей ворчание

Урсулы, которая в то время запретила дома музыку из-за траура,

да, кроме того, и вообще презирала аккордеон как инструмент

бродячих музыкантов, наследников Франсиско Человека. В конце

концов Аурелиано Второму удалось сделаться

аккордеонистом-виртуозом, и он продолжал оставаться им даже

после того, как завел жену и детей и стал одним из самых

уважаемых людей Макондо.

В течение почти двух месяцев он делил женщину со своим

братом. Следил за ним, расстраивал его планы и, когда

убеждался, что Хосе Аркадио Второй не посетит этой ночью их

общую любовницу, отправлялся к ней сам. В одно прекрасное утро

он обнаружил, что болен. А через два дня налетел в купальне на

брата, который стоял, уткнувшись лицом в стену, весь мокрый от

пота, и заливался горючими слезами; тогда Аурелиано Второй все

понял. Брат признался, что заразил женщину дурной болезнью, так

она это назвала, и его выгнали. Рассказал, как пытается лечить

его Пилар Тернера. Аурелиано Второй стал втихомолку применять

промывание горячей марганцовкой и разные мочегонные средства, и

после трех месяцев тайных страданий оба они излечились. Хосе

Аркадио Второй больше не виделся с женщиной. Аурелиано Второй

вымолил у нее прощение и остался с ней до самой смерти.

Ее звали Петра Котес. Она приехала в Макондо во время

войны вместе со случайным мужем, жившим на доход от лотерей, и,

когда он умер, продолжала вести его дело. Это была очень

чистоплотная молодая мулатка с желтыми миндалевидными глазами,

придававшими ее лицу жестокое, как у пантеры, выражение, но у

нее было щедрое сердце и настоящее призвание к любви. Когда до

Урсулы дошел слух, что Хосе Аркадио Второй разводит бойцовых

петухов, а Аурелиано Второй играет на аккордеоне во время

шумных пиршеств у своей любовницы, она чуть не сошла с ума от

стыда. Эти двое близнецов как будто собрали в себе все семейные

пороки, не унаследовав ни одной семейной добродетели. Урсула

решила, что никто в ее роду не получит больше имен Аурелиано и

Хосе Аркадио. Однако когда у Аурелиано Второго родился

первенец, она не посмела воспротивиться желанию отца.

-- Я согласна, -- сказала Урсула, -- но с одним условием:

воспитывать его я буду сама.

Хотя Урсуле уже исполнилось сто лет и глаза ее почти не

видели из-за катаракты, она сохранила свою кипучую энергию,

цельный характер и трезвый склад ума. Она была уверена, что

никто лучше ее не может вырастить ребенка так, чтобы он стал

добродетельным человеком, -- человеком, который восстановит

престиж их фамилии и ничего не будет знать о войне, бойцовых

петухах, дурных женщинах и бредовых затеях -- четырех

бедствиях, обусловивших, по мнению Урсулы, упадок ее рода.

"Этот будет священником, -- торжественно пообещала она. -- И

если Господь продлит мои дни, он станет папой". Ее слова

вызвали смех не только в спальне, где они были сказаны, но и во

всем доме, куда собрались в тот день шумливые дружки Аурелиано

Второго. Война, давно уже заброшенная на тот чердак памяти, где

хранятся дурные воспоминания, на короткие мгновения напоминала

о себе, когда захлопали пробки от шампанского.

-- За здоровье папы, -- воскликнул Аурелиано Второй.

Гости хором повторили тост. Потом хозяин дома играл на

аккордеоне, в воздух взлетали ракеты, а для собравшихся у дома

людей были заказаны праздничные барабаны. С рассветом опившиеся

шампанским гости закололи шесть телок и отправили туши на улицу

-- в распоряжение толпы. Никого из домашних это не возмутило. С

тех пор как Аурелиано Второй взял на себя заботы о доме,

подобные пиршества являлись обычным делом, даже когда для них

не было столь уважительного повода, как рождение папы. За

несколько лет -- без всяких усилий с его стороны, благодаря

лишь чистейшему везению -- Аурелиано Второй, скот и домашняя

птица которого отличались сверхъестественной плодовитостью,

стал одним из самых богатых жителей долины. Кобылы приносили

ему тройни, куры неслись два раза в день, а свиньи так быстро

прибавляли в весе, что никто не мог объяснить это иначе как

колдовством. "Откладывай деньги, -- твердила Урсула своему

легкомысленному правнуку, -- такое везение не может

продолжаться вечно". Но Аурелиано Второй не обращал внимания на

ее слова. Чем больше бутылок шампанского раскупоривал он,

угощая своих друзей, чем безудержнее плодилась его скотина, тем

больше он убеждался, что поразительная удача, выпавшая на его

долю, зависит не от его поведения, что все дело в его наложнице

Петре Котес, чья любовь обладает свойством возбуждать живую

природу. Он глубоко верил, что именно в этом источник его

богатства, и старался держать Петру Котес неподалеку от своих

стад; женившись и заведя детей, Аурелиано Второй с согласия

Фернанды продолжал встречаться с любовницей. Он вырос крепкий и

огромный, как его деды, но был одарен жизнелюбием и

всепокоряющим обаянием, которого у тех не было, и у него почти

не оставалось времени, чтобы следить за своим скотом.

Достаточно было ему взять с собой на скотный двор Петру Котес,

проехаться с ней верхом по пастбищам, и каждое животное,

помеченное его тавром, становилось жертвой неодолимой эпидемии

размножения.

Как и все хорошее, случившееся с Аурелиано Вторым и Петрой

Котес за их долгую жизнь, это сумасшедшее богатство свалилось

на них внезапно. Пока не кончились войны, Петра Котес

существовала на доходы от своих лотерей, и Аурелиано Второй

иногда устраивал такие лотереи, чтобы вытрясти немного денег из

копилок Урсулы. Любовники были легкомысленной парой и знали

только одну заботу -- пораньше улечься в постель и резвиться

там до утра даже в те дни, когда церковь этого не разрешает.

"Эта женщина тебя погубит, -- кричала Урсула правнуку, видя,

что он возвращается домой, волоча ноги, словно сомнамбула. --

Она тебе так задурила голову, что ты скоро свалишься от колик и

придется к пузу холодную жабу прикладывать". Хосе Аркадио

Второй, с большим опозданием узнавший о своем заместителе, не

понимал страсти брата. В его памяти Петра Котес осталась

обыкновенной женщиной, пожалуй, довольно ленивой в постели и

совершенно лишенной необходимых для любви качеств. Но Аурелиано

Второй был глух и к воплям Урсулы, и к насмешкам брата, он

думал только о том, где бы найти занятие, которое дало бы ему

возможность содержать дом для Петры и в одну из их безумных

ночей умереть в нем вместе с ней и в ее объятиях. Когда

полковник Аурелиано Буэндиа снова открыл свою мастерскую,

прельстившись наконец мирными усладами старости, Аурелиано

Второй решил, что изготовление золотых рыбок может оказаться

прибыльным делом. Много часов провел он в душной комнате,

наблюдая, как твердые пластины металла, которые полковник

обрабатывал с непостижимым терпением человека, во всем

разочарованного, постепенно превращались в золотые чешуйки.

Работа показалась Аурелиано Второму такой тяжелой, а

воспоминание о Петре Котес было таким настойчивым и властным,

что через три недели он исчез из мастерской. Как раз в это

время он принес своей возлюбленной кроликов, чтобы она

разыграла их в лотерее. Зверьки стали плодиться и расти с

необычайной быстротой, и Петра Котес едва успевала продавать

билеты. Сначала Аурелиано Второй не замечал, что размножение

приняло угрожающие размеры. Но когда уже никто в городе и

слышать не хотел о кроличьих лотереях, он однажды ночью

проснулся от громкого шума за выходившей во двор стеной.

"Не бойся, -- сказала Петра Котес, -- это кролики". Но оба

так больше и не сомкнули глаз, измученные непрекращающейся

возней за стенкой. Наутро Аурелиано Второй открыл двери и

увидел, что весь двор забит кроликами, -- в свете зари шерсть

их отливала голубым. Петра Котес хохотала как безумная и не

удержалась от соблазна подшутить над ним.

-- Это те, что родились сегодня ночью, -- сказала она.

-- Какой ужас! -- воскликнул Аурелиано Второй. -- А

почему бы не попробовать то же с коровами?

Вскоре Петра Котес, пытаясь разгрузить двор, поменяла

кроликов на корову, корова спустя два месяца произвела на свет

тройню. Отсюда все и началось. В мгновение ока Аурелиано Второй

сделался владельцем пастбищ и стад и едва успевал расширять

конюшни и битком набитые свинарники. Все это было похоже на сон

и смешило Аурелиано Второго; ему ничего не оставалось, как

выкидывать разные коленца, чтобы дать выход своему веселью.

"Плодитесь, коровы, жизнь коротка!" -- орал он. Урсулу мучили

страхи, не впутался ли ее правнук в какие-нибудь темные дела:

может быть, стал вором или скотокрадом, -- и каждый раз, когда

она видела, что он раскупоривает шампанское просто ради

удовольствия полить себе пеной голову, она кричала на него,

обвиняя в расточительстве. Нарекания Урсулы так допекли

Аурелиано Второго, что однажды, вернувшись домой на рассвете в

приподнятом настроении, он взял ящик с деньгами, банку

клейстера и кисть и, распевая во весь голос старые песни

Франсиско Человека, оклеил весь дом -- и изнутри и старужи,

сверху донизу -- кредитками достоинством в один песо. Старинное

здание, которое с тех самых пор, как привезли пианолу,

неизменно красили в белый цвет, приобрело подозрительный вид

какой-то мечети. Пока Урсула и другие домочадцы возмущались и

кричали, а народ, запрудивший улицу, чтобы присутствовать при

этом восславлении мотовства, ликовал, Аурелиано Второй оклеил

все -- от фасада до кухни, даже купальни не забыл, -- и

выбросил оставшиеся кредитки во двор.

-- Теперь, -- сказал он в заключение, -- я надеюсь, что

никто в этом доме не станет больше говорить мне о деньгах.

Так оно и было. По распоряжению Урсулы кредитки вместе с

приставшими к ним кусками штукатурки отодрали от стен и снова

покрасили дом в белый цвет. "Господи Боже, -- молила Урсула, --

сделай нас такими же бедными, какими мы были, когда основали

этот город, чтобы не пришлось нам расплачиваться на том свете

за расточительство". Ее молитвы были истолкованы совершенно в

обратном смысле. Один из рабочих, отдиравших кредитки, толкнул

по неосторожности большую гипсовую фигуру святого Иосифа,

которую кто-то принес в дом перед концом войны, статуя упала и

разбилась на куски. Внутри она была полая и битком набита

золотыми монетами. Долго вспоминали, как этот святой попал в

дом. "Его притащили трое мужчин, -- объяснила Амаранта. -- И

спросили разрешения оставить здесь, пока пройдет дождь; я им

сказала -- поставьте в угол, чтобы никто не наткнулся, они его

туда осторожно поставили, там он с тех пор и стоял, ведь никто

за ним не вернулся".

В последнее время Урсула зажигала перед статуей свечи и

преклоняла колени, не подозревая, что молится не святому, а

почти двумстам килограммам золота. С запозданием обнаружив свое

невольное язычество, она еще больше расстроилась. Потом собрала

с пола внушительную груду монет, положила их в три мешка и

закопала в потайном месте, рассудив, что рано или поздно три

незнакомца явятся за ними. Много лет спустя, в тяжкие времена

своей дряхлости, Урсула имела обыкновение вмешиваться в

разговоры многочисленных приезжих, попадавших к ним в дом, и

спрашивать их, не они ли оставили здесь святого Иосифа из

гипса, чтобы он постоял, пока не пройдет дождь.

Изобилие, так тревожившее Урсулу, было в ту пору обычным

явлением. Макондо благоденствовал, как в сказке. Выстроенные из

глины и тростника дома старожилов уступили место кирпичным

зданиям с деревянными ставнями от солнца и цементными полами,

помогавшими легче переносить удушливую полуденную жару. О

селении, основанном когда-то Хосе Аркадио Буэндиа, напоминали

лишь запыленные миндальные деревья, которым суждено было

выстоять перед самыми суровыми испытаниями, да река с

прозрачной водой -- камни ее, похожие на доисторические яйца,

раздробили в порошок обезумевшие молотки каменотесов, когда

Хосе Аркадио Второй задумал расчистить русло и открыть по этой

реке навигацию. То был бредовый замысел, сравнимый разве что с

фантазиями Хосе Аркадио Буэндиа, ибо многочисленные камни и

пороги исключали судоходство от Макондо до моря. Но Хосе

Аркадио Второй, в неожиданном для него порыве безрассудства,

настаивал на своем проекте. До тех пор он ни разу не проявлял

излишнего воображения. Он даже не встречался с женщинами, если

не считать кратковременного приключения с Петрой Котес. Урсула

всегда находила этого своего правнука самым жалким из всех

отпрысков рода Буэндиа за всю его историю, человеком,

неспособным отличиться даже на поприще петушиных боев. Но

как-то полковник Аурелиано Буэндиа рассказал Хосе Аркадио

Второму про испанский галион, сидящий на мели в двенадцати

километрах от моря, про галион, чей почерневший остов полковник

видел в годы войны своими собственными глазами. Эта история,

которую уже давным-давно все воспринимали как выдумку, для Хосе

Аркадио Второго явилась откровением. Он продал с молотка своих

петухов, подрядил на эти деньги рабочих, купил инструмент и

занялся невиданным делом: стал дробить камни, рыть каналы,

расчищать подводные мели и даже выравнивать пороги. "Я все это

уже наизусть знаю! -- кричала Урсула. -- Похоже, что время по

кругу вертится и мы опять пришли к тому, с чего начали". Когда

река, по мнению Хосе Аркадио Второго, сделалась судоходной, он

подробно изложил брату свои планы, и тот дал ему деньги,

необходимые для их осуществления. После этого Хосе Аркадио

Второй на долгое время исчез. В Макондо уже стали поговаривать,

что его проект купить судно -- всего лишь уловка, придуманная с

целью выманить деньги у брата и промотать их, но вдруг

распространился слух о каком-то странном корабле, который

приближается к городу. Жители Макондо, давно позабывшие об

умопомрачительных затеях Хосе Аркадио Буэндиа, сбежались к реке

и, не веря своим глазам, смотрели, как к берегу подходил

корабль -- первый и последний корабль, когда-либо

пришвартовавшийся возле Макондо. Это был всего лишь плот из

бальсовых бревен, его тянули за толстые канаты двадцать мужчин,

которые шли берегом. На носу стоял Хосе Аркадио Второй с

сияющими от счастья глазами и руководил этим сложным маневром.

Он привез с собой целый букет великолепных французских гетер:

они прятались от палящих лучей солнца под яркими зонтиками, на

их роскошные плечи были наброшены шелковые шали, лица их были

покрыты румянами и белилами, волосы украшены живыми цветами, на

руках сверкали золотые браслеты, а во рту -- вделанные в зубы

бриллианты. Бальсовый плот был единственным плавучим средством,

которое Хосе Аркадио Второй смог провести вверх по течению до

Макондо, и то лишь единожды, тем не менее он так никогда и не

признал, что замыслы его потерпели крушение, даже, напротив,

провозгласил свое деяние великой победой человеческой воли над

силами природы. Он до последнего гроша отчитался перед братом

во всех расходах и вскоре опять ушел с головой в будничные

заботы о бойцовых петухах. Единственное, что осталось от этого

неудачного начинания, было дуновение новой жизни, принесенное в

Макондо французскими гетерами, чье замечательное искусство

изменило традиционные методы любви, а неусыпное радение об

общественном благе побудило сровнять с землей устаревшее

заведение Катарино и превратить глухую улочку в подобие шумной

ярмарки с китайскими фонариками и грустной музыкой органчиков.

Именно французские гетеры были застрельщицами кровавого

карнавала, на три дня погрузившего все Макондо в состояние

безумия и предоставившего Аурелиано Второму случай

познакомиться с Фернандой дель Карпио.

Королевой карнавала была провозглашена Ремедиос

Прекрасная. Урсула, которую волнующая красота правнучки

приводила в трепет, не смогла помешать избранию. До тех пор она

выпускала Ремедиос Прекрасную на улицу только вместе с

Амарантой, когда надо было идти к мессе, и то при условии, что

девушка закроет лицо черной мантильей. Даже самые далекие от

благочестия мужчины из тех, кто мог, переодевшись священником,

служить кощунственные мессы в заведении Катарино, приходили в

церковь, надеясь увидеть хоть на мгновение лицо Ремедиос

Прекрасной, о чьей сказочной красоте с восторгом, переходящим в

священный ужас, говорила вся долина. Прошло немало времени,

прежде чем любопытным довелось взглянуть на это лицо, и лучше

было бы им не дождаться такого случая, потому что большинство

из них с той поры позабыло о спокойном сне. А человек,

благодаря которому исполнилось их желание -- один приезжий

кабальеро, -- сам навсегда утратил покой, увяз в трясине

мерзости и нищеты и несколько лет спустя, заснув на рельсах,

был разрезан на части ночным поездом. С самой первой минуты,

когда он появился в церкви в своем зеленом вельветовом костюме

и вышитом жилете, все поняли, что он приехал очень издалека,

возможно даже из какой-нибудь другой страны, привлеченный

волшебными чарами Ремедиос Прекрасной. Он был так красив и

строен, держал себя с таким спокойным достоинством, что рядом с

ним Пьетро Креспи показался бы просто недоноском, и многие

женщины с завистливыми улыбками шептали, что это его надо бы

закрыть мантильей. Он не был знаком ни с кем в Макондо.

Приезжал на рассвете в воскресенье, как принц из сказки --

верхом на коне с серебряными стременами и бархатным чепраком, и

после мессы покидал город.

Присутствие его в церкви было замечено с самого первого

раза, как он вошел, и все решили, что между ним и Ремедиос

Прекрасной завязался безмолвный и напряженный поединок,

подписан тайный договор, возникло роковое соперничество,

которое должно завершиться не только любовью, но и смертью. На

шестое воскресенье кабальеро появился с желтой розой в руке.

Он, как обычно, слушал службу стоя, а после окончания ее

преградил путь Ремедиос Прекрасной и преподнес ей розу. Девушка

взяла цветок очень естественным движением, будто ожидала этого

дара, затем приподняла на мгновение свою мантилью и улыбнулась

незнакомцу. Вот и все, что она сделала. Но для него, и не

только для него, а и для всех мужчин, кто, на свое горе,

оказался рядом, это мгновение стало незабываемым.

С тех пор кабальеро начал приходить под окно Ремедиос с

Blog

C Перевод, Н. Бутырина, В