Geum.ru

Из книги: Международные отношения: социологические подходы / под Ред. П. А. Цыганкова. М.: Гардарики, 1998

Вид материалаДокументы

Содержание


Различия, причиной которых являются идеи
Три интерпретации
Методологическое различие.
Онтологическое различие
Эмпирическое различие
Характеристика международных теорий
Подобный материал:
1   2   3   4
 


(холизм)

верхняя точка

структурные _ _

различия _ _







 


низшая точка

(индивидуализм)





















































 


НИЗШая точка ВЫСШАЯ точка

(материализм) (идеализм)

Различия, причиной которых являются идеи

Поскольку одной из наших задач является прояснение концепции "социального конструирования", постольку, ось абсцисс касается первой фазы этого, ординат - второй.

  Три интерпретации

Существуют три различных способа интерпретации того, о чем эта карта: методологический, онтологический и эмпирический. Так как они влияют на то, что мы будем думать о различиях между системными теориями МО, они заслуживают хотя бы краткого рассмотрения. Каждая интерпретация обладает своими достоинствами, и поэтому моей целью является скорее объяснить, как я пойду дальше, нежели решать, какая из них лучше. Для иллюстрации я концентрирую свое внимание на дискуссии вдоль оси координат между теми, кто рассматривает идентичности и интересы как заданные (реалисты) и теми, кто так не считает (конструктивисты). Подобную картину можно построить и вдоль оси абсцисс.

Методологическое различие. На одном уровне различие между рационализмом и конструктивизмом заключается просто в том, что они задают разные вопросы. Все теории должны принимать что-либо как заданное и таким образом брать в "кавычки" (Гидденс, 1979: 80-81) вопросы, которые могут быть поставлены как проблемные другими теориями. Различные вопросы создают необходимость вовлечения самостоятельного конфликта. Рационалистов интересует то, как побудительные мотивы в среде влияют на ценность поведения. Для ответа на этот вопрос они подходят к идентичностям и интересам как к заданным, но это в точности согласуется с вопросом конструктивистов о том, откуда исходят эти идентичности и интересы - и наоборот. Другими словами, в этой интерпретации идентичности и интересы видятся как эндогенные или экзогенные по отношению к структуре  только теоретически, а не в реальности. Ни один из подходов не является изначально "лучшим", чем другой, как неизвестно, насколько "лучше" исследовать причины малярии, чем оспы, ведь это просто разные вещи. Это важно учитывать в свете полемики, идущей вокруг теории рационального выбора. По одному из своих содержаний эта теория является лишь методологией ответа на определенного вида вопрос, и отвергать ее имело бы не больше смысла, чем если бы экономисты-марксисты отвергли математику за то, что ею пользовались "буржуазные" экономисты.

Хотя вопросы и методы не детерминируют самостоятельную теорию, это все же неозначает, что они не играют никакой роли. Существует по крайней мере три пути, через которые они могут повлиять на содержание первоочередного теоретизирования, особенно, если какая-либо группа вопросов начинает доминировать в данной сфере.

Во-первых, то, что мы принимаем идентичности и интересы как заданные, может повлиять на ход дискуссии вдоль абсцисс вокруг важности идей и материальных сил. Например, неореалисты утверждают, что идентичности государств и их интересы проистекают из материальной структуры анархии. Если начинать с этого утверждения, то идеи априорно сводятся к отношению между материальными силами и результатами. Идеи могут все же играть роль в социальной жизни, к примеру, детерминируя выбор среди равнозначных вариантов. Но принимать неореалистский анализ идентичности и интереса как заданных тем не менее означает признания того, что фундаментальная структура международной политики имеет скорее материальный, нежели социальный характер. Именно это неолиберальная теория сделала в 1980 году, определив теоретическую проблему как демонстрирующую, что международные институты (являющиеся разделяемыми идеями) вводили дополнительные расхождения позже объясненные лишь через материальную власть и интерес - как будто институты не составляют власть и интерес. Это повторяется и в недавних исследованиях неолибералов об "идеях", согласно которым "действия ... можно понимать на базе эгоистичных интересов в контексте реалий власти" (Goldstein and Keohane, 1993: 37) - как будто идеи не составляют власть и интерес. Это допускает слишком многое для априоризма неолибералов и сводит неолиберализм к второстепенной роли разрешения остаточных разногласий, не объясняемых первичной теорией. Чтобы по-настоящему оспаривать постулаты неореализма, необходимо показать, как интерсубъективные условия создают материальную власть и интересы, а не подходить к последнему как к отправной точке, не имеющей идеи.

Вторая опасность заключается в превращении методологического принципа в подразумеваемую онтологию (Ruggie, 1983а, p.285). Рационалистическая методология не предназначена для объяснения идентичностей и интересов. Она не исключает какое-либо объяснение, но не дает и своего. Однако, неолибералы все в большей степени признают необходимость теории государственных интересов. Каким образом следует искать ее? Один из ответов на этот вопрос может дать международная система; другой - внутренняя политика. Неолибералы в подавляющем большинстве склонны ко второму варианту. Это может быть объясняться как тем, что государственные интересы действительно создаются в результате внутренней политики (Moravcsik, 1993), как и тем, что неолибералы настолько интернационализировали рационалистический взгляд на системную теорию, что стали автоматически допускать, что причины, лежащие в основе государственных интересов должны быть "экзогенными" по отношению к системе (положение, которое было подкреплено неудачей неолиберальной попытки рассматривать системную причину как альтернативную гипотезу в отношении идеи внутренней политики). Другими словами, путем сохранения того, как рационалисты видят мир, теоретическая экзогенность молчаливо трансформируется в допущение реальной экзогенности. Последняя может быть эмпирически правильной, но к ней следует приходить лишь после сравнения объяснительной силы внутренних и системных детерминант.

Эти первые две проблемы свидетельствуют о ряде подводных камней в методологическом обосновании "социальной науки, движимой мотором" (Shapiro and Wendt, 1992), но не подрывают мнения, о том, что рационализм и конструктивизм взаимно дополняют друг друга. Следующая вызывающая озабоченность проблема, которую не так просто выделить, состоит в том, что два подхода делают  конкурирующие друг с другом допущения по поводу того "что происходит" при взаимодействии акторов. Подходя к идентичностям и интересам как заданным, рационалисты допускают, что они не затрагиваются при взаимодействиях, как и не восстанавливаются и не трансформируются. То, как государства обращаются друг с другом, не имеет значения для того, как они определяют свои идентичности и интересы. Конструктивисты допускают полностью противоположное. Разница имеет значение для постигаемой природы международной политики и возможностей структурных перемен. К примеру, я ставлю вопрос о том, как государства могли бы трансформировать свои отношения безопасности от баланса сил к системе коллективной безопасности. Одна из возможностей состоит в том, чтобы они научились сотрудничать при сохранении своих эгоистичных идентичностей (Axelrod, 1984). Здесь трудно быть оптимистичным так как имеющиеся проблемы коллективного действия находятся в конфронтации с эгоистическими настроениями, но это допустимо. С другой стороны, если бы через взаимодействие государства смогли бы построить коллективные идентичности, то структурные изменения прошли бы легче. Все это зависит от того, что происходит при взаимодействии государств, по поводу чего методы рационалистов и конструктивистов расходятся.

В общем, разумные методологические различия могут генерировать различные самостоятельные выводы. Зависимость теории от метода является обычной опасностью во всех видах научного исследования, но она становится особенно проблематичной, если один из методов начинает доминировать в своей области. В какой-то степени это произошло с рационализмом в основной системной теории МО. В таком контексте определенные вопросы остаются незаданными, а определенные возможности - нерассмотренными.

Онтологическое различие. Возможно самой обычной интерпретацией дискуссии между рационалистами и конструктивистами является определение ее как идущей по поводу онтологии и в частности по вопросу о том, сводимы ли структуры к качествам и/или взаимодействиям предшествующих агентов. Первыми этот взгляд в МО выразили Эшли (1983; 1984) и Кратоквил и Рагги (1986). Эшли первым поставил проблему микроэкономической аналогии Уолца, которая по его утверждению основывалась на индивидуалистской онтологии. Кратоквил и Рагги утверждали, что в господствующей теории существовало противоречие между интерсубъективистской эпистемологией концепции режима и индивидуалисткой онтологией рационалисткого базиса теории. Сторонники последовавшей дискуссии проблемы агент-структуры в МО, включая и меня, следовали за этими рассуждениями и концентрировались на онтологии (Wendt, 1987; Dessler, 1989; Carlsnaes, 1992).

Я продолжаю считать, что для этой дискуссии (и для дискуссии между материалистами и идеалистами) есть важные метафизические аспекты, которые нельзя легко разрешить, аппелируя к "фактам", поскольку любые факты, которые мы выдвигаем, будут сведены на нет через онтологические допущения о том, что из себя представляют агенты и структуры. Эти допущения трудно фальсифицировать, потому что они формируют ядро исследовательских программ и все еще в значительной степени обуславливают наши самостоятельные теории.

Сказав это, я вместе с тем хочу подкрепить озабоченность онтологией введением эмпирической точности. Из онтологической интерпретации, согласно которой рационалисты и конструктивисты стоят перед лицом радикальной несоизмеримости, кто-то может сделать вывод, что нам остается лишь заплатить и забрать то, что выбрали. Это недопустимо. Различные онтологические подходы часто по-разному смотрят на то, что следует изучать (Kinkaid, 1993). Эмпирические данные, противоречащие этим онтологическим подходам, не всегда могут иметь определяющее значение, поскольку их защитники могут утверждать, что проблема заключается скорее в рассматриваемой конкретной теории, чем в лежащей в основе онтологии, но все же эмпирические данные могут быть полезны. Не следует принимать на веру возможность того, что различные онтологические подходы являются несоизмеримыми, но это никак не должно быть оправданием для избежания сравнения (Wight, 1996). Обсуждение онтологических вариантов необходимо, но в то же время их надо преобразовывать в положения, которые могли бы быть вынесены эмпирическим путем.

Эмпирическое различие. В дискуссии между рационалистами и конструктивистами на карту поставлены по крайней мере два эмпирических вопроса. Первый заключается в том, насколько государственные идентичности и интересы создаются внутренними или системными структурами. Если ответом являются внутренние структуры, то государственные интересы фактически будут экзогенными по отношению к международной системе (а не просто "как бы" экзогенными) и системные теоретики МО таким образом будут оправданы при осуществлении рационалистского "двухэтапного" подхода (Legro, 1996): сначала исследование внутренней политики для объяснения государственных интересов, а затем рассмотрение международной политики как сферы стратегического взаимодействия данных агентов. Это в основном подход неолибералов. Если же ответ заключается в системных структурах, то интересы будут выступать как эндогенные по отношению к международной системе, к анализу чего рационалистские теории недостаточно подготовлены, и, таким образом, придется обратиться к конструктивистскому подходу. Второй вопрос касается того, насколько государственные идентичности и интересы постоянны. Обычно рационализм предполагает постоянство, и если это эмпирически верно, то это объясняет, почему рационалисты не обращают внимания на то, каков ответ на первый вопрос. Даже если государственные идентичности и интересы создаются внутри международной системы, в случае, когда результаты этого процесса очень стабильны, мы мало теряем, когда подходим к ним как к заданным.

Ответ хотя бы на один из этих вопросов потребовал бы обширной программы построения теорий и эмпирических исследований, поэтому я больше сконцентрируюсь на прояснении конструктивистской гипотезы системной теории, чем на сравнении ее объяснительной силы с ее рационалистскими и материалистскими соперниками. Однако, вопрос здесь состоит в том, что по крайней мере эти вопросы поддаются самостоятельному исследованию таким путем, который невозможен при онтологических дискуссиях. С другой стороны, исследователи МО не могут полностью избежать онтологических вопросов, так как то, что мы наблюдаем в мировой политике, прочно связано с концепциями, через которые происходит наблюдение. Мой подход к этим дискуссиям, перефразируя Поппера, заключается в том, что "не так уж плохо быть предвидящим метафизиком, поскольку нефальсифицируемая метафизика часто является умозрительным родителем науки, поддающейся фальсификации" (Hacking, 1983, p.3).

Характеристика международных теорий

Какую бы интерпретацию кто-нибудь ни предпочел, рисунок 1 задает рамки для размышлений о некоторых различиях между структурными теориями МО. Здесь я кратко описываю ситуации, когда различные теории могли бы попасть на карту. При этом важно подчеркнуть, что карта, которая может быть приложена к любому уровню анализа, может быть приложена за один раз лишь к одному уровню, и это окажет влияние на классификацию теорий. Если выбранным уровнем является международная система, то теория, допускающая, что государства создаются полностью внутренними структурами, будет классифицирована как индивидуалистская. Если мы уходим с анализа на уровне внутренних причин, та же теория может выступать как холистская относительно теории государства, подчеркивающей роль индивидуумов. Последняя сама может быть холистской относительно теории, подчеркивающей химию мозга. И так далее. Таким образом, появляется карта теории МО  с точки зрения международной системы.

Выше я утверждал, что каждый из четырех социологических подходов является исследовательской программой, оказывающей центростремительное воздействие на процесс построения теорий в части занимаемого ею спектра, подрывая, таким образом, исследовательскую природу каждого измерения в пользу дихотомной природы. Это дает основание для деления карты на квадранты. Внутри квадрантов сохраняется возможность для значительных вариаций, что могла бы быть отброшено, если бы мы полностью отказались от последовательного изображения, но здесь я не буду пытаться вычеркивать такую вариацию.

Теории в северо-западной части квадранта выдвигают гипотезу того, что свойства государственных агентов в значительной степени создаются материальными структурами на международном уровне. Здесь можно увидеть по крайней мере три научные школы. 1) Неореализм - в той мере, в какой он подчеркивает продуцирование подобных единиц, хотя на практике большинство неореалистов принимают государственные единицы как заданные. 2) Мир-системная теория (Wallerstein, 1974) - более явно холистская (Bach, 1982; см. Вендт, 1987 для обсуждения), хотя, подобно всем формам марксизма, ее материализм должен приниматься в той мере, в какой она подчеркивает скорее отношения, чем производительные силы. И наконец, 3) Материализм безопасности, термин Даниэля Дэднея (Deudney, 1993) для форм реализма, фокусирующихся на том, как деструктивные силы влияют на идентичности единиц, создающих безопасность. Все они являются примерами того, что Питер Гуревич (Gourevitch, 1978) описал как "перевернутый второй образ" или теории того, как материальные структуры в международной системе влияют на природу государства.

Теории в юго-западном квадранте придерживаются материального подхода к социальной жизни, но устанавливают индивидуалистский по отношению к государственным идентичностям. 1) Согласно классическому реализму  Ганса Моргентау (Morgenthau, 1973), человеческая природа является основной детерминантой национальных интересов, что является индивидуалистским аргументом, поскольку означает, что государственные интересы создаются не международной системой. Сторонники классического реализма варьируются в той мере в какой они являются материалистами, при этом некоторые из них, вслед за Карром (Carr, 1939) признают важную роль "власти над мнением", но их упор на человеческую природу и материальные возможности ставят их в целом в ряд этой категории. 2) Неореализм придает большую роль структуре международной системы, но поскольку он опирается на микроэкономические аналоги, он подразумевает, что эта структура лишь регулирует поведение государства, а не создает государственных идентичностей. 3) Подобно неореализму в северном и юго-западном квадрантах,  неолиберализм  находится между юго-западным и восточным квадрантами. Неолибералы разделяют вместе с неореалистами индивидуалистский подход к структурному теоретизированию, и большинство их не оспаривает взгляды Уолца на то, что власть и интерес являются материальной базой системы, но в отличие от неореалистов они видят сравнительно автономную роль для институциональной надстройки.

Теории в юго-восточном квадранте предполагают, что государственные идентичности и интересы в значительной степени создаются внутренней политикой, но они также имеют более социальную точку зрения на то, из чего создается структура международной системы. 1) Либерализм  таких ученых как Майкл Доуэл (Doyle, 1983), Эндрю Моравчик (Moravcsik, 1993) и Брюс Рассет (Russet, 1993) подчеркивает роль внутренних факторов в формировании государственных интересов, которые далее на системном уровне регулируются порождаемыми ими ожиданиями. 2) Как уже было отмечено, можно спорить с тем, что неолиберализм  попадает в эту категорию, особенно в связи с тем, что он подчеркивает скорее роль ожиданий, чем власти и интересов (Powell, 1991; Weingast, 1995), хотя, по моему мнению, никто из неолибералов не выступал как открытый сторонник идеалистского видения структуры. 3) Когнитивистские теории принятия внешнеэкономических решений, во многом близкие по духу и конструктивистским подходам,  подчеркивают перцепции и системы доверия (Jervis, 1976; Little and Smith, ed., 1988), но, поскольку они действуют на уровне единиц, они в целом не исследовали степень, до которой эти идеи формируются системными дискурсами, и, таким образом, на этой карте попадают в категорию индивидуалистских.

Спор между неореализмом и неолиберализмом, доминировавший в последние годы в основной теории МО, являлся спором между юго-западными и юго-восточными квадрантами (принимая во внимание то, что неолиберализм принадлежит к последнему): стороны соглашаются на индивидуалистском подходе к структуре системы, и вместо этого сфокусируются на соответственной важности власти и интереса по сравнению с идеями и институтами. Принципиальный вызов этому пришел от исследователей северо-восточного квадранта, которые считают, что международная структура касается фундаментального социально разделяемого знания и, что это влияет не только на поведение , но и также на государственные идентичности и интересы. Любую теорию в этом квадранте я назову "конструктивистской". 1) Английская Школа, которая ассоциируется с Хедли Буллом (1977), не обращается открыто к формированию государственных идентичностей, но подходит к международной системе как к обществу, регулируемому разделяемыми нормами. Недавно Тимоти Дане (Dunne, 1995) утверждал, что она является предвестником современной конструктивной теории МО (также см. Wendt and Duvall, 1989). 2) Неограмшистский маркисизм  Роберта Кокса (Cox, 1987) и Стивена Гилла (Gill, ed., 1993) больше, чем другие марксистские теории озабочен ролью идеологии, хотя в нем сохраняется интерес к материальному базису. 3) Школа мирового общества, основанная Джоном Мэйером (Thomas, rt al., 1987; Finnemore, 1996), фокусирует свое внимание на роли глобальной культуры в формировании государственных идентичностей. 4) Постмодернизм , в котором Ричард Эшли (Ashley, 1987) и Роб Улкер (Walker, 1993) первыми ввели в науку о МО конструктивную социальную теорию и продолжают быть наиболее продуманными критиками материализма и рационализма. 5) И наконец, феминистская  теория, которая недавно пробила дорожку в МО (Petrson, 1992; Tickner, 1993), утверждая, что государственные идентичности создаются половыми структурами как на национальном, так и на глобальном уровнях.

Таким образом, суммировав все это, мы увидим такую карту теорий МО:

Рисунок 2

Материализм безопасности

Неореализм?

Теория Мировых Систем
Английская школа

Неограмшизм

Мировое общество

Постмодернистские МО

Феминистские МО

Классический Реализм

Неореализм?

Неолиберализм?
Либерализм

Неолиберализм?

Когнитивизм

материализм идеализм