С XIX в дискуссия о соотношении биологического и социального в государствах романо-германской семьи перенесена в юриспруденцию

Вид материала

Документы

Подобный материал:

• Левицького Віктора Васильовича: Овнешних и внутренних факторах семантических изменений, 187.87kb.
• Программа курса по философии для факультетов Романо германской филологии и лингвистики., 193.17kb.
• Методические указания и контрольные работы, 846.98kb.
• Интерпретация лингвокультурного фона в произведениях англоязычных, 305.04kb.
• Казанский Государственный Университет Филологический факультет Кафедра Романо-Германской, 227.01kb.
• Языковые символы и образы: онтология и функционирование (на материале французского, 922.7kb.
• Урок-дискуссия Тема семьи в романе Л. Н. Толстого «Война и мир», 99.01kb.
• М. М. Архипова Санкт-Петербург, 418.1kb.
• Втеме сообщения указать назначение документа Конференция, 35.02kb.
• Вклад М. Лютера в обогащение словарно-фразеологического и паремиологического фонда, 514.37kb.

Б. МОЛЧАНОВ,

доктор юридических наук, профессор


УГОЛОВНАЯ ОТВЕТСТВЕННОСТЬ ЛИЦ С ПСИХИЧЕСКИМИ РАССТРОЙСТВАМИ, НЕ ИСКЛЮЧАЮЩИМИ ВМЕНЯЕМОСТИ

С ПОЗИЦИИ АНТРОПОЛОГИЧЕСКОЙ ШКОЛЫ

(ХIХ в. – НАЧАЛО ХХ в.)


С XIX в. дискуссия о соотношении биологического и социального в государствах романо-германской семьи перенесена в юриспруденцию. Учение Лафатера развил и заложил научные основы изучения преступника немецкий ученый, профессор Галль, полагавший, что особенности человеческой психики связаны с особенностями организма, а физические особенности способны характеризовать его определенным образом, «различия в форме черепов вызываются различием в форме мозга»¹. Он построил френологическую доктрину, суть которой заключается в изучении мозга, являющегося системой различных склонностей, чувств и способностей. Обращая внимание на психофизиологические особенности человеческой конституции, Галль не отрекался от детерминирующего значения социального. Он считал, что унаследованное и прирожденное не остается неизменным. На унаследованную организацию влияет окружающая среда и своим воздействием изменяет ее, хотя это воздействие не может совершенно уничтожить определенные склонности и качества у индивидуума или придать новые.

Эту теорию интерпретировал Шпурцгейм: «Воспитание не может создать ничего; оно ограничивается развитием того, что естественно существует в человеке и только сообщает благотворное направление его первоначальным способностям. Великая задача воспитания состоит в том, чтобы привести в гармонию все способности и поддержать эту гармонию»².

По вопросу о преступности Галль считал, что действия человека не имеют характер неодолимости. Проявление той или иной способности зависит и от того, насколько у человека эта способность развита, и от тех условий, в которых человек живет. Мотивы, будучи единственными детерминантами деятельности, зависят как от внешних, так и от внутренних условий. Внешние условия (влияние среды) определить просто. Определить степень внутренней виновности в зависимости от мельчайших особенностей организации субъекта преступления с целью точного соразмерения с ними степени наказания достаточно трудно. Из этого Галль в своей книге «Профилактика преступлений лиц с психическими аномалиями» делает вывод, что всякое разумное законодательство должно отказаться от притязания отправлять правосудие.

Оно должно ставить себе иную цель – предупреждать преступления и исправлять преступников, обезопасив общество от тех из них, которые неисправимы: «Поскольку же довольствуются запрещениями и наказаниями, постольку создают только мотив повиноваться. Но этот мотив действует лишь в той мере, в какой наказание представляется неизбежным. Напротив, просветлением духа и доставлением ему в изобилии более благородных мотивов, заимствованных из нравственности и религии, ему даются средства, сила которых никогда не ослабляется, и человек знакомится с такими свидетелями своих действий, укрыться от которых нет возможности»¹.

Говоря об антропологической школе в связи с предметом нашего исследования, нельзя не вспомнить об одном из ее основоположников. Считается, что родоначальником антропологической школы стал последователь Галля, итальянский врач-психиатр Чезаре Ломброзо (1835–1909), который долгое время занимал пост директора психиатрической клиники в Пезаро и по долгу службы часто общался с преступниками, отбывавшими наказание в тюрьмах, которых приводили на освидетельствование. На основе многолетних наблюдений за заключенными он сделал вывод о наличии так называемого прирожденного типа преступника. Он считал преступников естественной органической разновидностью, представлявшей собой особый физический и психический тип. Ч. Ломброзо отдавал должное психофизиологическим и физическим особенностям, учитывая при этом и социальные. Он писал о необходимости воспитания («нравственного вскармливания») в качестве важного фактора предупреждения преступности. Главным в учении школы позитивистского направления было отрицание «свободы воли», присущей классической школе.

Вспомним, что представители антропологического направления уголовного права, в частности Ч. Ломброзо, всех преступников классифицировали на четыре вида: 1) прирожденные; 2) душевнобольные; 3) преступники по страсти; 4) случайные преступники. Ч. Ломброзо вошел в историю как автор теории о биологической предрасположенности ряда людей к совершению преступлений.

Опираясь на богатый фактический материал, он одним из первых в криминологической практике стал применять метод антропометрических измерений: по внешнему виду человека – форме лица, разрезу глаз, форме носа, и т.д., с достаточной степенью уверенности можно определить, обладает ли этот человек преступными наклонностями. На основе выделенных признаков можно, как полагал Ч. Ломброзо, не только выявить преступный элемент общества в целом, но и различить между собой типы преступников, как-то: убийц, воров, насильников и проч.¹

Он сконструировал тип прирожденного преступника, который отличается от непреступного человека по своим анатомическим и физиологическим признакам, а также патологическим и личностным чертам: отсутствием раскаяния, угрызений совести, цинизмом, нестойкостью, мстительностью. Выведение прямой связи между преступностью и психическими аномалиями, утверждения о склонности совершения преступлений лицами, страдающими такими аномалиями, оказали влияние на формирование представлений социологической школы об уменьшенной вменяемости.

Теория «прирожденного преступника» встретила скептическое отношение современников ученого. Согласно этой теории, по остроумному замечанию одного из критиков, нужно было лишь «измерить, взвесить и… повесить», так как этот человек самим своим рождением фатально обречен на совершение преступлений. Фундамент этой биологической теории преступности составляет так называемая уголовно-антропологическая теория. Сущность ее, согласно учению Ч. Ломброзо, опубликовавшему свои работы «Преступный человек», «Преступление, его причины и средства лечения», сводилась к следующему: преступление есть биологическое явление, подобное рождению, смерти и другим неизбежным процессам и явлениям.

Поэтому причины преступного поведения он искал в природе человека, а преступление, по Ч. Ломброзо, есть проявление особых свойств человеческой природы. Ими обладает не каждый человек, а только люди «преступного типа». Под влиянием критики Ч. Ломброзо сам изменил свои взгляды, отойдя от чисто биологического объяснения преступности, признал существование наряду с «прирожденным» тип «случайного» преступника, поведение которого обусловлено не только биологическими, но и социальными факторами.

Энрико Ферри, являясь последователем Ч. Ломброзо, рассматривал преступность как болезнь. Вместе с тем взгляды последнего и работавшего с ним Рафаэля Гарофало значительно отличались от взглядов их учителя Ч. Ломброзо. Придавая определенное значение биологической обусловленности преступности, они подробно осветили в своих работах влияние на преступность социальных, экономических и политических факторов. Р. Гарофало даже частично исследовал психологические аспекты преступного поведения. Представляется, что именно им была заложена основа для последующих социологических и психологических теорий объяснения преступности.

Антропологическая школа с ее учением о «прирожденном» преступнике не могла в силу ее антинаучности надолго занимать умы ученых и практиков. Состояние преступности требовало новых идей. Постоянная и систематическая деятельность по изучению факторов преступности начинается с книги профессора Депина «Естественная психология», изданной в 1868 г. В контексте исследуемой проблемы большой интерес представляет также его работа «О сумасшествии», написанная в 1875 г.¹ Депин рассматривает преступников не как больных в собственном смысле этого слова, но как лиц, действия которых обусловлены дурными нравственными особенностями и недостатками в организации их мозга. По его мнению, дурные желания делают человека нравственно несвободным, как бы нравственным идиотом или слепым. Эти особенности присущи конкретной человеческой природе, поскольку любая человеческая природа порабощена наиболее сильными желаниями (в современной психофизиологии это называется доминантой).

Следовательно, извращенные желания суть неизбежная деятельность мозга преступников. «Психические аномалии, проявляемые преступниками, – пишет Депин, – так существенны и так очевидны, что представляется до крайности удивительным, как до сих пор они не обратили на себя внимание психологов»². Нравственными идиотами, согласно Депину, являются лишь «тяжкие преступники», которых он называет «преступниками по страсти», создавая основу для дальнейшей классификации преступников. Он полагал, что психические аномалии, свойственные преступникам по страсти, определяют преступный тип поведенческих реакций. Однако Депин вовсе не пренебрегал социальным. По его мнению, для ограждения общества от преступников на первый план необходимо поставить нравственное воспитание, которое поможет развитию нравственных чувств, для этого он считал целесообразным устройство особых пенитенциариев, которые были бы способны заменить уголовное наказание.

Представители антропологической школы в уголовном праве развивали идею о преступном человеке. Преступность считали патологическим явлением биологического характера, преступление – результатом болезни, нравственного помешательства, атавизмом. Ферри Э. признавал только «физическую» вменяемость, выражающуюся в самом деянии, поэтому все, в том числе душевнобольные, должны нести социальную ответственность. Он предлагал произвести биосоциальную классификацию преступников (прирожденных преступников, душевнобольных, лиц, не приспособленных к социальной жизни), которую должны были проводить врачи, а суд в зависимости от ее результатов назначать наказание¹.

Исходя из этого, ответственность преступника должна быть основана на том, что он живет в обществе. Нет необходимости доказывать вину преступника, достаточно установить, что он совершил деяние, опасное для общества, потому перед государством должна стоять только задача – защищать общество от преступников, а различий между вменяемым, невменяемым и соответственно уменьшенно вменяемым нет. И далее отсюда следует логический вывод о применении одинаковых мер ко всем этим лицам. Так, например, Э. Ферри писал: «Всякое деяние, совершаемое человеком, является неизбежным следствием его индивидуальных особенностей, в чем лежит главное ядро вменяемости в ее физическом смысле: каждому человеку вменяют то деяние, которое он физически совершил». Поэтому все, включая душевнобольных, должны нести так называемую социальную ответственность. Отрицая понятие вменяемости и выдвигая вместо него понятие опасности, он отрицал и понятие уменьшенной вменяемости. Особенно ясно эта его точка зрения была им высказана при обсуждении вопроса о режиме для уменьшенно вменяемых на Кельнском международном конгрессе уголовной антропологии в 1911 г. Этот взгляд нашел отражение и в проекте итальянского уголовного уложения 1921 г., который был составлен Э. Ферри. Данный проект не знал понятий вменяемости и невменяемости, наказания².

Естественно, в проекте ничего не говорилось и о понятии уменьшенной вменяемости, но он различал душевнобольных в прямом смысле слова, которые в зависимости от санкции и степени своей опасности подлежали изоляции либо в доме для душевнобольных, либо в особом убежище; и преступников, которые не были душевнобольными, находились в состоянии алкогольного опьянения или «тяжелой психической ненормальности» и изолировались в трудовые колонии¹. Можно предположить, что в последнем случае итальянский проект имел в виду лиц, которые обычно называются уменьшенно вменяемыми, применяя к ним исключительно меры социальной защиты, а не наказание.

Э. Ферри, выдающийся криминалист XIX–XX вв., классифицировал преступников, исходя из психофизиологических детерминант: сумасшедшие и полусумасшедшие или маттоиды; прирожденные, или неисправимые; привычные, которые с детства начали свою преступную карьеру. Ферри, в отличие от Ломброзо, которого он критиковал за учение о «преступном человеке», в большей мере отдавал дань социальным детерминантам, что нашло отражение в третьем типе преступной личности. Вместе с тем он вывел фигуру аномального преступника. Так, по его классификации, маттоид – это промежуточная стадия между больным и здоровым. Маттоидов, по мнению Ферри, отличает слабоумие, благодаря чему они совершают ужасные преступления, причем с поразительным хладнокровием. Ферри утверждал, что карательная деятельность осуществляется независимо от того, присущи преступнику нравственная свобода и виновность или нет, а основанием уголовной ответственности является физическое вменение, т.е. наличие физико-психической связи между деянием и лицом. Ферри говорил об усилении репрессии по отношению к душевнобольным, поскольку уменьшение нравственной свободы влечет за собой повышение опасности². Впервые идет речь не о совершенно сумасшедшем, а полусумасшедшем.

Имел место и конституционально-наследственный подход к преступности, на развитие которого безусловное влияние оказала монография Э. Кречмера «Строение тела и характера», где были даны отдельные характеристики особенностей совершения преступных действий циклоидами, шизоидами, эпилептоидами. Типология, разработанная Э. Кречмером, была положена в основу «Опыта психиатрического построения характеров у правонарушителей» Е.К. Краснушкина, в которой он писал об определенной корреляции физического типа и криминала: «…бандиты в большинстве атлетически сложены, воры недоразвиты, дегеративного, евнухоидного сложения»¹.

Взгляд на то, что к уменьшенно вменяемым в случае признания их опасными для общества наряду с наказанием могут применяться особые меры социальной защиты, нашел отражение в трех уголовных законодательствах начала XX в. – австрийском (1912 г.), швейцарском (1918 г.), германском (1919 г.). Кроме того, в некоторых законодательствах под влиянием социологической школы была отражена мысль об альтернативном применении мер социальной защиты и наказания, по крайней мере, в отношении одной категории уменьшенно вменяемых – алкоголиков. Эта мысль, прежде всего, была отражена в английском законе 1891 г. о преступниках-алкоголиках и в норвежском законе 1900 г. Лица, признанные привычными пьяницами, наряду с наказанием либо вместо него могли помещаться сроком до трех лет в особые убежища для алкоголиков¹.

Необходимость устройства особых учреждений для содержания уменьшенно вменяемых и алкоголиков была отражена в резолюции Будапештского международного тюремного конгресса 1905 г. Этот взгляд, хотя и с некоторой поддержкой уменьшенной вменяемости как обстоятельства, смягчающего наказание, нашел свое законодательное воплощение в норвежском уголовном кодексе 1902 г., в соответствии с которым лицо, совершившее преступление и признанное вследствие своей уменьшенной вменяемости опасным для общества, может быть направлено судом в определенное место пребывания или помещено в убежище для душевно-больных, лечебное заведение, в приют или в рабочий дом. Эта мера подлежит отмене на основании заключения врача в отсутствии ее необходимости².

В декабре 1913 г. в Москве состоялся V Международный конгресс по призрению душевнобольных. На этом конгрессе выступил один из видных деятелей земской психиатрии П.П. Тутышкин. Его доклад касался уголовной ответственности душевнобольных. В докладе автор предложил начать работу над новой организацией тюрем на медико-педагогической и психиатрической основах в целях искоренения смертной казни. Если коснуться освещения истории по данному вопросу применительно к нашей стране, то необходимо отметить, что в царской России уменьшенная вменяемость не была законодательно закреплена.

Распространению ломброзианства в некоторой степени способствовали ставшие широко известными взгляды Фрейда. Согласно его учению, преступление связано с необходимостью отрегулировать сексуальный комплекс и вызванное им чувство вины, причем последнее лежит в основе невроза и психопатии, поэтому к преступлению как к болезненному явлению склонны невротики и психопаты¹. Крупный французский психиатр А. Эй писал, что психопаты составляют значительный контингент преступников и это обусловлено инверзным (извращенным) характером их разума, их инстинктивностью, циничностью, постоянным стремлением к разрушению, уничтожению и бунту. Другой французский психиатр, П. Милле, прямо указывал на то, что преступность является одним из основных симптомов психиатрии.

Первоначально имел место «грубый компромисс» между старым взглядом на уменьшенную вменяемость как на обстоятельство, уменьшающее вину, и новым, учитывающим ее самостоятельное значение, которое заключалось в том, что наказание для лиц, признанных уменьшенно вменяемыми, должно принять иной вид и отбываться в особых тюрьмах. Иными словами, постепенно возникает представление об особом режиме отбывания наказания в местах заключения для уменьшенно вменяемых лиц. Впервые это положение нашло свое отражение в итальянском уголовном Уложении 1889 г., которое устанавливало уменьшенное наказание лицу, признанному уменьшено вменяемым, и если назначалось лишение свободы, то оно могло отбываться по постановлению суда в «особом убежище».

В последующие годы взгляды на уменьшенную вменяемость представителей различных школ уголовного права (социологической, неоломброзианской, а также фрейдистской) трансформировались и унифицировались в сторону применения неопределенных приговоров (Гиббс в Англии), превентивных мер безопасности (Вирш, Ешек в ФРГ), недопустимости смягчения наказания в отношении таких лиц (Ансель во Франции), в результате чего можно заметить, что институт уменьшенной вменяемости превратился постепенно в средство усиления репрессий и нарушения прав личности.

Сказанное позволяет судить о том, что самую реакционную позицию занимали представители антропологической школы уголовного права. Выдвинув теорию прирожденного преступника, антропологи предлагали заменить понятия вменяемости – невменяемости, а следовательно, уменьшенной вменяемости понятием «опасности», в силу чего ко всем лицам, совершившим преступление, необходимо применять так называемую социальную ответственность независимо от их психического состояния, так как главная задача государства – защита общества от общественно опасных посягательств. Считая, что поведение преступника полностью обусловлено его биологическими свойствами, антропологи тем самым заставили ученых обратить внимание на личность преступника, исследовать и изучать именно человека-преступника, а не нормы права или какой-либо уголовно-правовой институт (например, уменьшенную вменяемость), что было характерно для классического направления, и в этом, с нашей точки зрения, и есть заслуга антропологической школы уголовного права.

Таким образом, можно подвести общий итог: взгляды, позиции каждого уголовно-правового направления, сложившегося в XIX в., на категорию уменьшенной вменяемости имели свое рациональное зерно, свои достоинства. Кроме того, эти взгляды не развивались обособленно друг от друга, прослеживается их определенная преемственность.

Новые направления уголовно-правовой теории – антропологическое и социологическое, объединяли, при всем различии их концептуальных подходов, понимание необходимости изучения личности преступника как субъекта уголовной ответственности и реализации этой необходимости. Именно поэтому М.Н. Гернет писал, что грань, отделяющая криминалистов-социологов и антропологов, в конечном счете оказалась очень условной. Первые, хотя и придавали социальным факторам преступности определяющее значение, не отрицали влияние биологических факторов. Вторые же, уделяя основное внимание биологическим факторам, не отрицали «существенного влияния факторов социальных»².