Geum.ru

Расколотая цивилизация. Наличествующие предпосылки и возможные последствия постэкономической революции

Вид материалаДокументы
Подобный материал:
1   ...   38   39   40   41   42   43   44   45   46

Заключение


Около тридцати лет назад футурология оформилась как относительно самостоятельное направление социологической теории. Очевидно, что этому способствовали два десятилетия стабильного послевоенного развития, невиданный прогресс науки, расширивший горизонты в области новых технологий, социальные процессы, положившие начало становлению современной социальной структуры. Но не менее существенным было и то, что для людей второй половины 60-х и начала 70-х годов эпохальный и содержащий в себе элемент неизбежной таинственности 2000-й год превратился из синонима недостижимой точки будущего в пусть и неблизкий, но вполне осязаемый рубеж, заключенный в пределах исторического горизонта здравствующего поколения. Поэтому футурологическая теория сделала свои первые шаги как “теория 2000-го года”.

Ныне эта мифическая граница новейшей истории сама стала современностью. Неумолимое движение времени привело человечество к моменту, с которым связывались надежды и стремления, сомнения и опасения многих поколений. Но крайне сложно преодолеть впечатление, что цивилизация стоит на пороге гораздо более эпохальных событий, чем это можно было предположить еще десятилетие назад. Конечно же, и это каждому понятно, 2000-й год ничем не отличается от всех прочих календарных отметок на шкале времени. Однако люди столь долго и упорно укрепляли в собственном сознании мысль о значительности этого события, что сознание вновь и вновь ищет приметы необычного по мере приближения “круглой даты”. Интересно, что еще несколько лет назад многие исследователи, анализировавшие экономические, социальные и политические процессы, сплошь и рядом говорили об изменениях, ожидавшихся ими к 2000-му году, с подъемом, достойным предшественников, рассуждавших на те же темы в 70-е, как будто не сознавая того, насколько близким стал теперь этот рубеж. Как ни странно, в литературе 90-х практически отсутствуют работы, авторы которых стремились бы с общетеоретических позиций рассмотреть среднесрочную и долгосрочную перспективы развития, проанализировать тенденции, способные определить лицо цивилизации в ближайшие тридцать-пятьдесят лет. Если мы обратимся к трудам социологов 70-х, то увидим, что центральное место там занимают прогнозы на будущее; если откроем книги 90-х, то заметим, что они главным образом посвящены изучению прошлого и анализу причин нынешнего состояния. Проблема смены эпох настолько довлеет сегодня над менталитетом исследователей, что вопрос о подлинном масштабе современной трансформации приобретает особую актуальность.

В последние десятилетия одним из наиболее модных социологических терминов стало понятие устойчивого, или достаточного (sustainable), развития. В зависимости от контекста в него вкладывают различное содержание, однако сам факт возникновения такой концепции как нельзя лучше характеризует интеллектуальный климат современной эпохи. В нем отражены скрытая боязнь движения вперед, элемент отказа от несколько наивной, но искренней открытости в будущее, присущей предшествующему поколению. Иными словами, сам факт популярности такого термина и соответствующей концепции свидетельствует о том, что современный период воспринимается общественным сознанием как кризисный, разрушивший многие элементы старого миропорядка, но еще не создавший новые, адекватные тому состоянию цивилизации, которое само по себе остается еще для людей чем-то не познанным и потому пугающим. Но как бы ни были уязвимы любые концепции, акцентирующие внимание на исследовании неких статических социальных моделей, наука может и должна находить в историческом прогрессе человечества ряд целостных состояний. Констатируя в таком контексте переходный характер современной нам эпохи, мы не можем ни отказаться от признания того, что этот переход приведет человечество к новой социальной целостности, ни пренебречь исследованием тенденций, вырисовывающихся в ходе данной трансформации. Нестабильность современного мира, запутанность экономических отношений, хрупкость сложившихся балансов в политическом противостоянии, непредсказуемость развития событий в социальной и культурной сферах очевидны. Расставляемые в работах социологов акценты меняются уже не с каждым годом, а с каждым месяцем, если не чаще. Оптимизм, связанный с торжеством западных идеалов на просторах бывшего советского блока сменился осознанием новых проблем и опасностей, порожденных его трансформацией. Надежды на сплочение развитых наций, порожденные солидарным выступлением против Ирака, допустившего террор в отношении Кувейта, сменились расколом по вопросу о должной реакции на аналогичный случай, происшедший в близкой к европейским державам Югославии, а не в отдаленной пустыне. Взрыв энтузиазма по поводу того, что в 1997 году мировые финансовые институты впервые предсказали синхронизированный экономический рост во всех регионах мира, какового не наблюдалось чуть ли со времен первой мировой войны, тут же обернулся панической реакцией на октябрьский финансовый кризис и последовавшую стагнацию в Азии. Ожидание лучшего, взметнувшее фондовые индексы летом 1998-го, разбилось о кризис в России. Подобным примерам несть числа, и жизнь, безусловно, умножит их в самое ближайшее время.

Однако неустойчивость нынешней ситуации не может не быть прелюдией к формированию нового стабильного мирового порядка, новой цивилизации, важнейшие принципы которой по-прежнему остаются для нас неизвестными. И мы полагаем, что уже в ближайшее десятилетие будут заложены основы новой социологической теории, ориентированной в будущее. Над исследователями начала третьего тысячелетия перестанут тяготеть как груз прошлого, так и фетиш текущего момента, а главные научные силы будут направлены на изучение тенденций, способных содержать в себе начала новой реальности, а затем и самих структурных элементов постэкономического общества. С этой точки зрения задачи футурологической теории представляются гораздо более сложными, нежели три десятилетия назад. Если пророки теории постиндустриализма основывали свои концепции на тщательном обобщении фактов, подтверждающих тенденции, которые сформировались в развитых странах в первый послевоенный период, характеризовавшийся максимальной внешней и внутренней стабильностью западного мира, то теперь, после 1973 года, социологи вынуждены отыскивать устойчивые тренды в непрерывной цепи кризисов и потрясений. Ошибки, которые могли быть допущены родоначальниками постиндустриализма в оценке перспектив развития цивилизации, вряд ли способны были стать фатальными, так как в мировом масштабе существовали различные политические блоки, отдельные регионы планеты обладали относительно независимыми друг от друга хозяйственными системами, а мировая экономика в целом, пусть и подверженная циклическим кризисам, была в известной мере саморегулируемой. Сегодня мы наблюдаем иную картину: стремительно формируется “однополюсный” мир, разрыв между отдельными регионами быстро растет, а непредсказуемость хозяйственных процессов превосходит, пожалуй, лишь непредсказуемость их оценок экономистами и социологами. Поэтому задача создания целостной концепции происходящих перемен и, в более отдаленной перспективе, целостной концепции возникающего социального порядка является как никогда актуальной.

Разумеется, было бы явной натяжкой утверждать, что анализ новых тенденций отсутствует в работах современных исследователей. Многие из них обращают внимание на изменение целого ряда трендов, берущее начало в середине 70-х годов, и подчеркивают значимость этих перемен как для западной цивилизации, так и для остального мира. Мы в своей книге также попытались рассмотреть важнейшие, с нашей точки зрения, из этих новых тенденций и оценить их роль и значение в определении облика нового мира. Но все они, при несомненной их значительности, не могут заслонить одного фундаментального факта. Мы имеем в виду то, что последняя четверть века прошла под знаком беспрецедентного нарастания всех известных форм неравенства, проявляющегося на любых структурных “срезах” современного общества. Имущественное расслоение населения развитых стран, формирование нового класса носителей знания, монополизирующего большую часть общественного богатства, резкое нарастание зависимости государств, составляющих “четвертый мир”, от великих держав, феноменальный разрыв между постиндустриальным миром и отсталыми странами в области технологий — все это представляет собой элементы того единого и самосогласованного процесса, в котором и выкристаллизовывается новый мировой порядок, адекватный обществу, важнейшим производственным, социальным и даже политическим ресурсом которого являются информация и знания.

Сегодня нельзя не видеть, что большинство экономистов и социологов исповедуют весьма специфический подход к названному кругу проблем. Несмотря на то, что многие признают сам факт углубления пропасти между двумя мирами, на которые раскалывается современная цивилизация, они тем не менее предлагают противопоставить этому процессу вполне традиционные методы, не вполне отдавая себе отчет в том, что “догоняющее” развитие в нынешних условиях не может быть эффективным, а решимость, с которой даже относительно отсталые страны готовы отстаивать право на свою отсталость, отнюдь не уступает той, с какой в прошлом веке они были готовы защищать право быть в ряду великих держав планеты.

На рубеже нового тысячелетия западный мир еще не выработал своего отношения к происходящим переменам как к комплексному и естественным образом развивающемуся процессу, но в то же время приобрел множество комплексов, не позволяющих ему адекватно оценить свои место и роль в современных условиях. Вряд ли стоит останавливаться даже на некоторых из них; на наш взгляд, большая часть подобных комплексов связана с тем, что постиндустриальные державы стали слишком часто смешивать то, что они могут сделать для процветания (истинного или кажущегося) остального мира, и то, что им следует предпринимать для этого на самом деле. Предоставление массированной финансовой помощи Юго-Восточной Азии, предотвращение гуманитарных катастроф в Африке, противодействие разрушению природной среды в Латинской Америке или военное вторжение в Югославию с целью свержения тоталитарного режима — все эти, казалось бы, совершенно разнопорядковые цели объединены тремя факторами. В реальной жизни они действительно достижимы при условии приложения определенных усилий со стороны основных центров западной цивилизации. В сознании политиков все они призваны обеспечить мировую стабильность, как важнейшее условие процветания постиндустриальных регионов. В исторической же перспективе это станет причиной еще большего отдаления развивающихся стран от Запада и обострения противоречий между ним и остальной частью человечества. Что более значимо: временно снять остроту экономического кризиса в азиатском регионе (во имя сохранения иллюзорной возможности построения в глобальном масштабе пресловутого “открытого общества”) или отказаться от искусственного сохранения конкурентоспособности тех стран, продукция которых оказывает жесткое давление на западные рынки? Наращивать помощь странам “четвертого мира”, поддерживающую не столько голодающих африканцев, сколько способность их правителей чувствовать себя независимыми, или же отказаться от нее, пусть и вразрез с привычными парадигмами? Наказать Сербию ценой агрессии и потери имиджа в глазах мирового сообщества или демонстрировать невмешательство, которое уже само по себе сделает режим Милошевича, неспособный к построению современной экономики и окруженный союзниками типа России, Ливии и Ирака, столь же непопулярным, каким он был всего несколько лет назад? Ответы на эти вопросы очевидны в той же мере, в какой они не вписываются в стиль поведения, избранный западными державами на международной арене.

Никогда ранее ни социальная риторика, ни политические действия западных стран не отличались столь разительно от тенденций, задаваемых реальным ходом их собственного развития. С одной стороны, постиндустриальные державы с нарастающей активностью пытаются политическими и идеологическими средствами установить тот порядок, который с легкой руки Карла Поппера часто называют “открытым обществом”. С другой — все закономерности их собственной экономической и социальной эволюции свидетельствуют о том, что на протяжении нескольких последних десятилетий они быстро обособляются от остального мира, движутся к максимальной замкнутости внутри самих себя, но отнюдь не к максимальной открытости в сторону развивающихся стран. Факты, приведенные нами в этой книге, дают тому вполне наглядное подтверждение. Те покровительственные насмешки, которые адресовались западными социологами лидерам коммунистического блока, попытавшимся поставить идеологию над всеми реальными хозяйственными процессами, покажутся невинными шутками по сравнению с тем, как может посмеяться история над самими западными идеологами, наивно полагающими, что их сегодняшнее могущество может преобразовать весь мир, порой против его собственной воли. Единственным основанием для оптимизма служат в этом контексте объективно нарастающие центростремительные хозяйственные тенденции, легко обнаруживаемые за словесной шелухой дебатов о глобализации современной экономики, которые преобладают над центробежными, заявляемыми в первую очередь на уровне политических решений. По счастью, хозяйственная жизнь и сегодня вполне очевидно доминирует над политической, а формирующие ее бесчисленные индивидуальные решения людей остаются более значимыми и определяющими, нежели действия, продиктованные небесспорными соображениями политической целесообразности. Последние тридцать лет преподали миру в целом и его западной составляющей в частности исключительно важный урок, который, по-видимому, будет усвоен уже очень скоро. Никто не отрицает, что современный мир совершенно не похож на тот, что был предметом исследования основателей постиндустриальной концепции. Но что изменило этот мир? Национально-освободительное движение развивающихся стран? Усилия стран ОПЕК и членов других картельных соглашений, попытавшихся оспорить хозяйственное доминирование США и Европы? Формирование нового центра экономического роста в Юго-Восточной Азии, результатом которого стало превращение Страны восходящего солнца в Страну заходящего индекса? Реформы Горбачева, милостиво подарившего Восточной Европе свободу, а Германии — ее историческую целостность? На наш взгляд, все эти события либо явились неудачной попыткой воздействовать на направление и темпы развития западного мира, либо стали следствием самого этого развития, продемонстрировавшего не только превосходство постиндустриальной модели над всеми прочими, но и невозможность выживания доиндустриальных по своей сути режимов в современных условиях. Именно хозяйственный и социальный прогресс, сделавший США и ведущие страны Европы постиндустриальными державами, а значительную часть их граждан — носителями новых, постэкономических по своей сути ценностей, обеспечил те эпохальные перемены, современниками и участниками которых мы оказались. Если бы проводимая западными правительствами политика в полной мере учитывала это обстоятельство, она не могла бы быть такой, какой является сегодня. С этой точки зрения, восстановление (или создание, или иллюзия создания) югославской демократии гораздо менее ценно, нежели обучение компьютерной азбуке лишнего миллиона американских школьников, а вся продовольственная и финансовая помощь Африке менее значима, чем возрождение конкурентоспособности продукции европейских высокотехнологичных компаний на мировых рынках.

Мы ни в коем случае не выступаем за полное прекращение помощи развивающимся странам или безучастное наблюдение за попранием прав человека. Мы лишь отмечаем, что в современных условиях постиндустриальные державы являются не только средоточием невиданной экономической и финансовой мощи, но в то же время, о чем почти никогда не говорят социологи, и потенциальным источником беспрецедентной дестабилизации. Внутри самих этих обществ зреют те же противоречия, что достаточно выпукло проявились уже на международной арене: углубляется пропасть между новым классом носителей знания и отчужденными слоями населения, чья деятельность связана с индустриальным производством, чьи ориентиры вполне материалистичны, а цели — практически недостижимы. Новое социальное расслоение — и это показано в нашей книге — более фундаментально, а соответственно и более опасно, нежели все известные в истории формы классовых различий. Но если в случае экономической дестабилизации азиатских стран, политических кризисов в Восточной Европе или гуманитарной катастрофы в Африке возврат к относительной стабильности может быть осуществлен достаточно быстро (заметим, что экономическая конъюнктура на американском фондовом рынке восстановилась спустя восемь месяцев после азиатского краха, всего через четыре месяца после российского дефолта и фактически вовсе не реагировала на кризис в Латинской Америке), то в условиях, когда источником потрясений становится сам развитый мир, проблема неизбежно окажется гораздо глубже (весьма условным примером может служить депрессия 30-х годов, быстро распространившаяся по всему миру и отбросившая некоторые страны в их экономическом развитии почти на двадцать лет назад). Если признать неоспоримым фактом, что именно технологический и хозяйственный прогресс, достигнутый в рамках западного мира за последние десятилетия, преобразовал современную цивилизацию, то следует согласиться и с тем, что внутренняя стабильность постиндустриальных держав является сегодня гораздо более существенным залогом общемирового прогресса, нежели спорадические и далеко не всегда глубоко продуманные действия, которые предпринимают под лозунгами его обеспечения сами западные правительства.

В начале нашей книги мы рассмотрели, как вместе с периодами индустриального и постиндустриального прогресса сменялись и поколения людей, составляющих западную цивилизацию. Можно бесконечно рассуждать о том, инертна ли человеческая психология, или же, напротив, действия людей нередко предвосхищают объективные экономические и социальные процессы. Однако следует признать, что сегодня уходящее в историю экономическое общество оставляет человеку в наследство одно из важнейших качеств, воспитанных столетиями экономической реальности: современный человек не может представить себе, что гигантский потенциал и безграничные возможности — в хозяйственной, социальной, политической или военной сферах, — накопленные им в результате самоотверженных усилий и долгого поступательного развития, могут иметься в наличии и не быть использованы.

В XI веке католический монах оставил в книге, дошедшей до наших дней, запись, которая может и должна стать уроком для будущих поколений. “Когда я был подростком, — писал он, — я своими порой нерациональными усилиями стремился изменить весь мир; когда я стал юношей, я не жалел сил, чтобы изменить свой город; повзрослев, я пытался сделать лучше свою семью; когда же я состарился, мне оставалось лишь совершенствовать самого себя, ощущая, что я не достиг ничего из задуманного. Тогда я осознал, что изменив самого себя в ранние годы, я тем самым изменил бы и свою семью; та, став лучше, сделала бы совершеннее и город, в котором мы жили, а это, в свою очередь, подняло бы и весь мир на новую ступень чистоты и совершенства”. Монах прожил целую жизнь, чтобы проникнуться пониманием того фундаментального обстоятельства, которое спустя тысячелетия легло в основу постэкономического порядка. В наши дни людям, родившимся и возмужавшим в годы, когда постиндустриальное общество обретало свои нынешние черты, надлежит проникнуться убеждением, что одно только осознание своих возможностей изменить мировой порядок достаточно, чтобы признать единственно достойной задачей собственное самосовершенствование. Их предшественники, заложившие основы постиндустриальной системы, создали все необходимые условия для подобного переосмысления ориентиров. Если не это, то следующее поколение, рано или поздно, но неизбежно решит эту задачу.

В школьные годы на уроках литературы я не уставал удивляться тому, как учителям удается разглядеть тайные подтексты и смыслы не только там, где писатель стремился их скрыть, но и там, где, как мне казалось, проповедь каких-то моральных установок вовсе не входила в его планы. Наверное, люди по природе своей склонны видеть нечто если не магическое, то поучительное во многом из того, что им приходится наблюдать считанные мгновения. Спустя шесть месяцев после встречи на лондонском вокзале, о которой я рассказал во введении к этой книге, я часто вспоминаю ту девчонку, на спине которой красовались вышитые на футболке слова The Future is Bright, но сегодня смысл этой надписи уже кажется мне несколько иным. Человек не должен издалека замечать подобного лозунга; он не должен считать светлое будущее чем-то предопределенным. Только преодолев некоторую часть жизненного пути, пережив муки и горести, радости и успехи, он достоин, обернувшись назад, увидеть подтверждение тому, что его усилия не напрасны, а перспективы светлы.

RÉSUMÉ

Les événements qui ont marqué les dernières décennies de ce siècle révèlent non seulement une accélération du développement social mais encore une déstabilisation accrue des systèmes sociaux, et ce en dépit de leurs apparentes immuabilité et robustesse. Les succès impressionnants du monde postindustriel, remportés sur toile de fond de l'effondrement du communisme et de la profonde crise économique ayant atteint de plein fouet des pays qui récemment encore rivalisaient avec les puissances industrialisées, sont fréquemment présentés comme une confirmation du caractère universel des valeurs occidentales et de leur prédisposition à une expansion rapide à l'échelle mondiale. Cependant, au-delà des formes superficielles des phénomènes sociaux peuvent se tenir des processus profonds dont l'analyse n'incite pas du tout à conclure à la genèse d'une société universelle harmonieuse; de nos jours, tout permet d'évoquer une polarisation grandissante du monde ainsi qu'un “verrouillage” de certaines de ses composantes.

Présentement on ressent plus que jamais le besoin d'une doctrine fùturologique, à même d'incorporer l'idée du caractère contradictoire du monde moderne dans le concept de la transformation postindustrielle progressive. A notre avis pourrait y contribuer la théorie de la société postéconomique, fondée sur la déduction selon laquelle l'histoire du développement de la civilisation comporte trois époques fondamentales: prééconomique, économique et postéconomique. Les plus importants critères de cette différenciation sont, premièrement, le type d'activités humaines et, deuxièmement, le degré d'interdépendances des intérêts des individus dans les limites de chacune de ces époques.

Ces deux critères sont en corrélation étroite. En ce qui concerne le premier, on peut constater qu'aux étapes primaires du développement de l'humanité l'activité la plus répandue était celle que motivaient les impulsions instinctives inhérentes à l'homme - créature biologique -et que déterminait la nécessité de faire front à la nature qui menaçait l'existence même du genre humain. Progressivement, cette activité est devenue consciente, donnant naissance au système des efforts sociaux sciemment coordonnés. L'homme a commencé non seulement à résister au monde environnant, mais encore à se distinguer de ses semblables. Le produit matériel aliénable, objectif premier de l'activité humaine, était le moyen permettant de vaincre les forces de la nature. Enfin, aux étapes supérieures du progrès on a vu apparaître l'aspiration de l'homme à se développer en tant que personnalité. Le principal aboutissement de l'activité est désormais l'individu en tant que porteur de qualités et d'aptitudes nouvelles.