Модели экономической интеграции: мировой и постсоветский опыт

Вид материалаДиссертация

Содержание


Основное содержание работы
Факторы формирования и развития моделей интеграции.
Модель общего центра
Модель межправительственных договоров
Модель доминирующего участника
Модель корпоративного взаимодействия
Модель неформальной торговли
Модель негосударственного права
Взаимовлияние моделей формальной и неформальной интеграции.
Сравнительный анализ взаимодействия моделей интеграции в различных регионах мира и на постсоветском пространстве.
Динамика формальной интеграции в регионе СНГ.
Динамика неформальной интеграции в регионе СНГ.
Выводы и рекомендации.
Подобный материал:
1   2   3

Основное содержание работы



В соответствии с поставленными целями и задачами в диссертации исследованы пять групп проблем, тесно связанных между собой.

Факторы формирования и развития моделей интеграции. В качестве основной концепции интеграции, как уже говорилось выше, в диссертации используется так называемая «интеграция рынков». Поскольку общество состоит из множества агентов, автономно формирующих собственные ожидания относительно событий реального мира и, соответственно, планы действия, необходимым становится формирование механизма согласования этих планов для обеспечения преимуществ кооперации. Наверное, наиболее общая классификация подобных механизмов в данном случае была предложена К. Поланьи, выделявшим три способа интеграции в обществе: обмен, перераспределение и реципрокность (или обмен дарами). Среди них особый интерес представляет первый: особенностью рыночного хозяйственного порядка является доминирование спонтанных, а не иерархических связей между хозяйствующими субъектами, когда согласование их индивидуальных планов происходит за счет ценовых сигналов.

При совершении сделок хозяйствующие субъекты учитывают как выгоды от обмена, так и сопряженные с ним трансакционные издержки. Высокие трансакционные издержки могут заставить игроков отказаться от совершения сделки. Издержки, связанные с трансграничными трансакциями, как правило, характеризуются особенно высоким уровнем. Тем не менее, проблема политических границ между государствами является лишь частным случаем более широкой проблемы экономических границ, ограничивающих перемещение благ и факторов производства. Эти границы не обязательно носят юридический характер и могут быть связаны, например, с особенностями технологии или географии, тем самым, проходя как внутри стран, так и между ними. Все это порождает проблему экономической интеграции рынков – устранения существующих между рынками барьеров, в конечном счете, ведущего к «растворению» региональных рынков в рамках общей структуры обмена.

Концепция интеграции рынков обладает как преимуществами (и, прежде всего, четким эмпирическим содержанием), так и недостатками: в частности, она охватывает лишь некоторые из целей интеграционного взаимодействия, реализующихся на практике, а также нуждается в уточнении при сопоставлении с концепцией интеграции как взаимопереплетения воспроизводственных процессов. В то же время интеграция рынков, вне всякого сомнения, является важным источником роста эффективности экономики, в первую очередь за счет большей специализации и использования сравнительных преимуществ; роста конкуренции между бизнес-структурами, стимулирующей повышение эффективности производства; больших возможностей использования экономии от масштаба и реализации крупных проектов; а также описанных «новейшей теорией торговли» позитивных сдвигов в распределении производительности фирм. Очевидно, впрочем, что эти преимуществам противостоят издержки: политические риски за счет разнородности предпочтений и перераспределительных эффектов, издержки содержания инфраструктуры и изменение взаимосвязей с глобальной экономикой вне пределов интегрирующегося пространства. На прикладном уровне речь идет об оценке последствий интеграции для благосостояния, наиболее известным примером которой является расчет «создания торговли» и «смещения торговли» (trade creation and trade diversion) для традиционных зон свободной торговли.

При построении типологии моделей интеграции в диссертации учитываются два измерения последних. С точки зрения конфигурации системы власти, следует выделить три ситуации: (1) сравнительное равенство сил между игроками; (2) асимметрия власти между сильными и слабыми игроками, в которой, однако же, и те, и другие, являются качественно однородными и (3) существование в системе качественно разнородных игроков, характеризующихся асимметрией власти. С точки зрения ведущих игроков интеграции, она может формироваться или территориальными центрами публичной власти (государствами – далее речь идет о формальной интеграции), или негосударственными игроками, главным критерием которых (для целей настоящей работы) будем считать отсутствие четко очерченной территориальной монополии на насилие (неформальная интеграция). Исходя из этого, можно выделить шесть основных моделей интеграции в зависимости от ведущих игроков и характера властных отношений между ними, в равной степени применимых и к внутренней, и к международной интеграции:
  • Модель общего центра: основной интегрирующей силой выступает специализированная юрисдикция - надгосударственный орган или центральное правительство, не связанное ни с одной конкретной территорией,
  • Модель межправительственных договоров: барьеры устраняются отдельными территориальными органами власти на основе договоренностей в соответствии с принципом консенсуса,
  • Модель доминирующего участника: функцию устранения барьеров принимает на себя один конкретный территориальный орган власти (скажем, правительство ведущей страны или территории), обладающий правом принуждения в отношении всех остальных игроков,
  • Модель корпоративного взаимодействия: основным «интегратором» выступают крупные корпорации, формирующие охватывающие весь регион производственные сети, как за счет прямых инвестиций, так и в рамках межфирменных альянсов;
  • Модель неформальной торговли: место крупных корпоративных структур занимают неформальные сети, объединяющие предпринимателей и торговцев и нередко хотя бы частично оперирующие во внелегальной экономике и
  • Модель негосударственного права: основу для интеграции составляют общие правила игры, сознательно генерируемые конкретным внегосударственным игроком для организации экономического взаимодействия между отдельными территориями.

Все модели зародились задолго до Нового времени; можно привести многочисленные примеры их реализации как в политически единых структурах, так и сообществах множества территориальных центров власти.

Анализ движущих сил формальной интеграции целесообразно проводить с двух точек зрения. Во-первых, можно выделить девять основных факторов, определяющих результативность интеграционных проектов. При этом речь идет о параметрах, определяющих стабильность и степень централизации интеграционной структуры, то есть о необходимых, но не (обязательно) достаточных условиях интеграции рынков на основе деятельности государств.

1. «Тень прошлого» и «тень будущего», необходимые для преодоления социальной дилеммы: в данном случае предполагается, что централизация и кооперация выгодны всем участвующим в них странам, но, в силу социальной дилеммы, для реализации этих преимуществ необходимы высокий уровень доверия между игроками и ситуация повторящейся игры.

2. Соотношение разнородности предпочтений и преимуществ от интеграции: централизация связана как с преимуществами (экономия от масштаба при производстве общественных благ, интернализация экстерналий, страховая функция союза), так и с недостатками (отклонением «общей» политики» от специфических предпочтений отдельных участников. Соответственно, выбор масштабов централизации зависит от этих двух параметров, которые, в свою очередь, являются функцией множества переменных: экономического развития, масштабов международной торговли, возможностей перераспределения, асимметрии масштабов экономик и других.

3. Структура перераспределительных потоков: если предпочтения всех игроков являются тождественными, масштабы централизации и стабильность формального проекта зависят от используемой схемы перераспределения формирующейся ренты.

4. Число участников группировки: рост числа участников делает переговоры более дорогостоящими и часто связан с дифференциацией предпочтений. Это может как препятствовать формированию интеграционного проекта (если речь идет о первоначальных переговорах между странами), так и затруднить создание коалиции, ограничивающей возможности общего центра по осуществлению дальнейшей централизации (если общий центр уже существует).

5. Соперничество стран и регионов за мобильные факторы производства (конкуренция юрисдикций) создает давление на реализуемую странами экономическую политику; для того, чтобы сократить его масштабы, правительства стремятся к созданию своеобразного «картеля» и гармонизации экономической политики. В этой ситуации особенности интеграции зависят от способа решения проблемы устойчивости картеля.

6. Асимметрия властных отношений: асимметрия власти может позволить некоторым игрокам «принудить» остальных к участию в интеграционном проекте, хотя в данном случае предсказания теоретических исследований сильно дифференцируются. Источником асимметрии могут являться как ресурсная база стран и возможности для формирования альтернативных коалиций, так и определенные ex ante правила переговоров: например, возможность формирования «более тесного союза», механизмы голосования, влияние наднациональных органов (бюрократии и судов) или право на выход из проекта.

7. Политические институты: прежде всего, масштабы централизации связаны с уровнем демократизации стран-участниц. По всей видимости, в федерациях демократия ведет к большей децентрализации, в то время как в международных союзах, напротив, демократизация связана с ростом сотрудничества и централизацией решений. В то же время демократии сильно отличаются друг от друга: например, прямая демократия снижает масштабы централизации; в представительной демократии население склонно стратегически поддерживать политиков, предпочитающих меньшие масштабы централизации.

8. Влияние групп интересов: в данном случае речь идет о противоречии двух исследовательских концепций, восходящих к Дж. Мэдисону (централизация ослабляет влияние лоббистских структур, предпочитающих децентрализацию) и Ш. Монтескье (централизация ведет к удалению решений от общественного контроля и, соответственно, дает большие возможности лоббистам). Помимо этого, немаловажное влияние на интеграционные процессы оказывают идеи и представления экспертного сообщества.

9. «Мягкие факторы»: к данной группе, во-первых, следует отнести роль риторики и языка в межправительственном торге, а также особенности общей идентичности (как «возникающей», так и «конструируемой») стран, участвующих в формальном интеграционном проекте. Во-вторых, важную роль в процессах интеграции играет зависимость от пути развития: текущее состояние интеграции нередко является функцией решений, принятых в «точках бифуркации» и формирующих самоподдерживающееся равновесие.

Во-вторых, альтернативный подход к анализу движущих сил формальной интеграции концентрирует свое внимание на «аренах» интеграционного взаимодействия – своеобразных «рынках государственной политики». Опять же, можно выделить пять рынков: (1) рынок прав доступа на рынки; (2) межгосударственный политический рынок; (3) рынок институтов и экономических политик; (4) внутригосударственный политический рынок и (5) рынок проектов гармонизации и интеграции. На рынке прав доступа на рынки государства «обмениваются» разрешением для «своих» частных структур осуществлять хозяйственную деятельность на рынках друг друга. Межгосударственный политический рынок также представляет собой систему торга между правительствами, но выходящую за рамки собственно доступа на рынки и учитывающую многие другие аспекты сотрудничества (в частности, координацию политики). Рынок институтов и экономических политик формируется за счет высокой мобильности факторов производства: здесь на «стороне предложения» находятся государства, соперничающие за «спрос» на производимые ими «блага» (формальные институты и экономическую политику) со стороны мобильных частных структур. Внутригосударственный политический рынок также представляет собой структуру торга политических игроков («предложение») и частного бизнеса и групп интересов («спрос»), но в данном случае основу составляет не перемещение из страны в страну («голосование ногами»), а переговоры по поводу реализуемой политики. Наконец, на рынке проектов гармонизации и интеграции уже правительства формируют «сторону спроса» по отношению к конкурирующим проектам (реализуемым и обсуждающимся) экономической интеграции.

Пересечение «арен» и «факторов» интеграции и определяет формат формальной интеграционной группировки. При этом следует иметь в виду, что формальная интеграция нередко более корректно описывается не моделью единого «интеграционного проекта» с определенными масштабами централизации, а представлением о «сети» интеграционных проектов и соглашений, обладающей определенной «устойчивой структурой». На эффективность последней влияет, например, однородность игроков.

Модели неформальной интеграции в своей основе формируются под воздействием трех комплексов факторов. Во-первых, это коэволюция сравнительных преимуществ корпораций и сравнительных преимуществ стран размещения операций (firm-specific advantages и country-specific advantages - FSA и CSA). Если исходно географическая дистанция, как правило, делает более близкие страны и регионы более привлекательными для формирующихся корпоративных структур, то со временем возникает своеобразное самоподдерживающееся равновесие: CSA под воздействием фирм сближаются, формируя комплементарные институциональные и экономические среды, а FSA развиваются таким образом, чтобы дать преимущества для работы именно в этих средах. Во-вторых, неформальная интеграция тесно связана с формированием субститутов для отсутствующего государственного регулирования на основе частных правил и норм. Более того, неформальные коалиции могут использоваться как средство давления на государственные органы (неформальное торговое эмбарго) для сокращения поиска ренты. Хорошим примером второго фактора неформальной интеграции является функционирование торговых сетей в средневековой Европе. Третий фактор связан с действием механизма конкуренции юрисдикций, которая ведет к ex-post гармонизации экономических институтов в странах региона.

Взаимовлияние моделей формальной и неформальной интеграции. Выделенные модели интеграции, вне всякого сомнения, корректнее было бы описывать как «идеальные типы» по М. Веберу, поскольку реальные экономические пространства всегда характеризуются сосуществованием множества игроков и отношений власти между ними. В частности, наибольший интерес вызывает взаимосвязь государственных и негосударственных игроков в процессе интеграции. Сначала в диссертации опять же предпринимается попытка построить общую теоретическую схему взаимодействия. Прежде всего, каналом воздействия может быть как прямое лоббирование, обусловленное экономическими интересами корпораций (стремящихся, например, к расширению рынков, или, напротив, к сокращению конкурентного давления), так и косвенное влияние, нередко представляющее собой «непреднамеренные результаты преднамеренного действия» (по Ф.А. фон Хайеку) корпоративных структур: сближение институциональных сред и давление конкуренции юрисдикций и глобальных рисков либерализованных рынков. В конечном счете, воздействие зависит от конкретных характеристик корпораций и от масштабов развития неформальной интеграции. Далее, бизнес оказывает воздействие не только на формирование интеграционного проекта как такового, но и на выбор его формы. Примером такой сиутации может служить выбор между интеграцией, основанной исключительно на устранении барьеров между странами при сохранении интенсивной конкуренции юрисдикций и гармонизацией национального регулирования. В данном случае можно показать, что позиция бизнеса зависит от национальной и международной специфичности активов, организационной власти частных структур и внутренних отношений в корпорации.

В общем и целом, следует выделить три типа взаимодействий формальной и неформальной интеграции. Во-первых, формирование функционального региона может выступать прелюдией и движущей силой к созданию формального интеграционного объединений. При этом, с одной стороны, как уже говорилось, корпоративные структуры во все большей степени заинтересованы в устранении ограничений и торговых барьеров и, соответственно, поддерживают политику региональной интеграции. С другой, сами государства могут быть стремиться к получению лучших возможностей для контроля над действиями частного бизнеса, что позволит им преодолеть ранее казавшиеся неразрешимыми противоречия. Помимо этого, неформальная интеграция может косвенно содействовать созданию формальных интеграционных группировок в других регионах мира. Ведь усиливающаяся региональная специализация бизнеса делает задачу его привлечения в другие страны и регионы более сложной; соответственно, возникает нужда в создании более обширных рынков и вообще реализации интеграционных проектов как инструментов привлечения прямых иностранных инвестиций.

Во-вторых, неформальная интеграция может стать субститутом формальных интеграционных группировок. Например, это происходит, если социальная дилемма в отношении государств столь велика, что в обозримом будущем создание формальной интеграционной группировки представляется нецелесообразным. Иначе говоря, неформальная интеграция позволяет «перепрыгивать» возникающие в мировой экономике барьеры – не только между странами, но и между отдельными интеграционными группировками, если последние характеризуются жестким ограничительным режимом. Помимо этого, корпорации могут стремиться избежать государственного контроля, усиливающегося при получении государством дополнительного инструмента управления региональными экономическими процессами в виде действующих наднациональных структур и, соответственно, содействовать исключительно ограниченным мерам по либерализации внешнеэкономической политики.

В-третьих, интенсификация неформальной интеграции может являться результатом формальной региональной экономической интеграции, возникающим при устранении существовавших ранее барьеров. При этом могут действовать два различных механизма. С одной стороны, интеграционные инициативы могут трактоваться как «гипотезы» относительно конкретного экономического воздействия определенных институтов и режимов, которые «тестируются» правительствами; в этом случае, если «гипотеза» оказалась верна, корпорации получают возможность интенсивного взаимодействия с другими экономиками, ранее для них закрытыми. С другой – согласно шумпетерианским представлениям о конкуренции, суть любого предпринимательства, в том числе и политического, − не в адаптации к спросу, а в создании спроса. Поэтому региональная интеграция может в реальности стимулировать взаимодействие корпоративных структур.

Сравнительный анализ взаимодействия моделей интеграции в различных регионах мира и на постсоветском пространстве. Таким образом, в диссертации удалось сформулировать ряд теоретических предположений относительно возможной эволюции формальных и неформальных интеграционных структур в зависимости от политико-экономической и институциональной среды. Для их тестирования использовались две основные стратегии.

Во-первых, в диссертации рассматривается опыт взаимодействия моделей интеграции в различных регионах мира. Можно показать, что при этом соотношение формальной и неформальной интеграции сильно различается. В Юго-Восточной Азии модели корпоративного взаимодействия и неформальной торговли, основанные на взаимодействии японских ТНК и китайских деловых сетей, стали субститутом формальной интеграции (получившей развитие лишь в последнее время и под сильным воздействием бизнеса). В Северной Америке обе указанные неформальные модели (американские ТНК – maquiladoras в Мексике и сети латиноамериканцев-мигрантов в США), напротив, стали стимулом для возникновения формального проекта НАФТА, в свою очередь, резко усилившего интеграцию за счет корпоративного взаимодействия. В Латинской Америке слабый уровень развития формальной интеграции сочетается с низким уровнем интеграции за счет деятельности корпораций (несмотря на рост роли multilatinas) и трудно оценимой интеграцией в теневой экономике; формальная и неформальная ветви интеграционного взаимодействия эволюционируют независимо друг от друга. Напротив, в Европе формальная и неформальная интеграция всех моделей активно взаимодействуют и усиливают друг друга. Наконец, в Африке (и, в гораздо меньшей степени, Южной Азии) доминирующую роль играет модель неформальной торговли, связанная со слабостью государственного управления и плохим качеством институтов.

Ситуация становится несколько сложнее, если в анализ включить взаимодействие международной и внутренней интеграции рынков (и, соответственно, формата децентрализации внутри стран и формальной интеграции между ними). Здесь крайне любопытным является опыт интеграционного взаимодействия КНР – как интеграции между провинциями, так и международных интеграционных структур «Большого Китая» (приморские провинции КНР, Тайвань и Гонконг), однако немало интересных выводов можно сделать на основе анализа других федераций (Канады, Индии, Австралии, Швейцарии) и ЕС. Анализ диссертации позволяет выделить три основные характеристики, влияющие на структуру взаимодействие: качество институтов государственного управления; баланс власти между центром и регионами; и соотношение роли крупных корпораций и неформальных структур торговли. Во-первых, воздействие той или иной модели децентрализации на внутреннюю интеграцию определяется качеством институтов, определяющих соотношение стремления к интеграции рынков и к «поиску ренты» как в центре, так и в регионах. Во-вторых, международная «опережаюшая» интеграция конкретных регионов в странах с низким уровнем внутренней интегрированности рынков может как стать стимулом к росту взаимосвязей между регионами, некоторые из которых становятся «регионами-воротами», так и «оторвать» территории от внутреннего рынка в зависимости от того, какие игроки являются ее носителями. В-третьих, наконец, в условиях развития международной интеграции выбор между административной и политической децентрализацией зависит от баланса власти между центром и регионами: с одной стороны, международная интеграция рынков повышает спрос на децентрализацию со стороны регионов, а с другой – снижает ее предложение со стороны органов государственной власти.

Второй подход к тестированию теоретических выводов может быть основан на сравнительном анализе функционирования различных моделей (формальной и неформальной) интеграции в странах постсоветского пространства. Регион СНГ является практически идеальной «лабораторией» сопоставления интеграционных процессов, поскольку после распада Советского Союза и начала реформ, сопровождавшихся появлением высокофрагментированных рынков, в нем (пусть и в различной степени) реализуются все шесть моделей интеграции. При этом их результативность сильно дифференцируется. Модели межправительственных договоров и доминирующего участника типичны для межгосударственной интеграции (СНГ, ЕврАзЭС, Союзное государство России и Беларуси и другие проекты). В данном случае речь идет преимущественно о «бумажной интеграции», не сформирвовавшей сколь бы то ни было значительного стимула для интеграции рынков. Модели общего центра реализовались в рамках отдельных стран СНГ, причем в данном случае в настоящее время можно фиксировать определенную позитивную динамику. Наконец, все три неформальные модели нашли свое отражение в регионе СНГ (экспансия российских и казахстанских ТНК, неформальные сети миграции и торговли – особенно в Центральной Азии, отдельные институты межгосударственного права, такие, как Межгосударственная ассоциация бирж и Евроазиатский транспортный союз), причем они, как правило, более эффективны, чем формальная интеграция.

Динамика формальной интеграции в регионе СНГ. Анализ межгосударственной интеграции в регионе СНГ на основе выделенных в диссертации девяти факторов интеграции позволяет установить ряд причин слабости интеграционного взаимодействия: (1) отсутствие у элит постсоветских стран осознания «долгосрочного характера сотрудничества», препятствующее формированию «тени будущего»; (2) дефицит доверия между странами; (3) достаточно высокая разнородность государств, особенно в сочетании с крайне низким качеством государственного управления в целом и надгосударственных институтов – в частности; (4) перераспределительные конфликты между странами региона СНГ; (5) «мягкая асимметрия» - восприятие России как «угрозы» большинством постсоветских стран, но отсутствие у России реальных инструментов влияния; (6) дефицит демократии и (7) неопределенная позиция экспертных сообществ и (10) эффекты «институционального изоморфизма» модели ЕС, в меньшей степени приспособленной для постсоветских реалий. Все это противостоит достаточно высокой степени экономических взаимосвязей между странами и значительному ресурсу «социальной интеграции», не позволяя последним стать основой для формирования эффективных формальных группировок.

В то же время постсоветская трансграничная интеграция, хотя и обеспечила крайне низкий уровень централизации решений и устранения межгосударственных барьеров, характеризуется поразительно высоким уровнем стабильности: постсоветские страны по-прежнему продолжают участвовать в повторяющихся малоэффективных интеграционных ритуалах. Причины этого, насколько можно судить, связаны с существованием так называемой «псевдоинтеграции»: использования интеграционных институтов для достижения не связанных с интеграцией целей. Конкретно, можно выделить три фактора псевдоинтеграции: (1) роль психологических эффектов, смягчающих болезненное восприятие населением и элитами постсоветcких стран реальной дезинтеграции; (2) «интеграция взаимной защиты» - использование интеграционной риторики и сотрудничества для обеспечения стабильности полуавторитарных режимов в постсоветских странах и (3) «интеграция выживания» - сохранение прозрачных границ и интеграционной риторики для предотвращения наиболее негативных последствий для национальных экономик. Таким образом, псевдоинтеграция связана с рядом положительных аспектов, но в долгосрочном плане снижает доверие бизнес-структур и населения к интеграционным инициативам и подрывает основу интеграции.

Опыт применения модели общего центра – в основном при внутренней интеграции рынков отдельных постсоветских стран – дает совершенно другие результаты. В рамках отдельных постсоветских государств, вне зависимости от их формальной структуры (федерации или унитарные системы), можно констатировать существование своеобразного «цикла децентрализации». На раннем этапе слабость центра позволяет регионам добиться высокой автономии. Речь идет, однако, как правило, о неформальной автономии – даже Россия в 1990-е гг. представляла собой высокоцентрализованную федерацию, в которой регионы смогли добиться большего влияния разнообразных косвенных инструментов: контроля над собственностью, «войны законов» (принятия законодательных актов, противоречащих федеральным) и манипулирования налоговым аудитом. В последнем случае речь идет о так называемом «стратегическом сборе налогов»: в условиях масштабного уклонения от налогообложения налоговые органы концентрируют внимание на сборе определенных типов налогов (скажем, региональных), что ведет к аккумуляции налоговой задолженности в отношении других налогов и де-факто децентрализации. В диссертации приводится эмпирическое подтверждение существования стратегического сбора налогов на основе эконометрического анализа.

Тем не менее, неформальная структура политических прав собственности делает описанную модель децентрализации нестабильной: в начале 2000-х гг. центральные политические элиты с легкостью сумели изменить структуру политических отношений в постсоветских странах. Такая ситуация однозначно может быть зафиксирована в России и в Казахстане, с определенными оговорками – на Украине (где большую роль сыграло соперничество элит регионов за влияние на общенациональном уровне) и в малых странах СНГ, она не наблюдается в Беларуси и странах «замороженных конфликтов». Как показывают исследований интеграции рынков в России, количественная взаимосвязь рецентрализации и интеграции рынков не является однозначной, но первая, как минимум, устранила ряд внутригосударственных протекционистских барьеров, оказав качественно позитивное воздействие на интеграцию рынков.

Таким образом, эволюция трансграничной интеграции (модели доминирующего игрока и межправительственных договоров) и внутригосударственной интеграции (модель доминирующего центра) на постсоветском пространстве неодинакова. Более детальный анализ логики развития систем возможен для постсоветской трансграничной интеграции и российского федерализма. Вплоть до 2000 г. логика развития обеих систем совпадала. В то же время уже во второй половине 1990-х гг. конкретная структура интеграционного взаимодействия (интенсивность участия стран в интеграции и масштабы асимметричной децентрализации регионов) были связаны с различными факторами.

Для того, чтобы выявить факторы, определяющие степень автономии отдельных регионов в составе Российской Федерации и масштабы участия отдельных постсоветских стран в интеграционных проектах использовались, соответственно, дваа метода анализа: эконометрическое моделирование (регрессионный анализ) и метод QCA. Для измерения уровня автонмоии регионов в России использовались три показателя: долю налогового дохода регионального бюджета в совокупном сборе налогов с территории региона (фискальная децентрализация); долю и абсолютную величину нормативных актов региона, противоречащих федеральному законодательству (регулятивная децентрализация); и рассчитанный на основе анализа текстов конституций регионов индекс «заявленной» конституционной децентрализации. Все расчеты проводились, как уже было указано выше, для второй половины 1990-х гг.

Эконометрический анализ позволяет прийти к ряду выводов. Во-первых, отдельные показатели децентрализации в Российской Федерации характеризуются крайне низкой корреляцией; детерминанты показателей децентрализации не совпадают. Во-вторых, для конституционной децентрализации в диссертации не удалось найти набор устойчивых и статистически значимых показателей, определяющих динамику децентрализации. В-третьих, фискальная децентрализация позитивно и статистически значимо связана с показателями переговорной власти регионов (расстояние между Москвой и столицей региона, площадь региона) и с показателем дифференциации предпочтений (модуль разницы среднедушевого дохода по Российской Федерации и по региону), хотя в последнем случае невозможно опровергнуть существование эндогенности и, следовательно, смещенных оценок. В-четвертых, регулятивная децентрализация позитивно и статистически значимо связана с показателем переговорной власти (расстояние от Москвы) и правовым статусом региона (республики).

Для стран СНГ анализ настоящей работы свидетельствует, что более активно в интеграционных проектах принимали участие страны, характеризующиеся следующими комбинациями характеристик: (1) страны с небольшим ВВП на душу населения, населением и территорией, не граничащие с Россией, не имеющие ресурсов нефти и газа и с небольшой долей владеющих русским языком; (2) граничащие с Россией страны с большим ВВП на душу населения, большой долей владения русским языком и низкой демократией – если их население и территория являются малыми для стран без нефтяных ресурсов или большими для нефтегазовых стран. Итак, если внутренняя асимметрия централизации во многом определялась географией (расстояние от Москвы, площадь региона), то в основе международной лежали демократия и благосостояние.

Однако с 2000-х гг. постсоветский мир переживает период однозначной и явно выраженной дивергенции трансграничных и внутренних интеграционных процессов: трансграничные группировки по-прежнему остаются крайне слабыми, а внутренняя структура, напротив, перешла в стадию централизации. Ситуация тем более удивительна, что существует целый ряд каналов взаимосвязи институциональных систем: (1) общая среда (дефицит права и дефицит доверия); (2) субрегиональная интеграция за счет активности регионов, напрямую связанная с масштабами децентрализации в самой России; (3) специфика восприятия внешней и внутренней политики элитами (длительное время отсутствовало четкое восприятие региона СНГ как специфической области «внешней политики» в России; элиты постсоветских стран учитывали внутренние процессы централизации в России при формировании своего отношения к интеграции); (4) наконец, в отдельных регионах экономические и политические процессы в России и странах СНГ неразрывно связаны (например, Северный и Южный Кавказ).

В принципе сам по себе процесс централизации внутри отдельных государств может снизить возможности для трансграничной интеграции, поскольку он сокращает возможности интеграционного взаимодействия на субрегиональном уровне, а также (для недемократических режимов) снижает готовность стран к самоограничению автономии. В то же время для постсоветского пространства ситуация является даже более сложной, поскольку эффекты дивергенции наблюдались не только на субрегиональном уровне, но и для межгосударственных соглашений, а также для стран с различными политическими режимами.

В диссертации показано, что главной причиной дивергенции является характер политических прав собственности – если внутри стран права собственности остались неформальными, то на трансграничном уровне они (за счет международно-правового суверенитета) были формализованы. В свою очередь, эта ситуация может быть связана с четырьмя факторами: (1) наличием в модели общего центра (федерация) возможности «добиться успеха» на федеральной арене, снижающей спрос на формализацию автономии (отсутствующая в других моделях формальной интеграции); (2) различной реакцией федераций и международных союзов на «мягкую асимметрию» (если в последних, как уже говорилось, она препятствует эффективному сотрудничеству, но создает условия для повторения псевдоинтеграции, то в первых, напротив, она стимулирует стремление центра к ограничению автономии регионов, не позволяя последним реально влиять на федеральную политику); (3) различиями в дискурсе о федерализме и интеграции в экспертном сообществе и (4) различиями в позициях бизнес-структур. Последний аспект заслуживает детального рассмотрения, что и было сделано в рамках следующего комплекса проблем.

Динамика неформальной интеграции в регионе СНГ. Интеграци на миуровне, как уже говорилось, развивалась в регионе СНГ достаточно успешно, особенно в 2000-е годы как период экономического роста. Во-первых, в описанный период российский и казахстанский бизнес активно расширял свое присутствие в постсоветских экономиках, приобретая привлекательные активы. Во-вторых, в Центральной Азии (и, возможно, в некоторых других регионах) немаловажную роль играла интеграция неформальной торговли, частично восходящая к функционировавшим в этом регионе на протяжении длительного периода времени сетям. Масштабные потоки трудовой миграции также соединяют постсоветские страны между собой. В-третьих, в отдельных отраслях хотя бы в определенные периоды времени функционировала достаточно успешная модель негосударственного права, хотя последняя и ограничивалась четким спектром целей и задач. Естественно, экономический кризис 2009 г. внесет свои коррективы в развитие этих процессов, но их оценка возможна будет лишь по мере поступления данных, в настоящее время отсутствующих.

В то же время если внутри России экспансия бизнес-структур привела к формированию коалиции последних и федерального правительства, на постсоветском пространстве ситуация качественно отличается. Во-первых, бизнес практически не проявляет интереса к формальным проектам интеграции, хотя последняя и находится в центре внимания ряда лоббистских структур. По всей видимости, поскольку трансграничная корпоративная интеграция началась позже, чем внутренняя, негативную роль сыграло «дело ЮКОСа», снизившее интерес бизнеса к «коалициям» с государством. Определенную роль играет недоверие бизнеса к интеграционным проектам, то есть сопоставление реальных выгод и необходимых политических инвестиций, а также ограниченность бизнеса в воздействии на «политически значимую» область взаимодействия постсоветских стран, а также преимущества для бизнес-структур от неформальной интегрированности и псевдоинтеграционного взаимодействия. Интересы корпораций различаются в зависимости от стран и интеграционных проектов.

Специфическим аспектом является «косвенное» воздействие неформальной интеграции на формальную. Здесь можно сделать два вывода. Во-первых, исследование не подтверждает часто звучащее утверждение о «дивергенции» постсоветских институциональных систем. Напротив, изучение сигма-конвергенции (динамики стандартного отклонения) индикаторов качества институтов (индексов Freedom House, Heritage Foundation и Всемирного банка) указывает в худшем случае на стабильную дифференциацию институтов, а в отдельных случаях – и на конвергенцию. Таким образом, с институциональной точки зрения все еще сохраняется относительное «единство» постсоветского пространства (пусть оно часто является «единством неэффективных институтов»), в принципе способное стать основой для интеграции.

В то же время иерархический кластерный анализ позволил выделить несколько сравнительно более «близких» друг к другу постсоветских стран. Кластеризация на основе показателей качества управления Всемирного банка позволяет выделить следующие группы стран: Россия, Азербайджан и Кыргызстан; Казахстан, Украина и Молдова; Армения и Грузия; Таджикистан и Узбекистан; Беларусь и Туркменистан. С одной стороны, четко отслеживается близость институтов в географически близких странах. С другой – институциональная близость практически не связана с практикой региональных интеграционных инициатив; например, ближайшим «соседом» России оказывается Азербайджан, практически не участвующий в интеграционном взаимодействии. Впрочем, если не учитывать параметр политической стабильности, в числе ближайших соседей России оказываются Казахстан и Кыргызстан; однако «дистанция» между Россией и Беларусью все же остается значительной. Между тем, проведенный в диссертации анализ показывает, что российские инвестиции в странах СНГ отрицательно коррелированны с ростом «институциональной дистанции» между странами Содружества и Россией.

В диссертации рассчитываются также оценки потенциальных эффектов региональной интеграции (с точки зрения измерения ВВП), полученные на основе эконометрического анализа (метод формально несвязанных регрессией SURE). Россия не выигрывает от интеграции с отдельными странами СНГ в силу недостаточной емкости их внутренних рынков. Между тем, интеграция с девятью странами региона, включенными в анализ, уже дает России прирост ВВП в размере 0,06 процентных пункта (такой сценарий дает отдачу для всех без исключения стран региона). Очевидно, что для обеспечения существенных эффектов прироста и без того крупный российский рынок нуждается в достаточно сильном «партнере», которым в данном случае выступает весь регион. А последний может быть создан лишь на основе многосторонней интеграции.

Наконец, в диссертации была проанализирована роль конкуренции юрисдикций на постсоветском пространстве как фактора возможного роста качества институтов (что, как уже говорилось, содействует формальной интеграции). Как показывают результаты исследования, на постсоветском пространстве существуют серьезные сомнения в способности конкуренции юрисдикций реально обеспечить высокое качество институтов. Во-первых, в постсоветском мире присутствует масштабный спрос на менее эффективные институты со стороны бизнеса; хотя некоторые исследования и указывают на его исчезновение со временем, другие, напротив, свидетельствуют об устойчивости институциональной ловушки. Анализ отдельных примеров интеграционного взаимодействия показывает, что на постсоветском пространстве экспансия российского бизнеса действительно во многих случаях связана с формированием непрозрачных схем. Во-вторых, немаловажную роль играют и неформальные институты – недоверие государству и противоречия между «поверхностными» и «глубокими» образцами поведения и оценки результатов функционирования экономики. Последние также могут стать стимулом для формирования в результате институциональной конкуренции неэффективных институтов.

Выводы и рекомендации. Диссертационное исследование позволяет прийти к следующим выводам:

1. Большинство реализующихся на постсоветском пространстве формальных интеграционных проектов обладает глубокими внутренними противоречиями, во многих случаях исключающими формирование однозначно «оптимальной» стратегии и заставляющими концентрировать внимание на поиске «лучшей из возможных» (second best) схемы взаимодействия. К таким противоречиям следует отнести выбор между многосторонней интеграцией или двухсторонним взаимодействием; использование рыночной логики или субсидирование привилегированных партнеров; соотношение региональной интеграции на пространстве СНГ и участия России в европейской интеграции, а также взаимовлияние мер по интеграции внутреннего экономического пространства и трансграничной интеграции. В то же время опыт внутренней интеграции постсоветских государств свидетельствует о принципиальной возможности формальной интеграции на постсоветском пространстве.

2. С нормативной точки зрения ключевым направлением трансформации интеграционных структур, как представляется, должен стать отход от попыток построения «евразийского ЕС» в пользу более гибкой модели «открытого регионализма» и функционального сотрудничества в отдельных отраслях. «Открытый регионализм», первоначально предложенный как способ интеграции в азиатско-тихоокеанском регионе, не предполагает установления жестких норм и требований в отношении прогресса стран-участниц по пути интеграции и ограничения свободы перемещения капиталов, рабочей силы и благ между интегрирующимся регионом и «внешним миром». Напротив, он рассматривается как этап на пути интеграции в мировую экономику, где приоритетом обладает устранение внутренних барьеров между странами на основе гибких схем без широкомасштабной гармонизации политик и создания мощных наднациональных органов.

3. Дополнением к подобной структуре могло бы стать взаимодействие в «зонах фактической солидарности»: реализация крупных проектов, в которых могли бы совместно участвовать страны интеграционной группировки (а, возможно, и третьи страны). В таком случае даже отдельные шаги в направлении функционального взаимодействия позволят, как минимум, добиться продвижения на пути реализации этих крупных проектов. Последние же вполне в состоянии стать региональными и отраслевыми «точками роста», опять же генерируя интерес к трансграничной экономической активности и, в конечном счете, спрос на более широкую интеграцию. В то же время попытка жесткой увязки взаимодействия в «зонах фактической солидарности» с институциональной интеграцией может лишь оказать негативное воздействие на перспективы реализации последней. «Пакетный подход», столь популярный в настоящее время, не представляется с точки зрения настоящей работы оптимальным.

4. Оптимальная структура интеграции может носить двузвенный характер. Она может включать в себя реформированное СНГ, сосредоточившееся на сферах гуманитарного и социального сотрудничества и инфраструктуры (где организация и сегодня играет важную роль), а также выступающее в качестве форума для неформальной коммуникации лидеров постсоветских государств (наличие которого само по себе крайне важно) и структуры обмена информацией. Более тесное сотрудничество в различных форматах (создание общих институтов, производство региональных общественных благ, консультации стран или реализация конкретных проектов) должно осуществляться в рамках меньших клубов государств, число которых, по всей видимости, будет оставаться значительным. В то же время полный отказ от многостороннего сотрудничества в сфере интеграции рынков представляется нецелесообразным.

5. Наконец, крайне важным представляется преодоление псевдоинтеграционных явлений в постсоветском мире. Для этого важен отказ от увязки интеграционных процессов с характером политических режимов в странах СНГ и акцент на собственно экономическое сотрудничество, а не на взаимную легитимацию выборов и политических режимов. Наконец, приоритетным направлением должно стать соотнесение постсоветских проектов интеграции с интеграционным взаимодействием в Европе и Евразии в целом. Например, следует говорить о создании структур, комплементарных к глобальной интеграции и сотрудничеству с ЕС и направленных на адаптацию европейских стандартов, вместо дублирования европейской интеграции, создающего условия для конкуренции интеграционных проектов с заведомо проигрышным для постсоветских проектов результатом. Не менее важным является «открытие» интеграционных проектов для партнеров из Восточной и Юго-Восточной Азии. В идеале можно говорить о трансформации «постсоветской» интеграции в «евразийское» интеграционное взаимодействие, не ограниченное пределами бывшего СССР.

6. Говоря о приоритетных партнерах на постсоветском пространстве, сравнительно более жизнеспособной представляется ориентация интеграции на взаимодействие с Казахстаном, а не с Беларусью – в силу большей институциональной близости первого с Россией и потенциала поддержки формальной интеграции для этой пары государств неформальной. Сказанное не отрицает потенциальной отдачи от тесного сотрудничества с Беларусью (а также, возможно, с другими государствами региона СНГ).

7. В то же время основные движущие силы интеграции рынков в регионе СНГ связаны не с формальной интеграцией на уровне государств, а с двумя параллельно идующими процессами интеграционного взаимодействия. Во-первых, развитие корпоративной экспансии и неформальной торговли во многом преодолевает дефициты формальной интеграции и содействует взаимопереплетению экономик региона. В то же время анализ диссертации показывает, что неформальная интеграция не способна сама по себе стать движущей силой для формальной. Иначе говоря, следуя логике Й. Шумпетера, государства должны «создать спрос» на формальную интеграцию со стороны частных структур, а не надеяться на его спонтанное возникновение. Важно понимать, что успех формальной интеграции возможен исключительно при поддержке частных структур. В связи с этим государственная поддержка взаимодействия на микроуровне может рассматриваться как одно из наиболее перспективных направлений стратегии России по отношению к постсоветскому пространству.

Во-вторых, еще одним каналом преодоления дефицитов постсоветской формальной интеграции сможет стать субрегиональная интеграция, основанная на взаимодействии регионов. Мирвая практика показывает, что в данном случае создание канала взаимосвязи формальных инициатив и интересов частных структур заметно проще. В то же время субрегиональная интеграция напрямую зависит от развития российского федерализма. Лишь достаточное «пространство решений» для регионов позволяет им компенсировать дефициты интеграции на уровне государств; в противном случае субрегиональная интеграция становится лишь «ветвью» формальной и остается неэффективной. Федерализм оказывает и непосредственное воздействие на восприятие интеграции партнерами России в регионе СНГ. Иначе говоря, децентрализация в России может, при определенных обстоятельствах, стимулировать постсоветскую интеграцию.

8. В то же время акцент на неформальную и субрегиональную интеграцию в сфере государственной политики должен учитывать ряд общих положений, без которых взаимодействие регионов и частных структур способно привести к неблагоприятным последствиям для формирования институциональной среды российской экономики. Поддержка инвестиционной экспансии российского бизнеса должна строиться на четких принципах открытости и прозрачности, делать акцент на поддержке конкуренции, в том числе за счет последовательной антимонопольной политики, мер по устранению информационной асимметрии и четкому обособлению «уровней» взаимодействия государственных и частных бизнес-структур. В сфере субрегиональной интеграции важнейшей задачей становится предотвращение внутреннего «регионального протекционизма», а также создание институциональных рамок для возникающих «лидеров» трансграничной экономической интеграции, превращающих их в «регионы-ворота». Иначе говоря, интеграция за счет деятельности корпораций и регионов нуждается в четких институциональных рамках, как на уровне российской экономической политики, так и формального интеграционного взаимодействия.

9. Неформальная интеграция оказывает в чем-то неоднозначное воздействие на институциональную среду (конкуренция юрисдикций), что напрямую связано со спецификой постсоветского бизнеса. Аналогичным образом, низкая эффективность надгосударственных структур является функцией низкого качества государственного управления в странах постсоветского мира. Качество государственного управления и экономических институтов и неразрывно связанный с ним уровень экономического развития действительно формируют важный «ограничитель» возможности интеграции. В диссертации на основе анализа 18 интеграционных проектов в различных частях мира приводятся расчеты контрафактического размера «оптимального» интеграционного проекта (определяемого как численность населения в участвующих в интеграции странах) для региона СНГ с учетом качества институтов в постсоветских странах: если ЕврАзЭС несколько меньше подобного оптимума, то СНГ в целом превосходит его.

10. Ключевой характеристикой для формальной интеграции на постсоветском пространстве должны стать институциональные реформы в самих постсоветских странах – и прежде всего, в России, направленные на создание стабильных прав собственности, эффективного управления и конкурентного порядка на рынках. Повышение качества управления необходимо и для обеспечения функционирования сравнительно более сложных (по сравнению с традиционными подходами к интеграции) конструкций открытого регионализма. Иначе говоря, успех трансграничной интеграции (как и интеграции внутри границ отдельных государств) неразрывно связан с повышением качества институциональной среды в постсоветских странах – проблемой, решения которой за прошедшие двадцать лет добиться не удалось.