Аркаим: По страницам древней истории Южного Урала / Науч ред. Г. Б. Зданович
| Вид материала | Документы |
- Иванова Н. О., Зданович Г. Б. Аркаим. Исследования. Поиски. Открытия, 3121kb.
- Зданович Г. Б. Вместо введения, 3117.59kb.
- Столице Южного Урала 275 лет классный час, 87.36kb.
- Автомобильная эко этнографическая экспедиция «Малое ожерелье Южного Урала», 44.07kb.
- На конференции планируется обсудить следующие вопросы: военная культура и традиции, 44.38kb.
- Хроника культурной и литературной жизни Среднего и Южного Урала, 527.63kb.
- Успех инновационной компании. Перспективы российской модернизации, 22.46kb.
- Государство, церковь и сектантство в россии во второй половине XIX начале XX вв. (На, 476.51kb.
- История науки, 2805.01kb.
- Распоряжение 116-р от 01. 12. 2010 г. (Бргу имени А. С. Пушкина) Организационный комитет, 197.86kb.
Литература
Гутков А.И., 1995. Техника и технология изготовления керамики поселения Аркаим // Аркаим: Исследования. Поиски. Открытия. Челябинск.
Зданович Д.Г., 1991. Искусство вещи // Древности Урало-Казахстанских степей: Каталог выставки. Челябинск.
Науменко Г.М., 1998. Этнография детства. М.
Сумцов Н.Ф., 1996. Символика славянских обрядов. М.
Л.Л. Гайдученко
КАША АРКАИМА*
«Наши далекие предки из «Страны городов» употребляли растительную пищу», – уверяют ученые ЧелГУ.
Такой вывод позволила сделать новая методика изучения остатков пищи из древних керамических сосудов. Наш корреспондент встретился с ее автором – заведующим кафедрой экологии Леонидом ГАЙДУЧЕНКО.
Пища людей древности постоянно интересует археологов и не только их, – вводит в суть проблемы Леонид Леонидович. – Но знания об этом зачастую основываются на исследовании самых доступных и чаще встречающихся пищевых остатков – костях некогда съеденных животных. Известны, правда, случаи сохранения пищи в древних сосудах или в желудках и кишечниках трупов древних людей. Но они уникальны. То есть дают повод для размышлений, но не являются массовым материалом. Исследователей же всегда интересуют именно массовые данные. И не для отдельных территорий, а для обширных регионов. Только тогда можно судить о правилах, а не об исключениях, обусловленных уникальностью находок.
Работая над проблемой как можно более полного освещения разных сторон жизни древних насельников «Страны городов», я занялся выявлением пищевого спектра ее жителей. Это стало чрезвычайно важно еще и потому, что мы хотим предложить использовать некоторые проверенные временем системы природопользования древности в качестве модельных для разработки современной экологичной системы природопользования Южноуральского региона.
– Но разве это возможно: уровень производства и жизни современного человека несопоставим с древним. Что нам теперь: возвращаться в эпоху бронзы или камня?
– То, что мы предлагаем, не является возвратом к прошлому. На современном этапе развития биосферы просто невозможно повторить то, что уже ею пройдено. Мы предлагаем иное – взять из многотысячелетнего опыта то, что реально применимо в современности. То, что прошло не просто испытание временем, а побывало в горниле неоднократных климатических коллизий и дожило до современности. Это отдельные аспекты древнейших систем природопользования Южноуральского региона, примыкающей к нему с востока степной зоны Казахстана и других сопредельных территорий. В частности, система подвижного животноводства и система комплексного хозяйства эпохи бронзы. Это верх достижения в природопользовании. Пренебрегать таким опытом слишком расточительно. Археологи давно предполагали, что должна быть какая-то принципиальная возможность получения информации о пище древних людей. Целые сосуды, их обломки с остатками органики на внутренней поверхности были давно известны, но никто не знал, как их исследовать. Хотя многие из моих коллег-археологов (в Челябинске – Г.Б. Зданович, его сын Д.Г. Зданович, в Казахстане – В.Н. Логвин и Э.Р. Усманова, в Самаре – И.Б. Васильев и П.Ф. Кузнецов и многие другие) гипотетически допускали такую возможность. Речь идет о так называемом пригаре на дне и стенках древних сосудов. Нами найден способ изготовления из него препаратов, которые пригодны для изучения как под оптическим, так и под электронным микроскопом. При этом остатки растений опознаются по особенностям строения тканей.
– То есть вы изучаете пригар, с которым борются и хозяйки нашего времени?
– Да. И сейчас, когда мы пользуемся современными газовыми и электрическими кухонными плитами, когда нагрев достаточно равномерен и применяются кастрюли, жаровни и сковороды из самых «принципиально антипригарных материалов», пища все равно пригорает. А что тогда говорить о древности, когда еду готовили в керамических (глиняных) сосудах. При всем старании поддержать их равномерный нагрев в очагах было чрезвычайно трудно. Представляю, сколько огорчений поварам древности доставляло пригорание пищи! Зато какова радость археологов, когда 30–80 процентов древних сосудов несут в себе следы такого пригара. А теперь мы научились его исследовать и определять, какая пища пригорела, что входило в ее состав, что готовилось в том или ином горшке в глубокой древности – три–три с половиной тысячи лет назад и более.
– Вы меня заинтриговали, Леонид Леонидович. Что же такое там готовилось?
– Каша. Точнее – каши, самые разнообразные густые каши, которые, считаю, служили в древности хлебом.
– И какую же в кашу ели наши пращуры – перловую, пшеничную?
– Здесь я вас и читателей должен огорчить – до таких высот мы пока не дошли. На современном уровне исследований можем лишь констатировать, что в эпоху бронзы насельниками «Страны городов» Южного Урала в большом количестве (об этом судим по частой встречаемости в сосудах) варились каши из зерна злаков с разными добавками. Определенно пока можно назвать пшеницу или ячмень, для большей точности потребуется некоторое время. Использовался еще какой-то злак, но какой – судить пока не можем. В качестве добавок употреблялись растения (это мог быть дикий лук), возможно, в каши добавлялось мясо, но уверенно утверждать это пока тоже рано. Каши варились как на воде, так и на молоке – это нами отмечается уверенно. В ряде случаев в сосудах имеется только молочный пригар – в них его кипятили или уваривали. К сожалению, очень трудно идентифицировать пригар от варки мяса – все анализы пока сомнительны.
– Зерна злаков варили целыми?
– На этот вопрос могу ответить достаточно уверенно – все изученные нами случаи показывают, что зерна варились в разной степени разрушенном состоянии. Каких-либо следов варки целых зерен не отмечено. Это было бы большим везением, так как работать с более или менее целым зерном, а не с его фрагментом, значительно проще.
– Повторите, пожалуйста, все сочетания продуктов, которые отмечены вами в пригаре древних сосудов. Может быть, наши читатели захотят попробовать приготовить пищу по рецептам древних южноуральцев.
– Пожалуйста. Рецепт первый: основные ингредиенты — измельченные зерна злаков (пшеницы или ячменя), вода, возможные добавки отсутствуют, допустима соль.
– А они что, еще и солили?
– Тут определенности пока нет. Можно лишь высказать следующее предположение. Поскольку на Южном Урале и на сопредельных с ним территориях соленых озер (в том числе и самосадочных) хватает, то, вероятно, недостатка в соли древние насельники не испытывали. А дальше – дело вкуса. Впрочем, продолжу о рецептах. Рецепт второй: измельченные зерна злаков (пшеницы или ячменя), молоко, можно посолить. Третий: уваренное молоко без добавок. Четвертый: измельченные зерна злаков (пшеницы или ячменя), вода, добавки – видимо, луковицы, но точно вид растения пока не установлен, допустима соль. И примечание: поскольку в продуктах животного происхождения древние жители «Страны городов» недостатка не испытывали, то возможны добавки мяса, жира (в том числе и сливочного масла). Удачи вам на кулинарном поприще, уважаемые южноуральцы! Только используйте отечественные, а еще лучше — местные продукты.
– Ваши поварские рецепты, Леонид Леонидович, конечно, замечательны. Но не будем ими увлекаться. Важнее понять значение факта употребления растительной пищи. Это, как я понимаю, показатель характера хозяйства?
– Точно установлено – зерно у древних племен имелось. Было оно импортным или производилось на месте? Это пока вопрос. Г.Б. Зданович давно предполагал, что зерно могло быть местного производства. Но доказательств этому долго не имелось. Наконец, при дешифрировании аэрофотосъемки на Аркаиме были обнаружены структуры, похожие на огороды. Но сомнения все же оставались. В 1994 году доктор геолого-минералогических наук Ю.А. Лаврушин и доктор биологических наук Е.А. Спиридонова впервые подтвердили факт возделывания на огородах Аркаима проса. В 1997 году они же сообщили о находке зерен туркестанского ячменя. То, что при нашем исследовании в пище встречены остатки пшеницы или ячменя, хорошо согласуется с их данными.
– Спасибо за беседу, Леонид Леонидович. Мне было интересно. Надеюсь, что читателям тоже.
Лев Лузин
Эта статья была напечатана в «Челябинском рабочем» 7 мая 1997 года. За прошедшее с тех пор время удалось существенно продвинуться в изучении остатков пищи в древних сосудах. Проработан большой материал из древних поселений и погребений – от эпохи неолита до эпохи бронзы включительно. Получены интересные данные, позволяющие наметить изменения как основных пищевых компонентов, так и характер их сочетаний в пищевых композициях разных исторических эпох.
Наряду с использованием мясной пищи население урало-казахстанских степей в неолите употребляло в основном пищу растительную. Вероятно, это была продукция собирательства. Примечательно то, что в пище, приготавливавшейся в это время в керамических сосудах, доля продуктов растительного происхождения составляла 100% – остатки их присутствовали во всех пяти проанализированных образцах.
В это же время в регионе впервые начали готовить (варить, тушить) композитную пищу (мясо + растения), что увеличивало пищевую ценность и привлекательность для неолитических кулинаров растительной составляющей.
В энеолите состав пищи усложняется вследствие овладения населением экономикой производящего типа с животноводством в качестве базисной отрасли хозяйства. Доля мясных продуктов в составе приготавливаемой в это время в сосудах пищи значительно повышается – с 17% в неолите до 43% в энеолите. Автор считает возможным связывать этот рост с процессами становления новых традиций питания, со своеобразным экспериментированием в области энеолитической кулинарии, получившей не только избыточный мясной продукт, но и продукты с новыми качествами – молоко и зерно злаков.
Присутствие остатков композитной пищи, спектр которой резко увеличивается по сравнению с неолитическим временем (с одной композиции в неолите до шести – в энеолите), а также отмеченных выше новых продуктов и мясной продукции от домашних животных резко увеличивают степень освоения ресурсов территории базирования энеолитическими насельниками урало-казахстанских степей.
Материалы эпохи бронзы свидетельствуют о процессах стабилизации состава приготавливавшейся в сосудах пищи.
Уже на синташтинском этапе отмечается возрастание в пищевых композициях роли злаков и молочных продуктов. Резко увеличивается количество вариантов каш из этих продуктов.
Вместе с тем в эпоху бронзы отмечается дополнительная тенденция к возрастанию вариантности каш относительно вариантности пищи вообще при сопоставлении двух хроноинтервалов – синташтинского и алакульско-федоровского. Автор связывает это с природными событиями, приведшими к ухудшению условий обитания человека в регионе и с его хозяйственной деятельности. Это обусловило необходимость кулинарного поиска, что и нашло отражение в повышении вариантности пищи вообще и каш в частности. Тем более что частота встречаемости зерен злаков в сосудах алакульско-федоровского хроноинтервала по сравнению с предыдущим несколько снижается.
С IV по II тысячелетие до н.э. употребление продуктов растительного происхождения отмечается в регионе для всех хроноинтервалов, но качественные характеристики этих продуктов различны. Растительный продукт неолита представлен лишь как результат собирательной деятельности. Эта деятельность, хотя она постепенно и утрачивала свое значение, прослеживается все же на протяжении всего указанного периода.
Появление зерен злаков в энеолите пока не может быть связано с определенным видом деятельности и фиксируется как данность, не находящая удовлетворительного объяснения. Тем не менее она знаменательна, так как уже синташтинский хроноинтервал характеризуется резким увеличением количества зерен злаков в пище, готовившейся в сосудах. Последующий алакульско-федоровский хроноинтервал отмечен снижением употребления злаковых. Вместе с тем употребление незлаковых растений, отождествляемых автором с продукцией собирательства, остается на прежнем уровне. Вполне вероятно, что наблюдаемое соотношение является отображением соотношения пищевых ингредиентов кризисных состояний хозяйства населения региона алакульско-федоровского этапа эпохи бронзы.
Животный продукт неолита представлен только мясной продукцией.
Мясная продукция, фигурирующая как ингредиент в готовившейся пище, наивысшей значимости достигает в энеолите, достаточно резко теряя эту значимость в последующее время.
Молочный продукт, доступный уже энеолитическому населению региона, в эпоху бронзы становится все более значимым и используется как ингредиент приготавливаемой в сосудах пищи. Более того, в алакульско-федоровском хроноинтервале уже внутри эпохи бронзы эта значимость молочной продукции тоже несколько возрастает.
Намеченные этапы достаточно хорошо согласуются с общим археологическим контекстом развития региона. Вместе с тем полученные данные предполагают привлечение внимания исследователей к проблеме экспортно-импортных взаимоотношений древнего населения с соответственным окружением и к проблеме раннего земледелия в регионе.
Е.В. Куприянова
МИРЫ СИНТАШТИНСКОЙ КУЛЬТУРЫ:
МУЖЧИНЫ, ЖЕНЩИНЫ, ДЕТИ
Погребальный обряд является основным источником для реконструкции социальных и личностных отношений населения «Страны городов». Только на могильниках мы непосредственно фиксируем обряды, совершаемые относительно конкретных людей и, в какой-то степени, отражающие отношение коллектива к умершему. Однако необходимо помнить о том, что в погребальном обряде часто представлена идеализируемая, эстетизированная действительность (Зданович Д., 1997. С. 23–24). Обряд погребения у древних во многом напоминал театральное действо. Умерший, погребальный инвентарь, жертвенные животные и сама могила становились участниками некоего спектакля – телу умершего и вещам в могиле придавалось определенное положение, имеющее символическое значение. Вскрывая неограбленую могилу, археолог фиксирует застывшую сцену с немыми актерами. Как отмечал нидерландский ученый Йохан Хейзинга, считающий игровую компоненту одной из основных, если не главных составляющих человеческой культуры, все сакральные акты архаических культур строятся по принципу спектакля, игры с заранее заданными правилами (Хейзинга, 1992. С. 35). Погребальная церемония имела цель не только собственно погребение умершего, но и использовалась как средство общения мира живых с миром мертвых. В этих случаях личность погребенного утрачивала свое значение, он становился символом. По этим причинам анализ погребального обряда дает представление в основном об идеальной, а не реальной стороне социальных отношений.
Описанный творческий, «театральный» подход к погребальному обряду очень ярко проявляется именно на могильниках, относящихся к поселениям «Страны городов». На последующем этапе погребальный обряд становится более стандартным и упрощенным. Это может свидетельствовать о том, что синташтинское общество находилось на стадии идеологического подъема – всплеска в развитии религии и духовной культуры.
Поскольку при изучении памятников «Страны городов» не фиксируется явных следов имущественного расслоения, очевидно, что в синташтинском обществе имелись другие градации. Не последнее место среди них занимала половозрастная стратификация.
Мир мужчин и мир женщин
Отношения полов всегда занимали едва ли не центральное место в человеческой культуре. Желание и одновременно невозможность проникнуть в тайну противоположного пола проявлялись и в религиозной, и в бытовой сферах. М. Элиаде (1987. С. 206–207) отмечал существование в духовной культуре древних народов двух типов сакральности – мужской и женской. У большинства племен Африки, Австралии и Океании этнографами зафиксированы мужские и женские тайные союзы, имевшие своей целью защиту, сохранение и передачу тайн своего пола, с особой обрядностью и символикой. Отголоски подобных представлений мы встречаем в легендах о фантастических однополых сообществах – женщинах-амазонках, мужчинах-кентаврах и пр. Вещи, являвшиеся принадлежностью женщин, считались опасными для мужчин и наоборот. Прикосновение к ним могло лишить человека – безотносительно к полу – его социального статуса и сделать его «подобным ребенку» (Элиаде, 1987. С. 207). Ритуальную травестию, элементы которой присутствуют в обрядах «примитивных» племен, некоторые ученые склонны объяснять присущей человеку завистью к противоположному полу.
В погребальном обряде «Страны городов» можно отметить черты, указывающие на сложные идеологические и религиозные предпосылки взаимоотношений мужчин и женщин. Ранее уже отмечалось, что статус женщины в религиозном аспекте, видимо, был очень высок (Зданович Д., 1997. С. 72–73). Вряд ли в реальности женщины оказывали большое влияние на управление «синташтинским обществом». Скорее всего, статус женского начала был высок именно в мифо-ритуальной сфере.
Во всех погребальных комплексах «Страны городов» присутствуют захоронения женщин в богатом убранстве, со своеобразным инвентарем – часто это предметы неясного назначения, возможно имеющие отношение к магии и ритуалу как, например, наборы «гадальных камушков», астрагалы, кристаллы хрусталя, иногда – вещи, относящиеся к мужской сфере деятельности – оружие, орудия металлургического производства и прочее.
Представляет интерес особая категория погребений, которая имеет большое символическое значение – так называемые погребения «в позе объятий». Часто в подобных захоронениях намеренно подчеркивается высокий статус женщины. Так, на могильнике Степное VII весь инвентарь, находящийся в погребении, был сосредоточен вокруг женщины в богатом убранстве, державшей в руке топор – боевой или ритуальный. У лежавшего рядом мужчины инвентарь отсутствовал полностью. Возможно, выдающиеся женские захоронения были погребениями жриц, служивших женскому божеству, культ которого занимал не последнее место в «синташтинской религии».
Специфической мужской категорией погребений можно считать могилы с остатками боевых колесниц. Такие погребения могли быть и групповыми, но с преобладанием лиц мужского пола. Среди погребального инвентаря могил обычно встречались оружие и предметы конской упряжи. Есть и другие примеры своеобразных мужских погребений с интересными наборами инвентаря или жертвенных животных и оригинальными способами погребения. Можно предполагать, что в религии «Страны городов» существовали служители культов как мужского, так и женского пола, как это было, например, в крито-микенском мире (Dickinson, 1994. P. 264–265). О существовании сложной концепции пола в синташтинской культуре могут свидетельствовать факты нахождения мужских погребений с женскими предметами (украшения) и женских – с мужскими (оружие).
Половая символика широко распространена и в материальной культуре «Страны городов». К разряду женских символов можно отнести парные шишечки – популярный элемент орнаментации синташтинских сосудов. Костяные лопаточки, находимые в элитных погребениях, сходны своими очертаниями с предметами, символизирующими женское божество в других культурах (Зданович Д., 1997. С. 50–52). Позднее в алакульское время женская символика пропадает из контекста культуры, что может свидетельствовать о значительных изменениях в идеологии и религии. К мужским символам можно отнести находимые преимущественно на поселениях фаллические статуэтки из камня и кости (например, на поселении Синташта. Генинг, Зданович, Генинг, 1992. С. 103–104. Рис. 35;4; 36;4). Кроме того, как отмечено исследователями (Сумцов, 1996; Жарникова, 1987), фаллическая символика в индоевропейских культурах могла приписываться некоторым бытовым предметам (стреле, прялке) при помещении их в определенный ритуальный контекст.
Символика пола в науке изучена слабо. Обычно она сводится исследователями к так называемым культам плодородия, преследующим цели возрождения жизни, умножения скота и урожая. Однако думается, в религии любого народа имеются два вида культов, использующих символику пола и зачастую не связанных друг с другом. Кроме культов плодородия это – эротические культы, не имеющие отношения к воспроизводству жизни, а отражающие мистическую сторону сексуальных отношений, неведомую и таинственную силу притяжения, которая связывает две половины человечества и зачастую не контролируется разумом. Культы плодородия и связанные с ними обряды обычно открыты для общества, часто отправляются при участии или в присутствии всех членов общины. А вот эротические культы окружены тайной, их значение затабуировано и передается в зашифрованной форме.
С так называемыми культами плодородия связывают уже упоминавшиеся погребения «в позе объятий». Было высказано мнение, что они представляют не что иное, как имитацию полового акта (Клейн, 1979). Существует другая их интерпретация – как символ священного брака с богиней (ведь именно женщина играет в этих погребениях ведущую роль). Однако, как известно, для традиционного мышления «…предмет или действие становятся реальными лишь в той мере, в которой они имитируют или повторяют архетип» и «…все, что не имеет образцовой модели, лишено смысла, иначе говоря, ему не достает реальности» (Элиаде, 1987. С. 55). Таким образом, погребения «в позе объятий» косвенно могут быть связаны с институтом реального брака вообще, как отражением архетипа небесного брака.
Исследователями давно подмечено сходство некоторых черт погребального и свадебного обрядов индоевропейских народов (по русской поговорке: «Смерть и свадьба – сестры») (см. например: Байбурин, Левинтон, 1978). В славянском песенном фольклоре есть ряд образов, общих для похорон и свадьбы, например, переправа через реку, дальняя дорога в чужую сторону (Соколова, 1977. С. 192); отмечена символическая связь фаты невесты с маской покойника (Еремина, 1991. С. 86); в Германии соломенное изображение Смерти показывали женщинам, вступившим в брак, для того, чтобы сделать их плодовитыми (Еремина, 1991. С. 121) и т.д. «Изначальное представление о рождающей смерти связывает воедино ритуалы, возникшие на его основе – родильный и погребальный. Брак стал посредником, промежуточным состоянием между рождением и смертью, символическим повтором двух жизненных начал – уходом и приходом одновременно» (Еремина, 1991. С. 121).
Отмечается также то, что смерть в представлениях древних приобретает эротическую окраску (так, в фольклоре широко известен сюжет волшебных сказок о драконе, Кащее или ином чудовище, в данном случае выступающем как образ Смерти и потустороннего мира, похищающем женщин) (там же. С. 130).
Столь распространенное в индоевропейских погребальных обрядах соумирание мужа с женой (обычай сати, скифские обряды) рассматривалось как вторичное вступление в брак через смерть. Со временем реальное соумирание исчезает из ритуальной практики, однако отголоски представлений о нем остаются. Считалось, что человек, достигший брачного возраста, но умерший до вступления в брак, должен все же получить то, что ему причиталось по статусу, иначе ему не будет покоя, и он будет беспокоить живых2. Отсюда происходят такие распространенные обряды как посмертное символическое венчание молодых девушек и так называемых «заложных покойников» (самоубийц, утопленников и пр.) – категории, изначально считавшейся потенциально опасной для живых (там же. С. 170).
Парные погребения «в позе объятия» полностью соответствуют индоевропейским представлениям о смерти, однако дать им однозначное истолкование не получается. Примечательно, что как в индоевропейских свадебных обрядах, так и в погребениях «в позе объятия», главной фигурой являлась невеста.
Как отмечалось выше, данные погребального обряда отражают скорее религиозно-идеологические представления, нежели жизненные реалии. О семейно-брачных отношениях в синташтинском обществе можно сказать немного. Судя по планировке жилищ на укрепленных поселениях, они были рассчитаны на представителей одного рода. Внутри жилища делились на небольшие комнаты, рассчитанные на малую семью – 4–5 человек. Можно предположить, что основной ячейкой в рамках рода была парная семья, в некоторых случаях, у представителей «элиты», возможно, практиковалась полигамия, как это отмечено в некоторых древних обществах. Существует точка зрения, что у населения «Страны городов» существовали брачные связи с соседними племенами (Виноградов, 1997). По мнению некоторых исследователей, тот факт, что в керамике синташтинских памятников нередко можно встретить черты, присущие керамической традиции других археологических культур, подтверждает тезис о том, что инокультурные черты могли быть привнесены женщинами, взятыми замуж с соседних территорий (так как в условиях домашнего производства именно женщины чаще всего занимались изготовлением керамики). Однако, как нам кажется, именно в этот период у племен эпохи бронзы Южного Зауралья наблюдался переход от домашнего к профессиональному производству керамики (Куприянова, 2003). Зарождался класс профессиональных гончаров, производивших керамику для всей общины. В этих условиях проявление инокультурных черт в керамических комплексах объясняется скорее контактами целых групп населения, чем наличием брачных связей.