Geum.ru

Расколотая цивилизация. Наличествующие предпосылки и возможные последствия постэкономической революции

Вид материалаДокументы

Содержание


Обострение проблемы в 90-е годы
Подобный материал:
1   ...   34   35   36   37   38   39   40   41   ...   46

Обострение проблемы в 90-е годы


В начале 90-х годов мировая экономика вступила в период подъема, обусловленного в значительной мере развитием информационного сектора хозяйства. Именно сегодня как никогда видна роль этого сегмента в экономическом прогрессе. В 1998 году информационный сектор создал более трети — 37 процентов — всех новых рабочих мест в экономике США. Согласно подсчетам М. Мэндела, американское промышленное производство в прошлом году выросло на 2 процента, хотя, если бы производство компьютеров, полупроводников и коммуникационного оборудования осталось на уровне 1997 года, общий его объем должен был снизиться на 0,4 процента. В значительной мере именно информационный сектор поддерживает сегодня экономику США, ибо в промышленности Великобритании в 1998 году наблюдался спад на 0,2, а в японской — на 3 процента 226. В соответствии с подобными тенденциями, неравенство во все большей мере обусловливается неравной оплатой труда в информационном секторе и иных отраслях, а также значительными доходами, которые получают отдельные производители информационных технологий и небольшие высокотехнологичные компании.

Американская экономика в течение четырех последних лет обнаруживает темпы роста, превышающие 3,5 процента в год; европейские страны также обрели значительный динамизм. В течение 1996-1998 годов фактически все ведущие фондовые индексы выросли более чем в два раза, несмотря на сохраняющиеся проблемы на азиатских рынках, в России и Латинской Америке. Между тем ситуация в области поляризации населения развитых стран по уровню доходов не только не стабилизировалась, но, напротив, стала намного более сложной и непредсказуемой. С одной стороны, как мы уже отметили, быстро растут доходы наиболее высокооплачиваемых работников в новых отраслях, однако, с другой, основные принципы социальной политики и налогового обложения остались в значительной мере неизменными по сравнению с 80-ми годами и продолжают порождать проблему бедности.

Безусловно, уровень жизни граждан постиндустриальных стран резко вырос, что обусловлено в первую очередь быстрым удешевлением основных потребительских благ, выпускаемых в массовом масштабе или импортируемых из стран с низкими издержками производства. Так, в начале 90-х в США 96 процентов семей имели цветной телевизор, 79 процентов — микроволновую печь, 67 млн. семей пользовались видеомагнитофонами, 55 млн. — кабельным телевидением, 76 млн. человек ежедневно использовали компьютер в своей основной деятельности. Средняя продолжительность рабочей недели снизилась с 37,1 часа в 1970 году до 34,5 в 1990-м, а оплачиваемого отпуска — выросла с 15,5 до 22,5 рабочего дня 227. Однако, если подходить к проблеме не с точки зрения относительной обеспеченности населения важнейшими потребительскими товарами, а с позиций распределения денежного дохода, то пропорции такового сближаются с теми, которые можно наблюдать в странах “третьего мира”. Согласно данным, приводимым статистическим бюро ОЭСР, с 1995 года уровень разрыва в доходах между низшими и высшими 20 процентами граждан являлся в США самым высоким среди развитых стран 228; между тем в последние десятилетия становится очевидным, что Соединенные Штаты скорее определяют некоторые тенденции, способные установиться в будущем, чем являются исключением из общего ряда.

Хотя правительство предпринимало и предпринимает значительные усилия по субсидированию малоимущих слоев (и в этом отношении нельзя не отметить огромные ассигнования на образование, переподготовку и особенно медицинское обслуживание, ведущиеся, в частности, по линии программы “Медикэр”/“Меди-кэйд” 229), основная масса налогов по-прежнему оплачивается представителями средних слоев. В результате “изменений налогообложения на социальное страхование семья с доходом в 37,8 тыс. долл. платит налог в размере 7,65 процента, тогда как налог с семьи с доходом в 10 раз больше составляет 1,46 процента, а взимаемый с семьи, чей доход в сто раз выше, не превышает 0,1 процента. В конечном итоге, законодательство о социальном обеспечении, принятое в 1996 году, снизило доходы (в абсолютном выражении) 10 процентов всех американских семей, из которых 8 миллионов имели детей” 230. Нельзя также не отметить, что, стремясь поощрять создание новых рабочих мест в отраслях высокотехнологичного сектора и мелкое предпринимательство, американская налоговая система построена сегодня таким образом, что в 1992 году федеральная налоговая субсидия — необлагаемый налогом взнос предпринимателя на социальное страхование работников предприятия — составляла 270 долл. для семей из низших 20 процентов населения, 525 долл. для семей из следующей квинтили и 1 тыс. 560 долл. для представителей наиболее оплачиваемых 20 процентов населения 231. В результате подобной ситуации половина американцев из бедных слоев, занятых полный рабочий день, не имела медицинской страховки, тогда как за страховку высокооплачиваемых работников платили нанимающие их компании 232.

Все отмеченные процессы являются, на наш взгляд, лишь реакцией государства на объективные хозяйственные сдвиги, определяющиеся перенесением центра экономической активности в информационную сферу, быстрым изменением структуры современной корпорации, нарастанием индивидуальной занятости и резким возрастанием конкуренции на рынке неквалифицированной рабочей силы, как под влиянием растущей иммиграции, так и по внутренним причинам.

Сегодня можно привести не менее впечатляющие цифры, свидетельствующие о росте богатства высшей социальной страты в США и других развитых странах, чем это можно было сделать в 20-е годы. Превышение оклада среднего руководителя американской компании над заработком его рабочего в середине 90-х годов в семь раз превосходит аналогичный показатель для Германии 233; только в течение одного 1992 года, первого года экономического подъема, совокупная заработная плата 1000 высших менеджеров американских корпораций достигла 3,8 млрд. долл., увеличившись за год на 42 процента 234; в 1993 году 400 наиболее богатых американцев, согласно данным журнала Forbes, владели активами на сумму 328 млрд. долл., что равно совокупному ВНП Индии, Бангладеш, Непала и Шри Ланки, стран с населением более 1 млрд. человек 235. Напротив, малообеспеченные граждане не только наблюдали сокращение своей доли в национальном доходе и платили более высокие налоги; они вытеснялись на периферию трудовых отношений: известно, например, что люди, получавшие в 1990 году заработную плату ниже среднего уровня и потерявшие в 1990-1992 годах работу, если и находили ее, то оплачиваемую в среднем на четверть ниже предшествующей 236. В результате к 1996 году 2,7 млн. наиболее богатых американцев владели собственностью, оцениваемой такою же цифрой, что и собственность остальных 240 млн. жителей США 237. При констатации данного факта особенно важно принять во внимание резко изменившуюся композицию богатства высшего класса современного общества. Так, к середине 90-х годов состояние одного процента самых богатых американцев было на 40 процентов представлено находившимся в их собственности личным бизнесом, на 20 процентов — используемой в личных целях недвижимостью и лишь на 12 процентов — торгующимися на рынке акциями промышленных и финансовых компаний 238. Это, однако, не означает, что ими утрачен контроль над производственными активами страны. Напротив, в 1998 году представители этой богатейшей группы владели 69,5 процента всех американских акций, находящихся в собственности частных лиц, 65,9 процента ценных бумаг финансовых компаний, 49,6 процента долей в разного рода трастовых и 51,4 процента — паевых фондов и так далее (для 10 процентов наиболее состоятельных граждан соответствующие показатели составляли 91,7; 89,8; 88,4 и 87,4 процента) 239.

Вместе с тем именно развитие фондового рынка стало в 90-е годы одним из важнейших факторов углубления имущественного неравенства. В результате резкого повышения стоимости акций, начавшегося в 1994 году, финансовые активы американских домохозяйств выросли только за последние пять лет более чем на 10 триллионов долл. 240; однако это не столько сгладило неравномерность распределения общественного богатства, сколько усугубило ее. Хотя обобщенные данные и свидетельствуют о том, что более 44 процентов американских семей держат в акциях средства, составляющие около 28 процентов их общего капитала 241, 71 процент всех этих владельцев имеет акций не более чем на 2 тыс. долл. каждый; в то же время 5 процентов американских семей контролируют сегодня более 77 процентов акционерного капитала США 242. 85,8 процента всех доходов от повышения на протяжении 1989-1997 годов курсовой стоимости американских ценных бумаг аккумулированы 10 процентами наиболее состоятельных акционеров, тогда как в пользу низших 60 (!) процентов перераспределено не более 3,6 процента подобных поступлений 243. Несоответствие современной системы акционерной собственности потребностям социальной стабильности отмечается сегодня все чаще и отчетливее 244.

В 90-е годы большинство исследователей с большим вниманием относятся к проблемам нарастания неравенства, нежели раньше, так как постепенно приходит понимание того обстоятельства, что данная тенденция начинает определять новое классовое расслоение общества. На протяжении первой половины 90-х годов возникла, отсутствовавшая в 70-е и 80-е годы, тенденция: доходы низших 20 процентов населения, похоже, достигли своего минимально возможного значения — при определенном правительством уровне бедности в 11,8 тыс. долл. в год на семью из трех человек, почти 15 процентов населения США могут быть отнесены к этой категории и в значительной мере существуют за счет государственных субсидий (согласно последним данным, 18 процентов занятых полный рабочий день американских работников получают заработную плату, соответствующую официально определенному минимуму 245). В таких условиях доля беднейших 20 процентов семей хотя и продолжала снижаться, но стабилизировалась на уровне 3,7-3,9 процента. Между тем наиболее радикальное снижение доли в национальном доходе (почти на пять процентных пунктов) зафиксировано для трех квинтилей семей, относящихся к среднему классу (в 1995 году она достигла 47,6 процента) 246. Таким образом, рост благосостояния верхушки общества сегодня в значительной мере достигается в противовес не столько обнищанию наиболее бедных граждан, сколько стабильному ухудшению позиций среднего класса, который в большей своей части начинает тяготеть к низшим бедным, нежели к более обеспеченным слоям населения.

За подобной картиной скрывается ситуация, которую некоторые современные авторы определяют как переход к “80/20 society”. Речь весьма справедливо ведется о том, что сегодня основное социальное разделение проходит не между высшим и средним классом, находящимися с одной стороны некоего “водораздела”, и бедными гражданами, а между высшим классом, остающимся по одну сторону (20 процентов), и всем остальным обществом, оказывающимся по другую (80 процентов). Несмотря на всю условность подобного определения, данная схема вполне адекватно описывает структуру возникающего общества.

Разделение всех граждан на эти две категории отражает как количественные, так и качественные факторы. С одной стороны, именно к середине 90-х годов доля наиболее состоятельных 20 процентов американцев вплотную приблизилась к критическому показателю в 50 процентов всего распределяемого национального дохода (составляя, по различным оценкам, от 47 247 до 48,7 248 процента такового). Напротив, между 1989 и 1995 годами заработная плата тех, кто относится к 80 процентам наименее оплачиваемых, либо оставалась на прежнем уровне, либо снижалась 249. Особенно это касалось рядовых работников (non-supervisory workers): с 1973 по 1995 год, несмотря на рост валового национального продукта почти на 36 процентов, их реальная почасовая заработная плата сократилась более чем на 14 процентов 250. Эти факты объясняются прежде всего тем, что сегодня в США годовой доход, позволяющий отнести работника к высшей квинтили, составляет около 70 тыс. долл., что недосягаемо для простого рабочего, но вполне типично для большинства высококвалифицированных специалистов, не говоря уже о профессорах, юристах, врачах или высших менеджерах. Так как основным фактором повышения доходов является в последние десятилетия уровень образованности работника, возникает ситуация, когда по мере повышения своей квалификации современные “белые воротнички” фактически автоматически пополняют эту социальную группу, тогда как ранее представленные в ней мелкие предприниматели или работники традиционных отраслей постепенно вытесняются из нее.

С другой стороны, по разные стороны этой условной черты оказываются те социальные слои, влияние которых в будущем будет соответственно снижаться или расти. Весьма характерно, что сегодня американцы, имеющие диплом колледжа, университета или продолжающие послевузовское обучение, составляют 24 процента населения, и фактически 90 процентов из них входят в состав наиболее высокооплачиваемой квинтили. В будущем, следует предположить, основной процесс дифференциации затронет именно пограничную группу; однако уже сегодня представление о том, что “в Америке 20 процентов высокообразованных профессионалов с годовым доходом от 75 тыс. до 500 тыс. долл. будут выполнять заказы сверхбогатых, тогда как остальные 80 процентов, имеющих в настоящее время в среднем 30 тыс. долл. годового дохода, будут делать всю грязную работу и наблюдать, как год от года снижается их жизненный уровень” 251, является в целом доминирующим среди социологов и экономистов. Основное внимание при этом обращается на то, что подобная тенденция вряд ли может быть эффективно переломлена, так как она определяется очевидными потребностями развития современного информационного хозяйства. Как отмечает Р. Коч, “в двадцатом веке не раз предпринимались попытки сломать схему [неравномерного распределения доходов] и перейти к прогрессивному их перераспределению путем применения соответствующего налогообложения и введения системы социального обеспечения. Но по мере того, как мировые рынки возвращали себе то могущество, каким они обладали в прошлом веке, возвращалась и доминировавшая в те времена модель социального неравенства. < ... > В связи с этим, — продолжает он, — возникают две серьезные взаимозависимые проблемы: массовая безработица, охватывающая в том числе и средний класс, который исторически всегда был защищен, а также увеличивающийся разрыв между наиболее состоятельными 20 процентами и малообеспеченными 80 процентами [населения]” 252.

Мы не можем в полной мере согласиться с автором в вопросе о том, что конкуренцию на мировых рынках следует рассматривать в качестве наиболее значимого фактора нарастания неравенства в современном обществе, однако очевидно, что задача обеспечения хотя бы минимально допустимого дохода наименее обеспеченным слоям общества представляется сегодня одной из наиболее актуальных.

Важнейший аспект данной проблемы связан с тенденциями, проявляющимися в сфере занятости. Несмотря на кажущееся благополучие, даже США в этой области сталкиваются с серьезными проблемами, и есть все основания полагать, что масштаб таковых будет нарастать. В сравнении с другими развитыми странами, ситуация в области занятости является сейчас в США одной из наиболее благополучных. Несмотря на то, что в Западной Европе высока доля перераспределяемого через государственный бюджет национального продукта и значительная часть правительственных расходов направляется на борьбу с безработицей, результаты таковой пока не дают о себе знать. В 1995 году безработица составляла около 10 процентов трудоспособного населения в Германии, 11,5 процента во Франции, 12 — в Италии и около 23 процентов в Испании 253. Некоторые успехи, достигнутые в 1997-1998 годах, могут быть объяснены в первую очередь дальнейшим наращиванием объемов государственных программ, снижением продолжительности рабочей недели и политикой поощрения дополнительной занятости, проводимой нынешними левыми правительствами, сформированными в европейских странах по итогам последних выборов. Однако все эти усилия, предпринимаемые на фоне экономического подъема, приносят лишь частичные результаты: в Испании число безработных находится сегодня на уровне 18,2 процента трудоспособного населения, в Италии — 12,3, Бельгии — 12,2, Франции — 11,5, Германии — 10,8; последняя из цифр соответствует и среднему уровню для 11 государств, вошедших 1 января 1999 года в новый европейский валютный союз 254. Рассматриваемая на этом фоне ситуация в Соединенных Штатах не может не вызывать оптимизма. Уровень участия рабочей силы составляет 77,5 процента против 74 процентов в Великобритании, 69 процентов в Германии и 59 — в Италии255. При этом почасовая заработная плата в США остается гораздо более низкой, нежели в большинстве европейских государств (17,74 долл./час против 18,08 в Италии, 19,34 во Франции и фантастических 31,87 в Германии), а продолжительность рабочей недели — самой высокой (37,9 часа против 35,0 в Италии, 31,7 во Франции, и 29,0 в Германии) 256; эти факторы обусловливают высокую конкурентоспособность американских производителей. Активное развитие новых отраслей в промышленности и сфере услуг обеспечивает американской экономике устойчивый прирост занятости на уровне около 100-125 тыс. рабочих мест в месяц, в результате чего, несмотря на беспрецедентное сокращение рабочих мест американскими компаниями (на 678 тыс. в 1998 году), безработица снизилась до очередного рекордного показателя в 4,3 процента257. Основным же достижением американской модели развития, как отмечают многие эксперты, является не сам уровень занятости, а тот факт, что создание новых рабочих мест становится самоподдерживающимся процессом, требующим, в отличие от европейских стран, государственного регулирования лишь в самой незначительной степени258. Однако нельзя не отметить, что даже США сталкиваются в сфере занятости с серьезными проблемами, причем есть все основания полагать, что их масштаб будет нарастать.

Объяснение этому кроется, на наш взгляд, в структуре современной американской экономики. Сегодня, по мнению многих экспертов, значительная часть американских рабочих выполняет ту вполне рутинную и неквалифицированную работу, которая может быть легко переложена на разного рода автоматические системы и механизмы, чего, однако, не происходит в первую очередь именно из-за предельной дешевизны неквалифицированного труда. По подсчетам Дж.Грея, соответствующая цифра для США превосходит сегодня около 13,5 млн. человек, или 10 процентов трудоспособного населения259, из которых занятые неполный рабочий день составляют не более 4,5 млн. человек. Учитывая, что оставшаяся часть достигает 6,5 процента активного населения, можно предположить, что уже сегодня процентная доля de facto безработных граждан США в общем населении оказывается не намного меньшей европейских показателей. Прогнозы, приводящиеся в последних работах на эту тему, также достаточно неутешительны и проникнуты пессимизмом, характерным разве что для середины 70-х годов. Так, Я.Годден и Р.Коч пишут: “В результате 50-процентного сокращения управленческих, конторских и других административных функций, имевшего место в течение последних 10 лет, потребность "поступравленческой" корпорации (postmanagerial corporation) в сотрудниках резко уменьшится... Если все частные фирмы в каждой стране перейдут в разряд "поступравленческих" корпораций, то при отсутствии противодействующих тенденций это может привести к сокращению общей занятости на 15-20 процентов. Безработица в США возрастет с нынешних 6 процентов до примерно 25 процентов и затронет в основном менеджеров и администраторов” 260.

Таким образом, как мы полагаем, проблема безработицы по мере перехода к информационному типу хозяйства станет одной из важнейших проблем для всех развитых экономик. Между тем воздействие происходящих изменений на различные группы трудящихся будет разным. С одной стороны, снижение потребности в квалифицированных кадрах со стороны крупных компаний ввиду их реорганизации не вызовет в обозримом будущем серьезной социальной проблемы, так как данная категория лиц сегодня имеет достаточно высокие доходы и обладает навыками относительно самостоятельной активности, позволяющими ее представителям найти себе применение в более мелких компаниях, в консалтинговых фирмах и т.д. либо же заняться индивидуальной деятельностью. С другой стороны, напротив, высвобождение технического персонала, которое в ближайшие годы, судя по всему, способно принять гигантские масштабы, станет процессом, меняющим радикально облик того среднего класса, к которому традиционно относят себя работники данной категории. Масштабы подвижек на рынке труда сегодня в наибольшей степени заметны в Великобритании, где значительная часть работающих за пределами индустриального сектора предпочитает (либо вынуждена) не иметь постоянную работу, а выполнять ряд функций одновременно или же работать по разного рода контрактам. Доля работников сферы услуг, занятых на постоянной работе, составлявшая в Великобритании в 1975 году около 70 процентов совокупной рабочей силы, сегодня снизилась до 45 процентов и, вполне возможно, опустится в ближайшее время еще ниже; в последние годы даже возникло специальное понятие “portfolio people”, использующееся для обозначения людей, выполняющих разнообразные и многочисленные трудовые функции261.

Проблема частичной занятости среди индустриальных рабочих или работников традиционных отраслей сферы услуг становится одной из наиболее острых для современных развитых стран. Компании, занимающиеся подбором персонала для выполнения временных работ, являются одними из наиболее быстро растущих как в США, так и в Западной Европе. В последние годы среди создаваемых в США новых рабочих мест до 28 процентов являются временными; в 1996 году число лиц, занятых менее чем наполовину или используемых на контрактных работах, составило 24,5 млн. человек, или 22,1 процента рабочей силы (в 1979 году — 16,1 процента); при этом число самодеятельных (self-employed) работников выросло за тот же период с 6,5 до 10,2 процента, а доля занятых полный рабочий день сократилась с 76,7 до 65,2 процента262. Как отмечал Н.Хомски, крупнейшей по числу занятых частной компанией в США была корпорация “Мэнпауэр”, представляющая собой агентство по подбору персонала и предоставлению временной работы, — в ее штате формально состояло около 600 тыс. человек. 263 Тенденция к росту числа применяемых временных работников вполне объяснима в условиях “неустойчивой (volatile)” экономики, которая сегодня, кажется, стала уже одной из основных черт постиндустриальных обществ264.

В других развитых странах проявляются аналогичные тенденции. В середине 90-х годов доля временно занятых работников в совокупной рабочей силе составляла во Франции 15,6 процента, в Германии — 16,3 процента, в Канаде — 18,6 процента, в Великобритании — 24,1 процента. В Италии и Испании труд в течение неполного рабочего дня и на временных работах был законодательно разрешен только в 80-е годы, в силу чего общие цифры по этим странам не столь значительны, однако средние темпы прироста данной категории работников в последние годы остаются там гораздо большими, нежели в целом по ЕС265. Во всех этих странах может быть также четко прослежен опережающий рост временной и неполной занятости среди женщин и молодежи. Так, во второй половине 80-х годов в странах ЕС доля женщин среди лиц, работающих неполный рабочий день, составляла от 63 процентов в Греции до 94 процента в Великобритании; при этом неполный рабочий день были заняты до половины всех работающих женщин в Нидерландах и Норвегии и около трети во многих других европейских странах266; в США последний показатель составлял около 30 процентов. Среди американской молодежи в возрасте от 18 до 24 лет, не обучающейся в колледжах, на временных работах было занято около 40 процентов, и лишь несколько более половины имели постоянное место работы.

Таким образом, в современных условиях складывается картина новой социальной структуры, характеризующейся тем, что основной водораздел между различными общественными группами все более уверенно сдвигается вверх, отдаляясь от наиболее традиционных слоев, относимых к среднему классу и приближаясь к нижней границе высшего класса. Развитие этого процесса может привести к малопредсказуемым результатам: прогнозируют как продолжение нынешней конфронтации, так и относительное замыкание различных социальных и профессиональных общностей с дальнейшей поляризацией внутри каждой из них, а иногда говорят о необходимости осмысления существующих тенденций в новых категориях267. Между тем в отношении любого из этих вариантов признается, с одной стороны, что разрыв между наиболее обеспеченной и вполне приспособленной к современным хозяйственным переменам стратой и большинством членов общества будет нарастать и, с другой стороны, основной проблемой, на которую придется обратить наиболее пристальное внимание, станет рост бедности в рамках формирующегося низшего класса. Рассмотрев эту проблему, мы перейдем к оценке характера и потенциала классового конфликта постэкономического общества.