Вопреки распространенным предсказаниям, крушение Советского Союза не вызвало распада западной коалиции, не привело к всплеску экономического национализма, не положило начало процессу объединения западных держав в попытке уравновесить мощь Соединенных Штатов. Напротив, смена флага над Кремлем открыла дорогу тому, что точнее любых других терминов определяется понятием гегемонии североамериканского колосса. Отношение Америки к внешнему миру приобрело черты, которые одобрили бы литератор Редьярд Киплинг, политик Теодор Рузвельт и адмирал Алфред Мэхэн: Соединенным Штатам не следует отказываться от бремени всемирного могущества, им следует твердо и надолго взять на себя руководство хаотически развивающимся миром, навести имперский порядок, заставить отступить все силы, руководствующиеся иными ценностями.
Масштаб исторической трансформации поразителен. Даже американские идеологи внешней политики некоторое время находились едва ли не в ступоре. Придя в себя, они вступили в общенациональную дискуссию о том, в чем заключается оптимальная стратегия гегемона. Превратит ли занятие доминирующих мировых позиций Америку в «удовлетворенную» сверхдержаву, решительно охраняющую статус-кво? Как Америке следует проводить революционные преобразования в целях упорядочения мира по-своему?
Новое время породило новые термины: «либерализм национальной безопасности» (Джозеф Най); «либеральная великая стратегия» (Джон Айкенберри); «американская культура национальной безопасности» (Дональд Смит). «Американские действия на внешней арене мотивируются не моральными ценностями, а материальными интересами», признают ведущие американские теоретики международных отношений [1]. Характеризуя имперский характер складывающейся в мире системы, такие реалистические интерпретаторы внешней политики, как Сайенсис Смит, Уильям Робинсон и Бенджамен Гилз, отвергают, как наивное, представление о том, что «распространение демократии было целью (и даже единственной целью) внешней политики СШАѕ Вашингтон стремится экспортировать в качестве универсальной этноцентричную, а не исключительно либеральную модель» [2]. Побудительным мотивом внешней политики США является не моральный импульс распространения представительного правления, а «экономические императивы капиталистической элиты, которая желает консолидировать свою гегемонию над мировой экономикой. Не желая подвергать опасности неолиберальную экономическую глобализацию, американцы распространяют в развивающихся странах демократию низкой интенсивности (или «полиархию») посредством защиты сотрудничающих с Западом элит, формирования общественных институтов, которые обеспечивают молчание подчиненных классов и создают преграду на пути реформ, имеющих целью большую степень равенства» [3].
В свое время Генри Киссинджер теоретически низвел все возможные миросистемы до трех: хаос, баланс сил и пирамида главенства одной державы. Мы вступили в этот «пирамидальный» мир.
Переворот в политической корректности
После десятилетия осторожного словесного манипулирования в необычайно короткое время после сентября 2001 года в американском общественном лексиконе были созданы новые аксиомы политической корректности. Через год после террористической эпопеи в Нью-Йорке и Вашингтоне американцы отходят от прежних эвфемизмов типа превосходство, доминирование, преобладание, единственная сверхдержава, гегемония (или, переводя с французского, гипердержава). Вакуум словесного определения заполнили американские историки. Достаточно вспомнить, что Александер Гамильтон в первом же параграфе «Федералиста» называет Америку «самой интересной империей в мире». Томас Джефферсон говорил об «империи свободы». Термин изъят из исторических глубин для определения положения Соединенных Штатов Америки в современном мире. Отцы-основатели истово верили, что новорожденная страна, эта, по их выражению, «растущая империя», явит собой образец для человечества. Джеймс Медисон пишет в 1786-м о задаче «расширить пространство великой, уважаемой и процветающей империи» [4].
Еще в 1630 году, находясь на борту корабля, стоявшего на рейде Бостона, первый губернатор Массачусетса Джон Уинтроп вывел знаменитое определение, чем будет страна (которую еще предстояло населить, создать и развить) для остального человечества: «городом на холме», идеалом развития и общежития. «И если мы не сможем сделать этот город маяком для всего человечества и фальшь покроет наши отношения с Богом, проклятие падет на наши головы». В послесентябрьской Америке понятие «имперское мышление» сменило негативно-осуждающий знак на позитивно-конструктивный. И ныне даже такие умеренные и солидные издания, как The Wall Street Journal и The New York Times, впервые за сто лет заговорили об империи, имперском мышлении, имперском бремени не с привычным либеральным осуждением, а как о реальном факте исторического бытия. Ведущие американские политологи триумфально возвестили, что «Соединенные Штаты вступили в XXI век величайшей благотворно воздействующей на глобальную систему силой как страна несравненной мощи и процветания, как опора безопасности. Именно она будет руководить эволюцией мировой системы в эпоху огромных перемен» [5].
Страстной апологией исторической миссии американской империи явилась книга редактора газеты The Wall Street Journal Майкла Бута «Войны с целью достижения мира: малые войны и взлет американской мощи» [6]. Квинтэссенция этой апологии американской империи: мы, американцы, не мечтали об империи, не строили ее, не проектировали ее контуров — она упала на американские плечи достаточно неожиданно, когда рухнул «второй мир», а затем когда в условиях послесентябрьской общемировой мобилизации главные регионы планеты — Западная Европа, Россия, Китай, Индия и др. (всего 144 государства) предпочли войти в формируемую Америкой коалицию. Сомнений в американских возможностях в данном случае не испытывает никто.
Буквально за несколько месяцев классическая история превратилась в популярную науку. Сюжеты из истории Римской и Британской империй стали захватывающим чтением, изучение латинского языка вошло в моду (даже «Гарри Поттер» переведен на латинский язык) и приобрело новый смысл. В республиканской Америке теперь встречаются статьи о положительном воздействии на мир Pax Romana («Римский мир»), подтекст которых нет нужды расшифровывать: новая империя пришла в современный мир, и мир должен найти в ней признаки и условия прогресса. Понятие »Pax Americana» изживает (по крайней мере, для американцев) свой негативный подтекст. Прежде сдержанная The Wall Street Journal находит благосклонную аудиторию, когда пишет: «Америке не следует бояться свирепых войн ради мира, если они будут вестись в интересах империи свободы» [7].
Самое большое превращение произошло со словом «империя». Несколько лет (даже месяцев) тому назад очень немногие осмелились бы произнести это слово, тем более придать ему позитивный смысл. В конце лета 2001 года, готовя к печати свою книгу, профессор Эндрю Басевич, за плечами которого военная карьера, написал название: «Необходимая нация». К осени 2002-го книга готовилась к переизданию Гарвардским университетом уже под неизбежным названием «Американская империя». Об американских командующих на разных широтах говорится как о «проконсулах», а «обязательства» и угрозы Америки находят обильные аналогии с прежними мировыми империями. Вашингтон устанавливает правила, которым с неизбежностью подчиняется весь мир.
И особо подчеркивается, что только сама Америка способна сделать эти правила дееспособными и обязательными для всего мира. К примеру, речь открыто идет о превентивных военных акциях, скажем, против Ирака — соответствует или не соответствует это нормам ООН, оказывается, не так уж и важно.
Весной 2002 года газета The New York Times поместила серию статей «с мыслью об империи». Наиболее впечатляющей представляется статья Эрнста Икина: «Сегодня Америка не сверхдержава и не гегемон, это полнокровная империя на манер Римской и Британской. Таково общее мнение наиболее заметных комментаторов и ученых нации». А в The Wall Street Journal Майкл Бут под заголовком «В защиту Американской империи» констатирует: «Мы — привлекательная империя» и дает практические советы: Вашингтону следует оккупировать не только Афганистан, но и Ирак и «другие беспокойные страны, которые вопиют о просвещенном руководстве». Главный редактор журнала US News and World Report Мортимер Цукерман с гордостью объявил о том, что человечество стоит на пороге новой американской империи — novus imperio americanum[8].
Справедливости ради надо сделать важную оговорку: нельзя сказать, что подобная идеология захватила все американское общество. Многие, особенно в среде демократов, возражают против легализации термина «империя». Стоит лишь прочитать яркие книги писателя Гора Видала и философа Наума Хомского, посвященные критике имперских тенденций. В оппозиции «неоимпериализму» — и традиционные изоляционисты (эта традиция идет еще от Джорджа Вашингтона), и многие из тех, кто помнит Вьетнам. На фоне разрушенных башен-близнецов голос скептиков не очень слышен. Но ситуация может заметно измениться при первых же внешнеполитических осложнениях, а они неизбежны для мирового лидера. Немало американцев признают, вспоминая балканскую кампанию 1999-го, что, «если бы была сбита дюжина натовских самолетов, президент Клинтон, возможно, оказался бы вынужден прекратить боевые действия» [9].
Идеологи
В качестве интеллектуального лидера имперского строительства выступил наиболее престижный и влиятельный политический клуб страны — расположенный в Нью-Йорке Совет по международным отношениям. Если обращаться к фигурам, формирующим идеологию американской империи, то первыми следует назвать имена бывшего советника президента по национальной безопасности Збигнева Бжезинского, прежнего государственного секретаря Генри Киссинджера и бывшего заведующего отделом планирования Госдепартамента Самьюэла Хантингтона.
Бжезинский открыто определил Соединенные Штаты как современного имперского гегемона, с мощью которого никто не сможет сравняться как минимум в ближайшие 25 лет. В серии статей, опубликованных в неоконсервативном журнале The National Interest (и сведенных в 2001 году в книгу «Геостратегическая триада»), Бжезинский призвал Америку блокировать «дугу нестабильности» в Юго-Восточной Европе, Центральной Азии и в анклавах Южной Азии, Ближнего Востока и Персидского залива. Целью он назвал захват «главного приза Евразии» — создание положения, при котором никакая комбинация евразийских стран не сможет бросить вызов Соединенным Штатам. Бжезинский приветствует сравнения с Римской и Британской империями (и даже с империей Чингисхана), подчеркивая, что если уж проводить параллели, то следует ради исторической истины признать: по глобальности охвата и мощи американская империя не имеет полнокровных прецедентов.
Генри Киссинджер указывает, что «системы баланса сил существовали очень редко в истории человечества. Такой системы никогда не было в Западном полушарии — равно как и на территории современного Китая — уже две тысячи лет. Для огромного большинства человечества и в наиболее продолжительные периоды истории империя была самой типичной формой правления. У империй нет необходимости в сохранении баланса сил. Они не нуждаются в системе международного сотрудничества. Именно так Соединенные Штаты осуществляли свою политику в Западном полушарии» [10].
Пол Вулфовиц еще в администрации Джорджа Буша-старшего выдвинул «аксиому», что первостепенной задачей США является всемерное противостояние любым попыткам сформировать в Евразии державу или блок сил, способных бросить вызов «островной» Америке. Став в 2001-м первым заместителем министра обороны, Вулфовиц приступил к практической реализации силовых основ военной политики США в глобальном охвате.
Особенно активно идеи подобного рода развивают неоконсерваторы Джон Муравчик и Уильям Кристол — издатель газеты The Weekly Standard (орган неоконсервативной революции, авангард откровенно имперского мышления), один из ведущих деятелей фонда Карнеги Роберт Каган, говорящие о традиции либерального лидерства Америки со времен отцов-основателей и особенно после интернационализма президента Вудро Вильсона. The Washington Times пишет о существовании «огромного неоконсервативного заговора поклонников Кристола» внутри администрации Буша-младшего [11]. Среди участников этого «заговора» — заместитель государственного секретаря Джон Болтон, министр энергетики Спенсер Абрахам, заведующий канцелярией вице-президента Леонард Либби, несколько спичрайтеров Белого дома.
До сих пор идейную схему американской империи полнее всего — и открыто — изложил 1 апреля 2002 года директор Отдела планирования Государственного департамента Ричард Хаас во влиятельном американском журнале New Yorker. Суть доктрины просматривается из названия статьи — «Ограниченный суверенитет». Лидер строит «новый мировой порядок», он относится к независимости субъектов мировой политики так: «Суверенитет предполагает обязательства. Одно из них — оградить собственное население от массовой гибели. Другое обязательство — никоим образом не поддерживать терроризм. Если некое правительство не может выполнить эти обязательства, оно само подрывает одну из основ своего суверенитета. Следовательно, другие правительства, и прежде всего американское, получают право вмешаться. В случае с терроризмом это ведет к праву на превентивную самооборону» [12].
В самом влиятельном американском журнале Foreign Affairs еще один идеолог Себастиан Моллаби пишет в статье с характерным названием «Вынужденный империализм»: «Логика неоимпериализма слишком убедительна для администрации Буша, которая не способна сопротивляться этой логикеѕ Хаос в мире является слишком угрожающим, чтобы его игнорировать, существующие методы его обуздания недостаточныѕ Пришло время империи, и логикой своего могущества Америка просто обязана играть лидирующую роль» [13]. Моллаби призывает создать под руководством США некий всемирный орган, мировое агентство (следуя модели Всемирного банка и МВФ), что заменит неэффективную Организацию Объединенных Наций. В распоряжении этого органа имелись бы вооруженные силы, которые в борьбе с хаосом контролировали бы всю планету. Этот орган «мог бы разместить силы там, куда их направит руководимый американцами центральный совет».
Идея полыхнула по всему политическому горизонту. Адепт имперского активизма Роберт Каплан устроил в Белом доме для президента Буша и его окружения брифинг на тему мирового лидерства Америки и ее гегемонии. В 2002-м он выпустил в свет книгу «Политика воинов: почему лидерство требует языческого этоса». В этой работе, подлинном гимне Римской и Британской империям, одна из глав посвящена «восхитительному» императору Тиберию, чей проконсул Понтий Пилат санкционировал распятие Христа. Автор согласен, что Тиберий иногда мог быть деспотом, но при этом «умело сочетал дипломатию угрозы применения силы ради выгодного Риму сохранения мираѕ У империи была положительная сторона. Она была в определенном смысле наиболее благоприятной формой мирового порядка» [14].
Весь ход дебатов о месте и стратегии США в XXI веке основан на почти априорном и достаточно популярном в Америке представлении: «XXI век будет более американским, чем XX, а Вашингтон будет осуществлять благожелательную глобальную гегемонию, базирующуюся на всеобщем признании американских ценностей, американской мощи и экономического преобладания» [15]. Гегемония кажется представителям страны-гегемона лучшей из возможных систем мирового общежития. Американцы Роберт Каган и Уильям Кристол убеждают читателя, что «гегемония вовсе не проявление "высокомерия" по отношению к остальному миру, это просто неизбежное воплощение американской мощи» [16]. Новое не в том, что Америка — единственная сверхдержава (таковой она является со времени окончания холодной войны), а в том, что Вашингтон начал осознавать отсутствие препятствий, свое неслыханное превосходство, возможность пожинать плоды успеха.
Грозит ли перенапряжение?
Становление американской империи все больше видится не как проблема физических возможностей, а как вопрос национальной психологии. Вопрос не в том, сможет ли Америка нести «глобальное бремя», а захочет ли она его нести. Бремя это тяжело, но и возможности страны колоссальны. Между 1990 и 2000 годами американская экономика выросла на 27 %, тогда как западноевропейская — на 15 %, а японская — лишь на 9 % [17]. Доля США в мировом валовом продукте (составляющем в 2002-м 31,4 трлн дол.) увеличилась между 1996 и 2002 годами с 25,9 до 31,2 % [18]. Абсолютная и относительная мощь Америки достигла невиданных высот, о чем свидетельствует таблица 1.
Таблица 1
ВВП ведущих стран мира в 2002 г., млрд дол. (прогноз)
