Владимир Лорченков, «Табор уходит», стр

Вид материала

Подобный материал:

1 ... 24 25 26 27 28 29 30 31 ... 38

Вставай румын, вставай на бой! Что, нет? Ну оставайся, черт с тобой!”, в которой в интересной интерпретации обыгрывались события Второй Мировой Войны. Майор, сидевший во главе пиршественного стола, не печалился потому, что твердо решил изменить свою жизнь.

Этому способствовали два обстоятельства. Первое – в библиотеке лагеря он случайно наткнулся на старенькую книжку румынского писателя Даниела Карнегу, в которой было написано, что только неудачники принимают плохую карму. Второе – майор от старого друга из министерства знал, что комендант Филат копает под него и собирается отправить на пенсию. Пенсия в Молдавии значила смерть. Обычно тех, кто достигал пенсионного возраста, выселяли из своего жилья и вывозили в специально обустроенные для этого места. Майор даже подозревал, что они ничем не отличаются от его Касауцкого карьера. Там бедолаги жили в бараках. На слабые возражения мировых благотворительных организаций правительство и МВФ резонно замечали, что на пенсию в 7 долларов эти люди не смогут оплачивать коммунальные платежи и поддерживать приемлемый уровень жизни, так что...

Плешка не жалел пенсионеров. Ведь он еще застал поколение пенсионеров перед ними, и в сравнении с тем, что с ними сделали нынешние пенсионеры, специальные бараки были еще цветочками... Майор встряхнул головой. Самое ужасное, что от вывоза в Зоны Пенсионеров не спасало ни происхождение, ни близость к власти. Новые чиновники росли, как зубы дракона, и для них нужно было освобождать место. Но он, майор Плешка, не даст увести себя на бойню, словно баран! Майор твердо решил, что сегодня же вечером он или получит от и.о. президента место коменданта лагеря в благодарность за поимку сектанта номер один, или...

Пить будем, гулять будем! - рявкнул Плешка и дал знак.

Под рев толпы, - народу в зале набилось немало, - в зал внесли кадки с вином, медовухой и квашеной капустой. Почти сразу появились крепко пьяные: медовуха была из искусственного, конечно, меда, поэтому сшибала с ног запросто. Желающий выпить подходил к бочке со своей железной кружкой, черпал сколько влезет. И пил, после чего возвращался на свое место. Если, конечно, мог. Плешка пригубил чашу. В случае, если власть не пойдет ему навстречу, знал Майор, он объявит себя правителем независимого Касауцкого государства и отделит регион от Молдавии. Риск, конечно, был, но Майор знал, что главное в таком случае – запретить на территории карьера коммунистическую партию, объявить капитализм ведущей доктриной, написать заявку на вступление в НАТО, и послать воинский контингент в Афганистан и Ирак. Если проделать это быстро, то можно не только успешно отделиться от Молдавии, но еще и понаблюдать, как бомбардировщики НАТО утюжат Кишинев за наезды на маленькую и гордую Касауцкую республику. Ну, а потом можно и походом на Кишинев пойти, подумал майор, и выпил. Диктатор Молдавский, Его Превосходительство Плешка...

А потешьте-ка нас круговой! - воскликнул он.

Пьяные расступились, встали в круг, и стали ползти по залу неторопливой гусеницей. Сначала медленно, дрыгая ногами, потом быстрее... Ноги громыхали. Цепь двигалась. Деревянный пол словно ожил под ногами танцующих. Он шевелился и вставал на дыбы! Ритм захватывал. Все они взбрыкивали ногами то вправо то влево каждые три шага, и постепенно захмелевшим людям стало казаться, что они – часть единого целого. Единый молдавский народ! Танец горячил кровь. Приобщал. Распрямлял. Выправлял крылья. Боевой, угрожающий, он исполнялся еще древними молдавскими воинами перед нападением на железные легионы Рима. Танец был сама история!..

Плешка горделиво приосанился. Этот старинный молдавский танец – хору – ввел на пирушках для надзирателей он, Майор! Правда, посоветовал ему это сделать заключенный Баланеску, но тот сидит в надежной комнатке за домом Майора, и тараканов на стене считает. К тому же, Баланеску как-то признался майору, что описание этого танца он вычитал вовсе не в древних молдавских хрониках, а в книге некоего Джеральда Даррела про приключения натуралиста в Африке. Где, якобы, этот танец и исполняли чернокожие аборигены. Черт знает что, подумал Плешка. Нельзя выпускать Баланеску, понял он вдруг. Старик свое дело сделал. Недавно он закончил, наконец, поэму, которую майор Плешка намеревался преподнести своей возлюбленной, проститутке Нине. Она, работавшая в публичном доме неподалеку от карьера, никак не соглашалась ответить взаимностью на ухаживания майора. Нет, спать-то спала – работа все-таки... Но возлюбленной Плешки Нина быть не хотела.

Молодая, стройная, кокетливая, со вздернутой верхней губой и пушком над ней, она удивительно была похожа на святую Молдавии, канонизированную Кишиневской Православной Митрополией, Наталию Морару. Якобы та, еще в эпоху телевидения, интернета и прочих бесовских штучек, - которых Молдавия ныне не могла себе позволить, - вроде бы собрала народ в центре столицы, чтобы освободить Приднестровье от русских оккупантов и повела их в поход. А продажные правители ее за это сожгли, а сердце, мол, не сгорело, и его, чтоб народ не поклонялся, бросили в реку Бык. По крайней мере, официальная версия событий была такова. Состоялись события или нет на самом деле, выяснить представлялось невозможным, поскольку Государственный Архив Молдавии, а также архивы МВД и КГБ сжигали регулярно каждый год. Дым свободы от папок с делами стукачей, - подожженных стукачами, - вился над страной. В дыму пожарищ от домов, полей и церквей он, впрочем, был почти незаметен...

Так вот, Нина. Девушка попала в бордель благодаря своему дяде, который воспитывал ее после смерти родителей. Те, медсестра и медбрат, были посланы в провинцию из Кишинева, где оба закончили единственное высшее учебное заведение страны для врачей – медицинское училище. Там их научили накладывать шины, останавливать кровотечение и выписывать анальгин во всех остальных случаях. Студенты полюбили друг друга, и родили прелестную дочку, Нину. Малышка росла смешливой и прелестной хохотушкой, но характер ее резко изменился после трагичной гибели родителей. Их, во время очередной засухи, и прибытия из Москвы пяти гробов с телами строителей, погибших под рухнувшей плитой, обвинили в колдовстве. Отца Нины, Аурела Патрунджой, повесили на колодезном вороте. А мать заставили в этот самый колодец прыгнуть вниз головой. Перед самой смертью несчастных их родственник, - участвовавший в линчевании колдунов, - пообещал, что возьмет Нину к себе и устроит ее будущее.

Мы же молдаване, добрые люди, - сказал он.
Не звери какие, - добавил он, подняв ворот с Аурелом, отчего тот задохнулся и как-то сник.
Прощайте, добрые люди, - сказала мать Нины, не проклинавшая сельчан из-за опасения, что они и на дочку осерчают.
Не забывайте делать пи-пи на рану, - сказала она, - ведь в отсутствие обеззараживающих средств моча, в которой содержится много солей и минералов, может обладать дезинфицирующим эффектом.
Ни в коем случае также не мажьте ожоги маслом, особенно растительным, - добавила она, став на край колодца со связанными руками и камнем на шее.
Наконец, - быстро передавала бесценные знания она, - в случае, если человек, находящийся рядом с вами, находится в бессознательном состоянии, вам следует проверить функционирование его жизненных систем, приоткрыв веко и взглянув на зрачок...
В случае если зрачок не круглый, а вертикальный, так называемый “кошачий глаз”...
Точно ведьма, - прошелестел шепот над толпой.
Да прыгай уже, ведьма, - добродушно сказал кто-то из толпы.
Марьяна, стой! - вдруг воскликнула одна из женщин села.
Да? - с надеждой обернулась мать Нины, отыскивая взглядом в толпе дочурку.
Марьяна, тебе ведь все равно занавески не нужны, а у меня племянница замуж выходит, так я возьму? - спросила старушка.
Да, конечно, - ответила грустно медсестра Марьяна.
Ну, прощайте, - сказала она.
Мама! - рванулась из толпы маленькая Ниночка.

… но было уже поздно. Только круги от всплеска по воде расходились.

С тех пор Нина, конечно, сильно выросла. Стала молодой, крепкой кобылкой, с плотно сбитыми ляжками, задорной грудью и белоснежными зубами, да гривой непокорных волос. Чисто кобылка! Разве что не ржала по лошадиному, а смеялась словно серебристый ручеек в молдавской чаще, густой да непролазной... думал Плешка, житель Молдавии, где из-за отсутствия вырубленных лесов эрозия уничтожала остатки почвы и неурожаи стали обычным делом. Ну да Бог с ними, урожаями да неурожаями. Главное наше богатство это женщины, говорили в Молдавии, отправляя дочерей в Турцию или Италию. А то и дома карьеру им делали. Так было и с Ниной. Ее дядя, - как девчонка выросла, - отдал в публичный дом, солидное заведение на двадцать пять номеров. Нина, еще в тринадцать лет согрешившая с подпаском в ночном, к новому месту жительства отнеслась с пониманием. Дядю благодарила за науку и за то, что выкормил. Обещалась отсылать ежемесячно 30 процентов заработка. Слово свое держала. Жила в комнатке на втором этаже с иконкой покровительницы своей профессии, той самой святой Натали Морару, да с видом на захламленную реку Реут. Часто слушала патефон с пластинкой чудной английской группы “Битлз”. Особенно нравился Нине соленый шлягер “Энд ай лов Хер”...

Ну что за хер такой, - говорил Плешка, сурово.
Нет чтоб народную музыку слушать, - добавлял он, вытираясь после утех.

Нина не обращала внимания, и после каждого клиента буквально вскакивала и неслась к патефону. Его, кстати, проститутке подарил Майор Плешка, который нашел диковинную игрушку в развалинах Меркулештского военного аэродрома. Патефон там оставили американцы, которые приезжали демонтировать аэродром, чтоб молдаване чего страшного с техникой не натворили. Могли ведь! Забрались же местные жители в подземный противоракетный центр, брошенный здесь еще СССР, и нажали несколько кнопок, после чего Украина сбила гражданский самолет Израиля... Бедная моя Родина, думает Майор Плешка, вытирая сальный рот. Несчастная Молдавия. Надзиратели понимающе переглядываются. Знают они - как всякий молдаванин после стаканчика вина, Майор плачет о судьбе страны. Майор — патриот!

Люб ли я вам, надзиратели?! - кричит он.
Люб! - кричат надзиратели.
Вольно ли вам со мной?! - спрашивает он, грохнув чашей.
Люб, ой люб, майор! - орет толпа.

Разинутые пасти, сжатые кулаки, горящие лица. Варвары! Викинги! Звери, с гордостью думает Майор. С такими и на Одессу можно пойти, к морю! А там... Нет, лучше не загадывать. Дай Бог с лагерем разобраться, с местными делами. А их у него несколько. Во-первых, с Баланеску пора решать... Поэтишка в последнее время стал нервным и дерганным. Требует свежего воздуха, прогулок и качественного питания. Разбаловал Майор шута. Да надобности в нем нет уже, потому что поэма для Нины – та самая, после которой сердце капризной проститутки наверняка смягчится, и она полюбит его, Майора, - уже написана, наконец. Три года писал стервец! Еще и жаловался, что времени мало дали.

Ну, а чего вы хотите майор, Муза девушка капризная, - сказал Баланеску, протягивая свиток Плешке.
Капризная девушка это проститутка Нина, - буркнул злой с похмелья Майор, - а Муза это то, чего нет.
Это символ вдохновения! Я написал вам шедевр, - сказал Виеру, и так подбоченился, что аж до слез смешно стало.

Маленький, старый, лысый, волосню на затылке отрастил... Тьфу. Майор, конечно, ничего не сказал, отнес только в благодарность две буханки хлеба и чекушку спирта поэту. А сам подумал, что теперь узника надо кончать. Ведь если Нина, не дай Бог, узнает, что поэму ей написал не он сам... Разговаривать не захочет. Елозить на молчащей Нине майор не желал. Он хотел любви и взаимности. Если Нина уступит его притязаниям, он ее даже надзирательницей в женской части лагеря сделает, обещал майор. Нина лишь смеялась, да розовый язычок скользил между сахарных зубок... Глядя на них, сорокалетний майор терял голову под фуражкой, пошитой под СС-овскую. А Нина была переменчива, как молдавское Солнце. Бывало, обидится, отвернется, ноги раздвинет – бери, мол, - и лежит, посапывая равнодушно. У Майора в такие минуты слезы из глаз текли от обиды и унижения. И ведь ничего поделать не мог! Сердце, оно не зек, его ничем не смиришь, - записал в блокнотик Майор умную мысль. Таких блокнотиков у него было уже двадцать, все заполненные его, Майора, афоризмами. Плешка льстил себе надеждой, что как-нибудь издаст это за государственный счет, и его бюст установят на аллее молдавских классиков в центре Кишинева. Правда, говорили, что аллею эту давно сожгли, а бюсты классиков разбили... Что творится со страной, подумал Плешка. Морок, видение. Словно вздыбившиеся полы, на которых танцуют надзиратели...

… крестьянин Тудор Попушой со стоном последним усилием попробовал было сделать вдох, да не смог. Посинел, хрустнуло у него что-то в груди, и отошел в мир иной Тудор Попушой. Следующим умер сельский пастушонок Витька Степанюк. За ним отошел ткач Валерка Лазар, потом, словно домино, один за другим ушли, улетели душеньки менялы Алика Ридмана, кузнеца Марио Ткачукелло – сына итальянца и молдаванки, - и юродивый Юрка Рошко. Умирали они тяжко, выпуская кровавые да сопливые пузыри, и последние минуты их были похожи на адские – как, по крайней мере, живописал адские муки сельский священник-горбун, отец Николае Мариан. Тот, впрочем, тоже умирал вместе с крестьянами, потому что налетчики и его не пощадили. Авторитет попов в Молдавии, разоренной беспорядками и голодом, стремительно падал...

Да будут прокляты антихристы бесовские, яко убоише пляшу... - прохрипел на прощание отец Мариан, изверг воздух изо всех своих отверстий разом и умер.
Аминь, - прошептало несколько крестьян и отошли в мир иной вслед за сельским священником.

Крестьяне кучно лежали под досками, настеленными прямо на людей. На этих самых досках и танцевали надзиратели лагеря, на радость заместителю коменданта Майору Плешке. Тот сам распорядился провести такую экзекуцию непокорных селян, которые пытались сопротивляться экспроприации скота.

Вам, скоты, дорог ваш скот? - сказал майор Плешка, решив каламбурить.
Значит и помрете вы, скоты, как натуральные скоты! - воскликнул он.

После чего записал изречение в тот блокнотик, где следовало оставлять веселые афоризмы, и приказал предать мученической смерти сто пятьдесят человек. Детей и баб села Плешка пощадил, велел выгнать в лес, а дома и посевы сжечь. За доброту деревенские бабы целовали ему руки и благодарили. Майор смущался и говорил, что оно того не стоит. Мужчин же, связав, бросили на пол, покрыли досками, и стали пировать.

Ох, тяжко мне, тяжко, - прохрипел кузнец Рошка, и алая кровь потекла по его черной бороде.
Терпи, друг, - прохрипел в ответ местный вор Танасе, на котором сверху кто-то подпрыгнул особенно яростно, после чего ребра вора хрустнули и он помер.
Скорей бы смерть, - прошептал бывший сельский учитель, а в новые времена изгонятель духов с лицензией министерства просвещения, Ондреевске.
Если бы... танцевали... вальс... было бы легче, - добавил он.

После чего также изошел. К концу праздника под досками не раздавалось ни единого вдоха. Персонал лагеря, живущий в постоянном страхе партизанских нападений деревенщины, отчаявшейся с голодухи, никакой жалости к жертвам не испытывал. В конце концов, на то ведь он и рынок, чтобы выживали в нем сильнейшие. А Молдавия – рыночная страна, как объяснил им лектор по политэкономии для персонала концлагерей развивающихся рыночных стран, присланный в Касауцы из Словении. Рыночная и европейская. Ну, с некоторыми своеобразными традициями. Правда, казнь под досками на пиру в них не входила. Это была находка Майора Плешки. Дело в том, что когда-то в Кишиневе, во времена Пятого национал-освободительного погрома, он наткнулся на библиотеку, оставшуюся после повешенных жидков. Там было несколько десятков томов “Мировой истории”. По какому-то наитию Плешка выбрал всего один – чтоб по дороге в лагерь не скучать – пятый. Это была “Всемирная история: Средневековье”. Там-то, в главе про битву на Калке, майор Плешка и вычитал про такой экзотический способ расправляться с поверженными противниками. Так что каламбур Плешки действительности не соответствовал.

Молдавские крестьяне погибали не как скоты, а как русские князья.

Гойда, гойда! - веселились надзиратели.

… Майор ощупал в кармане пару листков поэмы, переписанных им собственноручно и велел принести еще вина. В это время к столу тенью скользнул посыльный.

Телеграмма, батюшка, - сказал он на ухо заместителю коменданта.

Майор поправил пыжиковую шапку, которую одевал на такие пиры, чтобы более полно чувствовать себя Иваном Грозным. Собственно, в фильме про Грозного он такие пиры и увидел, и загорелся... Кино также подтверждало его самые худшие опасения относительно того, что кризис цивилизации коснулся не только Молдавии.

Эвон, даже в России, с их миллионами от нефти да газа сейчас черно-белое кино снимают, и пленка какая плохая! - говорил майор знакомым.

Один, правда, все твердил, что это чересчур жестокие забавы, но Майор был тверд. Не заставлять же надзирателей танцевать в балерунских штанах в обтяжку с накрашенными губами, словно гомосеков каких, - как он, Майор, видел еще в одном фильме про концлагерь! Плешка почесал голову. В шапке было жарко, но статус обязывал. Так что Майор, обливаясь потом, взял телеграмму, и прочел:

“Сегодня же поджарьте рыбу и подайте с мамалыгой к столу горячими. В благодарность за это позволяем вам стать шеф-поваром. Прежнего шеф-повара пошлите чистить картошку. Как доказательство того, что вы пожарили рыбу, голову и кости пришлите в публичный дом”.

Быстро дешифровав телеграмму, трусоватый Плешка почувствовал облегчение. Ему разрешено возглавить лагерь, а Филата разжаловать в надзиратели. При условии, что он казнит Серафима Ботезату и пошлет его голову в Кишинев. Плешка поджал губы. Серафим оказался вполне интересным собеседником, и его было даже жалко. Конечно, идеи его бредовые, но правильно ли убивать за это... Спасти дурачка? Но стоит ли это место коменданта лагеря? Ведь став комендантом, он будет всемогущ и осыпет Нину тем, чего она и заслуживает. Оденет не хуже какой-нибудь проститутки в Стамбуле! Черт с ним, с Серафимом, подумал Плешка. Тем более, что и надзиратели глядят все жесточее да озорнее. Надо, надо дать ребятушкам кровушки, подумал Плешка. Встал и хлопнул в ладоши. Зал стих. Майор зычно крикнул:

Поели-попили, ребятушки?
Ой, поели-попили, батюшка! - ответил хор.
Поразвлечься не желаете?! - крикнул майор?
Желаем, батюшка! - заорали надзиратели в предвкушении

Смерти или сексу?!
Смерти, батюшка! - заорали в ответ.
Сексу, батюшка! - крикнул кто-то робко.
Сначала смерти, потом сексу! - решил потрафить надзирателям Плешка
Да-а-а-а!!!! - заорала толпа в ответ.

Спустя полчаса в зал ввели изможденного сидением в карцере Серафима.

ХХХ

Глядя на чадящие вдали факелы, освещающие путь к Дому культуры концлагеря, Серафим шестым чувством понял, что его смертный час не за горами, и даже не за холмами. А вот за этой тропкой, которая вела от карцера, где он находился, к месту, где веселились палачи. Лагерь испуганно молчал. Пирушки администрации всегда заканчивались расправами. Серафим чуял, что в эту ночь расправа произойдет над ним. Поэтому узник привстал на цыпочки и жарко зашептал в щель стены:

Часовой, эй, послушай...
Ну? - спросил часовой.
Пять золотых, и кувшин вина, - сказал Серафим.
Родишь, что ли? - посмеялся своей удачной шутке охранник.
Пойди в барак и спроси... - перечислил Серафим имена своих последователей.

Часовой, помявшись, ушел. Хоть это был и концлагерь, но все-таки молдавский концлагерь. Поэтому здесь всегда можно было что-то купить, обменять или выпросить. Так что уже через несколько минут тихо скрипнул засов, и в помещение карцера – бывший хлев – скользнули несколько десятков человек.

Дети мои, - сказал Серафим, потирая руки в местах, где натерли снятые за еще один кувшин вина кандалы.
Я хочу, чтобы вы слушали меня, не перебивая, - сказал он.
Через какой-то час или два меня убьют, - сказал он, подняв руку, чтобы негодующие возгласы утихли.
Я хочу, чтобы вы впитали в себя Учение истины и исхода, - сказал он.
Которое заключается в том, что мы молдаване – новый народ Израилев, и именно с нами Бог заключил новый договор.
Потому что старый договор с народом еврейским истек, и израильтяне, выполнив свои обязательства перед Богом, все им обещанное получили.
Обещал же Он им страну.
Итак, мы заключим договор с Богом и получим новую землю от него, а нынешние же беды наши просто испытания, которым Он подвергает нас чтобы проверить верности договору, как было и с евреями.
И я хочу, чтобы вы внимали мне, как губка морю, - сказал Серафим.
А не потратили эти бесценные минуты на никчемные препирательства со мной, вашим учителем, - сказал он.
Сейчас я посвящу вас в тайный обряд молдаван, - сказал Серафим, надевая на шею ожерелье из початков старой кукурузы.
Вы же слушайте и запоминайте, - сказал он.
Это очень древняя песня, - добавил он.

После чего закружился по полу и тихо забормотал. Сначала неразборчиво, потом все отчетливее. Наконец, танец его заворожил собравшихся так же, как неподалеку отсюда хора надзирателей – пирующих офицеров...

Очень давно, пританцовывая и хлопая по бедрам в такт своей худобе, - пританцовывая, пел исхудавший Серафим.*
По Молдавии брела мать-кукуруза и голова ее была украшены перьями птицы дрозд, а лицо разрисовано лучшей цветной глиной Мексики, в ушах цвели ракушки, в которых прятались еще живые мелкие морские чудовища, креветки, а на правом плече восседал сам орел, и нужно но ли добавлять, что в когтях он держал змею, - пел Серафим.
Мать-кукуруза, везде, где ты пляшешь, остается немного твоих косточек, твоих желтых зернышек, мы собираем их, не глядя тебе в лицо, потому что всякий кто туда глянет, навеки уйдет танцевать в эти поля с тобой, и матери прячут деток заслышав, как стучат сухие семена из тебя, - подпрыгивал Серафим.
Мать-кукуруза, скажи, когда мы наедимся досыта и напьемся вволю?! - спрашивал Серафим.
Мы голодны, - кричал он в экстазе.
Вот вам семена, вот вам злаки, ешьте и пейте, - отвечал он за Мать-кукурузу.
Мать-кукуруза, - снова спрашивал Серафим, - мать-кукуруза, взгляни на меня, взгляни и ответь, когда мы наедимся и напьемся вволю, но не тебя.
Чего же вы хотите съесть и выпить? - спрашивал серафим себя за Мать-кукурузу.
Наши души хотят нажраться чести и собственного достоинства, - пел Серафим за всех 4 миллиона молдаван, - наши души опухли без этой еды, стали неестественно толстыми и безобразными...
Наши души ходят пузатые и на тоненьких ножках, как страшные рахитичные дети, околевающие у заборов, - пел Серафим.
Они хотят пищи, - вопил он.
Что едят они?! - спрашивал Серафим и прекращал крутиться.

И, затихнув на полу, слабым и изменившимся голосом говорил:

Вы умрете голодными, отвечает, танцуя мать-кукуруза, и перья на ее поясе из самых редких и красивых птиц, переливаются переливчатым цветом, самым красивым цветом Земли...
Вы умрете голодными и ваши души так и останутся на обочинах, не допросившись подачки, милостыни...
Ничего им не достанется, - пророчил за Мать-Кукурузу Серафим.
Что же, значит, на то воля Бога, - говорил он уже своим голосом.
Аминь...

Серафим полежал еще немножко. Он не был уверен, что именно так должна была звучать древняя молдавская песня, и пел первое, что в голову взбредет. Но он точно знал, что в людей — как в детей — нужно вселять уверенность. Поэтому Серафим никогда в словах своих и поступках не сомневался. А таинственный обряд, точно знал Серафим, придаст привлекательности его идеям. Которые, верил он, спасут Молдавию. Так что немного экзотики с перьями и кукурузой не помешают... Ученики затихли. Кто-то плакал, кто-то быстро записывал все слова Серафима.

Дети мои, - сказал он, - скоро меня убьют.
Но думая, что они убили Серафима, они заблуждаются, - сказал Серафим.
Потому что Серафим это не тело, а душа, которая живет вечно, - говорил Серафим.
Они думают, что убьют Серафима, но они убьют кого-то другого, - сказал Серафим.
Как это? - спросил кто-то.
Все просто, - сказал Серафим и сказал, - пусть вопрошавший выйдет к свету.

Смущаясь, в кружок света от свечи вышел молодой паренек лет двадцати. Тот, что рубил камень бок о бок с Серафимом. Серафим ласково обнял его, отстранился и сказал:

Отныне ты — Серафим...
Если же решат убить тебя, передай дух Серафима другому и предай себя смело в руки врага, - сказал бывший Серафим новому Серафиму.
Я э-э-э, я Серафим?! - спросил ошеломленный парнишка.
Учитель, но... - послышались возгласы.

Но бывший Серафим уже шел к двери, за которой стояли пришедшие за ним охранники.

….......................................................................................................................................................

Blog

Владимир Лорченков, «Табор уходит», стр