Из книги: Международные отношения: социологические подходы / под Ред. П. А. Цыганкова. М.: Гардарики, 1998

Вид материала

Документы

Содержание Четыре социологии

Подобный материал:

• Международные отношения: социологические подходы / рук авт колл проф. П. А. Цыганков., 5290.06kb.
• Мировая экономика и международные экономические отношения : [в 2 ч.] Ч. 2 : учебник, 185.92kb.
• Мировая экономика и международные экономические отношения : [в 2 ч.] Ч. 1 : учебник, 148.75kb.
• Философия: Учебник / Под ред проф. О. А. Митрошенкова. М.: Гардарики, 2002. 655, 8828.6kb.
• Сша и канада: история, политика, экономика, культура, международные отношения. Новые, 98.72kb.
• Указатель книг и статей «Вмире экономики», 339.03kb.
• Программа курса «Международная торговля услугами», 170.24kb.
• «станкин», 1106.26kb.
• Программа наименование дисциплины: Международные экономические отношения Рекомендуется, 141.64kb.
• Ii. Теоретические и общеметодологические вопросы международных экономических отношений, 60.75kb.

Неореализм и его критики[4]

Возможно, что самой поразительной чертой неореалистического структурализма является его аналогия с неоклассической микроэкономической теорией. Государства схожи с фирмами, а международная система - с рыночной, внутри которых происходит конкуренция между государствами. С точки зрения структурного подхода это странно, так как микроэкономика индивидуалистична, холизм большинства структуалистов (таких, как Дюркгейм, к которому Уолтц тоже обращается) ей довольно несвойствен. В то же время, доказывая (Waltz, 1979, p.91), что "международные политические системы, подобно экономическим рынкам, обладают индивидуальностью вследствие своего возникновения, спонтанного развития и непредсказуемости", Уолтц делает ударение и на эффектах обратной связи международной структуры по отношению к агентам в лице государств. Конкуренция уничтожает государства, которые действуют с низким КПД, а международная система подготавливает оставшиеся государства к тому, чтобы они вели себя определенным образом ( там же: 74-77). Так, тезис холистов о " верхах и низах" в контексте агентов и структур, похоже, получил детальное развитие в работе Уолтца, именно, в том месте, где он затрагивает изобретение индивидуалистов в вопросе о " дне и вершине". Тем не менее, мне кажется, что его взгляды на " верхи и низы" значительно слабее, чем надо, в связи с микроэкономическим аналогом. Экономистам не интересен вопрос создания акторов, а ведь он является одной из самых важных проблем, которые может объяснить структура. Причем, подобная незаинтересованность в значительной степени отражена и в неореализме.

Микроэкономический подход к структуре не дает ответа на вопрос, из чего она создана. Ряд экономистов считают, что рынок - это институт, созданый общими идеями; другие принимают во внимание только материальную силу и интерес. Таким образом, второй чертой неореалистского структурализма является его материализм: структура международной системы определяется как распределение материальных возможностей в условиях анархии. Разновидности атрибутов отношений, которые могли бы определить "общественную" структуру ( в качестве моделей дружественности или враждебности), исключены из определения самым тщательным образом (Waltz, 1979, p.98-99). Изменение международной структуры определяется исключительно материальными различиями в полярности (ряда основных сил), а структурные изменения - исключительно переходом от одной полярности к другой. И , наконец, тот факт, что Уолтц писал свою работу во времена, когда автономия системного подхода не была общепризнанной, обусловил его озабоченность поддержанием четкого различия между анализом на системном и частном уровнях. Поэтому он вводит для системного уровеня два существенных ограничения. Во - первых, он считает, что задачей исследования данного уровня должно быть объяснение только международной, а не внешней политики, т.е. объединение факторов принуждения и тенденций системы, а не действий отдельных государств (pp. 121-122). Например, наиважнейшая гипотеза Уолтца о логике международной системы состоит в том, что государства стремятся уравновесить мощь друг друга. В некоторых случаях в этот процесс могут вмешаться и люди, ответственные за принятие решений в области внешней политики, но чаще все происходит без их участия, и именно подобную, более многогранную ситуацию призвана объяснить системная теория. Второе ограничение вытекает из первого: изучение взаимодействия между государствами, которое иногда именуют "процессом", рассматривается как компетенция частного уровня, а не системной теории. В качестве объекта теории взаимодействия избираются конкретные действия, которые зависят от особенностей, свойственных частному уровню. Например, теория игр объясняет поведение акторов на языке их соединяющихся предпочтений и стратегий. У Уолтца, несмотря на рыночную аналогию в его работах, на эту теорию, как таковую, времени не остается. Это привело к тому, что международное взаимодействие было предано теоретическому забвению: переданное неореалистами в "чистилище" теории частного уровня, у студентов, изучающих внешнюю политику, оно вызывает столь же малый интерес, поскольку не обладает явным "системным" измерением. Позднее ясность в этот вопрос была внесена Бузаном, Джонсом и Литтлом (1993), которые относятся к взаимодействию как к очевидному уровню анализа, расположенному между частным и системным уровнями.

Индивидуализм, материализм и отрицание взаимодействия составляют ядро неореалистического структурализма, и в глазах многих "структурная" теория международной политики должна выглядеть именно таким образом. В течение многих лет структурализм подвергался существенной критике, часть которой отражала желание, чтобы системная теория МО делала то, что она в принципе сделать не может. Другая же часть касалась неореалистской версии системной теории. Поскольку должный обзор литературы по этой проблеме занял бы целую главу, я бы хотел лишь упомянуть о трех основных направлениях критики.

Первое заключается в том, что неореализм не способен объяснить структурные изменения (Ruggie, 1983a; Ashley, 1984; Walker, 1987; Wendt, 1992; Kratochwil, 1993). Неореализм признает возможность структурных изменений - переходов от одного распределения власти к другому, хотя он и не пытается объяснить их, т.к. это затрагивает изменения на частном уровне[5]. Однако, вид структурных изменений, подразумеваемый критиками, является в большей степени социальным, чем материальным: переход от феодализма к суверенным государствам, окончание "холодной войны", установление мира между демократическими государствами. Неореалисты не считают подобные изменения " структурными", поскольку они не изменяют полярность и не преодроевают анархию. В результате, хоть неореалисты,возможно и признавали значимость внешней политики, внимание этим вопросам они уделяли немного, а если и уделяли, то их доводы типично были следующей формы: "plus зa change..." (например, Mearsheimer,1990; Fisher, 1992; Layne, 1993).

Второе направление критики неореализма сводилось к тому, что последний неспособен выдвигать фальсифицируемые гипотезы. В сущности, любое поведение во внешнеэкономической области может, например, быть истолковано как проявление баланса сил. Неореалисты могли бы поспорить, что еще во времена " холодной войны" конфронтационная политика была доказательством уравновешивания Запада со стороны СССР. После этого на смену конфронтации пришла примиренческая политика. Точно так же как в былые времена, военный фактор играл роль балансира, теперь на сцену вышли экономические средства. С учетом потенциальной гибкости не ясно, что можно было бы считать доказательством против гипотезы о балансе сил. Возможно, поведение стороны, одержавшей победу в противостоянии двух систем, в условиях окончания "холодной войны"; но по данному пункту неореалисты отвели себе продолжительные временные рамки. Так, например, Кристофер Лэйн (1993) утверждает, что у ФРГ и Японии может уйти полвека на то, чтобы приспособиться к развалу СССР и сбалансировать США в военном аспекте. По общему признанию неореализм не создан для объяснения внешней политики, а если какая - либо политика, не ставящая своей целью государственный крах, и совместима с уравновешиванием, то непонятно, в каком смысле она является научной гипотезой.

Наконец, с позиций третьего направления, сомнительно, что неореализм адекватно объясняет даже то "небольшое количество важных вещей" (Waltz, 1979), которые он считает своей заслугой. В этом контексте я, в частности, думаю о силовой политике и балансе сил, т.е. о тех тенденциях, которые, как считает Уолтц, объясняются условием только лишь анархии. В своей работе " Анархия - это то, что из ее делают государства" (Wendt, 1992), я утверждал, что необходимые разъяснения дает именно предположение о том, что анархия - система, помогающая сама себе ( что вытекает не только из анархии, но и из эгоизма государств по вопросам собственной безопасности). Государства могут быть, а могут и не быть эгоистами, и эти колебания способны видоизменить " политику" анархии. Эгоизм Гоббса по принципу "спасайся, кто может" обладает динамикой, отличной от анархии по Локку, базирущейся на эгоизме " статус-кво"; а она, в свою очередь, отличается от анархии Канта, существующей на основе интересов коллективной безопастности, что уже ни в каком смысле не является системой "помоги себе сам". Это наводит на мысль о том, что даже в тех случаях, когда характер международной системы соответствует пположениям неореалистов, то это происходит отнюдь не по причинам, которые ими выделяются.

Эти и другие проблемы внесли свой вклад в широко распространившееся состояние кризиса в области проекта третьего уровня. Мало кто из исследователей сегодня относит себя к неореалистам, и ни у кого нет готовой альтернативной системной теории. Используя серьезные упрощения, можно выделить два вида реакции исследователей МО на сложившуюся ситуацию. Одни отошли от государств и их систем в сторону и вместо этого сфокусировались на новых единицах анализа ( негосударственные акторы) и уровнях анализа ( индивиды или внутренняя политика). Это породило ряд очень интересных работ в недавних исследованиях МО, которые, правда, не имеют к системному подходу никакого отношения. Негосударственные акторы могут быть очень важны, но это не означает, что нам больше не требуется теория о системах государств. Аналогично, индивиды и внутренняя политика могут быть значимыми причинами внешней политики, но игнорирование системных структур означает, что государства оторваны от реальности, а это, обычно, неверно. То есть первый вид реакции меняет субъекта, а не решает проблему.

Вторую разновидность реакции исследователей можно назвать реформистской: расширение неореализма с тем, чтобы включить в него больше переменных величин, но без изменения основных его утверждений о международной структуре. Вновь намеренно делая упрощения, в этой тенденции можно различить два направления: пост-уолтцианское (мой термин) и неолиберальное. Первое сохраняет сфокусированность на материальной мощи как ключевом факторе мировой политики, привнося переменные, способные к восприятию идей, и другие переменные частного уровня. Стефен Уолт (Walt, 1987) утверждает, что теорию Уолтца необходимо наполнить осознанием угрозы, что вытекает из оценки намерений и идеологии. Рандалл Швеллер (Schweller, 1994) уделяет внимание колебаниям мотиваций государств и, особенно, различиям между государствами, нацеленными на сохранение статуса-кво, и их ревизионистскими визави. Бузан, Джонс и Литтл (1993) расширили компетенцию системной теории с тем, чтобы включить в нее изучение взаимодействия. И так далее. В процессе развития этих инструментов понимания приверженцы пост-уолтцианского направления часто обращались к классическому реализму, располагающему более широким перечнем переменных, чем его скудный неореалистичный кузен. С другой стороны, неолибералы извлекли выгоду из микроэкономической аналогии Уолтца, имеющей богатую базу собственных концептуальных ресурсов. Сосредоточившись на проблеме эволюции ожиданий по ходу взаимодействия, они продемонстрировали, как государства могут развивать международные институты, которые продвигают сотрудничество вперед даже после того, как распределение власти, сдерживавшее государства, ушло в прошлое (Krasner, 1983; Keohane, 1984; Oye, ed., 1986). Совсем недавно неолибералы обратились к "идеям" как дополнительной переменной, вклинивающейся между властью (интересами) и результатами (Goldstein, 1993; Goldstein and Keohane, ed., 1993).

Несмотря на то, что позиции этих двух направлений в части описания международной политики серьезно расходятся, пост-уолтцианцев и неолибералов объединяет общее убеждение, а именно, определение Уолтцем структуры. Причем, первые менее верны микроэкономическим аналогиям, но кардинально не отходят от материалистических убеждений Уолтца. Вторые же используют микроэкономические аналогии таким образом, что эти аналогии оказываются смягчены,но с упорством отказываются от всякого материализма, говоря (как это может сделать идеалист), что сами по себе сила и интерес - это категории, производные от идей. Подобная позиция сделала неолибералов уязвимыми по отношению к обвинениям в том, что их теория не отличается от неореализма (MearsheimerМиршимер, 1994/5 ), который, впрочем, и сам настолько недоконкретизирован, что важность подобных заявлений сомнительна. Однако, каким бы ни был исход этих дебатов, маловероятно, что он принесет значительный пересмотр структуры. Естественно, что разговоры осоциальном содержании для всех них являются анафемой.

Было бы полезно поразмыслить над тем, совместимы ли эти попытки реформ с основным ядром неореалистической программы исследования или часть из них , возможно, является "дегенерирующим отклонением от истинных проблем"(Lakatos, 1970). Здесь я не буду рассматривать эту проблему (для ознакомления с ней см. Vasquez, 1996). Вместо того, чтобы подвергать сомнению согласованность неореализма и неолиберализма, я бы хотел обозначить суть альтернативы. Основное предположение состоит в том, что проблема системного подхода заключается на сегодняшний день в неореалистском понимании структуры и структурной теории, лежащей в его основе, и поэтому необходимо провести "понятийную реконструкцию" всего проекта. Выражаясь более конкрето, я считаю необходимым произвести три действия, с тем чтобы наполнить все вышеперечисленные черты неореализма проблемным содержанием.

Первое и самое важное - это пересмотреть понимание того, из чего состоит международная структура. Я думаю, что именно из того, что отрицается Уолтцем: это скорее социальный, нежели материальный феномен. И, поскольку я убежден, что ядром общественного характера является распределенное знание, то это наводит на идеалистическое представление о структуре как "распределении знания" или "идеях на всем их пути до низа общества (а также, и в любом другом направлении)". Характер общественной жизни определяется ожиданиями государств и их убеждениями относительно друг друга, что, как правило, зависит от социальных, а не материальных структур. Это не означает, что материальная сила и интересы не важны, но их природа и влияние зависят от социальной структуры системы, а точнее, от того, какая из трех " культур" анархии доминирует - Гоббса, Локка или Канта. Биполярность в культуре Гоббса- это одно дело, а у Локка или Канта - совсем другое. В этой связи стоит отметить, что концепция структурных изменений имеет отношение к изменениям в упомянутых "культурах" (как, например, окончание " холодной войны" ), а не в материальной полярности. Такое понимание структуры может показаться странным поколению исследователей МО, вскормленных неореализмом, а они олицетворяют основное течение в социологии.

Социологический поворот очевиден в моем втором действии, заключающемся в доказательстве того, что индивидуальность и интересы государств зависят от международной системы гораздо больше, чем это можно увидет при помощи экономического подхода к структуре. В связи с низкой плотностью международного общества я не берусь говорить об определяющем влиянии на государства именно международными структур (значительная часть процесса происходит внутри государства), однако, если нами принимается холистическое понимание структуры, то мы в состоянии различить два аспекта в содержании государства, которые игнорируются индивидуалистическим подходом: способы влияния международной системы на индивидуальность государств, а не только на их поведение, а также способы не только вызова, но и установления системной индивидуальности государств ( эти различия я объясню ниже). Даже если полная теория индивидуальности государств должна содержать весомый внутригосударственный компонент, его размеры и роль в конструктивистской гипотезе значительно меньше, чем это может показаться.

Третье, заключительное, действие вытекает из взглядов Бузана, Джонса и Литтла (1993), которые утверждают, что международное взаимодейтсвие или процесс - действительная проблема системной теории, и делают в их анализе шаг вперед. Нововведение Бузана, Джонса и Литтла важно для того, чтобы проиллюстрировать возможность большего количества последствий в анархической системе, чем предложено в модели Уолтца. Однако, так же, как и Уолтц, они признают, что у анархий имеется определенная, отличная от процесса "логика" ( отсюда и название у них - "Логика анархии"), а взаимодействие само по себе не структурировано. В дальнейшем я покажу, что у анархии нет логики, отдельной от процесса, и что взаимодействие структурировано, но на другом уровне , нежели макроуровневные структуры. Неореалистов может насторожить, что это снимает автономию системной теории, но я так не считаю. Отличие системного подхода заключается не в упорной независимости от инструментов частного уровня, а в уделении внимания проблемам того, как построены международные отношения, что не может быть объяснено теориями, с точки зрения которых связь между реалиями и государствами потеряна. Признание данного факта позволяет расширить системный подход включением в него структур взаимодействия и предоставляет возможность объяснить изменения в логике анархии процессами внутри международной системы, а не только экзогенными шоками.

Мой интерес к взаимодействию мотивируется практическими и этическими причинами. Я считаю, что основным определяющим фактором общественной жизни является то, как один актор определяет свою сущность по отношению к " другому". Кто есть другой? Раб или клиент? Неверный? Друг или враг? Может, эту черту и сложно изменить, но ведь она не высечена в камне и, подчас, действительно является единственной изменяемой акторами переменной. Будничная жизнь международной политики представляет собой развивающийся процесс, во время которого одни государства определяют свое отношение к другим, распределяя их по соответствующим контрсущностям и просчитывая результат. Основной практической проблемой внешней политики является проведение в жизнь процесса, обладающее, к тому же, и этическим измерением (как нам следует относиться к "другому"? ). Я не стану уделять слишком много внимания этим практическим и этическим вопросам, но они зависят от ответов на вопрос, на который невозможно ответить при помощи теоретизирования только на частном уровне, а именно, как создаются определенные представления о себе и о других?

Эти три действия являются попыткой переосмысления господствующей онтологии международной структуры. В исследованиях МО онтология понапрасну стала восприниматься как ругательное слово. В повседневном мире у каждого есть своя онтология, поскольку все мы делаем предположения о существующем мире: собаках, кошках, деревьях... Обычно мы думаем об этих предположениях как об онтологии даже в меньшей степени, чем как о проблемных вопросах, поскольку большинство их проявлений воздействуют непосредственно на органы наших чувств. Если мы о них спотыкаемся, то они реальны. Онтология становится более противоречивой, когда мы обращаемся к неподдающимся наблюдению вещам. В отличие от физики, которая может проверить онтологические интуиции при помощи сложнейших экспериментов, исследователи МО не имеют, по большому счету, эмпирического доступа к той глубокой структуре реальности, которую они изучают. Достижение Уолтца заключается в том, что он выдвинул системную онтологию международной системы на передний план. Эта онтология может быть неверной, но она не может быть опрокинута несколькими аномалиями, незамеченными событиями, притянутыми за уши толкованиями, поскольку нелегко отделить то, что мы "видим" в международной жизни, от наших понятийных рамок. Подобным образом для МО может быть полезно рассматривать больше, чем одну онтологию. В конструктивистской теории МО содержится одна такая альтернатива. Моя цель заключается в том, что обозначить ее и способствовать изучению ее особого смысла. В этой связи дебаты в сфере общественной теории могут быть представлены в виде опреленной графической схемы.

Карта построения структурных теорий

Системные теории международной политики исходят из разных концепций структуры. Поэтому утверждение о том, что какая-то теория является "структурной", как это любят делать неореалисты, дает нам очень мало, если не уточняется, о каком виде структурализма идет речь. В данном разделе я интерпретирую различные формы структурной теории МО в свете двух дискуссий по социальной теории. Одна из них ведется вокруг того, в какой степени структуры являются материальными или социальными, другая касается их отношения к агентам. В каждой дискуссии есть две базовые позиции, дающие четыре социологических подхода к проблеме структуры (материалистический, идеалистический, индивидуалистический и холистический ) и "карту" комбинаций по принципу "2х2" (материалистически-индивидуалистическую, материалистически-холистическую и т.д. ). Эту карту можно приложить к любой сфере социологических исследований, от вопросов семьи до мировой системы, и она как таковая слабо отражает разницу между системными теориями МО. Однако, важное различие между ними состоит в том, к какому из четырех квадрантов карты относится их концепция структуры.

Четыре социологии

Для понимания смысла дискуссий вокруг структуры международной системы необходимо различать причинные и составные отношения, следствия и вопросы. В причинных отношениях априорное условие Х создает следствие Y. Это означает, что X предшествует по времени и, таким образом, существует независимо от Y. При составных отношениях, Х - это то, чем оно является в силу своего отношения к Y. Х предполагает Y, и здесь нет временного разъединения как такового; их отношение скорее необходимо, чем условно. Причинные и составные следствия различны, но не являются взаимоисключающими. Вода появляется в результате соединения существующих независимо друг от друга атомов водорода и кислорода; в основе ее лежит молекулярная структура известная как Н2О. Н2О не является "причиной" воды, но это не означает, что у структуры нет следствий. Подобным образом, рабовладельцы и рабы появляются в результате условных взаимодействий людей; в их основе лежит институт, известный как рабство. Рабовладельцы не могут быть "причиной" рабов, т.к. без рабов они не могут  быть  господами, но это не означает , что институт рабства не имеет последствий. Различие уже не ново для науки (еще Гегель называл их соответственно "экстернельными" и "интернальными" отношениями), однако сегодня ему уделяют недостаточно внимания, что, как я считаю, привело к появлению значительной части сегодняшней путаницы в сфере исследования МО, где речь идет об идеях и структуре. Реконструкция этого различия не прекратит дискуссий, но может помочь ясно определить, о чем идет речь.

Дискуссия вокруг соответственной важности материальных сил и идей в социальной жизни имеет более длительную историю и более привычна для исследователей МО. Для того, чтобы продолжить в том же русле, давайте поставим вопрос следующим образом: "Какое значение имеют идеи в социальной жизни? - или, альтернативным образом, - "Насколько структуры создаются из идей?" (В дальнейшем я определяю идеи как "знания", но сейчас на это можно не обращать внимания). Здесь существует широкий спектр для мнений и позиций, но на практике социологи объединяются вокруг двух видений, материалистического  и идеалистического. Оба подхода признают роль идей, но расходятся в том, насколько важными являются их последствия. Материалисты считают, что для общества наиболее значимы природа и организация материальных сил. В их рассуждениях повторяются, по крайней мере, пять материальных факторов: 1) природа человека; 2) природные ресурсы; 3) физическая окружающая среда; 4) производительные силы; 5) деструктивные силы. Они могут играть разную роль: способствуя манипуляции миром, давая власть одним акторам над другими, располагая людей к агрессивности, создавая опасности и т.д. Это не означает то, что идеи для них не имеют определенных последствий (возможно в качестве "имеющей место переменной"), но материалисты утверждают, что такие последствия имеют второстепенное значение. Однако, при обосновании этого утверждения очень важно, чтобы гипотетические следствия материальных сил были четко отделены от следствий идей, что происходит не всегда. В современной политической науке, к примеру, обычным делом стало сопоставлять "власть и интерес" с "идеями и институтами" в качестве причин социальных явлений, и называть первую "пару" "материальными" силами. Я согласен с тем, что власть и интерес являются определенным и важным источником социальных причин, но это касается материалистического понимания, если их последствия не основываются на идеях и институтах; если же они основываются на них, то это подтверждает правоту идеалистического подхода. Материалистическая позиция состоит в том, что материальные силы определяют социальные формы. С моей точки зрения, такое понимание объясняет относительно немного в сфере международной политики.

Идеалисты считают, что самую значительную черту общества составляют природа и структура общественного сознания (то, что я называю распределением знаний). Иногда эта структура выражается для акторов в форме норм, правил или институтов, иногда этого не происходит. Как бы то ни было, ее роль может проявляться по-разному: формируя идентичности и интересы, помогая акторам найти общие решения проблем, определяя ожидания для поведения, создавая угрозы и т.д. Эти возможности не отрицают важности материальных сил, но утверждение идеалистов состоит в том, что материальные силы вторичны, что их значение зависит от их конкретной важности для акторов.

Материальная полярность международной системы конечно имеет значение, но это значение зависит от того, являются ли полюса врагами или друзьями. Таким образом, в противоположность материалистической тенденции подходить к идеям в сугубо причинных рамках, идеалисты склонны подчеркивать конструктивные (содержательные) следствия идей.

Учитывая то, что термин "идеализм" также относится к теории международной политики, следует отметить то, что идеалистическая социальная теория не влечет за собой идеализма в МО (хотя последний влечет за собой первую). Действительно, существует так много потенциально неверных пониманий идеалистической социальной теории, что может быть полезным вкратце обобщить, чем она НЕ является.

1) Она не является нормативным взглядом на то, каким следует быть миру, а представляет собой научный взгляд на то, каков он есть. Идеалистическая социальная теория стремится быть такой же реалистичной, как и материализм.

2) Она не предполагает, что человеческая природа изначально хорошая, или, что социальная жизнь изначально кооперативна. Наряду с оптимистическими и реалистическими теориями существуют и теории с преобладанием пессимизма. Пессимизм или конфликтность - не монополия материалистов.

3) Она не предполагает, что разделяемые идеи не имеют объективной реальности. Разделяемые мнения выступают в отношении индивидуальных акторов, как внешние социальные факты, хотя они не имеют внешнего характера для совокупности акторов. Социальные структуры не менее реальны, чем материальные.

4) Она не предполагает, что социальное изменение происходит легко или даже что оно возможно при данных исторических обстоятельствах. Акторы должны преодолеть институционализацию, ассиметрию распределения власти и проблемы коллективного действия, чтобы социальное изменение произошло, и на деле в социальных структурах изменение происходит  иногда труднее , чем в материальных.

5) Наконец, она не имеет в виду то, что власть и интерес не имеют значения, скорее она утверждает, что их значение и последствия зависят от идей акторов. Военная мощь США означает одно для Канады и другое для коммунистической Кубы. Идеалистическая социальная теория заключает в себе очень ясное утверждение: это глубокая структура общества создается скорее идеями, чем материальными силами. Это идеализм Гегеля и Мида, а не Поллианни и Питера Пэна. В этом смысле, большая часть современной социальной теории идеалистична.

Эти широкомасштабные определения материализма и идеализма выходят за рамки центральную часть альтернативных исследовательских программ или "социологий" последователей Лакатоса и, как таковые, непосредственно не относятся к МО. В качестве исследовательских программ, каждое из них вмещает понимание другой , но только в своих собственных рамках. Некоторые материалисты допускают, что разделяемые мнения могут влиять на поведение, и некоторые идеалисты признают, что материальные силы могут влиять на социальные возможности, что сдвигает оба подхода в сторону центризма. По-настоящему центристскую позиция, однако, трудно доказывать и поддерживать, поскольку материалисты всегда будут против аргументации, в которой надстройка не связана с материальным базисом отношениями детерминизма, а идеалисты всегда будут оспаривать утверждение о наличии такой связи. Это отражает конкурирующие направленности двух социологий: "начинать с материальных факторов и насколько можно учитывать роль идей в этой связи" и наоборот. В результате создается тенденция к бимодельному распределению независимых теорий в русле научного прогресса без действительно центристских позиций.

Вторая дискуссия касается отношений между агентами и структурами. Проблема "агент-структура" стала отдельным направлением в социологии и особенно в МО. (Не следует это путать с проблемой "уровней анализа" [Singer, 1961]. Так как большая часть дискуссии касается онтологического статуса структуры и его последствий, то проблем может быть поставлена в виде вопроса "какое значение имеет структура в социальной жизни?" Двумя основными ответами на него являются индивидуализм и холизм. Оба признают за структурой объяснительную роль, но расходятся в том, насколько глубоки ее следствия. Расхождение касается того, в какой мере структуры "составляют" агентов. Для понимания этой концепции необходимо проведение двух различий: одного, сделанного выше между причинными и составными воздействиями, и второго, касающегося разницы между последствиями структур в отношении качеств агентов, особенно их идентичностей и интересов, а также влиянием на их  поведение[6]. То, что структура "составляет" акторов означает, что она имеет качественные последствия, а то, что она "сдерживает" акторов означает подчеркивание поведенческих последствий. Так как первые часто имеют поведенческие последствия, но не наоборот, качественные последствия более глубоки. В свою очередь, и качественные и поведенческие последствия могут либо быть вызваны структурами, либо составлены ими. Так как составные последствия подразумевают большую зависимость агентов от структур, я буду подходить к ним и как к более глубоким.

Индивидуалистский подход гласит, что научные объяснения следует сводить к качествам или взаимодействиям, независимо существующих индивидуумов. Я утверждаю, что этот подход более конкурентноспособен, чем обычно признается его критиками (или даже сторонниками). Он может соперничать со структурами имеющими либо причинные, либо составные последствия на поведение агентов. И он также может соперничать, по крайней мере в принципе, со структурами, имеющими причинные воздействия на качества агентов, к примеру, через процесс социализации. Однако здесь я говорю "в принципе", так как  на практике  большинство индивидуалистов подходит к идентичностям и интересам как к экзогенно заданным и обращаются лишь к поведенческим эффектам[7], что в свою очередь было объектом для значительной части критики со стороны холистов. Это особенно верно для формы индивидуализма, доминирующей в современных исследованиях МО, которую называют рационализмом (теория рационального выбора и игры), и которая изучает логику выбора в условиях принуждения. Одно из важных положений этого подхода, выдвинутых Джорджем Стиглером и Гарри Бекером (Stigler and Becker, 1977), гласит, что результат следует объяснять ссылками на изменяющиеся "цены" в окружающей среде, а не изменяющимися "вкусами" (идентичностями и интересами). Тем не менее, индивидуализм в принципе может соперничать с причинной теорией того, как структуры - понимаемые как системы взаимодействий - конструируют качества агентов. Он исключает возможность того, что структуры оказывают составные последствия на агентов, так как это означало бы, что структуры нельзя сводить к качествам или взаимодействиям онтологически первоначальных индивидов.

Эта возможность, касающаяся составных последствий, является чисто холистской гипотезой, хотя, в отличие от индивидуалистов, холисты очень активно теоретизировали и вокруг составной причинности агентов[8]. Холизм гласит, что последствия социальных структур нельзя сводить к независимо существующим агентам и их взаимодействиям, и что эти последствия включают в себя составление агентов в обоих - причинных и составных - значениях. Люди не могут быть профессорами без студентов, как и не могут они стать профессорами вне структур, через которые происходит их социализация. Это подразумевает концепцию социальной жизни по схеме "верх-низ", что противоречит подходу индивидуалистов "низ-верх". В то время как последний движется вверх от онтологически первоначальных агентов, первая работает в нисходящем режиме от несводимых социальных структур.

Как я упоминал в начале этой главы, международная система является трудным орешком для холистского подхода, т.к. ее низкая плотность означает, что идентичности и интересы государств сравнительно больше зависят от внутренних, чем системных структур. Оспаривание позиций холистов становится даже более острым, если допускать, что индивидуализм по крайней мере в принципе может соперничать с  причинным  подходом построения государств системными структурами. Однако, по-видимому под влиянием рационализма, на практике индивидуалисты в МО не учли эту возможность и даже в принципе не признают каких-либо  составных  последствий, которые структуры могут иметь на государства. Я считаю, что структура международной системы оказывает влияние на идентичности государств через оба вида последствий. Они могут быть меньшими, чем последствия внутренних структур, и конечно полная теория идентичности государства будет включать в себя существенный внутренний компонент. Однако здесь я не предложу какой-либо теории, фокусируя, вместо этого, внимание лишь на следствиях международной структуры, которые сравнительно автономны и дублируемы.

Эта дискуссия может отчасти прояснить путаницу в МО относительно характера теории Уолтца, которую одни трактуют как "структуралистскую" (Walker, 1987; Hollis and Smith, 1990; Buzan, Jones and Little, 1993), другие - как "индивидуалистскую" (Ashley, 1984;Wendt, 1987; Dessler, 1989). Я подозреваю, что здесь разные исследователи фокусируют свое внимание на разных смыслах, в которых его теория является структурной. С одной стороны, он утверждает (1979: рр), что международная система "формирует и подталкивает" государства, пока они не станут подобны "единицам". Это составной аргумент - не просто поведение, но и качества государств видятся как эффект международной структуры, что идет дальше характерного для индивидуалистов пренебрежения к общей идентичности. С другой стороны, эффекты структуры, на которые он указывает, скорее причинные, чем составные, что способствует индивидуалисткой интерпретации его подхода. И, утверждая, что структура системы имеет тенденцию к продуцированию подобно единицам, Уолтц подходит к идентичности и интересам государств в рационалистском духе, что в еще большей степени подтверждает это видение его теории. Поэтому, в итоге структурализм Уолтца имеет смешанный характер, хотя и с некоторым сдвигом в сторону индивидуализма, говоря, что в международной системе происходит сравнительно незначительное создание государств, хотя она и определяет их поведение.

Как и в случае с материализмом и идеализмом, индивидуализм и холизм создают исследовательские программы, в которых определенные утверждения считаются самоочевидными, и исследование направлено на то, чтобы примирить с ними реальность. Это создает ту же ограниченную гибкость с бимодальными тенденциями, которую мы видели выше. Некоторые индивидуалисты проявляют интерес к "формации эндогенной преференции", и некоторые холисты признают, что агенты имеют свою внутренне присущую им атрибутику. В конце-концов, несмотря на стремление к центру спектра, оба подхода привязаны к фундаментальным утверждениям, которые сдерживают их усилия. Индивидуалистские теории преференциальных формаций обычно фокусируются на факторах внутри акторов, а холистские теории внутренне присущих атрибутов обычно стремятся насколько возможно минимизировать эти факторы. Иными словами, здесь тоже происходит размежевание независимых теорий вокруг двух основных полюсов.

Если разместить дискуссию между материализмом и идеализмом по оси абсцисс, а индивидуализм-холизм по оси ординат, то получится следующая картина:


Рисунок 1