Вы готовы к новым испытаниям в Зоне Отчуждения? Хорошо вооруженная группа бывалых сталкеров отправляется на поиски легендарного поля артефактов и пропадает где-то под Чернобылем

Вид материала

Документы

Содержание Опасайся тех, кто наблюдал за вами. Послесловие автора

Подобный материал:

• Зона это родина аномалий, артефактов и множества различных мутантов. Зона это среда, 1657.83kb.
• Старинные задачи по математике, 143.93kb.
• Группа компаний «Фарлеп-Оптима» будет оказывать услуги под единым брендом vega, 131.47kb.
• Программа дисциплины Конечные поля Семестр, 8.97kb.
• С 2007 Группа 04-102, 2 семестр, 1076.4kb.
• Nat Geo Wild Margarita Sanz Тел.: +44 20 7751 7690, 1046.97kb.
• Савина Ольга Олеговна. Москва 2011 Содержание Введение 3 Глава I. Теоретический анализ, 187.39kb.
• Михаил Герштейн, 3612.51kb.
• Тупиковое звено полина дельвиг, 5957.44kb.
• Статья посвящена новым подходам к лингвистическому и лингвокультурологическому анализу, 146.5kb.

Глава 12


— Химик! — позвал Пригоршня чуть ли не жалобно. — Это ты?

— Здесь, — сказал я.

— А! Ранен?

— Как тебе сказать...

— Мы на Свалке.

— Вижу, — пробормотал я. — Вернее, чую. Никита, слу­шай...

Он завозился, должно быть, пытался встать.

— Чего?

— Я думал, ты мертв. Марьяна тебе три пули в хребет всадила.

— Не в хребет, Андрюха. У меня ж контейнер на спине. Не такой здоровый, как у тебя, но все равно... Если б она из чего посерьезней стреляла, тогда ладно, но «тэтэшник»... Э, а ты свой контейнер не потерял? — вдруг забеспокоился он.

— Нет. Но артефактов там не так много осталось, как хотелось бы.

— Ничего, разберемся.

Я запахнул рубаху. Душа — редкий и дорогой артефакт. Я прилепил его себе под сердце, когда лежал за столом воз­ле управляющей автоклавами машины, перед тем как вы­лезти оттуда и выстрелить в брюхо пса-пулеметчика. Без ду­ши я бы не смог скакать по всем этим лестницам и камен­ным полкам, носиться на мотоцикле, объезжая препятствия, да еще и паля в бюреров, волочь за собой Медведя, вонзив­шего нож мне в бедро, не смог бы бегать с обожженными ногами...

Ноги. Они болели. И внизу, где к коже пристали спла­вившиеся с подошвами стельки, и вверху, где из бедра тор­чал нож.

Я вытащил его, пока душа не перестала действовать. Сейчас, когда я расслабился, артефакт «ощутит» это, и влияние его прекратится буквально за несколько минут, и вот тогда-то...

Я застонал, предвкушая, что испытаю вскоре.

— Что, что? — в полутьме на фоне звездного неба воз­ник силуэт Пригоршни.

— У меня мороженое еще осталось, — сказал я. — И кровь камня. И слизняк там есть, кажется.

— А у меня только ломоть мяса в одной ячейке.

— Никита, я сейчас... сейчас сдохну от боли. Минут че­рез пятнадцать... Наверх надо, слышишь? Спирта тут не достать, но бензин можно раздобыть, из канистры какой-нибудь слить старой, найти... Да хотя бы керосин. Тряпки в нем вымочить, завернуть кровь камня с ломтем — и на ра­ны. Но вначале — мороженое, ты ж видел, как я с ним, ко­гда Львовича...

— Я понял, понял, Химик! Ты давай, полежи чуток, я быстро выберусь, огляжусь и сразу тебе помогу наверх за­лезть. А то еще на крыс наткнемся, это ж Свалка, тут...

— Давай, лезь, — сказал я.

Он заспешил к склону.

— Эй, а Шрам где? — окликнул я его, и звук шагов стих — воцарилась озадаченная тишина.

— Блин... — сказал напарник. — А я забыл про него со­всем! Ты его больше не видел, что ли?

— Вы с ним оставались, когда я уполз.

— Ну да... Так, значит, мы рядом лежали, когда у тебя там рвануло и прожектор свалился... Вода стала утекать, во­яки помчались... Я тоже вскочил, побежал. И он. Или нет? Он, кажется, на месте остался. Или тоже... но тогда... Не помню, блин! Все, не помню, не приставай ко мне!

Что-то бормоча, Пригоршня ушел, и я остался один. Стало чуть светлее, звезды в небе гасли. Я не сказал ему про душу, которая уже потухла, отвалилась от кожи высохшим, сморщенным комком. Она много дала мне, но и многое от­няла — пару лет жизни как минимум. Ни ее, ни слизь нель­зя использовать вот так, прикладывая к голому телу. Для этого есть специальные тонкостенные контейнеры, кото­рые ослабляют, но не целиком глушат влияние артефактов, либо повязки, пропитанные особым травяным раствором на спирту. Но это было мое решение — испытать душу на себе, так же, как тогда, в туннеле, его решением было под­нять старика и тащить прочь от преследователей.

Добравшись до края ямы, Никита прокричал:

— Вот я спуск нашел вроде тропы. Кто-то тут бывает... Ты как там?

— Хуже, чем минуту назад, но лучше, чем будет через пять, — сказал я.

— Ладно, скоро вернусь, не уходи никуда...

После этого я, кажется, потерял сознание, но ненадол­го — пришел в себя, услышав тихие шаги. Открыл глаза. Небо стало еще светлее.

— Никита, ну что? — спросил я.

Надо мной склонился темный силуэт, и мне показалось, что с головы свешиваются змеи... нет, это были заплетен­ные в косицы темные волосы. Вдруг подул ветер... Хотя на самом деле не было никакого ветра, но возникло ощущение сквозняка, которым тянуло из каких-то незримых щелей, ведущих в скрытые закоулки пространства. Сколько я ни всматривался, не мог разглядеть лица того, кто склонился надо мной, лишь серое пятно в обрамлении змей-косичек. Он протянул руку.

— Не тот карман, — прошептал я.

Пальцы, уже почти коснувшиеся кармана на правой по­ловине груди, переместились в сторону, откинули клапан на левом и достали четки, найденные возле ноутбука в доме на склоне, — я давным-давно позабыл про них.

— Вернулся за ними? — спросил я.

Он молчал. В рассветных сумерках округлые камешки немного светились, но я все равно не смог разглядеть его. Силуэт выпрямился. Четки пропали. Дуновения стали сла­бее: он пошел прочь.

— Погоди! — взмолился я. — Эй! Я же вернул тебе чет­ки, так помоги...

Призрачный сквозняк усилился — где-то гуляли незем­ные ветра, неслись между пространствами, взвихряя миры. Мглистый силуэт вновь возник надо мной.

И потом голос, состоящий будто из сотни голосов, жен­ских, мужских, детских и стариковских, которые не говори­ли, но шептали, повторяя слова одновременно, произнес:

— Что хочешь ?

Я сам не знал, что хочу от него. Ничего... Мне просто хотелось его разглядеть, но не получалось, хотя продолжало светать.

— Это твое лицо бюреры выложили вокруг алтаря? Сотней шепчущих голосов он сказал:

— Не знаю. Может быть. Они молились мне. Их испугался сталкер Медведь, когда появился во второй раз с желанием убить меня. Карлики были возле дома и напали на него. С дру­гой стороны пришли трое людей в комбинезонах. Он отстре­ливался в две стороны. Я ушел. Все равно собирался покинуть этот пузырь.

— А стрелка? Медведь упоминал стрелку. Какой-то ар­тефакт... конструкция, которая показывает места, где про­странство тонкое. Ты сделал ее?

-Да.

— Научи меня.

Он молчал. Потом вновь склонился надо мной. Из оку­тывающего его дымного мрака появилась рука — кисть, обычное человеческое запястье, бледная кожа и татуировка на ней. На ладони было око, мерцающее молочным светом. Будто орбиты электронов вокруг атомного ядра на рисунке в учебнике, вращались три изогнутых, сшитых кольцами куска волчьей лозы, а в центре ока, невероятным образом погруженный внутрь него, застыл артефакт под названием золотая рыбка.

— Используй, — прошептали голоса.

Он положил стрелку рядом, выпрямился и пошел прочь.

— Благодарю, — сказал я вслед.

— Опасайся тех, кто наблюдал за вами.

— Кого?

— Тех, кто смотрел чужими глазами. Они из Черного Пу­зыря. Они заметили тебя.

— О ком ты?

Но он не ответил. Еще несколько секунд я ощущал дую­щий на дне ямы неземной ветер, а потом все стихло и на­ступила тишина.

И сразу стало светлее. Звезды почти исчезли, небо посе­рело. Над краем ямы возникла голова Пригоршни.

— Андрюха, я и бензин нашел уже. Ты как там? Все в порядке, сейчас разберемся... Сам не вылезешь, нет?

— Друг мой, — сказал я, — люди делятся на два типа. Одни всю жизнь таскают тяжести, а другие ездят на чужом горбу. Ты понесешь меня.

Он стал спускаться, на ходу говоря:

— Хватит нам на вездеход или нет? Даже если без на­чинки, Борода потом поставит, только на машину и бро­ню... А если ту пушку из болота достать, ну, вторую? Подключить, разобраться, как оно работает... И в броневик под кабину ее, чтобы вперед по ходу движения глядела, а? Это ж круто, Химик! Попали, допустим, под гон, за нами твари всякие... Мы пробойник этот включаем, перед нами — бац! — пузырь раскрылся, мы с ходу в него, пробой за нами закрывается, и мы в пузыре, а зверье снаружи осталось. По­том — назад, а там уже тихо... Хабар в пузырях можно будет прятать, ну и вообще...

Я не отвечал, да и слушал в пол-уха. Картограф, собира­ясь достать четки, расстегнул клапан правого кармана, и я решил, что время пришло. Пока напарник, негромко мате­рясь, спускался между торчащим из склона древним метал­лоломом, я сел, опершись спиной о вросшую в землю сплющенную кабину трактора. И увидел ломик, лежащий в луже крови рядом с ногой. Надо будет захватить и его, обя­зательно: хорошая штука.

Я достал то, что лежало в кармане. Аванс от Курильщи­ка — он не хотел давать, потому что дорогое, но я настоял. Снял колпачок с железного футлярчика, перевернул и по­тряс. На ладонь выпала сигара. Доминиканская марка — «Arturo Fuente Don Carlos Presidente», больше пятнадцати сантиметров длиною, толще пальца. Пятьдесят баксов, по словам Курильщика, и я ему верил. Вставил ее в потрескав­шиеся губы, достал «зиппу», чиркнул трясущимися пальца­ми. Закурил.

— Ты что там делаешь? — спросил Пригоршня, спрыг­нув на дно ямы. Не отвечая, я выпустил дым в рассветное небо. Обычно над Зоной полно туч, все хмурое, мрачное, такие вот места здесь...

Но этим утром было ясно — нас ждали чистые небеса.


Послесловие автора

Значительная часть моего детства прошла в Чернобыле. Днепровская «Ракета» отходила от Речного вокзала, проплы­вала плотину; четыре-пять часов — и вы на месте. Очень хо­рошо помню высокий обрывистый берег, на котором стоял го­родок, и противоположный — пологий, с лугами до горизонта, через которые протекало множество мелких речушек: Ста­рик, Старуха, Рачья... С местными пацанами мы ловили там раков и рыбу — не удочками, это для городских туристов, но бреднем, прямоугольной сетью, натянутой между двумя пал­ками. Солнце жарило как сумасшедшее, ноги увязали в жир­ном илистом дне, а слепни кусались больно, и все же это было восхитительно. Помню паром, большой и неповоротливый, курсирующий между берегами Припяти, — он страшно нра­вился мне и, как я понял уже много позже, «запал в душу», — а понял я это после того, как заметил, что во многих придуман­ных мною историях так или иначе фигурируют паромы, па­ромные переправы. Помню леса вокруг — какие там были леса! Они были дремучи и заповедны. Вполне вероятно, что уже то­гда в дальних чащобах обитали слепые псы и крысиные волки, и на затерянных полянах расцветал жгучий пух. Я не очень любил собирать грибы с ягодами, предпочитаю рыбалку, а вот взрослые собирали часто и притаскивали домой полные корзи­ны. Теперь всего этого должно быть еще больше, как и рыбы. Только она уже двухголовая. Ягоды, наверное, светятся, а грибы ходят и разговаривают.

Странно, но дом бабушки запомнился не слишком хорошо: одноэтажная постройка... Водопровод есть, но сортир — де­ревянная будка во дворе... Лучше всего в памяти сохранилась спальня, прохладное тихое помещение с высоченным бурьяном за окном, множеством ковров и высоким, под потолок, книж­ным шкафом. В нем, кроме прочего, стояло собрание сочине­ний Уэллса — пятнадцать томов, серо-синяя блеклая облож­ка, тысяча девятьсот шестьдесят четвертого года изда­ния — и прошитые веревочкой стопки древнего «Вокруг света». В том возрасте мне почему-то больше всего нравились «Когда спящий проснется» и, пожалуй, «Война в воздухе»; «Машина времени» оставляла равнодушной, а вот «Человек-невидимка» и «Остров доктора Моро» сильно пугали. Зато в журналах были два романа, навсегда, как говорится, изменив­шие мой внутренний мир: «Неукротимая планета» и «Пасын­ки вселенной». Оба в сокращенном варианте и с шикарными — как мне казалось тогда — иллюстрациями. Уэллса мы спасли, прямо сейчас все пятнадцать томов стоят на полке в шкафу за моей спиной (как-то мы даже проверяли их дозиметром — не фонят), но вот что стало с журналами ? Сгорели, утащены радиоактивными бомжами на растопку или для других дел ? Да и что с тем домом на обрывистом берегу, с тенистым уз­ким бульваром, где мы играли в футбол — я считался чуть не самым худшим игроком среди юных чернобыльцев нашей улоч­ки, хотя в городе, в своем дворе, был лучшим, — есть ли те­перь все это или разрушено ? Бабушка давно умерла от рака, во время химиотерапии она медленно сходила с ума, швыря­лась посудой и бредила. Надпись на странице первого тома Уэллса гласит: «Внуку от бабушки Вали. Увлекаясь фанта­стикой, умей видеть реальную жизнь и быть в ней реали­стом». С назидательностью этой дарственной может сопер­ничать разве что ее банальность. Бабушка была красивой женщиной, она воевала, вышла замуж: за бывшего заключен­ного Освенцима, одного из немногих оставшихся после концла­геря в живых (я не помню имени деда, только то, что он умер в Белой Церкви уже после 1986 года), от нее осталась куча медалей да вот Уэллс, все остальное затерялось во времени и пространстве, исчезло навсегда. Хотя, по-моему, и медали уже куда-то подевались, я давно их не видел.

Никаких сентиментальных чувств по тому времени, тем людям и тем местам нет. Есть что-то другое... странное и трудноописуемое ощущение. Как и завещала бабушка, я реа­лист: все это исчезло, его нет, вернее, сильно изменившееся, обветшалое и полуразрушенное, оно существует где-то дале­ко, где я уже никогда не появлюсь, а в прежнем виде осталось только в пространстве моей памяти. Но и там картины дет­ства постепенно бледнеют, гаснут из года в год, и вскоре, на­верное, этот полный яркого летнего солнца (ведь я ни разу не был в Чернобыле зимой или осенью) мирок исчезнет беспово­ротно. Теперь, когда уже есть возможность вернуться туда с какой-нибудь экскурсией, я не делаю этого — и не сделаю ни­когда. Не хочу видеть, во что превратились те места. Лучше я забуду их окончательно. Этот роман — способ прощания с ними, способ стереть Чернобыль, дом и паром из памяти, сжечь их вместе со старенькой подшивкой журнала «Вокруг света». Способ простой и, пожалуй, вульгарный, но, как я ус­пел понять, действенный.