Geum.ru

Прочитав в рукописи эту нелицеприятную для лесоводов книгу, они могли обидеться поводов для обид множество

Вид материалаДокументы
Подобный материал:
1   ...   4   5   6   7   8   9   10   11   12
истоки рек, подразумевая под этим самые верховья рек, откуда последние берут свое начало. Это грубая ошибка. Река питается водою на всем своем протяжении... Поэтому... и водоохранные мероприятия (законы и пр.) должны распространяться по всему бассейну".

Конечно же, это так: река питается водою на всем своем протяжении. И участники речной экспедиции не собирались ограничивать свои исследования только истоками - с истоков они лишь начинали. Не их вина в том, что никто после них не продолжил изучение бассейнов этих рек.

Не прав Высоцкий и в том, что мы "по старой памяти" продолжаем охранять истоки, забыв о всей реке. В том-то и беда, что без охраны оказалось все: реки от их истоков до устьев, грунтовые воды, леса, земли и недра.

Правда, и Высоцкий не утверждал, что охраняем, он сказал: "считаем наиболее важным охранять..." Считаем, говорим. Что ж, мы действительно чаще говорим об истоках, к которым "по старой памяти" все еще храним священное отношение. Подспудная память наша еще сохранила какие-то слабые отблески из того давнего времени, когда "древние народы, находившиеся во младенчестве, источники рек считали священными местами, берегли над ними тень, под страхом смертной казни запрещали рубить деревья, называли эти рощи заповедными, населяли их богами-покровителями".

Исток, начало. Не сбережем его - что же нам останется, что передадим потомкам?

Хотя какая там святость. Ныне лишь отзвук ее можно уловить, да и то не в сердцах, а в речах.

Каждый житель Новомосковска, конечно же, видел исток батюшки Тихого Дона. И старый видел, и малый, потому что исток находится не в заповедной зоне, а в Детском парке. Даже не сам исток там, а его символ: у откоса детской железной дороги на металлических прутьях укреплен указатель: "Исток реки Дон". Но самого истока нет, есть лишь две забетонированные трубы, уходящие под насыпь железной дороги. Вот тут когда-то и был исток, а теперь - нет даже признаков живой воды, лишь во время ливней в это русло и в эти трубы устремляются мутные потоки с городских улиц. Так что указатель вовсе не на исток указывает, он извещает об учиненном людьми варварстве - исток затоптали, заездили, забутили. По нему проложили железную дорогу, продемонстрировав детям могущество человека, обладающего некоторыми техническими знаниями. Для такого человека все растущее, живущее, текущее в природе - помеха на пути прогресса.

И никто в многотысячном городе не всполошился, не крикнул:

"Люди! Загублен, исчез исток батюшки Тихого Дона!" Но наверняка много рассуждают о бедах Байкала, Арала, и уже поэтому считают себя людьми озабоченными, общественно активными, думающими о благе Отечества. Вот уж правда, любить все человечество проще, чем конкретного человека. Так и в разговорах об экологических проблемах: чем дальше взор свой устремляешь, тем жить проще и никаких действий не требуется: бурчи, осуждай - примут за борца. Да очнитесь вы, туляки и новомосковцы! Исток Дона пропал! Случилась, может быть, самая страшная пропажа. Вдвое, втрое страшнее, что вы не заметили этой пропажи, случившейся при вас, на ваших глазах, а может, и при вашем участии. Конечно же, при вашем - прокладывали-то детскую дорогу поперек истока не инопланетяне, а вы сами, ваши рабочие, ваши инженеры. И катаетесь по этой дороге поперек истока мимо таблички тоже вы и ваши дети. Да и табличку-указатель установили вы сами, установили и не заметили, что обозначили исток, которого нет. Неужто, когда устанавливали, ни одну душу не пронзила боль: тут, в лесном овражке, было когда-то священное для русичей место, а мы его затоптали...

Да и только ли исток затоптали. Пройдите вниз по Дону -река ли это? На берегах ни кустика, а местами и берегов-то нет - к самой воде подступает пашня, а где луг, и на нем выгон, то так скотом ископычен, что и подойти нельзя.

Дойдите до того места, где Непрядва сливается с Доном, где 8 сентября 1380 года русские войска, ведомые князем Дмитрием, переправлялись на Куликово Поле, на смертельную сечу, которой суждено было положить начало окончательному освобождению русского народа от татарского ига.

Да, сколько раз решались судьбы народные на таких вот полях: на поле Куликовом, на Бородинском поле, на поле у разъезда Дубосеково, на многих и многих безымянных полях, обильно политых не только потом оратаев, но и кровью ратаев, в сущности, тех же оратаев.

Поле ратное, поле хлебное... Все здесь сближено и слилось воедино: история и современность, память прошлого и заботы сегодняшние.

Через два века после той судьбоносной битвы странствующий священник плыл тут на лодке и оставил в своих записях о верховьях Дона поразившую его картину: "Дикие звери, козы, лоси, волки, медведи, выдры, бобры смотрят с берега на странников, как на редкое явление в сей стране; лебеди, орлы, гуси и журавли беспрестанно парят над нами".

Однако что увидим мы, обратив взор свой на переправу, на то место, где Непрядва с Доном сливается? Река ли это, или затопленная пашня? Пожалуй, пока еще река - с островками смытой с пашни земли. Да, еще река, и все же глагол "переправляться" тут уместен сегодня не более чем при преодолении лужи. Иди по мелководице, закатав штаны чуть выше колена.

Ах, как не хотелось мне говорить так, писать так, Дон оскорблять такими словами и сравнениями, тем более в таком месте, где складывалась судьба России, где ковался русский характер. Однако сорвалось, не сдержался, не мог промолчать, не понимаю, как молчат те две тысячи, посещающие каждый летний день Куликово Поле, на котором Василий Песков первым осмелился попросить: "Но клок земли с дорожкой к нему надо из пашни бы выделить и оставить дикой траве..."

Радуют газетные заголовки-обещания: "Дону быть чистым". То же самое - Днепру, Оке, Волге, Уралу... Еще больше обнадеживает участие сотен тысяч учащихся и студентов в операциях "Белая береза", "Малым рекам - полноводность и чистоту", "Рекам - зеленый щит". Сколько посадили они деревьев на прибрежных землях! Так много, что все наши реки давно должны бы протекать по сплошным лесам. Однако, что за напасть, куда ни пойди - всюду голые берега, незащищенные тенью родники, распаханные прибрежные склоны, размытые овраги, заилившиеся русла речек. Всюду скудость, безрыбье, муть и грязь. Всюду испытываешь ощущение, будто не нужны нам ни реки, ни леса. Не только не нужны, но и мешают нам. Ну, а пока еще они есть, то свозим в них мусор, сбрасываем отходы, сливаем нечистоты, сваливаем пришедшие в негодность ядохимикаты и минеральные удобрения - а то и сразу, загрузившись на складе, везем их туда, минуя поле.

Мы уже привыкли к этому, и древняя нравоучительная пословица "Не плюй в колодец..." выпала из разговорной речи. Мы плюем налево и направо, и бросаем все, что только можем бросить - в колодец, в родник, в исток, в живое течение реки.

Стоп, сказал я себе. Есть один такой источник, в который еще никто не решился ни консервную банку швырнуть, ни старое колесо закатать. Этот один-единственный источник -исток Волга. Значит, мы еще не совсем пропащие, есть еще в нашей душе что-то, пусть и едва уловимое, что не позволяет нам хоть там самодурствовать.

святик

Исток Волги... В прошлом веке, как утверждали участники экспедиции, он вытекал из того же болота, поросшего дровяным лесом, из которого начинался и в далекой древности. Там же, из того же мохового болота, все так же поросшего деревьями, начинается Волга и сегодня.

Вот он - ее исток с кротким, тихим током воды. Святик, говорили в старину... Колыбелька, живун, живец, студенец, выток, зачинок, иордань, ключ, родник. Как же оскудела наша душа, как обеднел язык наш, если мы из этих прекрасных слов не сохранили и половину.

Конечно, думал я, болото то же, однако исток мог и переместиться. Но взглянул на храм, безмолвно возвышающийся над лесами - и сомнения мои отпали. Спасо-Преображенский храм, воздвигнутый на бугре в деревне Волгине Верховье на пожертвования граждан всех волжских губерний, вратами точно сориентирован на исток матушки Волги.

Сейчас церковь закрыта, да и деревня обезлюдела - осталось несколько покосившихся дворов, но когда-то тут крестьянствовали, сюда шли на богомолье, и из распахнутых врат храма люди крестились, глядя на Иордань-часовенку, оберегающую едва приметный пульс зарождающейся реки. Ежегодно в день Обретения мощей святого Нила Столобенского от этих врат начинался крестный ход к часовенке, завершавшийся водосвятением на истоке. Волга освящалась!

И все было здесь свято: дремучий Оковский лес окрест, обступивший деревню, болото и Волгу со всех сторон, обступивший и надежно укрывший их от ветров и напастей. На холмах тощие пажити, чуть оттеснившие лес от деревни. И среди этого таинственного мира на удивительно красивых холмах, среди тихих лесов и болот эта светлая и таинственная Иордань!.. Испив в ней освященной водицы, странники расходились по России, рассказывая о Волге и ее истоке.

Да, Волга - одна из немногих рек, исток которой не обсох, не затоптан, не застроен. Рождается в том же моховом болоте, в том же месте, что и века назад.

Стоял я у мостика, у первого деревенского мостка через Волгу-ручей, ручей-тиховод, и думал. Сколько же народа прошло тут до меня? Нет, и не считаю моих современников-туристов, ежегодно пробирающихся сюда - их сотни и тысячи. Я о предках думаю. Если бы был здесь музей, об открытии которого речь велась еще в те годы, когда деревня Волгино Верховье не была щербатой, когда стояли все дворы, и во дворах были хозяева. Сколько известных и неизвестных нам имен было бы начертано на стендах этого музея. Сколько славных деяний во благо Отечества воскресло бы в нашей памяти.

Нет, нет, я не об открытии музея сейчас хлопочу. Музей хорош там, где жители есть. А Волгино Верховье так обезлюдело, что не по себе становится: заброшены земли, леса заброшены, исток оставлен без призора. Знаю, за ним просматривают здешние старики да лесники, они его и обустраивают. Спасибо им за это. Но где же местные жители?

В редких дворах, оставшихся без оград и заросших бурьянами, еще видны признаки жизни, видны починки, выполненные чьей-то беспомощной рукой, явно женской и старческой. Иногда появится на свет божий и сама владелица усадьбы, по облику схожая с домом своим. Она вышла, чтобы подобрать порожние бутылки, брошенные туристами, - снесет потом в магазин, обменяет на хлеб, соль...

И становится тоскливо-тоскливо. Немощь и бедность у священного Истока великой русской реки. Исток на месте, но ушла отсюда жизнь. Ушла, обсохла, в города откочевала, оставив тут лишь немощных старух, чьих-то матерей, бабушек и прабабушек, оставив доживать свой век в истлевающих избах рядом с мертвым храмом, безмолвно возвышающимся над удивительно красивой местностью!

Где же вы, яростные защитники малых деревень? Что же не поднимаете свой голос во спасение одной-единственной? Или вам проще шуметь о чем-нибудь, распинать кого-нибудь за прошлые ошибки, чем хлопотать о судьбе конкретной деревеньки? Или вы не хотите утруждать себя делами, опять ждете, что похлопочет кто-нибудь другой, а вы потом и его ошельмуете за какую-нибудь оплошность, а то и за слово, не так сказанное? Или у всей России нет уже сил одну деревню -Волгино Верховье! - обустроить?

Вот она, Кривичская земля. Не далеких предков высматриваю я. Пытаюсь зримо представить те ладные дворы, мимо которых сто лет назад ходили участники экспедиции: знатель истоков Дмитрий Николаевич Анучин и знатель лесов российских Митрофан Кузьмич Турский "со дружинами своими", с неутомимыми помощниками.

Я не выдумываю, они сами рассказывали в статьях и отчетах о том, что по вечерам сиживали на лавочках у деревенских дворов с местными старожилами, которые охотно рассказывали им, исследователям, историю, легенды и были этого края. Рассказы эти оказались достоверными, документами подтверждаемыми.

Я шел по разоренной деревне мимо дворов, обрушившихся и заросших высоким дурнотравьем, мимо редких изб с давно уже рухнувшей оградой, с одичавшими огородами, мимо одиноких кустов черемухи и сирени, росших когда-то под окном, у калитки, а может, притенявших лавочку у двора, на которую и выходили посидеть старики,

Все минуло. Куда ты подевался, здешний хранитель земли, очага и родника? Что сталось с тобою? Ах, как плохо ныне на этой земле. Плохо и неуютно. И некому подсказать нам, забывшим историю свою и накопленные предками знания, что исток - это действительно еще не вся река, но без истока нет реки, как нет без начала разумного продолжения жизни, а есть лишь сумбур, суматоха и глупые действия, наносящие ущерб себе, человечеству и природе. Страна, планета обезвоживается, вот что страшно. А мы все суетимся: одни что-то еще делают, другие ругают их, и тем живут, третьи немы, безучастны, бездеятельны и нелюбопытны.

Собственно, нелюбопытны все, добывать знания некому. Вот и лежат в архивах и библиотеках труды-открытия,' труды-предупреждения, труды-уроки и наставления уму-разуму. Над ними работали лучшие умы России, работали, пренебрегая личной выгодой, элементарной заботой о себе. Они делали то, что, понимали, всего нужнее Отечеству, современникам и потомкам. Страстное желание добра стране и народу побуждало их, презрев уют, отправляться в экспедиции. Мы же знаем сегодня лишь их имена, но не дела, которые все еще лежат в хранилищах невостребованным наследием - нет наследователей, не объявляются.

Лишь иногда, чтобы щегольнуть знаниями, в очередной раз повторим фразу, ставшую расхожей, о несравнимой ценности русского чернозема. Повторяем не мысль, а фразу, не вдумываясь в суть. Повторяем, и тут же превращаем чернозем где в пыль, где в монолит, где в солончак, и всюду позволяем ему обрушиваться в овраги, а то и всячески способствуем этому. Чего только не говорим о воде, называем ее драгоценнейшим минералом, с которым не сравнится ни золото, ни алмазы, ни нефть, даже кровью планеты называем, составной частью всего живого на земле, - и сливаем в реки все нечистоты, как в канавы. По всем берегам канализационные трубы из городов и поселков беспрерывно изрыгают в реки мутные потоки. Да вода ли течет в тех реках?

Сами о том не думая, мы "подвиг" Геракла сделали нормой своего хозяйствования. Это он, герой древней мифологии, взялся за один день очистить Авгиевы конюшни, стойла которых тридцать лет не очищались от навоза. Царь Элиды смело пообещал отдать за такую скорую работу десятую часть своих стад - Авгий был уверен, что за день ни Гераклу, ни иному богатырю никак не управиться. Но Геракл и не собирался чистить стойла так, как это делали все люди на земле. Он подвел воду двух ближайших рек к конюшням – мощный поток унес весь навоз в эти реки. Авгий возмущен - осквернение источника нечистотами считалось страшным проступком, а не подвигом. Между ними вспыхнула война, которую выиграл Геракл, убивший не только самого Авгия, но и его сыновей, и пришедших на помощь племянников. Должно быть, жестокость героя-победителя оправдывалась в глазах толпы тем, что царь не сдержал обещания и не вознаградил Геракла за такую хитроумную очистку конюшен. Но сам Геракл все же испытывал чувство своей вины, и не только перед погубленным родом. И искупая ее, он учредил Олимпийские игры на священной равнине, которую собственноручно обсадил оливами.

Нет, не Геракл мой герой, а Петр Великий, запретивший горожанам вывозить мусор в реки и каналы. За подобное загрязнение Невы его указом 1719 года полагалась ссылка на печную каторжную работу.

Но мы, Петровы наследники, давно уже не ведаем его запретов. Мы, не задумываясь, продолжаем почин Геракла, и уже нет чистых рек, чистых озер, чистой воды.

Хозяйка растапливала печь, а для растопки вырывала страницы из какого-то старого учебника. Это было "природоведение" для четвертого класса. В нем я уже не обнаружил ни начала, ни конца, так что года издания не знаю, но думаю, что по нему познавали мир те, кто учился в начале 60-х годов, когда и был введен в школе этот предмет. Полистав даже не ради любопытства, а просто от нечего делать, я выловил взглядом вот эти строчки: "Во многих реках и озерах вода так чиста и прозрачна, что в ясный летний день мы можем наблюдать рыб, плавающих на большой глубине". И втолковывалось доверчивым ребятишкам, что сбрасывать грязные стоки в чистые воды рек предприятиям категорически запрещается.

Так, скажите, и было в действительности? Нет, и в те годы вода в наших реках и озерах уже не была так чиста, и не только рыбы плавали в них, но и хлопья ядовитых стоков со всех предприятий, расположившихся по берегам рек и озер.

Хорошо помню, как началось строительство Байкальского целлюлозного комбината - сам однажды ездил туда, чтобы восславить первых строителей. Как клялись все, что Байкал будет сохранен в первозданной его чистоте, а воду, возвращаемую в Байкал после ряда очисток, можно будет пить. И демонстрировали потом перед кинокамерами для киножурналов и кинофильмов - пили! И подавляющее большинство верило: вода возвращаемая действительно чиста и прозрачна. Но мало кто знал, сколько в ней растворено различных ядов, губительных для Байкала.

Обманщики были во все времена. Одни обманывают по наивности и собственному невежеству, другие все знают, но обман им выгоден по службе. Не берусь утверждать, к какой группе относились создатели тех кинолент и составители учебника "Природоведение".

Может, пользовались воспоминаниями далекой молодости своей, не ведая, что ныне творится, а может, и с умыслом выдавали за идеал вовсе не идеальную практику - напоказ пили сами и детей "поили" уже крепко отравленной мутью, которую именовали чистой и прозрачной. А может, именовать ее так повелели. Ведь последовало же строжайшее повеление правительственных кругов не публиковать в открытой печати статьи, повествующие об экологических бедах Байкала, как и других крупных природных объектов.

И всё же находились герои и иногда такие публикации прорывались. Правда, на героев этих воспетые в песнях, прославленные в статьях "покорители" смотрели как на одержимых, очерняющих нашу действительность - они бились о прочную стену экологического непонимания. Экологическое самосознание начнет пробуждаться значительно позже. А в те годы чиновные лица под одобрительные аплодисменты "покорителей" буквально потешались над "любителями природы", готовыми, мол, ради чистоты ручейка, ради сбережения клочка леса, ради сохранения лютиков-цветочков на лугу встать на пути прогресса и движения к лучшей жизни народа. И народ не жаловал их, как не жалует всякого, кто мешается на пути к желаемому благосостоянию, кто норовит выхватить из рук обещанный кусок хлеба или - того хуже -многолетнюю мечту - легковую машину.

Ах, как тот же народ, оказавшись в гибельных экологических условиях, когда вода, воздух, пища - все отрава, кинется (не поминая героев, чтобы не было стыдно) судить тех же чиновных лиц и те идеи, которым сам же и аплодировал.

Правда, не будут упрекать и даже вспоминать тех, кто печатно возглашал: "Вот то, чем надлежит заниматься всякому правительству, если оно желает процветания своему народу". Люди склонны забывать, что всегда при любом самодурстве и волюнтаризме, при любой тирании властители все же искали поддержки у народа, и часто получали ее. Жаль, не находится смельчака напомнить это народу: виноват и ты, и ты заблуждаешься, плутаешь впотьмах, находясь в полной уверенности, что во всем и всегда прав, что ответственность несет не народ, а его правительство.

Ладно - поумнели, вот уже и экологическое самосознание начало обнаруживаться, а расхожее прежде словосочетание "любитель природы" перестало звучать бранью. Все поняли, как страшно жить в отравленном мире, но все еще медлят, ничего не предпринимая во имя спасения почвы, воды, леса, во имя спасения жизни на земле.

И все же прозревает человек - неутолимая жажда побуждает думать. И вот - виданное ли дело! - не водохозяйственники, не геологи, а разведчики-шпионы многих разведок, в том числе и нашей страны заинтересовались, как о том сообщила печать, проблемой "запасов пресной воды и ее использования". Вода, по мнению этих специалистов, становится важным стратегическим материалом - недостаток воды вскоре будет ощущаться во многих регионах мира, что повлияет на жизнь и политику этих стран. Не ученые, а шахтеры выставили требование: прекратить добычу угля открытым способом у истоков и в долинах малых рек. Им страшно стало не за себя, им страшно за будущее земли, изрытой карьерами и обезвоженной.

А может, пробудилось-таки сознание предков наших, которое историк В.О.Ключевский зафиксировал такими поэтическими словами: "Трудно сказать, что было ближе русскому человеку, сама река или земля по ее берегам. Он любил свою реку, ни о какой другой стихии своей страны не говорил он в песне таких ласковых слов, и было за что. При переселении река указывала ему путь... он жался к ней, на ее берегу ставил свое жилье, село или деревню".

Малые реки... Знатоки утверждают, что их у нас - три миллиона! Это значит, у каждых ста жителей есть своя речка. Как же богаты мы! Да, именно богаты, потому что вода - это поистине жизнь. Это красота и польза, это отдых и утоление жажды. Малая речка - главная и самая прекрасная часть родимого края, малой нашей родины.

Но, стоп. Не идеализирую ли я? Не из прошлого ли эти слова? Могут ли новые поколения назвать "самой прекрасной" речку, ставшую сточной канавой, берега которой лишены растительности? Нет, канава, хоть она и была когда-то красивой речкой, добрых чувств не вызовет. Мы не бережем то, что надо было сберечь пуще всего. Издавна вырубка леса по побережьям рек и у их истоков запрещалась законом и издревле осуждалась в народе. Однако даже в лесистых областях центральной России побережья рек защищены лесом слабо - повырубили, раскорчевали, распахали. Сегодня они более оголенные, чем территории, по которым протекают реки: Волга, Ока, Днепр, Дон и их притоки. Сегодня побережья значительно больше оголены, чем в годы работы Экспедиции.

Ученые России. Сколько сил отдали они, чтобы упредить деградацию природы в родном отечестве. Ими надо было гордиться, а мы их даже не знаем. Не знаем так, будто не было их вовсе на свете, будто не жили, не работали, не отдавали свои силы делу познания страны. Они были счастливы уже тем, что оставляли нам труды свои. В них они сказали нам: "Люди, не истощайте леса и землю!" Однако голос их заглох в грохоте войн и классовой борьбы. И мы их не услышали.

Из этого гула борьбы и хаоса мне хочется выхватить одного из участников Экспедиции - Николая Николаевича Кузнецова. Кажется, только ему, крупнейшему русскому ботанику, выпало дожить до этих дней.

Если помнит читатель, мы расстались с ним в Таврическом университете. Нет, в Крым он не бежал от революции. Революция и гражданская война застали его под Ялтой, в Никитском ботаническом саду, где он был директором. Здесь, в самый разгар борьбы, когда хаос должен был обезнадежить всякого деятельного человека, Кузнецов берется за создание Таврического университета. И создает! И дает приют и дело многим ученым, оказавшимся волею судеб в Крыму. Тут будет читать лекции Владимир Иванович Вернадский, чуть оправившийся от паралича Георгий Федорович Морозов, Георгий Николаевич Высоцкий и многие другие выдающиеся деятели России.

Но всяким бедам приходит конец. Затихла и гражданская война. Многие ученые начали разъезжаться по родным городам.

В феврале 1921 года первым санитарным поездом, отходившим из Симферополя в Москву, уехали сразу пять человек, в их числе академики В.И.Вернадский и В.И.Палладии. Засобирался куда-то Высоцкий, похоронивший здесь, в Симферополе, на берегу Салгира, друга своего Морозова, завещавшего похоронить его под пологом русского леса, которому он отдал себя до последней капли.

"Университет заметно пустел, - вспоминала дочь Николая Николаевича Кузнецова, - почти не было и учащейся молодежи после постоянных мобилизаций, различных вербовок или расстрелов".

Провожал их профессор Кузнецов, хиревший душой и телом.

Больной, слабый, без надежды на улучшение и помощь, без настоящего дела. Он бы тоже охотно уехал, да ехать некуда. Думал перебраться в родной Петроград, но для въезда туда и ему, члену-корреспонденту Российской Академии наук, теперь требовался официальный вызов какого-нибудь государственного учреждения.

Руку помощи протянул Николай Иванович Вавилов -прислал вызов Отдела прикладной ботаники, который он недавно возглавил.

Не знаю, встречались ли они раньше. Пожалуй, нет. Но Вавилов давно знал ботаника Кузнецова по его научным трудам. Среди поздравительных телеграмм, присланных Кузнецову в 1911 году, была телеграмма и от Николая Вавилова, студента Московского сельскохозяйственного института, в которой он от имени студенческого кружка любителей естествознания восторженно приветствовал Кузнецова с 25-летием его научной деятельности. Как давно это было! Кажется, совсем в другую эпоху. А прошло всего-то 10 лет...

Как вспоминала дочь, в Петрограде Николай Иванович Вавилов, сам еще не имевший жилья, уступил семейству Кузнецовых (их было 7 человек) свой служебный кабинет, в котором они и прожили два или три месяца, пока не нашли квартиру на Васильевском острове.

И профессор Кузнецов начал оживать. Попав в атмосферу научного творчества и человеческой заботы, стал быстро поправляться, к нему вернулись оптимизм и даже прежняя непоколебимая вера в свои силы.

Однако сотрудником Отдела прикладной ботаники Кузнецов почему-то не стал, хотя здесь работали многие его ученики и они вместе с Вавиловым наверняка хотели видеть крупнейшего русского ботаника в своем Отделе не только в качестве жильца. Он занял уже привычную ему профессорскую кафедру то ли в Политехническом институте (как утверждают одни биографы), то ли в Петроградском университете (как указывают другие). Не исключаю, что Кузнецов, всегда отличавшийся деятельной энергией, будучи энергичным членом многих научных обществ России, взялся преподавать и в институте и в родном университете, который он окончил в 1888 году. В одном сходятся все биографы -• уже на следующий год Кузнецов приступил к созданию Геоботанического отдела при Главном ботаническом саде, а создав, возглавил его, не прерывая и профессорской деятельности.

Ему было что сказать в науке, было что передать ученикам. "Научные взгляды Кузнецова, - в один голос утверждали биографы, - надолго опередили свое время". Многие из этих взглядов были сформированы за время исследований верховьев Волги, Днепра и Обши, Оки, Красивой Мечи, Сызрана и Рановы. Именно эти многолетние экспедиции убедили его в необходимости государственного искусственного лесоразведения в целях ограждения нашей житницы от неурожаев. Это убеждение он проведет через все свои чтения, лекции и труды.

Да, согласен с биографами, труды Николая Ивановича Кузнецова способствовали расцвету русской ботанико-географической мысли, защищали приоритет русской науки. Но, к сожалению, мысли эти, как и многие другие, заглушённые политическими фразами, отменяющими научные знания, в практику претворены так и не были, и сознанием общества не овладели.

Друзья и современники утверждали, что самым плодотворным был у него Юрьевский период (в Юрьевском, ныне Тартуском государственном университете он работал с 1895 по 1915 год, до переезда в Никитский ботанический сад). Наверное, не только потому, что ученый был молод и обладал великой энергией, которую, как "редкий дар на Руси" приветствовал Г.Ф.Морозов в 1911 году. И не потому только, что именно в этот период он несколько лет участвовал в исследовании верховьев рек Европейской России, общаясь не в разговорах, а в деле с крупнейшими учеными того времени.

Пытаясь что-нибудь понять, я всматриваюсь в фотографии. Их две - два портрета Николая Ивановича Кузнецова. С первой смотрит энергичный человек: фигура крепкая, плотно обтянутая облегающим костюмом-тройкой, из- под которого вольно и привычно выпадает брелок на цепочке. Широколобое лицо обрамляют бакенбарды, переходящие в элегантную бородку клинышком. Взгляд спокойный и уверенный, гармонирующий с осанкой, со всей позой.

И вот другая. Кончился Юрьевский период, позади кошмары Крыма, он уже в Петрограде, в другой эпохе. На нем та же тройка, тот же брелок, такие же бакенбарды и бородка, но все вроде бы полиняло, выцвело, поблекло, обвисло. Голова втянута в плечи, и от этого словно бы ссутулился, притаился. Взгляд усталый, какой бывает у человека, свыкшегося с постоянной болью, постоянным страхом. Таких я встречал среди служащих: начинали бурно, увлеченно, и казалось, впереди их ждет широкая известность, но вдруг события оборачивались так, что они словно бы споткнулись, а если и продолжали вырываться вперед, то тут же подвергались за это дружным насмешкам окружающих, никогда и никуда не рвавшихся. Худо, когда такое случается с одиночками. Но боюсь, такое случается и с поколениями.

И все же он работал до конца жизни своей. Умер Николай Николаевич Кузнецов в Ленинграде 22 мая 1932 года, оставив доброе имя свое не только в ботанических, но и в общих энциклопедиях.

Не забыли его и ученики. В декабре 1964 года в актовом зале Тартуского Государственного университета они созвали научную конференцию, посвященную 100-летию со дня рождения Николая Николаевича Кузнецова. В том же актовом зале, в котором более полувека назад чествовали его с 25--летием научной деятельности. На этой конференции и были сказаны эти высокие слова: ботаник Кузнецов взглядами своими надолго опередил время. Нет, неверно сказано. О необходимости государственного искусственного лесоразведения в целях ограждения нашей степной житницы от неурожаев Кузнецов заговорил вовремя. И в этом убеждении он был не одинок. Читающей публике был широко известен труд Докучаева "Наши степи прежде и теперь", уже печатались отчеты о практических работах, возглавляемой великим почвоведом "'Особой экспедиции по испытанию и учету различных способов и приемов лесного и водного хозяйства в степях России". Идея насаждения .лесных полос все больше овладевала сознанием не отдельных ученых и землевладельцев, а общества. Но такое бывает и с признанными идеями - внешние события отодвигают их на какое-то время. Однако любая отодвинутая, а потом возвращенная идея, даже очень верная, научно обоснованная, в глазах общества почему-то теряет свою первоначальную привлекательность и новизну: с ней человечество уже встречалось, жило, человечеству нужно что-нибудь новенькое. Так что это не идея опередила время, а мы отвернулись от нее. Иногда вспоминаем ее в дискуссиях и спорах, но какая-нибудь очередная наша интенсивная технология нам милее, на ее разработку и мобилизуются все научные силы, давно уже ставшие у политиков силами быстрого реагирования.

Да, мы давно уже могли обустроить всю землю так, как это сделал в пример нам Докучаев со своими сподвижниками в Каменной степи. Но и такие примеры мы игнорируем. А земля наша по-прежнему не защищена, и мы на ней, незащищенной, норовим хоть как-то прокормиться, но лишь усугубляем беды, о неминуемости которых умные люди нас предупреждали давно.

Значит, нам давно бы пора вернуться туда, где мы сбились с пути. Вернуться, раскрыть труды экспедиции, которые залегли на полках архивов и библиотечных хранилищ.

Но лишь изредка приходит тот любознательный читатель, который тревожит их.

Выходит, он есть, он существует, пусть на 100 000 один носитель высшей идеи? А если он существует, то тогда все спасены?.. Но я не уверен, является ли тот читатель носителем высшей идеи, или же он простой краевед, ищущий историческую цитату. Не уверен, потому что уже несколько раз с трибун научных совещаний я объявлял: у меня есть карты лесов, составленные в прошлом веке. Карты лесов по Волге, Оке, Днепру и другим бассейнам рек. Вот они, при мне, в свободную минуту охотно покажу каждому, кто заинтересуется. Нет, в свободную минуту никто не подходил. Не проявляли интереса ни лесоводы, ни агрономы. Не знают и соискатели ученых степеней, что где-то лежит богатейший материал для написания множества диссертаций и формулирования научных, предложений и выводов, пригодных в практике настоящего и будущего.

Там, в архивах и на библиотечных полках лежат, как я убедился, многие тома научных исследований, оставшихся без практического применения, но и за сто лет лежания не устаревших - так глубоки, так одухотворены они высшей идеей, которая вечна. Раскрой их, человек!..

В нынешнем веке с пользой для себя и науки изучал их, пожалуй, один лишь Михаил Михайлович Орлов, классик отечественного лесоустройства, заулюлюканный студентами-аспирантами новой формации. Подтверждение тому я нашел в его книжечке "Леса водоохранные, защитные и лесопарковые". Да, в той книжечке, которую он написал в последние дни своей нелегкой жизни, в 1932 году, и которая была издана лишь через 50 с лишним лет, в 1983 году.

Так вот, изучив вот эти труды, лежащие ныне в архиве, старейший и крупнейший ученый лесовод страны, последний из плеяды дореволюционных корифеев лесоводства, пришел к выводу, что устройство лесов у нас ведется неправильно, что норму лесистости выводят для района в целом, тогда как надо определять ее по водосборам рек и речек. И напоминал: на обследование малолесного Верхнеокского бассейна лесоводы экспедиции потратили гораздо больше времени, чем на изучение лесистых верховьев Волги и Днепра. Так и должны поступать нынешние лесоустроители, если хотим по-хозяйски обустроить землю. А в качестве образца такого устройства приложил контуры тех карт, которые вычертили соратники Турского. И пояснил их так:

"До сих пор при устройстве лесов не обращалось внимание на распределение лесных пространств по бассейнам водных потоков, а поэтому пространственная. группировка лесохозяйственных единиц была лишена тех естественных рамок, которые создаются рельефом местности, определяющим границы водосборов. Только в исследовании экспедиции А.А.Тилло и при устройстве водоохранных лесов в бассейне реки Москвы группировка лесов приурочивалась к водосборам, причем обследовалась сплошь вся территория бассейна, так что леса выступали на определенном общем фоне распределения всей территории по роду естественного растительного покрова и хозяйственного использования земной поверхности. Такой метод сплошного обследования всей площади бассейна для выяснения не только имеющихся в нем лесов, но и пространств, где должны быть леса защитно-водоохранные и водоохранные (а в многолесных бассейнах - и для определения тех лесных пространств, которые имеют минимальное водоохранное значение и могут быть расчищены), должен быть признан наиболее целесообразным как в отношении правильности разрешения вопроса о распределении лесов в пространстве, так и в отношении экономии средств. Только в этом случае можно быть уверенным, что все обстоятельства приняты во внимание и на одно и то же место не придется возвращаться несколько раз с повторением одних и тех же работ".

Орлов как бы подводил итог деятельности забытой Экспедиции, напоминал о ней, о выводах ее участников – они внесли значительный вклад в познание Отечества, и не воспользоваться этими познаниями непростительно.

Однако и этот завет классика отечественного лесоустройства нами не выполнен, потому что научный труд, в котором Орлов изложил его, тоже надолго, на полвека, залег в архив и явился на свет Божий лишь недавно, да и то крохотным тиражом - шесть с половиной тысяч на страну.

К сожалению, не нашлось пока и такого читателя, который бы профессионально сопоставил этот труд с материалами экспедиции А.А.Тилло, извлек и их для общего познания. Но хочется верить - найдется.

Бесценные эти документы не должны пролежать на полках еще сто лет. Не должны, потому что уже тогда, в конце прошлого века, исследователи часто восклицали с горечью: "Опоздали". И корили себя: надо было заняться этим делом раньше. Но вот еще столетие минуло, земля обеднела лесами еще больше, а в некоторых местах и вовсе лишилась их. И теперь, чтобы осознать и увидеть, насколько оголилась наша земля, надо нанести на карты нынешнее состояние природы: лесов, земель, рек, болот и озер. И сравнить. Не только для того, чтобы узнать, сколько лесов было погублено в XIX веке, насколько меньше их стало в нынешнем.

В результате этой работы мы получим уникальнейший документ. По нему мы сможем проследить изменений в дайной местности за двести минувших лет. На основе таких данных и можно будет выработать рекомендации по сохранению лесов, их насаждению по оврагам и балкам, у истоков рек и на вершинах водоразделов.

Настала пора с особой тщательностью рассмотреть порядок ведения хозяйства и в легендарном Оковском (Волоковском) лесу. Остатки его, давно потерявшего свое легендарное название, заслуживают более пристального внимания уже потому, что здесь, в северной части Среднерусской возвышенности проходит очень важный водораздел между бассейнами Балтийского, Черного и Каспийского морей. Здесь начинаются, как рассказывали в старину купцы, "три реки-сестрицы у одной матери-землицы, у одного отца родного -леса Оковского". Отсюда, из Оковского леса, вытекает Волга, уходит на восток и "впадает семьюдесятью протоками в море Хвалисское", - засвидетельствовал летописец в "Повести временных лет". Из того же леса вытекает и течет на юг Днепр-река, по которому "можно приплыть в Понт-море". "А Двина из того же леса вытекает, и течет на север, и впадает в море Варяжское" - по ней можно доплыть "до Варягов, от Варягов до Рима, от Рима же и до племени Хама".

Лес этот мало объявить водоохранным. Он - священный.

Еще в древней Руси такой "статус" обретали леса и рощи, наиболее ценимые народом: их и величали Святоборами.

Не потому ли и заповедывание леса сопровождалось не только прочтением государственного указа, но и торжествами, которые засвидетельствовал Владимир Иванович Даль в "Толковом словаре живого великорусского языка". При народе и старшинах, с образами или даже с хоругвиями, со священником во главе, обходили заповедываемый лес пением с