Владимир Лорченков, «Табор уходит», стр

Вид материала

Подобный материал:

1 ... 23 24 25 26 27 28 29 30 ... 38

Искупайтесь в Байкале! - кричал он в окно.

Передайте всем русским людям, что мы, русские люди... - кричал тщательно скрывавший свое происхождение Лоринков.

… умираем, но не сдаемся! - тряс он кулаком вслед поднимающемуся вертолету.

Вертолет завис, и посол, высунувшись в окно, крикнул:

Передам!
Непременно! - обещал он.
Помашу! - клялся посол.
Поцелую! - кивал он.
Купнусь! - тряс он сцепленными над головой руками.
Выполню! - перекрикивал двигатель и он.

Когда вертолет поднялся и полетел, посол откинулся на свое место и устало сказал помощнику:

Минус один откат из-за мудака.

… Лоринков проводил взглядом вертолет и, бормоча, “Русь, Русь, матушка”, спустился с крыши, задраив люк. Обыскал тело свернувшего шею третьего помощника посольства. Вынул паспорт и деньги. Собрался было бросить тело в окно, но передумал.

А что, - застенчиво сказал он, - если продукты кончатся...

Погладил ласково орла на паспорте, отволок тело в прохладный чулан.

Россия, Россия, родина наша, - сказал, почему-то, трупу.

Захлопнул дверь, вернулся к столу и продолжил занятие, от которого его отвлек неожиданный визит посла.

Заполнил анкету на “грин-кард” в США.

ХХХ

Люд православный, не скапливайтесь в местах проезда механических транспортных средств, кои представляют собой транспортные средства, управляемые посредством приведения в действо колес, управляемых двигателем внутреннего сгорания! - кричал православный политолог Жукарский.
Друзья, давайте держаться все вместе, мы же русские люди! - поддерживала его журналистка Юдовитчь.
Да и разговаривать тоже давайте по-русски... - говорила она коллеге.
Коллега, - хмуро шептал ей Жукарский, - мы же в Молдавии.
Пардон, - отвечала Юдовитчь, и громко призывала, - друзья, мы же молдавские православные люди, так давайте же держаться вместе, словно большая дружная семья!
Православная семья! - добавлял политолог.
Православная семья! - покорно поддакивала журналистка.

Обычно решающим правом голоса обладал Жукарский, потому что шествия, как правило, спонсировало Общество русско-молдавской дружбы. Оно часто устраивало крестный ход от Кишинева к Тирасполю, чтобы под благовидным предлогом и охраной паломников передать выручку от продажи российских паспортов. А общества русско-молдавской дружбы – которых в Молдавии, несмотря на полную эвакуацию российского посольства, было около двухсот, - окучивал православный политолог Жукарский.

Журналистка же Юдовитчь писала статьи о том, что в Молдавии все не так плохо, как кажется, и призывала гастарбайтеров вернуться на родину. Каждая такая статья была снабжена пропуском, который нужно было вырезать из страницы, и сохранить при себе при пересечении границы. В таком случае таможенники отбирали у возвращенца не все, а всего лишь 90 процентов заработанного. За каждого такого вернувшегося, - их потом снаряжали на работы в каменоломнях или поля, принадлежащие феодалам, - правительство платило Юле 10 долларов.

Также она специализировалась на неправительственных организациях с либеральным – как неодобрительно поговаривал Жукарский – душком, а также на кругах, близких к правительственным. Работали они чаще всего в паре: Жукарского демонстрировали не желающим раскошеливаться либеральным спонсорам, как грядущего Будущего Хама, журналисткой же Юдовитчь пугали спонсоров консервативной направленности. В случае, если клиент попадался совсем трудный, Юдовитчь представлялась своей второй фамилией – Семеновской. В правительственной газете, где она за еду и ночлег писала передовицы для президентской пресс-службы, журналистка так и подписывалась – То Ли Семеновская То Ли Юдовитчь.

Это было очень удобно, и, в отличие от коллег с одной фамилией, обреченных симпатизировать всего одному слою общества, позволяло Юлии придерживаться основ этики журналистики, принятым в Женеве в 1978 году. Она называла это “быть равноудаленной”, завистливые коллеги - “давать налево и направо”.

Так или иначе, но к началу крестного хода Семеновская-Юдовитчь и Жукарский не ели вот уже три дня. Заработную плату в правительственной молдавской газете задержали на 11 месяцев, общества русско-молдавской дружбы спешно эвакуировались вслед за посольством, а неправительственные организации вывозили свой персонал из Молдавии после невероятного по наглости нападения банды беспризорников на Общество Транспарентной Политкорректности. То самое, которое за три хвалебных очерка по развороту каждый в “Независимости Молдавии” должно было Юле пятнадцать долларов, полтора литра спирта, килограмм муки и два – гречки. Запасов этих, по расчетам компаньонов, должно было хватить до времени, когда наступал еврейский Новый Год. А уж к этому празднику православный политолог Жукарский должен был, как гражданин Израиля, получить продуктовый набор в посольстве, а Юдовитчь-Семеновская – взять интервью у посла Израиля, и получить продуктовый набор. К сожалению, коллеги ошиблись в расчетах и, придя к посольству в самом начале сентября, невероятно разозлили посла. Тот резонно заметил, что верующему следовало бы знать, что Новый Год наступает не в первых числах первого месяца осени, а значительно позже. А во-вторых, добавил посол нервно, у миссии и так уже заканчиваются запасы продовольствия, и финансирование им урезали, почти все приходится тратить на охрану и чистую питьевую воду, так что заказного интервью в этом году не будет... Все это напомнило Юдовитчь и Жукарскому, что они русские православные люди.

Я чувствую, - сказал угрюмо Жукарский, - как во мне бурно кипит славянская часть моей крови.
А как ты их различаешь, Володенька? - спросила исхудавшая Семеновская-Юдовитчь.
Мне кажется, - сказал политолог, - что она горячее той, которая...
Словно горячий суп, кипит она в моих венах, - сказал он, поглаживая дряблый бицепс с татуировкой в виде Георгия Победоносца, поражающего дракона.
Ты говоришь прямо как великий писатель Бабель, - сказала Юля Юдовитчь, которая в свободное от зарабатывания гречки время промышляла для души литературной и театральной критикой.
Я и пишу, как великий писатель Бабель, - сказал политолог Жукарский.
Но разве кому-нибудь в Молдавии это нужно сейчас? - спросил он.
Во времена бездуховности и разврата, - добавил мрачно Жукарский.
Какой ты духовный, - сказала Юля, и присела отдохнуть.

Жукарский тактично остановился рядом. Дорога от посольства до полуразрушенного Дома печати, где в остатках здания обитали немногочисленные сохранившиеся журналисты страны, занимала всего полчаса. Но это раньше. Сейчас ее увеличивали три обстоятельства. Во-первых, блок-посты, которыми опытные израильтяне окружили свое посольство – солдаты, которые там служили, не находили в условиях современного Кишинева ничего, что бы отличало его от буйных арабских поселений. Во-вторых, банды налетчиков, которые курсировали в центре города с угрожающим постоянством, словно стаи акул. В третьих, голод. Люди плохо питались и очень быстро уставали. Юдовитчь и Жукарский не были исключением... Глядя на впалые щеки Юлии, ее старый друг Жукарский с любовью и тревогой подумал, что Юдовитчь нужна стране. Ведь если она, Юдовитчь умрет, то его выгонят из кабинета в сохранившейся части Дома Печати. Сколько забот на ее челе, грустно подумал Жукарский. Как она сильно сдала в последние месяцы, подумал он. Поскорей бы вернуться в здание и, закрывшись в туалете, съесть кусочек хлеба с сыром, подобранный тайком у стен посольства, подумал еще с любовью Жукарский. Юдовитчь тоже напряженно думала.

Знаешь, - сказала она, - духовность духовностью, а мы ведь третий день не жрамши, Володенька.
Знаю, Юля, - мрачно ответил Жукарский, - желудок не позволяет мне забыть об этом, хотя душа просит лишь пищи духовной и утешительно-промыш...
Кончай, Володенька, - сказала То Ли Семеновская То Ли Юдовитчь, - разоряться будешь на митинге.
Каком? - спросил Жукарский.
Который мы с тобой организуем, - сказала Юдовитчь.
Протеста, что ли? - тупо спросил Жукарский.
Нет, - ответила Семеновская, - митинги протеста нынче проводить опасно, в них стреляют правительственные солдаты...
Палачи! - гневно выкрикнул Жукарский.
Отлично, - тяжело дыша, сказала Юдовитчь, - но рано начал. И потом, я же сказала, никаких протестов.
Что же это за митинг такой будет? - спросил Жукарский.
Крестный ход, - сказала Юдовитчь.
А зачем? - спросил Жукарский.
Чтобы пожрать, - терпеливо ответила Юдовитчь.
А как? - спросил Жукарский.
Нужно чудо, - устало сказала Юдовитчь.
Какое? - спросил Жукарский.
Какой же ты тупой, Володенька, - сказала Юдовитчь слабым от недоедания голосом.
В смысле? - спросил Жукарский, нетерпеливо оглаживая карман с засохшим бутербродом.
В прямом, - сказала Юдовитчь и закрыла глаза.
Что же ты предлагаешь делать? - спросил тупо Жукарский, ощущая себя и впрямь не очень умным.
Явить чудо, - сказала Юля.
Но как? - спросил Жукарский. - Я же не Бог.
Ну и что? - спросила Юля.
Так ты и не политолог, - сказала Юля.
И не православный, - добавила, обидно рассмеявшись, она.
Ну, знаешь, - ответил разобиженный Жукарский, - так и ты у нас не Семе...
Антисемит, - гневно сказала Юдовитчь.
Ты говоришь это православному сионисту, - сказал Жукарский.
То же мне, правоверная иудейка, - фыркнул Жукарский, - не знаешь, когда у вас Новый Год, и мы лишились, между прочим, из-за этого продовольственного пайка...
Сионист, православный, антисемит... - сказала Юля, пошатываясь даже сидя.
Какая разница, - пожала плечами она, и поняла, что движение стоило ей слишком много.
Если ты даешь мне кусочек того бутерброда с сыром, который подобрал тайком от меня, чтобы сожрать, я так и быть, расскажу тебе,что делать, чтобы заработать еды, - сказала она.
Чудовище, - добавила она, расплакавшись.
Я полный, - сказал грустно Жукарский, - мне нужно питаться.
Мне тоже нужно питаться, - хныча, сказала Юдовитчь, - после всего, что я для тебя сделала, сволочь ты...
Не ной, - сказал Жукарский, ощущая себя очень мужественным.

Достал бутерброд, отломил четвертую часть и протянул Юдовитчь. Та, глядя на коллегу – завистники говорили “подельника” - с ненавистью, взяла хлеб с сыром, и положила в рот. Стала рассасывать.

Ты не кусай, не глотай сразу, - сказал заботливо Жукарский.
Спасибо за совет, - язвительно поблагодарила Юдовитчь.
Не за что, - не замечая иронии, ответил Жукарский, - я недавно читал «Слово пастыря», ну, газета такая за 92 год, подшивку нашел, и там сказано, что только претерпевший в наиблагостно...
Как же ты много болтаешь, - сказала Семеновская.
Мне мало нельзя, - сказал Жукарский, - я же православный политолог.
Ну как, наелась? - спросил он заботливо, и проглотил большую часть бутерброда.

Юдовитчь, буквально ощущая, как заструились по венам питательные соки, привстала. Не забыть бы, подумала она. Достала блокнот. И скупыми движениями записала “заструились по венам питательные соки”. Перечитала строчку и одобрительно кивнула. А что, не хуже, чем у Бабеля. Спрятав блокнот под недоуменным взглядом Жукарского, Семеновская не сочла своим долго ничего ему объяснять.

Дело в том, что Юля считала свою работу в газете чем-то временным и низменным. На самом-то деле ее всегда ждали музы, знала Юдовитчь. Как и то, что в ней пропадает Великий Писатель. Так что Юля то и дело записывала в блокнот самые удачные фразы, которые приходили ей в голову. Ну, наподобие “... суп нашей с Джоном молдо-американской любви вскипел на бульоне двадцатилетних страстей, приперченных музыкой Моцарта, картинами Рафаэля и книгами известной и тонкой писательницы, Семеновской-Юдовитчь...”. Эта строка была у Юлии самой любимой, и она часто перечитывала ее вечерами, глядя в блокнот при свете догорающих под Домом печати костров. Когда-нибудь, знала Юлия, молдавский кошмар закончится и она займет свое место в пантеоне великих. Она уже немало сделала для этого. Например, разработала несколько вариантов этой самой полюбившейся ей фразы, которая, как знала Юля, станет первой строкой ее великого романа. Семеновская даже подумывала об экранизации...

Лежа на столе, укрывшись занавеской и притулив голову на печатной машинке “Ятрань”, и стараясь не слышать, как храпит на полу Жукарский и дико трахаются и пьют в соседних руинах – там располагалась “Молодежь Молдавии” - Юля представляла себе киноэкран. Вот он погас, потом загорелся... Титры... Автор сценария – Юлия То Ли Семеновская То Ли Юдовитчь... По произведению Юлии То Ли... Стройный, загорелый красавец стоит на берегу лазурного моря... Прибой... На заднем плане – стройные девушки, конечно же, уступающие своим интеллектом известной писательнице Юлии Юдовитчь, которая сидит неподалеку у столика из мрамора и потягивает кампари...

Суп нашей с Джоном молдо-американской любви вскипел на бульоне двадцатилетних страстей, приперченных музыкой Моцарта, картинами Рафаэля и книгами известной и тонкой писательницы, Семеновской-Юдовитчь... - говорит за кадром приятный женский голос.
Тонкая, интеллектуальная проза этой удивительной писательницы, объявившейся словно из ниоткуда... - представляла себе Юлия строки рецензии в “Нью-Йоркере” и самых престижных глянцевых журналах мира.
Невероятная психологическая напряженность делает честь выдающемуся мастерству...
Завораживающие картины романтической любви и пррррр....
Потрясающие виды Срррррррррр.....
Заворрррр.........
Потрррррр......

С досадой проснувшись, Юдовитчь понимала, что это храпит Жукарский. Политолог, несмотря на недостаток питания, так и не похудел – жаловался, что это все опухлость из-за голода, - и поэтому очень сильно храпел и сопел. Политолога приходилось расталкивать, отчего он ужасно нервничал и призывал на голову разбудившей его Семеновской все кары небесные – проявляя при этом тонкое знание святых и их житий – после чего снова затихал. А Юдовитчь уже не могла уснуть до самого утра, слушая хохот и крики банд, бродивших вокруг, и завывания бродячих псов... Юля вздрогнула. Открыла глаза. Жукарский смотрел на нее с тревогой.

Я на минуту уснула, - сказала, оправдываясь, Юля.
Ничего, - сказал Жукарский, - я тоже не терял времени даром и помолился, прочитал пятнадцать раз Мольбу отца Иоанна Миттельдшнидского...
И откуда ты их только берешь, - пробурчала Юля, в глубине души подозревавшая, что Жукарский просто напросто выдумывает все эти чудные имена и фамилии.
Из благочестивого чтения, - сказал благостно Жукарский.
Постарайся вспомнить еще парочку, - сказала Юля, - это нам пригодится...

После чего быстро, - пока не закончилось действие кусочка хлеба с сыром, - объяснила Жукарскому, что им следует предпринять.

В городе как раз вспыхнула очередная эпидемия “итальянки” - гриппа, который вывезли из Италии в Молдавию гастарбайтеры. Если итальянцам с их развитой системой здравоохранения, прививками и уровнем жизни эта болезнь доставляла от силы неприятности в виде недельного недомогания, то вечно голодных молдаван, забывших о вакцинации и медицине, косила моровым поветрием. В сутки умирали по триста-четыреста человек...

Правительство, конечно, боролось. Юля Семеновская сама писала об этом статью, по заданию пресс-службы, и даже получила за нее половину литра подсолнечного масла пятой отжимки, на котором они с Жукарским жарили крыс, отловленных в канализационных стоках....

Так, Министерство Здравоохранения заказало торжественный молебен в Каприянском монастыре за здравие жителей города Кишинева и окрестностей. А Министерство путей и сообщения приобрело пятнадцать килограммов елея, которым смазали рельсы, ведущие на Запад, и дороги – на Восток. Министерство образования провело освящение четырех оставшихся детских садов и двух школ. Причем освящение было проведено на небывалом уровне: сначала сады и школы освятил православный священник, затем католический, и, наконец, раввин. Это несмотря на то, что в иудаизме нет освящения как такового, писали взахлеб три оставшиеся в Молдавии газеты. Но благодаря личной просьбе и.о. президента Молдавии Михая Гимпу, угрозе перекрыть канализацию посольству, а также тому, что родственники раввина были взяты в государственные заложники, здания освятили и по иудейскому обряду, который срочно придумали.

Все эти жесткие и беспрецедентные меры, заверяло правительство Молдавии, безусловно обезопасят город от “итальянки. К сожалению, болезнь не отступала и правительство собиралось выделить средства для экстраординарных мер – опрыскивания святой водой всей площади города, а также выписать из Тувы шаманов, лично окуривавших юрту, где отдыхал президент России Путин. Не остались в стороне и дружественные Молдавии державы. Так, Российская Федерация передала Кишиневу в безвозмездный дар икону Богоматери Хранительницы, найденную в колодце крестьянином Фролом Серапионовым в 1991 году, во время возрождения православной веры. Румыния прислала 400 лампадок, Израиль – частицу священного огня. Даже исламский мир не остался в стороне – Турция подарила югу Молдавии, населенному уже малоизученными из-за прерванного сообщения гагаузскими племенами, частицу кости шестого секретаря пророка.

“Итальянка”, между тем, свирепствовала и подступала даже к “зеленой зоне”, где обосновались посольства с семьями дипломатов и обслуги. Поговаривали даже, будто Молдавия получит помощь ООН в виде продовольствия и лекарств, но это было бы пустой тратой денег – ведь и то и другое и третье сразу бы украли. Надежнее было положиться на Господа. Но тот, как обычно, отворачивался от Молдавии. Народ поговаривал, что за грехи наши и сотнями уходил в новую, очень опасную секту “исходников”, клеймить которую время от времени поручали Юле в “Независимости Молдовы”.

… дослушав Семеновскую, политолог Жукарский быстро раздобыл в сундучке, который всюду таскал с собой, клочок бумаги, и, подышав на него, протер рукавом. Прищурился,

Такая сойдет? - спросил он.
Тебе лучше знать, ты же у нас специалист, - сказала Семенова.
Ну, вообще-то это молдавский святой, Андон, - сказал неуверенно Жукарский.
Это имя! - воскликнул он, предвосхищая негодующий возглас напарницы.
Он еще в незапамятные времена, в первую молдо-приднестровскую войну, в 1992 году, пытался спасти из Бендерского мебельного магазина ковер с ликом Богометари, хотя злые языки и поговаривают, что мародерствовал, - сказал Жукарский.
Ну, осколком его зацепило, он и погиб, так его канонизировали, - объяснил Юлии политолог.
Переименуй его, что ли, - предложила Семеновская.
Ну, пусть будет Евзиклахрист, - сказал Жукарский, любивший все грозное и непонятное.
Нет, - возразила романтичная Семеновская, - давай лучше Ромен...
Католической ересью попахивает, - возразил Жукарский.
Тогда пусть... ну я не знаю, ну пусть Давид, - сказала Юдовитчь.
Жидовской ересью попахивает, - сказал Жукарский непреклонно.
Верно, - ожесточенно кивнула Юдовитчь, вспомнив хамский отказ в израильском посольстве, - не всем им на наших горбах ездить, кровососам...
Тогда давай Автандил, - предложил Жукарский.
Лучше Альберт, - сказала Юля.
Аввакум!
Альберт!
Евграф!
Владлен!
Захар!
Райольд!

Получалось как-то не так. Парочка задумалась. Наконец, Жукарский сказал:

Давай Ионом назовем...
Как-то это чересчур... по-молдавски, - поморщилась Семеновская.
Так в Молдавии и живем, - напомнил Жукарский.
Ладно, - сказала Юдовитчь, - бери своего Иона, вешай на палочку, и пошли собирать крестный ход.

… спустя каких-то несколько часов за Жукарским и Юдовитчь, шедших с иконкой святого Иона, умершего позавчера от “итальянки” в районе Ботанике, и спустя сутки взятым на небо за то, что он вел благочестивый образ жизни, плелась процессия человек в сто. Конечно, десять здоровых, присоединившихся к ней, спустя час шествия были уже заражены «итальянкой»...

Сама говорю вам, - тихо бубнила Юля, закутавшаяся в платочек, - добрые люди сказывали, что Иона с того Света Господь отпустил на денек, чтобы нам, грешным, поведал, яко убоитися и спаститися...
Добрый люд, становись под знамена хода нашего! - покрикивал Жукарский.

Время от времени сопровождающий из цыган потряхивал бубном, люди бросали куски еды в мешок, и процессия набирала обороты. Неприятности возникли дважды. Первый раз, когда на процессию наехал было вооруженный отряд священников Молдавской Митрополии, но за половину собранного позволил продолжать шествие, только попа в колонну выделил. Второй – когда процессию остановил правительственный патруль. С ними дело улаживала Юдовитчь, намекнувшая на особое правительственное задание. А также пояснив всю пользу ситуации, когда гнев народной массы направлен не на бюрократический режим, а на необъяснимые силы природы, тем самым, пережитки антропоморфизма сыграют сво...

Выслушав объяснения, состоящие на три четверти из непонятных ему слов, офицер решил не связываться и пропустил православных отмаливать столицу у “итальянки” дальше. Единственное, запретил идти по проезжей части дороги.

Люд добрый, православный, - покрикивал время от времени Жукарский, запуская руку в мешок, чтобы вытащить чего поесть, - святой Иона утешением нам служит.
Своими глазыньками видела, - бормотала Юдовитчь, покачивая головой, - яко убоиши спуститися в огненной колеснице ако надысь ить итить...
Люд добрый, освящай еду свою грешную в мешочке самого Иона Святого великомученика! - кричал Жукарский.
Индо заубояши прийдя на житие яко поименно к лику Яво... - говорила Юля, нервно оглядываясь на Жукарского, потому что обладала не очень богатым запасом слов, стилизованных под церковнославянские.
Азмь есмь... - тянула время она.
Скнипа, - шепотом подсказал не лишенный чувства юмора, когда это не касалось его самого, Жукарский.
Аз есмь скнипа поелику убояше, – продолжала Юля стращать народ.

Те же не понимали в ее словах ничего, кроме того, что был святой человек Иона, болел “итальянкой” да помер, но был взят на небо. И его фотография и личные вещи защищают вещи и еду и не допускают до них болезнь. Поэтому процессия, которую вели Юля и Жукарский, стала довольно многолюдной. Так что, когда Семеновская бочком протиснулась к Жукарскому, вошедшему в образ, чтобы посоветовать закругляться, политолог широко улыбался и явно неверно оценивал ситуацию...

Какой «смываться»? - спросил он, нездорово блестя глазами.
Народ идет за нами, за православным политологом и интеллигентной журналисткой, - объяснил он Юле.
Так может самой судьбой нам предназначено стать Жаннами Дарк?! - спросил он патетически Семеновскую.
Ты, кретин, помнишь, как она кончила? - спросила Юдовитчь коллегу сквозь зубы.
Нет, она же жила в 16 веке, - сказал Жукарский.
В 15-м, - сказала начитанная Юля, которая закончила школу еще в советские времена, чего ужасно стыдилась, так как скрывала возраст.
Тем более, - сказал Жукарский.
Слазь, - сказала Юля.
Не слезу, - упрямо сказал Жукарский, которого уже несли на носилках.
Ночевать лагерем станем, - сказал он мечтательно.
А под утро народ к нам со всей страны стечется, - воздел он очи небу.
И станем мы Силой, - улыбнулся политолог Жукарский, - Богу угодной...
Ну а дальше? - спросила Юля.
Пить будем, гулять будем! - воинственно сказал Жукарский.
Украину за неделю накатом возьмем, Белоруссию потом покорим, затем Русь освободим от засилья жидов нечестивых, - сказал он.
И восстановим Рим Третий, империю нашу православную, - закончил Жукарский.
Яша... - сказала грустно Семенова.
Гм, - сказал Жукарский.
Дурачок, - ласково сказала Юдовитчь, - ты на продавленном кресле видишь. А в руке картинку дурацкую держишь, а за тобой полторы тысячи голодных дурачков идут, а ты себя уже Атиллой возомнил?
А что, - сказал Жукарский. - Может мне суждено бичом Божьим стать?
Ты и есть наказание Божье, только для меня, - сказала Юдовитчь.
Что ты будешь делать, когда у тебя за ночь в лагере половина от “итальянки” умрет? - спросила Юдовитчь.
Как же, - сказал Жукарский, - с нами же икона святого Иона, который был на не...
Мы же его сами и придумали, - сказала Семеновская
Ты уверена? - спросил Жукарский.
Ну, вроде, - сказала неуверенно Юдовитчь.
Тогда ладно, - сказал Жукарский, возвращаясь в норму,- в подворотне шмыгнем, и ищи свищи.
Ага, - сказала Юдовитчь, - только мешок с едой не забудь.
Ладно, - сказал Жукарский, - только у меня к тебе одна просьба...
Ну? - спросила Юдовитчь.

Жукарский покраснел и смущенно спросил:

Можно я еще кружочек на носилках сделаю?

Позже, глядя, как Жукарского сжигают, привязав к креслу, в котором он восседал с иконкой святого Иона, Юля жалела, что пошла на поводу честолюбия православного политолога. Следующий круг, на которой пошел их крестный ход, пролегал как раз мимо конкурирующего издания на молдавском языке “Суверенная Молдова”. Завистливые коллеги не рискнули, конечно, прямо оспаривать святость чуда, произошедшего со святым Ионом. Они поступили намного подлее – подослали к процессии фотокорреспондента, чье фото на клочке газетного обрывка злосчастный и близорукий Жукарский принял по ошибке за иконку.

Добрый люд, се жулики, а я не Ион, - возопил подученный фотограф в расчете поживиться собранным Юлей и Жукарским добром.

После короткого разбирательства православного политолога и его подругу начали буквальным образом линчевать, и Семеновская пожалела, что подменила тайком мешок с едой на сумку с тряпьем и сбросила в кусты по ходу шествия. Чтобы сохранней было... Лучше бы в пути поела поела! Единственное, что утешало – фотографа “Суверенной Молдавии” на всякий случай тоже решили линчевать.

Впрочем, для Семеновской уже не имело никакого значения. Ведь Юлю, привязав к железному шесту, активно и неумело топили в кишиневской реке Бык. Получалось у линчующих это не очень хорошо, потому что не было опыта, да и река была очень мелка, и торчком шест не погружался в воду целиком. Так что прошло еще примерно полчаса, прежде чем разъяренные участники крестного хода нашли место поглубже, и шест с “пером, на острие которого были самые злободневные проблемы Молдавии” – как написали позже в некрологе – исчез в грязной воде. Перед этим Семеновская еще успела увидеть, как Жукарского поджигают вместе с привязанным к нему креслом, и услышать, как православный политолог, треща и пылая, выкрикивает проклятия на какой-то дикой смеси русского, английского, молдавского и идиш.

Вот она, молдавская мультикультурность, которая достигается благодаря тому, что наша страна находится в точке пересечения цивилизаций, - подумала То Ли Юдовитчь То Ли Семеновская.

Потом подумала, что это последнее, о чем она думает, и в такой момент стоило бы думать о чем-нибудь более возвышенным. Так что, подумала она, стоит подумать о том, что Великий Роман, гениальную первую фразу которого она придумала, так никогда и не будет написан. А жаль. Интересно, какой была бы хотя бы вторая фраза?

Суп нашей с Джоном молдо-американской любви вскипел на бульоне двадцатилетних страстей, приперченных музыкой Моцарта, картинами Рафаэля и книгами известной и тонкой писательницы, Семеновской-Юдовитчь... - наскоро вспомнила она она начало.
Той самой, - додумала она второпях, глотая грязную воду, - что приняла мученический конец за искусство от рук разъяренных подо...
Конец или лучше кончина? - подумала она, пузыря реку Бык.

Но решить не успела.

Наступил конец.

ХХХ

Этим утром Родика решила повеситься сама и повесить двух своих детей.

К этому нужно было подготовиться. Но, к сожалению, большим опытом относительно этого она не обладала. Более того. Родика Крецу, девушка, обитавшая в разрушенных предместьях Кишинева с двумя мальчишками, трех и пяти лет, смутно подозревала, что большим опытом в повешении обзавестись нельзя. Если, конечно, ты вешаешь себя, а не других. Это как замуж, думала правоверная православная Родика, родившая двух детей – один раз в жизни. Или вообще ни раза, добавляла она про себя, и тем самым сглаживала некоторые противоречия в своей теории, поскольку рожала вне брака. За это ее даже предал анафеме священник местного прихода, отец Афанасий. Правда, после того, как Родика устроилась к нему убираться за половину цены, которую стоила хорошая служанка, батюшка простил негожую да прихожую девушку. Правда, после того, как он ее простил, Родика родила еще раз. Тогда Родика отнеслась к этому без должной серьезности, повторяя про себя любимую поговорку своей матери. “Чьи бы бычки не прыгали, телята наши”.

… первый бычок запрыгнул на Родику, когда девушке едва исполнилось семнадцать лет. Она, бедная дочь крестьян из кишиневского пригорода Дурлешты, отправилась на работу в Португалию собирать помидоры. Денег на поездку у родителей не было, поэтому с работодателями – местными поставщиками рабочих в Европу и Россию, - полюбовно договорились так. Первые два года Родика работает даром, и возмещает те шесть тысяч с процентами, что стоит дорога и рабочее место. Потом два года Родика работает за полцены, чтобы отблагодарить за доброе к себе отношение и доверие. Затем Родика работает, наконец, на себя. Условия были отличные, ведь обычно гастарбайтеры из Молдавии начинали работать на себя спустя восемь лет после отъезда.

Поговаривали даже, что ЕС намерен официально ввести термин “вольноотпущенник”, хотя это, конечно, были слухи, которые распускали сторонники союза с Россией. А в Молдавии союзником России считался всякий, у кого канал поставки рабов был налажен не на Запад, а на Восток.

Родика не была ни за Россию, ни за Европу. Она едва закончила среднюю школу, потому что большую часть времени проводила не в школе, а в поле. Девушка просто ждала счастливого будущего. Здесь ли оно ждет меня, думала невысокая крепкая молдаванка, глядя из окна автобуса с затемнёнными стеклами на молдавские холмы, а потом на равнины румынской Молдовы, сменившие родные пейзажи. Ну, а когда началась Венгрия, а потом уж совершенно чужая Австрия – чтобы сбить с толку пограничников и таможню, направлялись в объезд, - Родика даже всплакнула немного. Что ждет меня на чужбине, думала она, съежившись на сидении автобуса.

Но потом твердо решила, что счастье.

Счастье оказалось большим полем с помидорной рассадой, окруженным, почему-то, проволокой, но, конечно, не колючей, - не к зверям же попали, - а просто с пропущенным через металл током. Родика даже разглядела вдалеке на проволоке какие-то фигуры.

Это что? - спросила она недоуменно, вылезая из под сидения, где просидела половину Франции, Германию, и часть Португалии.
Это, дуреха, те, кто пытались сходить в самоволку, - объяснили, похохатывая, охранники.
А чего же их не снимут? - спросила Родика.
А ты разве видела, чтобы в вашем сраном сельском магазине снимали мух с липкой ленты? - спросил охранник.

Родика промолчала, потому что ничего такого не видела. Эвон придумали. Липкие ленты какие-то. В их сельском магазине мухи завсегда летали себе сколько угодно, потому что ничего в этом нет такого. Мухи летали и тысячу лет назад, и шесть, когда мир был создан, и будут на могилах наших летать, объяснял батюшка Афанасий. А то, чему учили в школе всякие идиоты про динозаурусов, не больше чем бред и чушь проклятого Совка, который не пускал молдаван в Европу. Так что ничего страшного нет в том, добавлял Афанасий, что школа эта закрылась из-за аварийного состояния. Жалко только, что Закон Божий преподавать детям негде. А так от школ этих морока одна, суета сует и соблазны. Дети в школах этих только и делают, что пьют, курят, и трахаются, ожесточенно добавлял Афанасий, трахнувший по пьянке свою четырнадцатилетнюю дочь, но дело замяли.

Родика была в последнем выпуске Дурлештской школы, и кое-что из математики знала: считать умела до ста, писала свое имя, а также псалмы, и гимн Молдавии. Насчет мух точно она уверена не была. Но бывший сельский учитель, который покаялся и стоял 50 дней на коленях у дома сельского священника, посыпая голову пеплом, учил их когда-то, что мухи, мол, разносят болезни. Смешной какой, смеялись дети. Все ведь знают, и даже по телевизору показывают, что мор разносит Моруха-Разносчица, а чтоб ее утихомирить, в Кишинев даже из Каприян, где монастыри, иконы привозят. И им молятся президент, депутаты, и мэр, и все уважаемые люди со свечками в руках, и это транслируют по национальному телевидению! Так что, когда школу закрыли, а учителя приговорили к покаянию, никто из детей не расстроился. Родика тем более, она-то аттестат получила, да и зачем он? Замужем не арифметику считать...

Хотя в Португалии школьные навыки ей пригодились. Когда всех мигрантов, ехавших в тайниках автобуса, вывели в поле и построили – пятерых задохнувшихся унесли куда-то, - то первым делом спросили, есть ли грамотные.

Умею считать до ста, - сказала Родика.
Отлично, - сказал надсмотрщик и повертел в руках аттестат девушки.

На бумажке было написано “Болонский процесс, бакалавр, магистратура, четверть, полугодие, крекс-пекс-фекс”. Считалось, что это удивительное заклинание очень помогает молдаванам, которые едут в Европу учиться. Мол, такой диплом очень уважают и признают в Европе, и сразу же берут с ним на последний курс престижных университетов. На бесплатное, конечно же, отделение. Надсмотрщик показал аттестат лощеному мужчине в белом костюме, белых туфлях и белой соломенной шляпе. Тот, поглядев на Родику бесстыже, кивнул, и девушку назначили десятницей. Иностранец, думала, оробев, Родика.

Позже девушка поняла, что ошибалась: весь персонал оздоровительно-трудового лагеря имени Европейской интеграции был из Молдавии. Это была первая волна гастарбайтеров, уезжавших из страны в самом начале 90-хх годов. Все они отлично устроились. Кто получил место капо, кто торговал проститутками, кто работал бригадами, выбивая деньги из работяг на стройках Москвы... В общем, молдаване и за пределами страны так и не сумели разрушить замкнутую самопожирающую пищевую цепь, которую представляет собой эта удивительная народность, вспомнила Родика непонятные слова одного доходяги из десятого барака. Доходяга носил очки, приехал из Кишинева прямо из какого-то дьявольского института, и все жаловался на невыносимые условия. Поговаривали, что когда-то он был видной политической шишкой в Молдавии еще до начала кризиса, полностью погрузившего страну в хаос и разруху, фамилия его была то ли Лупа, то ли Лапа...

По парню видно было, что когда-то он был здоровяк, но после года работы на плантации от него остался только контур. Доходяга славился тем, что умел произносить часовые фразы, смысл которых был непонятен всем, особенно ему. Надзиратели забавы ради ставили его посреди поля, заставляли надеть соломенную шляпу, рваные портки и велели говорить. Тот сначала плакал, потом нехотя начинал, ну, а под конец раскочегаривался и вещал что-то вроде:

Находясь в завершающей стадии выработки антикризисной программы, целью которой является не сокращение социальных прав населения, а смягчение последствий мирового экономического кризиса в Молдове за счет улучшения практики государственного управления, мы считаем, что бороться с кризисом не за счет населения, а путем усовершенствования методов управления публичными делами могли бы политические силы, являющиеся приверженцами когнитивной диалектики управления диалога и компромиссов, но в этих вопросах наша позиция неизменна равно как и твердая позиция в вопросах, касающихся государственности, суверенитета и территориальной целостности Республики Молдова и мы неоднократно доводили до сведения общественности свою позицию по вопросам нейтралитета, отношения к участию в военно-политических блоках, урегулирования приднестровского конфликта, защита прав национальным меньшинств и мажоритарной части молдавского общества, а сегодня мы еще раз подтверждаем нашу позицию по всем этим вопросам: укрепление нейтралитета, консолидация международных гарантий нашего нейтрального статуса, одна из главных задач нашей внешней политики как и принципиальное не вступление Молдовы в любые военные блоки, которое будет апропо способствовать продолжению поиска путей мирного урегулирования и успешной модернизации, интеграции Молдовы в европейские структуры, которые возможны лишь при условии сохранения независимости и суверенитета страны...

Даже вечно угрюмые заключенные хохотали над доходягой до упаду. А надзиратели, так те даже по ночам его из барака вытаскивали, ставили на стол во время пьянок, и заставляли произносить всю эту чушь. Это называлось у них «тискать евророманы». Доходяга жаловался, что не высыпается и в конце концов так достал этим охрану, что от него решили избавиться. С этим в лагере дело обстояло просто. Парня — когда его документы отсылали на родину, выяснилось, что это бывший спикер парламента Молдавии, чья счастливая звезда закатилась, - попросту загоняли на Скорбном Помидорном пути до смерти всего за сутки.

Помидорный путь был самым жестоким наказанием лагеря, и представлял собой крутую тропинку, по которой следовало тащить на верх холма ящик с томатами, да при этом еще и петь песню Софии Ротару «Хутор-хуторянка». Если заключенный сбавлял темп, его подгоняли хлыстами, времени остановиться и отдохнуть не давали. Воды на Помидорном Пути полагалось три глотка в сутки. В общем, это была изощренная казнь...

Весил ящик двадцать килограммов, здоровьем бывший спикер не отличался, так что его прикончили буквально семь часов работы. Тело, чтобы не возиться, закопали в поле же, под помидорами. Говорили, что так поступают со всеми умершими, и, мол, именно поэтому томаты здесь вырастают особенно сочными и красными. Иногда, после десяти часов работы, - зная, что впереди еще шесть-семь, - Родика разгибала спину и в глазах ее плясали красные точки. Тогда девушке чудилось, что на поле разбросаны и впрямь куски тел молдаван, которые умирали здесь как мухи, которых никто в сельском магазине Дурлешт давно уже не ловил на липкую ленту...

Самое удивительное, что приезжали они сюда добровольно. Если бы Родика была чуть образованнее, то непременно провела параллели с работой заключенных немецких концлагерей во время Второй мировой войны. А если бы Родика была очень уж образованной, она бы могла пойти дальше, и сравнить состояние работников лагеря в Португалии с положением буров в английских лагерях Южной Африки в начале 20 века...

К счастью, Родика была плохо образована, и ненужные мысли не мучили ее. С учетом адской работы это было бы чересчур.

Родика просто вкалывала по восемнадцать часов в поле, да еще и отвечала за подсчет продукции. Да все ждала, когда пройдут четыре года и она, наконец, сможет работать на себя. В конце концов, этот ад не очень-то отличался от ее родной Молдавии. Ведь у себя в полях крестьяне вкалывали по восемнадцать часов точно так же. Разница была лишь в том, что здесь за это платили пять евро в день, а в Молдавии все было бесплатно. К тому же, дома происходило что-то страшное. Родика получала из дому письма, где родители жаловались на то, что разруха в разгаре. Водопровод перестал работать, канализация была законсервирована, улицы обезлюдели и их уже не убирали, в городе и пригородах появились банды, пенсии и зарплаты перестали платить, государственные служащие жили разбоем и государство официально признало их право на это... В лагере, по крайней мере, кормили, и за колючей проволокой была видна Португалия. Она и здесь была, но какая-то чересчур... молдавская. Правда, Родика не жаловалась. Во-первых, она была молдаванка, во-вторых, женщина. А женщина-молдаванка бесправнее даже молдаванина, знала Родика, и в первую очередь потому, что ее лишал всяких прав мужчина-молдаванин. И это было справедливо. Ведь женщины, - вспоминала Родика наставления отца, изредка, не чаще раза в месяц побивавшего мать — они как дети. Их нужна твердая рука. Вдобавок они нечистые, у них раз в месяц между ног течет всякая гадость. Это отвратительно! Родика знала,что отец не врет, ведь у нее самой раз в месяц между ног текло. Реальность в виде промокшей холстины, которую научила подкладывать мать, подтверждала правоту отца, и справедливость всего существующего патриархального строя. Женщина - существо грязное.

Так что Родика, когда у нее в положенный срок не потекла гадость между ног, даже обрадовалась.

Перед этим к ней в барак захаживал старожил среди здешних надсмотрщиков, Петрика Урекяну. Парень он был видный, ругался смачно, плюнуть мог на полтора десятка метров, а одним ударом ноги пробивал грудную клетку работяги, если тот был не очень крепкий. Петрика так и сделал, когда впервые увидал Родику. Поставил работягу из седьмого барака, разбежался и изо всех сил заехал тому ногой в грудь. Бедняга сразу помер.

Видала, как я могу? - спросил Петрика, игриво хлопнув Родику по спине так, что девушка закашлялась.
Эка невидаль, - сказала Родика, покраснев словно помидор.
Приходи вечером ко мне в вагончик, - сказал Петрика.
Чего я там не видала? - спросила Родика.
Кой- чего, дура, - сказал Петрика и захохотал.

Родика, конечно, знала, что от поцелуев в губы рождаются дети, поэтому была во всеоружии, когда все-таки пришла к Петрике в вагончик. И когда он к ней приходил — как десятница Родика имела право огораживать свои нары одеялом — тоже в губы не целовалась. От любви Родика расцвела. Ноги ее были прямы и стройны, а ляжки упруги и словно молоком налиты, как початки молодой кукурузы. Между ног у нее тянулись красивые и нежные волосы, словно на той самой молодой кукурузе. Грудь ее была высокая, округлая и полная, как помидоры сорта «бычье сердце». Зад крепок и тяжел, словно тыква, взятая с грядки поздней осенью. Бока круглы и тверды, словно спелые баклажаны, рот — горячий как печеная картофелина, а глаза блестели, словно подмерзший виноград...

По крайней мере, так говорил Петрика, который, оказывается, закончил филологический факультет Государственного университета Молдавии, а потом решил опроститься и плюнул на место филолога с окладом в 12 долларов и задолженностью за полтора года. Так что Петрика начал качаться, устроился рекетиром, а потом ему повезло уехать в Португалию. Здесь он и баловал, пробивая грудные клетки доходяг из Молдавии в рабочем лагере. Но появление Родики, конечно же, все изменило. Петрика стал серьезнее относиться к работе, и сердце его смягчилось. Он уже не бил рабочих, а лишь покрикивал на них, и смотрел на Родику с любовью. Десятница, которая стала работать всего десять часов в сутки, расцвела и даже поправилась. Родика вообще стала чувствовать себя намного лучше, чем даже дома. К тому же еще и гадость между ног перестала течь.

А спустя восемь месяцев Родика с удивлением узнала, что беременна. Так, по крайней мере, брезгливо сказал португальский доктор, которого за большие деньги администрация лагеря раз в год просила выдать медицинские разрешения на работу в стране. Само собой, беременных из страны выкидывали.

Как же так, Петрика? - спросила Родика растерянно.
Мы ведь с тобой в губы ни разу... - напомнила она.
Эх, Родика, - сказал грустно Петрика, - лучше бы мы с тобой только в губы и...
Тьфу на тебя, - сказала смущенно Родика.
Тьфу на меня, - угрюмо согласился Петрика.

Парень проявил себя с самой лучшей стороны, и искренне пытался подкупить доктора, чтобы тот выдал Родике разрешение на пребывание в стране. Петрика полюбил девушку и не собирался отказываться от нее. Но власти были неумолимы.

Рожать португальцев мы вам не позволим, - сказал представитель местной полиции, - возвращайтесь в Молдавию и рожайте там своих молдаван.
А уж потом, - добавил не лишенный чувства юмора полицейский, - добро пожаловать в Португалию, на работу, ха-ха.

Петрика похудел и осунулся, но переговоры с администрацией лагеря, который, по слухам, крышевал молдавский парламент, ничего не дали. Родике было велено возвращаться домой. Петрика всерьез было собрался ехать с ней, но его отговорила девушка.

Любимый, - сказала она, - ну и что с того, что вернешься ты с нами в Молдавию, и что ты там делать будешь?
Чем кормить нас станешь? - спросила она.
Работы нет, с голоду будем пухнуть, - пророчески предрекла Родика.
Так что давай ты будешь здесь работать, и деньги нам слать, а мы там подрастем, - погладила Родика живот, - и к тебе снова приедем, теперь уже не две, а целых четыре рабочих руки!
И то верно, - подумав, согласился Петрика.

Провожали девушку всем лагерем. Петрика на прощание подарил ей алюминиевое колечко, которое сам выплавил из крышек от пивных банок, на что ушли восемь «Холстенов» и два «Голденбрауна». На прощание возлюбленные крепко обнялись, и Родика, обливаясь слезами, полезла в тайник под сидением водителя маршрутки, курсировавшей между Молдавией и Португалией.

Любовь моя вечна, - сказал Петрика.
Любовь моя горяча, как молдавская кровь! - порезал он ладонь на глазах любовавшимся прощанием строем гастарбайтеров.
Любовь моя крепка, как цемент, что делают молдавские строители, - сказал Петрика, и поцеловал любимую в губы.

Та не противилась — уже можно...

Сейчас, глядя на голодные глаза детей, Родика ничего не чувствовала. Ни любви, ни усталости, ничего. Пожалуй, только немного жалости. Именно поэтому мальчишек и следовало убить. Ели они последний раз полторы недели назад и ходить у младшенького сил уже не было. Так что, по справедливости, его следовало удавить. Ну, и старшего. Любила его Родика, конечно, чуть больше. Это ведь от возлюбленного мужчины, хоть тот и забыл ее... Родика не удержалась и все же всхлипнула. Обиднее всего было, что Петрика забыл не ее, а сына. Разве можно так? Разве по-мужские это: жить, зная, что где-то твой ребенок мучается от голода или мерзнет, потому что пальтишка нет? Разве по-людски так? Нет, поначалу, конечно, деньги шли, и хоть на почте и приходилось отдавать 60 процентов за то, что ей вообще что-то давали, жилось сносно. Потом суммы пошли меньше — Петрика жаловался на то, что из-за кризиса работы меньше и португальцы едят меньше помидоров. А затем и вовсе прекратились. Петрика прекратил писать...

Родика устроилась служанкой к священнику, который ее обрюхатил, и так у девушки появился второй сын. Отец Афанасий малыша и Родику на собрании села отлучил от церкви, как незаконнорожденного и потаскушку. Так что в родных Дурлештах Родике даже побираться не стоило — ничего бы не дали. Родители ее умерли, еще когда девушка была в Португалии: задохнулись в дыму, когда их подожгла банда беспризорников, грабившая район. Так что девушка с мальчиками жила подаянием, побираясь в окрестностях Кишинева, а ночевали они в полуразрушенных домах, прижимаясь друг к другу. Дома были покосившиеся, фундамент их шатался. Глядя на легко крошившийся цемент, который месили молдавские строители, Родика поняла, почему любовь Петрики оказалась не вечной... Жальче всего было детей. Мальчишки росли дистрофическими, угрюмыми и и молчаливыми. С Божьей помощью выживут, надеялась Родика, но в этом году поняла, что Бога нет, и, значит, никакой помощи не предвидится. 2004 год был ужасен. Еды не хватало, изредка над городом сбрасывали с самолетов с буквами «ООН» мешок с рисом, но прежде, чем туда доберешься, обезумевшие люди даже мешок разрывали на части. Куда уж тут слабой женщине с двумя детьми...

Последний раз семья ела три недели назад, и это был кусок крысы, которую Родика разделила между мальчишками. Так что мать ела три с половиной недели назад.

Вздохнув, Родика перенесла мальчиков по очереди из шалаша у берега Быка, где они коротали последнюю ночь, к воде.

Мама, зачем ты нас трогаешь, мы что, будем кушать? - спросил старший.
Да, сынок, - сказала она, помолчав.
Только сначала мама сделает кое-что, вы поспите, а потом будет много еды, - сказала она, снимая веревку, чтобы была вместо ремня, с пояса.
Мы уже очень много спали, - сказал тихо старший, смышленый пятилетка.
Нужно еще немножечко, - сказала пошатывающаяся Родика.
Ладно, - сказал покорно старший, отчего мать совсем уж расклеилась.

Разгрызла веревку на две части, прикрепила к ветке, проверила петли. Первым взяла младшего. Родика знала, что ей нужно вешаться последней. Следовало убедиться, что дети мертвы. Ведь если бы кто-то из мальчиков выжил, то его бы, ослабшего и беззащитного, обязательно сожрала бы стая одичавших собак, а то и людей. Так что Родика приподняла младшего, сунула головку в петлю подтянула ее и разомкнула руки. Отошла и взглянула. Мальчик барахтался в воздух, цепляясь за петлю, и синел.

Это потому что без мыла, - безучастно сказала Родика,
С мылом мигом бы... - повернулась она к старшему, который пополз от воды.
Мама, - сказал он с ужасом.
Сынок, - сказала мать просяще.

… Родика отвернулась от корчащихся тел сыновей. Дрожащими руками стала сворачивать себе петлю, и глянула в реку. У берега плавал раздувшийся мешок. Это ведьма, которую здесь вчера на шесте топили, а колдуна ейного сожгли прямо в кресле, вспомнила Родика вчерашнюю расправу. Назад мать не смотрела. Сладила петлю, и встала было, как увидела, что течением из камыша вынесло еще один мешок. Подошла, тронула рукой. Вытащила. Развернула. Рванулась к деревцу, поскользнувшись и упав.

В этот-то момент Родика вдруг отчетливо представила, что опоздала и на миг ей захотелось не поднимать голову к ветке, а отвернуться и сладко долго сидеть, глядя на воду, как течет та, течет, течет, течет....

Ма-хх-... - донеслось сверху.

Родика стряхнула с себя страшное оцепенение — не иначе ведьмовское проклятие, подумалось ей, - и сумела встать. Подняла детей обеими руками. Сгрызла, сломав зуб, веревку над одним. Над другим. Свалилась с ними на траву и поползла к мешку. Там одумалась и занялась детьми. Младшему пришлось делать искусственное дыхание, а старшего вырвало слюной. Ничего, думала Родика, это ничего. Вложила в рот каждому по печеньке, заставила рассасывать, била по рукам, тянувшимся к мешку с едой. Дождалась вечера, и, уведя детей в лес, развела костер. Прикрывая огонь со всех сторон, сварила суп из двух картошек и луковицы с травой. Накрошила корочку. Подсчитывала количество еды в мешке, и снова поверила в то, что Бог не оставил молдаван. Припасов было килограммов десять - на полгода. Лес молчал. Мальчики сидели тихо, глядели завороженно в булькающую кастрюльку. Грязные, напуганные. Зверьки, подумала Родика, и мельком глянув в небо, по звериному оскалилась.

Слава Богу, мыла не было, - сказала Родика.
Ешьте, - сказала она.

Мальчики безучастно переглянулись.

Набросились на еду.

ХХХ

Послушайте, Гимпу, - сказал возмущенно представитель МВФ в Восточной Европе Фил О Донахью, - это уже превышает все допустимые нормы не то, что государственного права, но даже и просто морали!
О чем это вы?! - спросил исполняющий президента Гимпу, предчувствуя, что его снова будут унижать, оскорблять, а то и бить.
О ваших пиратах! - бросил разъяренный ирландец.
Пиратах? - спросил Гимпу, и облегченно вздохнул.
Друг мой, - сказал Гимпу мягко, - вы, очевидно, перепутали.
Это еще почему?! - спросил О Донахью.
Вы человек цивилизованный, - сказал Гимпу, - культурный, из «золотого миллиарда», немудрено, что для вас все наши бантустаны на одно лицо.
В смысле? - спросил директор филиала МВФ.
Вы нас с Украиной спутали, - сказал Гимпу, - там море, значит, там и пираты, а мы, молдаване, народ сухопутный, ну откуда у нас пираты, помилуйте, бате...
Я. Говорю. О. Молдавии. - отчеканил ирландец, и уселся в кресло и.о. президента, задрав ноги на стол.
Изволите почистить? - спросил с юмором Гимпу.
Нет, - сказал ирландец, и добавил, - не обижайтесь, вы и правда народ дикарский, ноги на столе это демократия, вы что, не видели последних фотографий президента Обамы?
Конечно... - тоскливо ответил Гимпу.

Правда, подумал про себя, что демократия это ноги на своем столе, а также подумал, что при демократии все же лучше думать про себя, на то она и демократия, что каждый волен думать, что хочет...

Так вот, - снова вознегодовал директор туземного филиала МВФ, - я о пиратах. Немедленно прекратите это!
Да о каких пиратах? - спросил Гимпу.
Бог мой, - брезгливо сказал ирландец, - вы в своей так называемой стране ничего не контролируете, и даже не знаете ни черта...
Позвольте, - сказал Гимпу, покраснев.
Не позволю, - сказал ирландец, и рассказал Гимпу о пиратах.

И.о. президента слушал, закусив губу. История была невероятной, нелепой и потому, прекрасно понимал уроженец Молдавии Гимпу, абсолютно молдавской и правдивой. Некоторое время назад авиаслужбы Европы стали обращать внимание на то, что участились случаи аварий у кишиневского аэропорта.

А поскольку аэропорт давно уже обслуживается нами... - сказал представитель МВФ.

Это было чистой правдой. Когда в стране начались бунты и волнения, кишиневский аэропорт взяли под свой контроль силы вооруженные силы ЕС и США. С целью, как было сказано в официальном заявлении, «более транспарентного углубления политкорректного укрепления двухсторонних связей Молдовы с ее западным соседом». Проще говоря, обслуживание аэропорта перестали доверять молдавским работникам. С одной стороны, это было здорово, потому что уровень технического персонала Молдавии очень упал. С другой, отныне аэропорт Кишинева охранялся, как «зеленая зона» и гастарбайтеры не могли уже улетать в Европу. Остался только автобусный маршрут. В принципе, Гимпу было на это плевать...

Ну, а поскольку аэропорт обслуживали НАШИ специалисты, то мы, черт возьми, задались вопросом, почему стали происходить ошибки, приводящие к авариям, - рассказывал дальше О Донахью.
И что же мы выясняем?! - спросил он, от волнения даже убрав ноги со стола.

Оказалось, жители молдавского села под аэропортом занялись древним промыслом — пиратством! Да, оно воздушное, но это не меняет сути, которая стара как мир и представляет собой разбой и неуважение к частной соб...

Вы хотите сказать, - сказал Гимпу, и сглотнул, - что наши селяне перехватывают на истребителях грузовые и пассажирские самолеты?...
Это было бы чересчур, - ответил ирландец.
Все куда проще и хуже, - сказал он.

Селяне стали разводить костры, которыми выстраивали линии на манер посадочных огней! И делают они это в нескольких километрах от аэропорта. Самолет, идущий на посадку, видит огни, экипаж думает, что диспетчер что-то путает, а пока ситуация выясняется, самолет врезается в землю! Орда селян налетает на горящие обломки и растаскивает в минуты все, что только можно.

А что, остроумно, - отдал должное землякам Гимпу.
Дикарство! Варварство! - сказал ирландец.
Не знал, что так можно пиратствовать, - подивился Гимпу.
Может, в Книгу Гиннеса попадем? - понадеялся Гимпу.
Не рассчитывайте, - сказал ирландец, - это старый способ, так раньше жители приморских деревень имитировали сигнал маяка, чтобы судно село на мель. Ну, а потом грабили, а экипаж убивали...
Вся деревенька, откуда я родом, этим с 9 по 19 века занималась, - сказал ирландец.
Гм, - сказал он, осекшись.
В общем о чем это я.... - сказал он.
Варварство, дикость! - воскликнул он.
Согласен с вами! - воскликнул Гимпу.

И в глубине души порадовался, что этот самый майор Плешка в лагере под Касауцами схватил главного сектанта. Хорошие новости для директора МВФ — который за полставки работал здесь послом ЕС, за четверть — представлял НАТО, и за треть — ООН, - были очень нужны. Уж слишком он сердился из-за пиратов, о которых Гимпу, конечно же, знал. И даже более того, будь ирландец, который вступил в должность, чуть поискушенней, он бы понял: раз самолеты кто-то грабит, значит, это кому-нибудь нужно. Так, перефразируя поэта Маяковского, - которого Гимпу очень любил за групповуху с Бриками и желтую кофту, - и.о. президента думал, когда получал свои 30 процентов от каждого приземленного на лже-полосу и разграбленного самолета.

А у меня для вас, друг мой, - сказал Гимпу, достав из шкафа бутылку коньяка, - сюрприз.
Ну? - смягченно буркнул неравнодушный к алкоголю О Донахью.
Нам стала известна, - уклончиво сказал Гимпу, - информация главы секты исходников, о которой вы, без сомнения, знаете...

Ирландец, глядя на льющуюся жидкость, кивнул. Секта исходников была головной болью. Не «Аль-каида», конечно, но что-то подобное на региональном уровне. Дикари, решившие, что они избранный Богом народ. Хотя любой, глядя на то, что происходит с Молдавией с 1989 года, поймет, что Бог-то как раз отвернулся от Молдавии. Если он есть, этот ваш Бог... Проблема была не в этом. «Исходники», насколько знал О Донахью, считали, что весь мир обязан вынуть и положить им Новую Землю. А это уже было чревато. Все глобальные угрозы начинались с местных групповушек, вспомнил О Донахью слова инструктора в лагере ЦРУ, где он совершенно случайно провел лето перед отправкой на дипломатическую службу. Заваруха в его зоне ответственности в планы Донахью не входила. Ведь его, если называть своими именами — наместника от Европы — по голове бы на погладили, если бы региональная ересь привела к каким-то серьезным катаклизмам в Европе...

Гимпу разлил и чокнулся. Он не сказал, что лидер ереси пойман и находится в Касауцах, потому что знал — уже через минуту туда бы летел вертолет с отрядом спецназа.

Ну и, - спросил О Донахью, - кто это?
Местный дикарь, - махнул рукой Гимпу и выпил, - имя его вам ничего не скажет.
Я сам решу, что мне скажет и кто, - сказал ирландец.
Серафим Ботезату, - сказал Гимпу, разглядев недобрый огонек в сонных глазах пьяницы-собеседника, что делало его почему-то удивительно похожим на кгб-шника Алешу...
Ничего не говорит, - кивнул Донахью.
Я же говорил... - сказал Гимпу.

Донахью протянул руку и налил сам. Гимпу поморщился. Англосаксам не хватает врожденного такта народов романского наречия, подумал Михай, в глубине души слегка региональный националист.

Забавно. Вы сказали, что это мне ничего не скажет, а когда я сказал, что сам решу скажет или нет, сказали, а я сказал, что и правда, мне это ничего не сказало, а вы сказали, что, мол, ну я же сказал... - сказал Донахью и выпил, не дожидаясь хозяина.
Что? - спросил Гимпу.
Шутка, - сказал Донахью и захохотал.
А, - сказал Гимпу кисло и выпил.

Мужчины помолчали, глядя на не стиранные занавески кабинета первого лица Молдавии. Пусть лучше они, чем окна, подумал Гимпу, протиравший этими занавесками давно немытые стекла.

Когда кстати, перед вашей должностью исчезнет эта идиотская приставка и.о.? - спросил ирландец.
Через год, - сказал Гимпу.
Ясно, и.о., - сказал, издеваясь ирландец и снова заржал.
Что нам делать с главарем секты? - спросил Гимпу.
И самое главное, что мы за это получим? - уточнил он быстро.
Мы, европейцы, против внесудебных расправ, - сказал Донахью.
Ясно, - сказал Гимпу и заржал, потому что пришла его очередь издеваться.
Тем не менее, - сказал Донахью, - от этого человека одни неприятности, мои источники сообщают, что «исходники» привлекли в ряды сторонников уже почти триста тысяч жителей этой вашей сраной Молдавии...
Четыреста, - вынужден был признать правду Гимпу.
А теперь представьте, - сказал Донахью, - что мы все оставляем как и есть, такими темпами у нас спустя два года на руках будут четыре миллиона молдаван, уверенных, что их ждет где-то там Обетованная Земля...
Ринутся из страны, - сказал Гимпу уверенно.
Они и так бегут, - сказал Донахью.
Сейчас-то они бегут на низкоквалифицированные работы, что весьма выгодно Европе, которая использует труд молдаван, не выделяя им льгот и привилегий, как своему рабочему клас... — сказал Гимпу.
Вы прямо как марксист заговорили, - поморщился Донахью.
Два года высшей партийной школы в Саратове в старые добрые советские времена, - признался Гимпу.
Если они снимутся с места организованно, и пойдут куда-то с определенной целью, а не батрачить, как сейчас, будет скандал и мировой катаклизм, - сказал Донахью.
Давайте их ээээээээ перепозиционируем, - неуверенно сказал Гимпу, вспомнив обязательные курсы маркетинга для президентов стран Восточной Европы в германском филиале «МакДональдса».
Мы, по-вашему, чем занимаемся? - спросил Донахью.

Встал, прошелся к окну, открыл — смачно плюнул вниз, - вернулся к столу. Отпил прямо из бутылки. Словно у себя в деревне морских пиратов с собутыльниками жрет, с неприязнью подумал Гимпу. Донахью от гнева и спиртного побагровел.

Гимпу, как вы думаете, мы сколько тратим на pr-поддержку таких направлений как Италия и Португалия? - спросил он.
Кучу денег, кучу! - сказал Донахью.
Мы все делаем для того, чтобы молдаване стремились в Италию и Португалию как мотыльки на свет. Что там, неважно, главное, попасть! И это нам выгодно. Так мы и проблему дешевой рабочей силы решаем, и вашу дурную энергию на что-то направляем, - объяснил ирландец.
У нас в Италии специальный колл-центр, в котором полторы тысячи специально нанятых гастарбайтеров сидят на телефонах, дозваниваются домой и рассказывают семьям, как им хорошо живется.
В Португалии такой колл-центр есть, и во Франции...
Само собой, в целях строжайшей секретности мы их потом умер... - начал был ирландец.
Впрочем, мы против внесудебных расправ, и этим занимаются специальные люди из молдавских же наемников, - вздохнул он. - И это уже их проблемы, кто там кого среди молдаван убил...
Тысячам проституток, которые едут из Турции или Италии на побывку домой, мы даром, слышите вы, даром! выдаем розовые сапоги, мини-юбки, блестящие лакированные сумочки, яркие накладные ногти... в общем все, чтобы они выглядели для ваших земляков шикарно!
Пару лет назад мы даже занялись позиционированием среди интеллигенции и заплатили вашему местному писаке, Лор... Лар.. Лоринкову, что ли, за целую книгу про то, что Италия это рай земной, а гастарбайтеры это ангелочки, которые туда улетят!
Культура, политика, литература, слухи, общество, низшие слои, высшие слои! Мы всех обрабатываем! Мы прилагаем адские усилия! - крикнул Донахью.

После чего закончил:

Потому что если ты не можешь удержать осла на месте, то надень ему на глаза повязку и заставь крутить мельничье колесо!

Снова сел, опять налил, покраснел еще больше.

А теперь представьте себе, - сказал он, - что у нас под боком произойдет миграция целого народа, как в поздний римский период, а? И это в 21 веке! Да и куда?!
Представьте, - продолжал он, - что если ваши четыре миллиона подопечных начнут осознавать что с ними происходит?!

Гимпу кашлянул.

Я давно хотел спросить, - робко начал он.
Ну? - разрешил кивком Донахью.
А что с ними происходит? - спросил Гимпу шепотом.
Ну в смысле, с нами? - поправился он. - Со всеми нами? Я имею в виду, ведь даже я не очень пон...
А я откуда знаю? - спросил Донахью и потер глаза.
Политика это кольцевая линия трамвая, Гимпу, - объяснил он важно и.о. президента Молдавии, - вы садитесь где-то и где-то выходите, и делаете вид, что вы в курсе всего происходящего, и выходите там, где вам надо... но откуда началось движение и где закончится, не знает никто.
Главное, делать уверенное лицо, - сделал уверенное лицо Донахью.

После чего приблизил уверенное лицо к Гимпу, дыхнул коньяком и сказал:

Казнить пророка. Сегодня же.

ХХХ

…
… ему...
… овестил лицо и тело и вышел он...
… тебя..
… в вечной славе Твоей..
… устами твоими и глазами...
Душу мою Господь превратили в корабль посреди бурного моря, сказал серафим.
Словно укрепленная крепость, возвышается она над миром.
Как женщина, чье время настало рожать от хозяина на плантациях Средиземноморских...
… я стану в тягость и миру и сам себе...
Но Господь даст мне вздохнуть и даст мне свободы, и путы я разорву, что на груди моей, словно дьявольские козни.
Серафим говорил:
… благодарю Тебя, Господи, за то, что избавил душу мою от черной ямы, от могилы и дьявольского огня...
Ты поднял меня, как орел своего птенца, ввысь, к сияющему Солнцу.
Я пойду по равнинам, плоским, словно степи юга Молдавии.
Я познаю Тебя и правду Твою.
Ты очистил мой загрязненный дух от грязи, словно химчистка.
Ты дал мне основать общину в самом логове нечистых сыновей Диавола и нести правду всем.
Ты создал меня из грязи для вечности.
Позволил воинство святых возглавить.
Одарил даром веры и предвидение, и я вижу, как ты дал нам, людям, вечный выбор зла и добра.
Я же лишь сосуд из хрупкой китайской пластмассы. Лопну я через три дня от кипятка и брошен буду на свалку, псам, пожирающим отходы.
Ибо я утвердился в границе нечестия.
Когда настанет час Истины и народ мой потребует Земли обетованной....
… не будет меня рядом с ними в оболочке этого тела, но я буду с ними духом.
Духом святым.
Реки потекут вспять, разразятся громы, громче криков свергнутого Дьявола.
И настанет день Суда.
… злетят все стрелы смерти, бесчисленные, словно вши...
дети зла стреляют ими и нет надежды на жребий гнева, дети мои.
на оставленных, и излияние ярости на скрывающихся...
… потекут воды рек Днестра и Прута и Реута на все высокие берега, как огонь пожирающий, и сметут с берегов своих всякое сочное дерево...
… сожрет насыпи из глины и мостовые...
… бездной будут реветь полноводные реки эти, которые сейчас тянутся, словно обессиленные ручьи.
Бог сделает их морями и океанами, чтобы смыть позорную и нечестивую «Республику Молдову».
Откроет он пути перед нами и пойдем прямой дорогой и увидим воссиявшую одесную Землю Его, которую даст он нам.
Истину говорю вам, кто уцелеет, вытерпит и придет, тот получит все, дети.
Там сироты увидят родителей, сгинувших на заработках, там жены простят мужей, а мужья жен.
Там земля цветет и нет рабства.
Ибо Бог — молдаванин!
И загремит он своим громом...
И загрохочет Его святой чертог в своей истинной славе...
И войско небесное подаст свой голос.
Ослабнут и задрожат враги Его!
И обратится вспять до полного истребления навеки.
Ждет нас Молдавия новая, Молдавия счастливая.
Сражайтесь же за нее.
Другой такой нет!

ХХХ

- А спляшите-ка мне, родненькие! - воскликнул майор Плешка.

Гойда, гойда! - понеслось от деревянных, грубо обтесанных столов.
Гойда! - поддержал коллег Плешка, и вскочил на стол.

В просторном зале дома культуры офицеров лагеря Касауц было жарко и накурено, причем не благодаря отоплению. Помещение согрели винные пары, и жаркое дыхание, что, в принципе, было одним и тем же. Персонал лагеря пировал. Заместитель коменданта, Майор Плешка, дай ему Бог добрых лет здравия, устраивал прощальную пирушку в качестве главы лагеря, потому что этим вечером из отпуска возвращался комендант. Зал Дворца, который еще в смутное Советское время был здесь построен для военного гарнизона, украсили мишурой и елочными игрушками, цветной бумагой и блестками. Пришлось даже провести рейд в деревушку в пятнадцати километрах от лагеря, чтобы разжиться всем, необходимым для праздника. Колхозники, конечно, пытались сопротивляться... Но куда жиденькой толпе деревенских простофиль с вилами против нескольких грузовиков солдат с огнестрельным оружием.

Порядок, он всегда бьет беспорядок! - сказал Плешка, глядя как солдаты загоняют оставшийся после трудных лет скот в грузовик.
Так говорил сам великий полководец Суворов! - добавил он.
А также, - подумав, присочинил майор, - вилы дуры, автомат “Калашникова” молодец.

Здесь майор преувеличивал. Автоматы румынского производства, сделанные безо всякой лицензии еще к первой молдо-приднестровской войне, были ужасны. Даже “Томпсоны” времен “сухого закона” в США были точнее, давали меньшую отдачу и обладали большей кучностью стрельбы. К сожалению, другого оружия у лагерного персонала не было: все самое лучшее отбирала себе президентская охрана, то, что оставалось после нее, добирала охрана парламента, а уж их остатками пировала охрана кишиневской мэрии... Ну и так далее. Охрана Касауцкого лагеря в этой цепи была примерно на месте двадцатого звена, а ведь были и те, кто следовали за ними, так что нечего жаловаться, подумал майор Плешка. Могло бы быть и хуже. Говорят, пограничникам Молдавии вообще выдали винтовки “Мосина” и по три патрона на брата, потому что какая-то светлая голова в Министерстве обороны прочитал, что именно так русские начинали Великую Отечественную войну. И ведь выиграли! Слава Богу, шептались офицеры-пограничники, что в Минобороны не нашли ничего почитать по истории античности и не выдали для охраны границ только вертелы для дичи, серпы и вилы. Ведь только с этим Спартак начинал свое победное шествие по Италии. Впрочем, шептаться было опасно, доносы поощрялись...

Апропо! - воскликнул майор Плешка, и все стихли.
Друзья мои! - воскликнул Плешка, и зал загомонил.
Сик транзит! - снова утихомирил он толпу чрезвычайной ученостью.

Тех, кто умел ввернуть в речь латинское слово или крылатое выражение, в Молдавии издавна считали интеллигенцией. Так что Майор знал, что делает.

Терра инкогнита, - сказал он, - хомо хомус лупус, а контрарио, и, между прочим, ад нотам.
Амор нон есть медикабились хербис, - добавил майор.
Так как анно домини и аурио медиакратис, ну и вообще аве Кесарь император, моританте те салутанто!
И поскольку веди, вини, вици, то когито эрго сум, - продолжил майор.
Стало быть и де густибус нон деспутандум ест! - закончил он.

Наградой майору были продолжительные аплодисменты и рев подчиненных. Плешка, чувствуя, что поднял свой авторитет в их глазах на небывалую величину. Как несправедлива все-таки жизнь, подумал Майор, который наизусть заучил латинскую тарабарщину, выписанную заключенным Сахарняну на бумажку... Всего заместитель! А ведь он, подумал Плешка с обидой, давно уже подходи по выслуге лет для поста начальника лагеря. Опыт у него богатый, работает он исправно, служит Родине, правительству и представительству ЕС в Молдавии не за страх, а за совесть... Проклятая коррупция, подумал Плешка. Все знают, что начальник лагеря – молокосос Филат – был назначен на этот пост из-за родственных связей с и.о. президента Гимпу. Сопляк даже пороху не нюхал, с горечью подумал Плешка. А что себе позволяет... Ходит по лагерю, раздает дурацкие указания, большую часть времени проводит с девицами легкого поведения, пьет, развратничает, вся служба на нем, Плешке... Майор почувствовал, как слезы душат его.

Последним смеется тот, кто смеется по очереди, - постарался вспомнить русскую идиому Плешка.
Это слезы радости, - прошептал он зло.

После чего хлопнул в ладоши и танцы начались. Надзиратели, нарядившиеся в самые разные карнавальные костюмы, оставшиеся еще от старого ДК, прыгали и скакали по залу, подыгрывая себе в бубны, свистелки и старенький синтезатор “Волга”. Майор любовно щурился и подпевал. Играли его любимую песню. “

Blog

Владимир Лорченков, «Табор уходит», стр