Geum.ru

А. А. Никольский Рязанские топонимы в художественной литературе

Вид материалаДокументы

Содержание


1. Горбунов, Б.В. Драшусов Александр Николаевич // Рязанская энциклопедия. — Рязань, 1999. — Т. 1.
Подобный материал:
1   2   3
Список литературы


1. Горбунов, Б.В. Драшусов Александр Николаевич // Рязанская энциклопедия. — Рязань, 1999. — Т. 1.

2. Денисов, С.Н. Рязанский район // Города и районы Рязанской области: Историко-краеведческие очерки. — Рязань, 1990.

3. Извлечение из записки о поездке в Пронск и село Кайдаково // Вестник Европы. — М., 1822. — № 21.

4. Кони, А.Ф. Собрание сочинений : в 8 т. — М., 1968. — Т. 6.

5. Мурзаев, Э.М. Топонимика и география. — М., 1995.

6. Некрасов, Н.А. Собрание сочинений : в 8 т. — М., 1965. — Т. 1.

7. Некрасов, Н.А. Собрание сочинений : в 8 т. — М., 1965. — Т. 3.

8. Повалишин, А.Д. Рязанские помещики и их крепостные: Очерки из истории крепостного права в Рязанской губернии в XIX столетии. — Рязань, 1903.

9. Попов, И.П. Очерки истории культуры Рязанского края (XV—
XX вв.). — Рязань, 1994.

10. Русское общество 40—50-х годов XIX в. — Ч. 1 : Записки
А.И. Кошелева. — М., 1991.

11. Соколова, В.К. Русские исторические предания. — М., 1970.





А.И. Куприн


Употребление рязанских топонимов в произведениях А.И. Куп-
рина непосредственно связано с его биографией.

В 1897—1899 годах А.И. Куприн неоднократно гостил в Касимовском уезде Рязанской губернии у своей сестры Зинаиды Ивановны и у ее мужа Станислава Генриховича Ната — лесничего Куршинского лесничества. Когда С.Г. Нат в 1900 году перевелся в Зарайский уезд, то А.И. Куприн посещал их и на новом месте жительства, а в 1901 г. даже принимал участие в проведении землемерных работ в этом уезде Рязанской губернии [5: 52].

Вспоминая свое пребывание в Рязанском крае, А.И. Куприн в конце 20-х годов писал сестре из Парижа: «Там я впитал в себя самые мощные, самые благородные, самые широкие, самые плодотворные впечатления. Да там же я и учился русскому языку и русскому пейзажу» [10: 33—37].

Интерес А.И. Куприна к явлениям народного языка распространялся и на топонимию. В декабре 1901 года он сообщает в письме к А.П. Чехову: «Уехав из Ялты, я попал в лес, в Рязанскую губернию, и 4 месяца занимался там землемерной работой, снимая при помощи инструмента, называемого теодолитом, крестьянские леса — всего урочищ около 100 с самыми удивительными названиями, от которых веет татарщиной и даже половецкой древностью…» [17: 558].

Исторически сложившийся самобытный облик рязанских топонимов определил воспроизведение некоторых из них в произведениях А.И. Куприна.

Так, в рассказе «Попрыгунья-стрекоза» употребляется топоним Тума, имеющий финно-угорское происхождение [2: 263—264]. «Мы жили тогда в Рязанской губернии, в ста двадцати верстах от ближайшей станции железной дороги и в двадцати пяти верстах от большого торгового села Тумы» [8: 423]. А.И. Куприн использует народное название населенного пункта — Тума. В конце XIX — начале XX века в Касимовском уезде было два села, официально именуемых по церквям: Тума Николаевская и Тума Воскресенская [12: 162]. В дальнейшем эти составные наименования сменились однословными — Тума и Воскресенье.

В рассказе «Мелюзга» представлен топоним Большая Курша
(с вариантом названия — Курша): «В полутораста верстах от ближней железнодорожной станции, в стороне от всяких шоссейных и почтовых дорог, окруженная старинным сосновым Касимовским бором, затерялась деревня Большая Курша» [8: 223]; «Днем учитель и фельдшер занимаются каждый своим делом. Фельдшер принимает приходящих больных из Курши и из трех соседних деревень» [9: 69].

В «Населенных местах Рязанской губернии» (1906) упоминается село Курша [12: 196]. Наименование Большая Курша является авторским видоизменением топонима.

Употребление рязанских топонимов у А.И. Куприна не свя-
зано с воспроизведением топографических особенностей местности. Исчезнувшее ныне село Курша находилось при реке Курше.
У А.И. Куприна же одноименное селение расположено на реке Пре, протекающей намного южнее: «При въезде в деревню стоит земская школа, при выезде, у оврага, на дне которого течет речонка Пра, находится фельдшерский пункт» [8: 232].

Использование рязанских топонимов в произведениях писателя не сопровождается также точной передачей особенностей местного быта. Показательно в этом отношении описание Большой Курши и ее жителей: «Обитателей ее зовут в окрестностях — Куршей головастой и Литвой некрещеной. Смысл последнего прозвища затерялся в веках, но остался его живой памятник в виде стоящей в центре дряхлой католической часовенки, внутри которой за стеклами виднеется страшная раскрашенная деревянная статуя, изображающая Христа со связанными руками, с терновым венцом на голове и с окровавленным лицом. Жители Курши — коренные великороссы, крупного сложения, белокурые и лохматые» [8: 232].

Этнографическую группу русских, проживающих в бассейне реки Курши, издавна называли «куршаками» и «литвой» [6: 546—547]. Вместе с тем отсутствуют какие-либо исторические свидетельства о наличии в селе Курше католической часовенки, которая упоминается в рассказе А.И. Куприна «Мелюзга».

Некоторые исследователи не учитывают специфики данного рассказа как художественного произведения. Как полагает А.П. Неподкупный, сообщение о католической часовенке может иметь существенное значение для выяснения происхождения названия рязанских куршаков. По его мнению, в случае истинности данного сообщения не вызывает сомнений происхождение данного названия от этнонима курши, которым обозначали жителей западной Курляндии [13: 148]. Еще более далеко идущие выводы делает
Г.П. Смолицкая, которая ставит рассказ А.И. Куприна в один ряд с научными источниками. «Современные исследователи, — отмечает она, — абсолютно справедливо интерпретируют топоним Курша как балтизм (Неподкупный, 1976). К тому же жителей с. Курши называли «литва головастая», «литва некрещеная», этнографы находили в одежде жителей с. Курши аналоги с одним видом поневы в костюме латышей Курляндии (Куфтин, 1926), и в том самом селе стояла католическая часовня (А.И. Куприн «Мелюзга»). Аргументов для такой интерпретации достаточно. И тем не менее использовать этот балтизм для воссоздания территории былого расселения балтов нельзя, так как в с. Курше проживали литовцы-католики (христиане, но не православные), которые, вероятно, были переселены сюда не ранее XVI века» [15: 84]. Близка к этому точка зрения Б.В. Горбунова, который считает, что «куршаки, вероятнее всего, являются потомками литовских воинов, захваченных в плен и поселенных в мещерской глубинке в период противоборства рязанских князей с Литвой в XIV—XV вв.» [6: 547].

Следует отметить, что употребление реального топонима в художественном произведении не означает обязательного сходства последнего с документальным источником. Так, в рассказе А.И. Куприна «Попрыгунья-стрекоза» используется рязанский топоним Тума и описывается рождественское представление в министерской тумской школе. В действительности в рассказе получили отражение воспоминания писателя о елке в Никифоровском двухклассном училище, которую он посетил в декабре 1906 года, когда проживал в имении Ф.Д. Батюшкова Даниловском, находившемся в Новгородской губернии [3: 26].

Художественный вымысел писателя о католической часовенке не может быть аргументом в пользу балтийской версии происхождения топонима Курша. Данная версия не представляется убедительной и по другим причинам. Прозвище «литва» имеет достаточно широкое территориальное распространение. По наблюдениям Б.А. Куфтина, такое явление отмечается «вообще вдоль северной границы средневеликорусских говоров, начиная с Московской…
и до Тамбовской и Нижегородской губерний» [11: 97]. Наиболее вероятно, что возникновение этого прозвища относится ко времени войны с Речью Посполитой в 1654—1667 годах, в ходе которой в Российское государство выводились не только военнопленные, но и в большом количестве пашенные люди из смоленских и белорусских земель, принадлежавших тогда Литве [16: 162, 170—171, 176, 180]. Поэтому можно полагать, что среди так называемой «литвы» в основном были лица православного, а не католического вероисповедания. Другое прозвище — куршаки — является производным не от этнонима курши, обозначавшего жителей западной Курляндии, а от рязанского топонима Курша, представленного в наименованиях села и реки (ср.: село Тума — тумаки) [4: 16]. Населенный пункт Курша получил название по одноименной реке, на которой он был расположен. Гидроним Курша, видимо, является фонетическим вариантом встречающегося в бассейне Оки речного наименования Куржа [14: 340; 1: 133—134], которое можно соотнести с русскими диалектными словами коржевина (куржевина), коржава в значении «ржавое болото, топь со ржавцами» [7: 164].


Список литературы


1. Бабурин, А.В. Курша / А.В. Бабурин, А.А. Никольский // Топо-
нимический словарь Рязанской области / под ред. А.А. Никольского. — Рязань, 2004.

2. Бабурин, А.В. Тума / А.В. Бабурин, А.А. Никольский // Топонимический словарь Рязанской области / под ред. А.А. Никольского. — Рязань, 2004.

3. Боцяновский, В.Ф. Послесловие к публикации очерка А. Куприна «События в Севастополе» // Резец. — 1939. — № 15—16.

4. Ванюшечкин, В.Т. Заметки по этимологии областных слов куршаки, полусадник // Этимологические исследования по русскому языку. — М., 1968. — Вып. 6.

5. Гаврилов, И.Н. Писатели и Рязанский край : биобиблиографический словарь. — Рязань, 2000.

6. Горбунов, Б.В. Куршаки // Рязанская энциклопедия. — Рязань,
1999. — Т. 1.

7. Даль, В.И. Толковый словарь живого великорусского языка. — М., 1979. — Т. 2.

8. Куприн, А.И. Собрание сочинений : в 6 т. — М., 1958. — Т. 4.

9. Куприн, А.И. Собрание сочинений : в 6 т. — М., 1958. — Т. 6.

10. Куприна, К.А. Куприн — мой отец. — М., 1979.

11. Куфтин, Б.А. Материальная культура русской Мещеры. — Ч. 1 : Женская одежда: рубаха, понева, сарафан. — М., 1926.

12. Населенные места Рязанской губернии. — Рязань, 1906.

13. Неподкупный, А.П. Балто-старославянские языковые связи. — Киев, 1976.

14. Смолицкая, Г.П. Гидронимия бассейна Оки (список рек и озер). — М., 1976.

15. Смолицкая, Г.П. Некоторые аспекты топонимии как источник исторической географии населения // Вопросы географии. — Сб. 110 : Топонимика на службе географии. — М., 1979

16. Соловьев, С.М. История России с древнейших времен. — М., 1961. — Кн. 6. — Т. 11.

17. Тамарченко, А. Примечания // Куприн, А.И. Собрание сочинений : в 6 т. — М., 1958. — Т. 3.

С.А. Есенин


В произведениях С.А. Есенина неоднократно встречаются рязанские топонимы.

С.И. Субботин в комментариях к поэме «Песнь о Евпатии Коловрате» отмечает: «Улыбуш (Улыбушево), Шехмино, Пилево, Ольшаны, Швивая Заводь, Трубеж — топонимы Рязанского края» [13: 460]. Данное утверждение нуждается в определенных дополнениях и уточнениях.

Трактовка топонимов Шехмино, Пилево как рязанских подтверждается материалами справочника «Населенные места Рязанской губернии» (1906), в котором указываются село Шехмина Слобода (Кузьминская волость Рязанского уезда), деревня Пилево Переднее и село Пилево Заднее (Спас-Клепиковская волость того же уезда) [31: азбучный указатель — 176, 117]. Следует отметить, что вместо официального названия Шехмина Слобода Есенин использует народное — Шехмино, которое только позднее приобрело нормативно-официальный характер [40: 187].

К реальным топонимам относятся также наименования водных объектов Улыбуш, Трубеж. Река Улыбуш протекает на границе Михайловского района Рязанской области с Тульской областью, а Трубеж представляет собой протоку реки Оки в районе современной Рязани [2: 94, 4].

С рязанской топонимией связано также не отмеченное в комментариях наименование Чурилков холм:

Не совиный ух защурился,

И не волчья пасть оскалилась, —

То Батый с холма Чурилкова

Показал орде на зарево [13: 174].

Форма Чурилков образована от названия деревни Чурилково, которая в «Населенных местах Рязанской губернии» (1906) упоминается среди селений Зарайского уезда [31: азбучный указатель — 124], а в настоящее время относится к Рыбновскому району Рязанской области [41: 287]. Населенный пункт с этим названием находится на возвышенности, и сочетание Чурилков холм отражает рельеф местности в округе села Константиново — родины поэта.

Особо следует остановиться на топонимах Ольшаны, Швивая Заводь, которые упоминаются в рефрене:

От Ольшан до Швивой Заводи

Знают песни про Евпатия.

Их поют от белой вызнати

До холопного сермяжника [13: 176].

Данные названия отсутствуют в рязанской топонимии.

В отношении наименования Швивая Заводь можно отметить, что одна из деревень Клепиковского района Рязанской области носит название Швивая Горка [41: 288]. В справочнике «Населенные места Рязанской губернии» (1906) была предпринята попытка представить это название в «исправленной» форме — Вшивая Горка, то есть устранить свойственную народной речи метатезу согласных звуков [31: азбучный указатель — 25]. Однако данная форма не утвердилась ни в речевой практике, ни в официальных документах.

Топоним Ольшаны в поэме носит вторичный характер. В ее первой редакции, опубликованной в 1918 году под названием «Сказание о Евпатии Коловрате, о хане Батые, цвете троеручице, о черном идолище и Спасе нашем Иисусе Христе», первая строка рефрена имеет вид:

От Ольги́ до Швивой Заводи… [13: 195].

Из контекста следует, что Ольга́ — это речка:

Как гулял ли, хороводничал

Удалой-те добрый молодец

И Ольгу́ ли волноватую

В молоко парное вспенивал…

Как слезал бегун, задумывал:

«Ай, с чего же речка пенится?

Нет ни чичерного сиверка,

Ни того ль лесного шолоха»…

Да вставал тут добрый молодец,

Свет Евпатий Коловратович,

Выходил с воды на посолонь,

Вытирался лопушиною.

Утихала зыбь хлябучая,

Развивались клубы пенные,

И надводные коряжины

По лягвачьему пузырились [13: 196—197].

По всей вероятности, название Ольга́ было заимствовано из былины «Илья и Соловей», записанной в XIX веке П.Н. Рыбниковым на побережье Онежского озера. Ольга́ — это первая «застава великая», которую пришлось преодолевать Илье на пути в Киев к князю Владимиру:

И приехал он к ольге топучия:

Левой рукой коня ведет,

А правой рукой дубья рвет,

И замостил мосточки дубовые [36: 412].

Слово ольга́ в значении «топкое болото», возникшее из финского alho — «болото, низина», отмечается в ряде севернорусских говоров [29: 412].

В дальнейшем С.А. Есенин исключил из текста поэмы сцену купания в Ольге́ Евпатия Коловрата. Видимо, это было связано со стремлением охарактеризовать Евпатия Коловрата как реального, а не сказочно-былинного героя. Соответственно название Ольга́ в рефрене было заменено другим — Ольшаны. Данное наименование входит в ряд типовых топонимов, однокоренных со словом ольха: Ольхи, Ольховец, Олешня, Ольшанка, Ольшана, Ольшаны и др. [29: 412]. Топоним Ольшаны не отмечен в Рязанском крае, но встречается в других регионах. В частности, населенный пункт Ольшаны имеется в Московской области [1: 122].

В повести С.А. Есенина «Яр», опубликованной в 1916 году, тоже употребляются рязанские топонимы. «Разумеется, — писала его сестра А.А. Есенина, — повесть «Яр» нельзя назвать документальной. Есенин использовал в ней только имена своих односельчан, названия сел и деревень, находящихся вблизи Константинова. Так, в четырех километрах от Константинова, на опушке леса, на берегу Старицы (старого русла Оки), отделяющей луга от леса, стоял хутор, принадлежавший константиновскому помещику Кулакову. Этот хутор носил название Яр… Деревня Чухлинка расположена в лесу, а село Раменки — в поле, в пяти километрах от Константинова. Деревня Кудашево тоже находится в поле, километрах в семи-девяти от Константинова» [17: 304—305].

Приведенные А.А. Есениной сведения нуждаются в некоторых уточнениях.

В перечне рязанских селений она не указывает упоминаемое в повести село Коростово: «Побоялся Степан остаться с Анной, а жениться на ней, гадал, — будут люди пенять… Поехал он как-то в Коростово к тетке на праздник да остался заночевать» [16: 116]. Не находит также подтверждения ее сообщение о находящейся в округе Константинова деревне Чухлинке. В «Населенных местах Рязанской губернии» (1906) упоминаются хутор Яр, деревни Кудашево, Раменки (А.А. Есенина обозначает Раменки как село), село Коростово [31: 492, 490, 502], но отсутствует населенный пункт Чух-
линка.

Е.А. Самоделова в комментариях к повести «Яр», помещенных в пятом томе «Полного собрания сочинений» С.А. Есенина, допускает возможность того, что топоним Чухлинка является вымышленным. По ее мнению, действительный случай пожара в Раменках «отражен в повести, но перенесен на вымышленный (?) поселок Чухлинку, хотя д. Раменки тоже упомянута в «Яре» [16: 338]. Ею излагается точка зрения М.В. Бабенчикова, представленная в его рукописных воспоминаниях о С.А. Есенине: «Иногда Есенин даже в точности сохранял имена и названия — например, деревня Раменки (в четырех верстах от Константинова), иногда менял их — например, деревня Чухлинки (настоящее название Чешуево)…» [16: 354]. В связи с этим Е.А. Самоделова указывает на наличие в речи местных жителей такого варианта наименования деревни Чешуево, как Чешово [16: 354—355]. В работе «Историко-фольк-
лорная поэтика С.А. Есенина» она развивает версию М.В. Бабенчикова: «С помощью нарочно придуманного топонима Есенин намеревался скрыть правдивость своего беллетристического или поэтического произведения, однако не доводил дело до абсолютной маскировки: в селе Радово из «Анны Снегиной» угадывается топоним Радовецкого (Николо-Радуницкого) монастыря, в селе Чухлинке из «Яра» Чешуево, или Чешово, и т. д.» [42: 209].

Однако топоним Чухлинка вряд ли следует рассматривать как вымышленный или производный от названия рязанской деревни Чешуево (Чешово). Можно предположить, что С.А. Есенин, проживавший до публикации повести около трех лет в Москве, воспроизвел в этом произведении подмосковный топоним Чухлинка, которым издавна обозначалась платформа железной дороги на Нижегородском направлении в нескольких километрах от Москвы [7: 326]. В автобиографическом романе «Горсть света» Р.А. Штильмарк пишет о поездке, относящейся к 1919 году: «Тронулся поезд в одиннадцатом часу дня… После Курского остановились в Москве-Рогожской… Потом была Чухлинка…» [48: 194].

Сам выбор топонима, видимо, был обусловлен стремлением С.А. Есенина подчеркнуть унизительные для человека условия жизни обитателей Чухлинки: в рязанских говорах чух-чух является подзывным словом для свиней [20: 416].

Следует также отметить, что в «Частушках (О поэтах)» С.А. Есенина, относящихся предположительно к 1915—1917 годам, упоминается подмосковный город Орехово-Зуево, который находится на том же железнодорожном направлении, что и Чухлинка:

Шел с Орехова туман,

Теперь идет с Зуева.

Я люблю стихи в лаптях

Миколая Клюева [15: 250].

Особого рассмотрения требует вопрос о соотнесенности названия повести с наименованием хутора Яр. В специальной литературе широко представлена точка зрения А.А. Есениной, согласно которой повесть получила оглавление по наименованию этого хутора [18: 53]. Так, И.Н. Гаврилов, ссылаясь на А.А. Есенину, отмечает: «Название хутора и некоторые черты жизни и быта этого заречного лесного края отразились в юношеской повести С. Есенина «Яр» [8: 113]. Ю.Л. Прокушев считает, что первоначально хутор имел двусловное название Белый Яр. «От хутора Белый Яр, — пишет он, — который в житейском обиходе константиновские мужики и бабы прозывали чаще всего просто Яром, идет, как это можно представить, и название повести» [38: 281]. Данную версию разделяет Е.А. Самоделова в комментариях к повести «Яр» в Полном собрании сочинений С.А. Есенина [16: 353—355].

Однако двусловное наименование хутора не находит документального подтверждения. В «Населенных местах Рязанской губернии» (1906) имеет место однословный топоним: «…куп. Кулакова х. «Яр» близ р. Старицы, вп. в р. Оку» (то есть «купца Кулакова хутор Яр близ реки Старицы, впадающей в реку Оку») [31: 492]. Вызывает сомнения и поддержанное Е.А. Самоделовой утверждение А.Д. Панфилова, что лес, при котором находился хутор, носил аналогичное название Белый Яр [35: 142].

Первоисточником версии о двусловном наименовании хутора, видимо, является интервью Г.Н. Кашина, сына Л.И. Кашиной, которое было опубликовано в 1997 году в статье И.И. Бурачевского «Девушка в белой накидке» [3: 20—21]. Воспроизведение Г.Н. Кашиным топонима Белый Яр носит характер позднейшего припоминания (в 1916 году Г.Н. Кашину было десять лет) и вряд ли соответствует действительности. В данном случае у него, видимо, имело место совмещение названия хутора Яр с наименованием соседнего хутора Белоборка [31: 492], находившегося вблизи одноименного луга, о котором есть упоминание в повести «Яр»: «— …На сколько душ косите-то, — перебил разговор он (Ваньчок. — А.Н.), на семь или на шесть? — На семь с половиной, — ответил Карев. — Да тут, кажется, Белоборку наша выть купила» [16: 84].

Истолкование названия повести как топонима, то есть собственного имени, не представляется убедительным, так как подобная интерпретация не находит опоры в тексте повести, в котором представлено только нарицательное существительное яр, например: «— Любая моя белочка, — говорил, лаская ее, Карев. —…Ты можешь ведь весь этот яр унести с собою. Ты не бойся, что что-нибудь забудешь, — сердце ничего не теряет. — Яр аукает, отвечает эхом, но никогда не принимает, что говорят ему. Он отдает слова обратно, — сказала Лимпиада» [16: 126]. Можно полагать, что данное нарицательное существительное и было вынесено в заглавие повести.

По мнению Е.А. Самоделовой, у С.А. Есенина дается описание яра как леса, бора и вместе с тем как крутояра, оврага [16: 355]. Выделенные ею семантические признаки (лес, овраг) соответствуют такому областному значению слова яр, как «лог, поросший лесом, кустарником» [22: 97].

Правильность истолкования слова яр в повести не только как леса, но и как лога, то есть широкого оврага, долины, подтверждается следующим отрывком: «Старый мельник Афонюшка жил одиноко в покосившейся мельнице, в яровой долине» [16: 33].

Воспоминания Е.А. Есениной свидетельствуют о том, что Есенин, как и другие жители Константинова, использовал слово яр для обозначения местности определенного географического типа: «Сергей молчал и каждый вечер ходил в барский дом. Однажды за завтраком он сказал матери: — Я еду сегодня на яр с барыней» [19: 39].

Разумеется, семантика слова яр в повести шире его словарного значения. Данное слово стало у Есенина еще средством выражения художественного образа. «Магическая сила Яра, символизирующая непреодолимую для патриархального сознания «власть земли», — отмечает О.Е. Воронова, — цепко удерживает героев есенинской повести, будто бы опоенных «яровым дурманом» [4: 165].

В «Полном собрании сочинений» С.А. Есенина в заглавии и тексте рассказа «У белой воды» слово белый в качестве компонента сочетания белая вода начинается со строчной буквы [16: 146—148, 151]. В предшествующих публикациях это слово печаталось с прописной буквы, и рассказ соответственно имел название «У Белой воды».

Употребление прописной буквы позволяет рассматривать данное сочетание как двусловный топоним (современная орфография требует в этом случае написания с прописной буквы каждого слова — Белая Вода). Использование строчной буквы исключает возможность такого истолкования.

Е.А. Самоделова, автор комментариев к рассказу в «Полном собрании сочинений», отмечает, что «название произведения ассоциируется с Беловодьем — легендарно-утопической страной свободы из русских народных преданий XVII—XIX в.» [16: 385]. При этом она исходит из наличия у сочетания белая вода особого, «нетопонимического» значения. «Белый цвет, — указывает Е.М. Самоделова, — символ духовной чистоты, нравственности и непогрешимости в христианстве и цвет траура в крестьянской среде. По народному мировоззрению за водным пространством находится иной мир, царство смерти» [16: 386].

Представляется, что вопрос об употреблении строчной или прописной буквы требует дополнительного исследования.

Ряд деталей позволяет считать, что в рассказе нашли отражение впечатления, полученные Есениным во время обучения в Спас-Клепиковской второклассной учительской школе в 1909—1912 гг.

Город Спас-Клепики (до 1920 г. — село) находится на реке Пре в краю мещерских озер. Во второй половине XIX — начале XX в. одним из занятий жителей Спас-Клепиковской волости было рыболовство. Так, И.В. Добролюбов отмечал, что в селе Стружанах «занимаются плотничеством, рыболовством и плетением неводов» [11: 156].

Один из персонажей рассказа тоже занимается рыбным промыслом: «Корней Бударка ловил по спуску реки рыбу… Рыбаки уплывали вниз по реке с Петрова дня вплоть до зимних холодов» [16: 146—147]. Прозвище Бударка образовано от слова бударка (вариант будара), которым обозначается «лодка, используемая для рыбной ловли и перевозки грузов» [44: 241]. Подобное прозвище мог получить большой, неповоротливый человек. В.И. Даль отмечает у слова будара такое переносное значение, как «дылда, верзила» [9: 135].

В начале рассказа указывается, что изба Корнея Бударки находится около озера: «Лето было тихое и ведряное, небо вместо голубого было белое, и озеро, глядевшее в небо, тоже казалось белым; только у самого берега в воде качалась тень от ветлы да от избы Корнея Бударки» [16: 146].

Однако в дальнейшем упоминается только река: «Вода от холода посинела, ветла, стоявшая у избы Корнея, нагнулась и стряхнула в нее свои желтые листья. Небо подернулось облаками, река уже не так тихо бежала, как летом, а пенилась и шумела…» [16: 146]. «Палага вышла и взглянула на реку» [16: 156].

Один и тот же водный объект может именоваться озером и рекой, если он представляет собой проточное озеро. Река Пра прокладывает свой путь до Спас-Клепиков через большое количество проточных озер.

На современной крупномасштабной карте в бассейне реки Пры отсутствует озеро с названием Белая Вода или близким к нему [2: 130]. Однако в труде Г.П. Смолицкой «Гидронимия бассейна Оки (Список рек и озер)», в котором широко представлены исторические материалы, отмечается в системе проточных озер реки Пры озеро Белые Воды [45: 128].

Можно полагать, что Есенин ввел в рассказ несколько видоизмененный рязанский топоним.

Употребление топонима находит определенную мотивировку в содержании произведения. Кающаяся Палага идет в церковь: «Утром чуть свет она отправилась на деревню к обедне. Деревня была в верстах шести…» [16: 148]. Православные церкви находились в селах. Ср.: у В.И. Даля: «Деревня, ж. крестьянское селение, в котором нет церкви» [9: 427]. В деревне могла находиться церковь или молельная старообрядцев. Спас-Клепиковская волость была одним из центров старообрядчества в Рязанской губернии. Как отмечает О.Е. Воронова, «в начале 20-х гг., несмотря на резко усилившуюся при Советской власти атеистическую пропаганду, в Спас-Клепиковском районе продолжало числиться шесть старообрядческих церквей и молелен, в то время как действующих православных церквей было всего четыре» [6: 199].

В XIX веке старообрядцы совершили ряд путешествий в поисках легендарной страны Беловодье. Сведения об этих путешествиях получили отражение в научной и художественной литературе [30: 92—98]. Так, в романе П.И. Мельникова (Андрея Печерского) «В лесах» приводится рассказ Якима Прохорыча, паломника в страну Беловодье: «Много было бед, много напастей!.. Но дошли-таки мы до Беловодья. Стоит там глубокое озеро, да большое, ровно как море какое, а зовут то озеро Лепонским и течет в него от запада река Беловодье. На том озере большие острова есть, и на тех островах живут русские люди старой веры» [28: 155].

Староверка Палага в рассказе живет около реки (проточного озера) с созвучным названием Белая Вода. Можно предположить, что С.А. Есенин был знаком с раскольничьей легендой о свободной стране Беловодье по роману П.И. Мельникова (Андрея Печерского) и другим источникам. В частности, старообрядческая рукописная литература о стране Беловодье имела хождение и в Рязанской губернии [47: 251—256]. В этом случае соотнесенность топонимов Белая Вода и Беловодье не может быть случайной, а заглавие рассказа, по всей вероятности, связано с выражением такой мысли: счастье человека зависит не от места его проживания, а от соответствия его помыслов и поступков нравственным заповедям.

Особого рассмотрения требуют топонимы Криуша и Радово, упоминаемые в поэме «Анна Снегина». «Названия деревень «Криуши» и «Радово», — считает С.А. Толстая-Есенина, — заимствованы из жизни. Две деревни с такими названиями существуют в округе села Константинова, но друг от друга отстоят далеко. Одна из них находится около Радовецкого монастыря, памятного Есенину по детским впечатлениям. В одной из своих автобиографий он рассказывал, как … бабушка водила его, трехлетнего ребенка, на богомолье в Радовецкий монастырь» [14: 655]. Действительно, в Рязанской губернии были представлены села Криуша и Радовицы [31: 80, 514]. Последнее из них по современному административно-территориальному делению относится не к Рязанской, а к Московской области (в настоящее время включено в состав поселка городского типа Рязановский [37: 225]) . Однако данная точка зрения, видимо, справедлива лишь в отношении названия Криуша. Наименование Радово, по всей вероятности, появилось в силу других причин.

Рядом исследователей отмечается проявление пушкинских мотивов в поэме С.А. Есенина «Анна Снегина» [34: 39; 46: 264—284; 27: 110—118; 5: 57—58; 49: 109]. Так, В. Турбин указывает: «…«Метель» и «Евгений Онегин» — произведения-побратимы; и в сферу творческого внимания Есенина попадают оба шедевра Пушкина. Оба они отзываются в «Анне Снегиной» [46: 276].

Показательно в связи с этим такое сопоставление:

В «Анне Снегиной»:

Село, значит, наше Радово,

Дворов, почитай два ста.

Тому, кто его оглядывал,

Приятственны наши места [14: 158].

В «Метели»:

«В конце 1811 года, в эпоху нам достопамятную, жил в своем поместье Ненарадове добрый Гаврила Гаврилович Р**» [39: 102].

В. Турбин считает, что Радово — это есенинский вариант пушкинского топонима Ненарадово [46: 276—277]. К этому можно добавить, что названия Ненарадово, Радово соотносительны с такими реальными, имеющими помещичье происхождение наименованиями населенных пунктов, как Радость, Радостное, Отрада [43: 66].

Влиянием Пушкина В. Турбин объясняет также созвучие фамилий Онегин и Снегина [46: 268—269].

Исследователи отмечают, что фамилия Снегина у Есенина является буквальным воспроизведением псевдонима знакомой ему писательницы О.П. Сно [23: 197—200; 34: 38; 49: 111—112]. При этом сам псевдоним Снегина рассматривается как перевод фамилии мужа писательницы, англичанина Е.Э. Сно (в английском языке snow — это «снег»). Однако данный псевдоним вряд ли является искусственным образованием, результатом словотворчества писательницы О.П. Сно. При закономерном словопроизводстве от слова снег образуется форма Снегова, а не Снегина. Скорее можно предположить, что О.П. Сно использовала созвучную фамилию, имевшую реальный характер.

Фамилия Снегин относится к числу редких, что, видимо, объясняется ее диалектным происхождением. В смоленских говорах в XIX веке было отмечено слово снега́ в значении «слега, толстая жердь» [33: 142]. Возникшее из этого слова прозвище Снега могло стать основой для фамилии Снегин, которая вне диалектной среды стала восприниматься как производная от слова «снег». В «Городских прогулках» писателя В. Некрасова, написанных в 1969—1970 годах, упоминается, например, купец Снегин, дом которого, по словам писателя, находился на месте современной высотной «башни», известной в Москве по расположенному в ней кафе «Адриатика» [32: 30].

В поэме противопоставляется жизнь обитателей села Радова и соседней деревни Криуши:

Село, значит, наше — Радово,

Дворов, почитай, два ста…

Мы в важные очень не лезем,

Но все же нам счастье дано.

Дворы у нас крыты железом.

У каждого сад и гумно.

У каждого крашены ставни,

По праздникам мясо и квас…

Но люди — все грешные души.

У многих глаза — что клыки.

С соседней деревни Криуши

Косились на нас мужики.

Житье у них было плохое —

Почти вся деревня вскачь

Пахала одной сохою

На паре заезженных кляч [14: 158—159].

Как отмечает М.В. Орешкина, этим определяется выбор самих топонимов. «В поэме, — пишет она, — встречаем два «говорящих» топонима: Криуши [следует Криуша, — А.Н.] является названием-характеристикой бедной «обнищалой» деревни; название села Радово вызывает представление о зажиточной и счастливой жизни ее обитателей» [34: 40—41]. Данное наблюдение нуждается в определенной конкретизации. Очевиден только «значимый» характер топонима Радово, ассоциирующегося со словами радость, радоваться. Употребление топонима Криуша в качестве названия-характеристи-
ки требует обоснования.

Наименование Криуша представлено в таком ряду гидронимов бассейна Оки (Криуша, Кривуша, Кривулец, Кривка и др.), который характеризуется наличием общего семантического признака «извилистость, кривизна русла реки или побережья озера» [45: 337—338; 29: 303]. Перенос названия водного объекта на населенный пункт имеет типовой характер. Это относится и к гидрониму Криуша. Например, в Воронежской области имеются населенные пункты Новая и Старая Криуша, расположенные на речке Криуше. Сюда же Э.М. Мурзаев относит и наименование рязанского селения Криуши, упоминаемого в поэме С.А. Есенина «Анна Снегина» [29: 303]. Однако в окрестностях рязанской Криуши нет и, судя по историческим документам, никогда не было водного объекта с тем же или похожим названием. Данный населенный пункт возник из постоялого двора [25: 9]. Постоялым двором назывался трактир с местами для ночлега и двором для лошадей и повозок. В «Материалах для географии и статистики России» по Рязанской губернии, составленных в конце пятидесятых годов XIX века М.С. Барановичем, сообщаются такие сведения о торговой дороге из Рязани во Владимир: «Дорога эта называется мещерской и имеет довольно важное торговое значение, но местность, по которой она пролегает, представляет столько затруднений для проезду, что только зимою путь этот оживляется движением обозов с хлебом в самую глухую и бедную часть Рязанской губернии… На 26-й версте начинаются низменные болотистые места и дорога на расстоянии 34 верст, до д. Ершовой, идет болотистым сосновым лесом (сороковым бором). На этом пространстве нет никаких селений, только на 34-й, 43-й и 50-й верстах находятся постоялые дворы: Кольцы, Кривуша и Кривая Кобыла. От 41-й до 46-й версты местность особенно затруднительна; дорога беспрестанно пролегает здесь чрез дурно устроенные гати и бревенчатые мостовые» [25: 85—86].

Названия указанных постоялых дворов имеют народный характер. Они шутливо подчеркивают особую популярность этих заведений у любителей спиртных напитков, охотно сворачивающих сюда с прямого пути. Ср. с пословицами, которые приводятся в «Толковом словаре живого великорусского языка» В.И. Даля: «Ни начала, ни конца, ходи как вкруг кольца!», «Дорога-то крива, да на дороге-то пива» [10: 145, 193].

За населенным пунктом, который возник около постоялого двора, именуемого Кривушей, закрепился такой вариант этого названия, как Криуша. Можно предположить, что Есенину были известны обстоятельства возникновения данного названия и это определило использование топонима Криуша в поэме «Анна Снегина».

В ряде произведений Есенина употребляется топоним Рязань. Так, в стихотворении «Мой путь» он пишет:

Тогда в мозгу,

Влеченьем к музе сжатом,

Текли мечтанья

В тайной тишине,

Что буду я

Известным и богатым

И будет памятник

Стоять в Рязани мне [13: 161].

Наименование Рязань использовалось в летописях не только для обозначения города, но и всей Рязанской земли [24: 38; 21: 295]. Такое словоупотребление сохранилось в народной речи вплоть до наших дней, что, в частности, находит отражение в поговорке: «В Рязани грибы с глазами, их едят, они глядят». Следуя народной традиции, Есенин употребляет топоним Рязань и для обозначения определенного региона:

Привет, сестра!

Привет, привет!

Крестьянин я иль не крестьянин?!

Ну как теперь ухаживает дед

За вишнями и нас, в Рязани? [13: 156].


Тихий ветер. Вечер сине-хмурый.

Я смотрю широкими глазами.

В Персии такие ж точно куры,

Как у нас в соломенной Рязани [15: 226].

Топоним Рязань, употребленный в форме множественного числа, переходит у Есенина в разряд нарицательных имен существительных и получает значение малой родины, родной и любимой земли:

По-смешному я сердцем влип,

Я по-глупому мысли занял

Твой исконный и строгий лик

По часовням висел в рязанях. [12: 189].

В воспоминаниях В. Эрлиха «Право на песнь» сообщается: «Вечер. Есенин, лежа, правит корректуру «Москвы кабацкой».

— Интересно!

— Свои же стихи понравились?

— Да нет, не то! Корректор-дьявол второй раз в «рязанях» заглавную букву ставит! Что же он думает, я не знаю, как Рязань пишется?

…Кончив корректуру, он швыряет ее на стол и встает с дивана.

— Знаешь, почему я — поэт, а Маяковский там себе — непонятная профессия? У меня родина есть! У меня — Рязань … Ищи родину! Найдешь — пан! Не найдешь — все псу под хвост пойдет! Нет поэта без родины!» [50: 151-152].