Программа 66-ой научно-практической конференции студентов, магистрантов и аспирантов белорусского

Вид материала

Содержание

Обязанность защищать: гуманитарная интервенция, аспекты за и против
Формы межгосударственной интеграциина постсоветском пространстве(на примере евразэс и еэп)
Институт поправок в венских конвенциях о праве международных договоров
Кодификация прав внутриконитинентальных
Некоторые проблемные вопросы классификации одностороннего акта отказа в международном праве

Подобный материал:

1 2 3 4 5 6 7 8 9 ... 15

Обязанность защищать:
гуманитарная интервенция, аспекты за и против

А. Е. Басалыга, А. А. Солин студ. 4 к., научный руководитель Л. В. Павлова, профессор

Гуманитарная интервенция – это применение вооружённой силы на территории другого государства без санкции Совета Безопасности ООН (СБ ООН) в случаях систематических нарушений прав человека.

Правомерность гуманитарной интервенции в международном праве определяется нормами, регулирующими применение силы и содержащимися в Уставе ООН, обычном праве, существующем параллельно с Уставом ООН, а также в положениях об ответственности государств. Их анализ позволяет дать ответ на вопрос о правовой допустимости гуманитарной интервенции в современном международном праве.

1. Статья 2.4 Устава ООН запрещает применение силы как против территориальной неприкосновенности или политической независимости любого государства, так и каким-либо другим образом, несовместимым с целями ООН. По наиболее распространенному толкованию данной статьи применение силы возможно только в двух случаях – самозащита по статье 51 и санкция Совета Безопасности по статье 42 Устава.

С другой стороны, статья 1.3 Устава ООН гласит, что одной из целей деятельности организации является поощрение и развитие уважения к правам человека. Следовательно, интервенция в гуманитарных целях может быть интерпретирована как соответствующая целям Устава ООН и таким образом являющаяся правомерной.

2. В соответствии с решением Международного Суда ООН (МС ООН) по делу Никарагуа против США, нормы, содержащиеся в Уставе ООН, существуют параллельно с нормами обычного права (параграф 181), следовательно, применение силы может быть правомерным как соответствующее новому и существующему вне Устава обычаю (параграф 207). Тем не менее, отсутствие устойчивой практики и opinio juris (в Картахенской декларации движения неприсоединения более 130 государств заявили о непризнании права на гуманитарную интервенцию) свидетельствуют, что обычай применения силы в гуманитарных целях на данное время не сформировался.

С другой стороны:

a. в международном праве отсутствует единообразное определение понятия устойчивой практики, поэтому практика интервенций Танзании в Уганду (1979), ЭКОВАС в Либерию (1990) и Сьерра-Леоне (1993), НАТО в Косово (1999) может быть расценена, как достаточная для формирования обычая;

b. параграф 77 решения МС ООН по делу о Континентальном шельфе в Северном море гласит, что для возникновения обычной нормы необходимо opinio juris sive necessitates, то есть, обычная норма может сформироваться на основе, в том числе, и соображений политической, моральной, экономической и иной необходимости;

c. имеющиеся правовые обоснования интервенции НАТО в Косово (Великобритания, Бельгия, Нидерланды) в сочетании с отсутствием осуждения со стороны СБ ООН (отклонение проекта резолюции осуждения действий НАТО S/1999/328, предложенной Россией, Беларусью и Индией), могут быть расценены как достаточные основания для формирования нового обычая;

d. некоторые доктринальные учения (Антонио Кассезе, Кристофер Гринвуд) гласят, что гуманитарная интервенция возможна в исключительных случаях: определения СБ ООН ситуации в качестве угрозы миру в соответствии со ст. 39 Устава ООН, системных нарушений прав человека с большим количеством пострадавших, в качестве последней меры, в целях остановить массовые жертвы среди мирного населения, в случаях бездействия или неэффективного действия СБ ООН (вето 1-2 постоянных членов СБ). Применение силы должно быть пропорциональным.

3. МС ООН в параграфе 34 решения по делу о компании «Барселона Трэкшн» закрепил, что соблюдение основных прав человека является обязательством erga omnes, и все государства имеют правовой интерес в их защите. Параграф 138 Финального документа Мирового саммита 2005 года гласит, что государство ответственно за защиту своего населения, inter alia, от преступлений против человечности, геноцида, этнических чисток. Кроме того, произошёл переход от суверенитета как права к суверенитету как обязанности по отношению к населению и мировому сообществу в целом. Следовательно, в случаях системных нарушений прав человека любое государство имеет право действовать от имени угнетаемого населения, что не должно расцениваться как нарушение суверенитета.

Тем не менее, регулирующие ответственность государств нормы не предусматривают возможность применения военной силы без санкции СБ ООН в каком либо ином случае, кроме самозащиты по статье 51 Устава ООН. Вооруженные контрмеры не являются правомерными, о чем свидетельствует пункт 1(a) статьи 50 Проекта статей об ответственности государств. Действие в состоянии необходимости по статье 25 упомянутого Проекта статей также не может служить правовым основанием, поскольку очевидно интервенция затрагивает существенные интересы государства вторжения и, следовательно, противоречит пункту 1(b) этой статьи.

Суммируя приведенные выше аргументы за и против касательно гуманитарной интервенции, считаем, что:

в современном международном праве применение силы легально лишь в рамках Устава ООН;
обычай, позволяющий проводить одностороннюю гуманитарную интервенцию без санкции СБ ООН, в современном международном праве не сформировался, однако, наблюдается тенденция к его возникновению.

ФОРМЫ МЕЖГОСУДАРСТВЕННОЙ ИНТЕГРАЦИИ
НА ПОСТСОВЕТСКОМ ПРОСТРАНСТВЕ
(НА ПРИМЕРЕ ЕВРАЗЭС И ЕЭП)

С. М. Босовец, аспирантка 2 года обуч., научный руководитель Ю. П. Бровка, д. ю. н., профессор

В мировой практике выработаны две формы межгосударственной интеграции или модели регулирования интеграционных процессов: организационно-правовая (т.е. международная межправительственная организация (ММПО)) и внеорганизационно-правовая (т.е. объединение государств-участников международного договора). В мире существуют примеры успешного осуществления интеграционных процессов как в рамках первой формы (ЕС, АСЕАН), так и второй (НАФТА), однако, гораздо больших результатов государства добились в рамках ММПО. К тому же внеорганизационно-правовая форма подходит для создания зоны свободной торговли (как в НАФТА), но не для более высоких этапов интеграции, как то таможенного союза или общего рынка, поскольку эти стадии требуют наличия централизованного механизма принятия решений и постоянно действующих в рамках объединения органов с определенной степенью наднациональных полномочий. Опыт крупнейших интеграционных объединений показывает: чем больше этапов интеграции планируют государства, тем сложнее организационная структура объединения, процедура приема в члены, механизм принятия решений, шире его компетенция, жестче контроль за выполнением решений. Для эффективного осуществления интеграции необходимо наличие ММПО и четкий правовой механизм регулирования процессов. В рамках ММПО легче выявлять и решать проблемы на пути интеграции, а также выявлять пробелы в правовой базе интеграционного сотрудничества. К сожалению, государствами-участниками интеграционных процессов на постсоветском пространстве не всегда учитывается опыт правового регулирования межгосударственной интеграции, накопленный крупнейшими интеграционными объединениями. В этом отношении показателен пример Евразийского экономического сообщества (ЕврАзЭС) и Единого экономического пространства Беларуси, Казахстана, России и Украины (ЕЭП). Одной из причин неэффективности определенных интеграционных процессов (наряду с различными экономическими и политическими причинами) является выбор ими внеорганизационно-правовой формы интеграции.

Сначала государства-участники евразийской интеграции выбрали внеорганизационно-правовую форму, базой сотрудничества послужили Соглашение о Таможенном союзе 1995 г. и Договор о Таможенном союзе и едином экономическом пространстве 1999 г. Однако, существенных результатов интеграции достигнуто не было. Поэтому позже, на опыте убедившись в неэффективности такой формы интеграции применительно к их интеграционным планам, государства решили перейти к организационно-правовой форме интеграции и пошли проторенным традиционным путем многих других интеграционных объединений. Так в 2000 г. была учреждена ММПО – ЕврАзЭС, членами которого в настоящий момент являются Беларусь, Казахстан, Кыргызстан, Россия, Таджикистан, Узбекистан. ЕврАзЭС в настоящее время реально функционирует, имеет свой устав, бюджет, организационную структуру, механизм членства и т.д. Объединение функционирует по принципам поэтапности интеграции и взаимных обязательств государств и добилось определенных результатов (зона свободной торговли действует, таможенный союз на стадии становления). Таким образом, процесс интеграции реально стал осуществляться только с возникновением международной организации ЕврАзЭС.

Ситуация с ЕЭП напоминает ситуацию до образования ЕврАзЭС. Несмотря на то, что единое экономическое пространство в понимании участников интеграции – это общий рынок (предполагает наличие зоны свободной торговли и таможенного союза), они выбрали внеорганизационно-правовую форму интеграции по примеру АТЭС с его принципами добровольности и недискриминации при выполнении обязательств. Правовой базой ЕЭП является Соглашение о формировании ЕЭП 2003 г. и Концепция формирования ЕЭП 2003 г. Нельзя однозначно определить статус ЕЭП, в настоящее время ЕЭП как интеграционного объединения фактически не существует. Не решен ряд политических вопросов, в том числе и вопрос об участии Украины в интеграционных процессах в рамках ЕЭП, однако, неэффективность и нерезультативность интеграции обусловлена, в том числе, и неправильным выбором модели регулирования процессов.

Институт поправок в венских конвенциях о праве международных договоров

Я. В. Будник, аспирант кафедры международного права факультета международных отношений Белгосуниверситета

Венская конвенция о праве международных договоров от 23 мая 1969 года (далее — Венская конвенция 1969 года) и Венская конвенция о праве международных договоров между государствами и международными организациями или между международными организациями от 21 марта 1986 г. (далее — Венская конвенция 1986 года) составляют основу правового регулирования института поправок к международным договорам. Для обеих венских конвенций характерен единый подход в регулировании указанного института международного права. Идентичны на только содержание статей, но даже их нумерация (статьи 39 и 40). Единственное отличие заключается в дополнении статьи 39 Венской конвенции 1986 года пунктом о необходимости соблюдения в отношении соглашений о внесении поправок правил, установленных в соответствующей организации. В рамках работы Комиссии международного права (далее – Комиссия) над проектом статей Венской конвенции 1986 года рассматривались также предложения об уточнении статьи 39 Венской конвенции 1969 года. В частности, предлагалось слова «поправлен посредством соглашения» заменить словами «поправлен посредством заключения соглашения», а также исключить слова «если только договор не предусматривает иное». Однако, данные предложения по итогам обсуждения не получили поддержки Комиссии.

При разработке проекта статей Венской конвенции 1969 года Комиссия, проанализировав множество положений договоров в части, касающейся внесения в них поправок, с учетом разнообразия договорной практики пришла к выводу о невозможности установить исчерпывающий перечень норм, касающихся данного вопроса. В то же время, Комиссия посчитала желательным, чтобы проект статей содержал перечень основополагающих норм о внесении поправок. Комиссия исходила из важности такого регулирования, ссылаясь на развитие международных организаций (усиление их роли в международном нормотворчестве), быстрый рост числа международных договоров (необходимость закрепления в них положений о внесении поправок для будущего применения), увеличение числа участников в многосторонних договоров, которое делает труднодостижим на практике внесение поправок с общего согласия всех участников.

Проекты статей венских конвенций о внесении поправок не вызвали больших дискуссий на венских конференциях и были приняты без корректировок. Можно предположить, что причиной этому является то, что проекты статей были подготовлены Комиссией в строгом соответствии с принципами международного права. Например, такими, как принцип суверенного равенства государств, принцип добросовестно выполнения государствами обязательств, принятых ими в соответствии с Уставом ООН, и другими.

Общее правило, касающееся поправок к договорам, изложено в статье 39 обеих венских конвенций. Данное правило относится как к двусторонним, так и многосторонним договорам.

Комиссия в своем комментарии к проекту статей Венской конвенции 1969 года признала, что имеется практика использования в международных договорах как термина «поправка» (в отношении модификации отдельных положений международного договора), так и термина «пересмотр» (в отношении модификации международного договора в целом). Однако для целей проекта статей было решено, что первый термин включает в себя второй.

Комиссия признала, что, как правило, поправки в договор вносятся посредством заключения другого договора в письменной форме. Однако Комиссия не исключала возможности внесения поправок в устной форме или в форме молчаливого согласия. По мнению Комиссии, возможен также любой уровень соглашения о внесении поправок. В этой связи следует отметить необходимость соблюдения и национального законодательства. Так, исходя из статей 1, 33 и 39 Закона Республики Беларусь соглашение о внесении поправок может быть заключено только в письменной форме, при этом должен сохраняться тот же уровень, что и для первоначального договора.

Статья 40 венских конвенций регулирует вопросы внесения поправок в многосторонние договоры. Положения статьи 40 венских конвенций являются диспозитивными. В соответствии с пунктом 1 данных статей ими следует руководствоваться, если договор не предусматривает иное.

Итак, кодификация института поправок в венских конвенциях о праве международных договоров стала важным этапом прогрессивного развития данного института международного права. Гибкость правового регулирования венскими конвенциями поправок к договорам в сочетании с фиксацией в них основных элементов данного института позволяет этому правовому режиму сохранять актуальность в современных международных отношениях.

КОДИФИКАЦИЯ ПРАВ ВНУТРИКОНИТИНЕНТАЛЬНЫХ
ГОСУДАРСТВ В МЕЖДУНАРОДНОМ МОРСКОМ ПРАВЕ

А. И. Кипеть, аспирант кафедры международного права, научный руководитель Ю. П. Бровка, доктор юридических наук, профессор

Как известно, современное международное право закрепляет за внутриконтинентальными государствами целый ряд «морских прав» и фактически приравнивает их к прибрежным государствам по объему морской правоспособности. К числу таких прав, в частности, относятся: право на доступ к морю и от него; право на свободу транзита через территорию соседнего прибрежного государства; право на свободы открытого моря, а так же право на доступ к ресурсам международного района морского дна.

Фактически, начало кодификации прав внутриконтинентальных государств датируется 1919 годом, когда на Парижской мирной конференции было признано право внутриконтинентальных государств на морской флаг. Официально оно было закреплено 28 июня 1919 года в ст. 273 Мирного договора между союзными и объединенными державами и Германией. Аналогичные положения появились и в иных мирных договорах 1919-1920 годов.

Важную роль в обеспечении доступа внутриконтинентальных стран к морю призваны были сыграть Конвенция и Статут о свободе транзита, подписанные 20 апреля 1921 года. Выработаны они были на Генеральной конференции о коммуникациях и транзите, которая проходила в Барселоне, и стали более известны как Барселонские Конвенция и Статут о свободе транзита. Среди важных результатов конференции стоит отметить и Декларацию о признании права на флаг за государствами, не имеющими морского побережья, принятую так же 20 апреля 1921 года. Важность этой Декларации состояла в том, что она провозгласила право на флаг для всякого внутриконтинентального государства, и это утверждение стало общепризнанным принципом международного морского права.

Работу Барселонской конференции продолжила Вторая Генеральная конференция о коммуникациях и транзите, которая проводилась в 1923 году в Женеве. На ней были приняты еще четыре конвенции, в том числе Конвенция и Статут о международном режиме железных дорог, а так же Конвенция и Статут о международном режиме морских портов, подписанные 9 декабря 1923 года. Однако, имея важное значение, Барселонские и Женевские конвенции не решали специфические проблемы внутриконтинентальных государств.

После Второй мировой войны внутриконтинентальные страны активизировали свою деятельность на мировой арене в защиту своих морских прав. Результатом стало проведение с 24 февраля по 27 апреля 1958 года в Женеве I Конференции ООН по морскому праву. Среди остальных, принятых в ходе конференции, наиболее важной для внутриконтинентальных государств, следует считать конвенцию об открытом море. В то же время, предоставляя внутриконтинентальным странам право на доступ к морю, но не предоставляя им какого-то особого, специфического права транзита, эта конвенция значительно ухудшила содержание нормы обычного права, требовавшей предоставления свободы транзита даже в случае отсутствия соглашения между заинтересованными странами.

Следующим этапом кодификации стала Конференция ООН по транзитной торговле стран, не имеющих выхода к морю, которая проходила в Нью-Йорке с 7 июня по 8 июля 1965 года. Результатом ее работы стала Нью-Йоркская конвенция о транзитной торговле внутриконтинентальных государств, которая была принята Конференцией 8 июля 1965 года. В 15 основных статьях Конвенции уточняются и развиваются многие положения права внутриконтинентальных стран на доступ к морю и от него. Нью-Йоркская конвенция о транзитной торговле внутриконтинентальных государств 1965 года была кульминацией усилий по правовому регулированию доступа внутриконтинентальных стран к морю и от него и транзита с этой целью. К сожалению, в этой Конвенции некоторые условия и разные ограничения ослабляли практический эффект принципов и льгот, провозглашаемых в пользу государств, не имеющих выхода к морю.

На III Конференции ООН по морскому праву позиция внутриконтинентальных государств основывалось на том, что их право на доступ к морю и от него, уже является общепризнанным и юридически обязательным принципом международного права, который должен быть подтвержден и в процессе новой кодификации международного морского права. 10 декабря 1982 года в Монтего-Бей была открыта для подписания Конвенция ООН по морскому праву. В ней не только четко закреплены права внутриконтинентальных государств, но и подробно определено их нормативное содержание, которое может быть расширено соглашениями, заключенными между этими государствами и государствами транзита. Конвенция является наиболее полным сводом прав внутриконтинентальных государств в современном международном морском праве.

НЕКОТОРЫЕ ПРОБЛЕМНЫЕ ВОПРОСЫ КЛАССИФИКАЦИИ ОДНОСТОРОННЕГО АКТА ОТКАЗА В МЕЖДУНАРОДНОМ ПРАВЕ

Е. В. Коннова, асп. 3 года обучения,
научный руководитель Л. В. Павлова, к.ю.н., доцент

Под односторонним актом отказа следует понимать волеизъявление, посредством которого государство отказывается от своих прав, претензий или правомочий, и которое влечет международно-правовые последствия без вмешательства других волеизъявлений. Доктрина международного права единодушна в отношении ряда положений, касающихся акта отказа. В то же время, некоторые вопросы остаются дискуссионными. Так, например, принято исключать из понятия «односторонний акт отказа» так называемый транслативный отказ (отказ с передачей права). Некоторые авторы считают, что исключению из этого понятия подлежит также отказ, совершенный в молчаливой форме, поскольку он не представляет собой форму выражения воли, соответствующую критериям одностороннего акта государства stricto sensu. Полагаем, что и транслативный, и молчаливый отказ относятся к одностороннему акту отказа, представляя собой особые его разновидности.

Что касается транслативного отказа, то его исключение из односторонних юридических актов связано с рассмотрением его как предложения, которое должно быть принято, чтобы превратиться в юридическое обязательство. В этой связи учеными делается вывод, что строго односторонний акт отказа может осуществляться только в форме отречения от права (отказа от права вне всякой связи с предоставлением его другим субъектам международного права). В то же время, необходимо отметить, что государства, главным образом, отказываются от прав именно в пользу других государств, рассчитывая на возможное приобретение для себя в дальнейшем определенных выгод. При этом, на наш взгляд, наличие бенефициара не превращает транслативный отказ автоматически в двусторонний акт. Сама передача права, разумеется, предполагает его принятие адресатом акта. Это не означает, все же, что акт отказа от права в пользу другого субъекта международного права не влечет никаких самостоятельных последствий до того момента, как такое право будет принято этим субъектом.

Такие акты отказа имеют сходство с обещанием, предоставляющим определенные права третьим государствам. В отношении такого обещания, однако, в доктрине не делается вывод о необходимости принятия соответствующих прав его адресатом. Полагаем, что как обещание содержит обязательство предпринять определенные шаги для осуществления заявленного, подобным образом и транслативный отказ с момента его формулирования предполагает как минимум обязательство не производить действий, которые препятствовали бы принятию права, от которого производится отказ, государством-бенефициаром.

Другим вопросом, требующим рассмотрения, является допустимость отнесения к строго односторонним актам государств так называемого молчаливого отказа. Возможно ли говорить о том, что такой отказ может быть отнесен к односторонним актам государств stricto sensu, если учитывать, что особенностью последних является обязательное наличие элемента публичности выражения воли государства?

Необходимо отметить, что молчание следует квалифицировать не просто как доказательство намерения отказаться от прав. Его вполне можно рассматривать как форму выражения воли. В деле о храме Преа Вихеар (Тайланд против Камбоджи, 1961 г.) в ответ на аргументы Таиланда о том, что «воли без акта … недостаточно для заключения юридической сделки», Международный суд ООН указал: «В тех случаях, … когда право не предписывает особой формы, стороны вольны в выборе любой формы, которая их устраивает, если она ясно отражает их намерения», в частности, такой формой может выступать молчание. Что касается соответствия такой формы выражения воли элементу публичности, то заметим, что под последней следует понимать известность акта его адресату. Именно так трактует этот элемент Комиссия международного права ООН. Полагаем, в таком понимании значения этого элемента, молчание нисколько не противоречит ему.

Таким образом, транслативный отказ, обладая собственными последствиями с момента его формулирования, вполне может быть отнесен к односторонним актам государств stricto sensu. К последним можно отнести также и молчаливый отказ, что означает применимость всех положений, касающихся односторонних актов государств, к обоим рассмотренным видам отказа.

Blog