Мифы о России и дух нации. М.: Pentagraphic, Ltd, 2002. 329 с
| Вид материала | Документы |
- Мифы Древней Греции Мифы Древней Индии Мифы древних славян Мифы североамериканских, 33.93kb.
- Мифы Древней Эллады. Ф. Ф. Зелинский. Сказочная повесть Эллады. Р. И. Рубинштейн. Мифы, 80.76kb.
- «Здоровье нации и инновационное развитие России», 1665.23kb.
- Приключения Гекльберри Финна. 14. Джек Лондон Любовь к жизни идр рассказ, 15.5kb.
- Архиепископ Лука Войно-Ясенецкий, 149.17kb.
- Концепция правовой информатизации россии (в ред. Указов Президента РФ от 19. 11. 2003, 219.89kb.
- Постановлением Правительства Российской Федерации от 03. 12. 2001 n 841 Собрание закон, 1322.68kb.
- Нации и национализм / Б. Андерсон, О. Бауэр, М. Хрох и др.; Пер с англ и нем., 86.33kb.
- Ошибки и мифы Российской рекламистики, 234.2kb.
- Петербургского Государственного Университета низкотемпературных и пищевых технологий., 46.77kb.
О «правильном» и «неправильном» развитии
корни русского конституционализма
На конференции издательства «Посев» летом 1999 года с докладом «Европа в политической традиции России» выступил профессор Александр Янов из Нью-Йорка, специалист по русской истории XIV-XVII вв, автор книги «Тень Грозного царя» и других важных работ. Не все доклады, прозвучавшие тогда на конференции, были напечатаны в изданиях «Посева», не был напечатан и доклад Янова. Возможно, он напечатан в другом месте. Положения, развитые в докладе, настолько важны, что я не хочу подменять здесь авторский голос даже самым добросовестным пересказом. Ниже, до конца главки «Корни русского конституционализма» следуют выдержки из доклада, сделанные по расшифровке магнитофонной записи с добавлением необходимых библиографических ссылок.
А.Л.Янов констатирует, что дебют российского конституционализма относят обычно к 1730 году, когда послепетровские шляхтичи повернулась против самодержавия. «Русские, — писал тогда из Москвы французский резидент Маньян, — опасаются... самовластного управления, которое может повторяться до тех пор, пока русские государи будут столь неограниченны… они хотят уничтожить самодержавие».109 Испанский посол герцог де Лирия доносил, что русские намерены «считать царицу лицом, которому они отдают корону как бы на хранение, чтобы в продолжение ее жизни составить свой план управления на будущее время... твердо решившись на это, они имеют три идеи об управлении, в которых еще не согласились: первая — следовать примеру Англии, где король ничего не может делать без парламента, вторая — взять пример с управления Польши, имея выборного монарха, руки которого были бы связаны республикой, и третья — учредить республику по всей форме, без монарха»110
На деле, между 19 января и 25 февраля 1730 в московском обществе ходили не 3, а 13 конституционных проектов. И в этом корень беды: не смогли договориться. Когда же Анна Иоанновна разорвала «Кондиции» Верховного Тайного Совета (т.е. конституцию послепетровской России) разобщеность «верховников» помешала им воспротивиться этому.
Само их появление объясняют просто: мол, Петр прорубил окно в Европу, вот и хлынули европейские идеи. Это неверно. Еще 4 февраля 1610 г., когда конституционной монархией в Европе и не пахло, Боярская дума приняла вполне цельный, по словам Ключевского, «основной закон конституционной монархии, устанавливающий как устройство верховной власти, так и основные права подданных»111 («конституцию Салтыкова«). Даже стойкий критик русской политической мысли Б.Чичерин, признает: документ «содержит в себе значительные ограничения царской власти; если б он был приведен в исполнение, русское государство приняло бы совершенно иной вид»112. События 1610-13 гг. не дали конституции Салтыкова воплотиться в жизнь, но она явилась не на пустом месте. Она отразила уходящую вглубь веков русскую либеральную традицию.
В основе представлений, будто все либеральное и гражданское в России проникло через петровское «окно», лежит незнание фактов. Увы, русские предреволюционные интеллигенты выросли на этих представлениях и именно их передали, уже в эмиграции — молодым тогда западным историкам России — Р.Пайпсу, братьям Рязановским и др. Ложная концепция, расцветшая на почве этих представлений, гласит: Москва вышла из-под ига Золотой Орды преемницей этой орды, свирепым «гарнизонным государством».
На деле, Москва вышла из-под ига страной во многих смыслах более продвинутой, чем ее западные соседи. Эта «наследница Золотой Орды« первой в Европе поставила на повестку дня главный вопрос позднего средневековья, церковную реформацию, чья суть — в секуляризации монастырских имуществ. Московский великий князь, как и монархи Дании, Швеции и Англии, опекал еретиков-реформаторов: всем им нужно было отнять земли у монастырей. Но в отличие от монархов Запада, Иван III не преследовал противящихся этому! В его царстве цвела терпимость.
Пишет Иосиф Волоцкий, вождь российских контрреформаторов: «С тех времен, когда солнце православия воссияло в земле нашей, у нас никогда не бывало такой ереси — в домах, на дорогах, на рынке все, иноки и миряне, с сомнением рассуждают о вере, основываясь не на учении пророков, апостолов и святых отцов, а на словах еретиков, отступников христианства... А от митрополита еретики не выходят из дому, даже спят у него».113
Это прямое свидетельство, живой голос современника. Так и слышно, сколь горячи и массовы были тогда споры — «в домах, на дорогах, на рынке». Похоже это на пустыню деспотизма?
Соратник Иосифа, неистовый Геннадий, архиепископ Новгородский, включил в церковную службу анафему на «обидящие святыя церкви». Все понимали, что священники клянут с амвонов именно царя Ивана. И не разжаловали Геннадия, даже анафему не запретили. В 1480-е иосифляне выпустили трактат «Слово кратко в защиту монастырских имуществ». Авторы поносят царей, которые «закон порушите возможеть». Трактат не был запрещен, ни один волос не упал с головы его авторов.
Будь в Москве «гарнизонное государство», стремились ли бы в нее люди извне? Это было бы подобно массовому бегству из стран Запада в СССР. Литва конца XV в. пребывала в расцвете сил, но из нее бежали, рискуя жизнью, в Москву. Кто требовал выдачи «отъездчиков», кто — совсем как брежневские власти — называл их изменниками («зрадцами»)? Литовцы. А кто защищал право человека выбирать страну проживания? Москвичи.
Будущие русские князья Воротынские, Вяземские, Одоевские, Бельские, Перемышльские, Новосильские, Глинские, Мезецкие — имя им легион — это все удачливые беглецы из Литвы. Были и неудачливые. В 1482-м большие литовские бояре Ольшанский, Оленкович и Бельский собрались «отсести на Москву«. Польско-литовский король их опередил: «Ольшанского стял да Оленковича», бежал один Бельский.
Великий князь литовский Александр в 1496-м пенял Ивану III: «Князи Вяземские и Мезецкие наши были слуги, а зрадивши нас присяги свои, и втекли до твоея земли, как то лихие люди, а ко мне бы втекли, от нас не того бы заслужили, как тои зрадцы» 114 Т.е., он головы снял бы «зрадцам» из Москвы, если б «втекли» к нему. Но не к нему «втекали» беглецы.
В Москве королевских «зрадцев» привечали и измены в их побеге не видели. В 1504-м, например, перебежал в Москву Остафей Дашкович со многими дворянами. Литва требовала их высылки, ссылаясь на договор 1503 года. Москва издевательски отвечала, что в договоре речь о выдаче татей и должников, а разве великий пан таков? Напротив, «Остафей же Дашкевич у короля был метной человек и воевода бывал, а лихого имени про него не слыхали никакова... а к нам приехал служить добровольно, не учинив никакой шкоды».115
Москва твердо стояла за гражданские права! Раз беглец не учинил «шкоды», не сбежал от уголовного суда или от долгов, он для нее политический эмигрант. Принципиально и даже с либеральным пафосом настаивала она на праве личного выбора.
Но едва свершилась самодержавная революция Ивана Грозного, православные потекли вдруг на католический запад. Теперь Москва заявляет, что «во всей вселенной, кто беглеца приймает, тот с ним вместе неправ живет». А король (Сигизмунд), сама гуманность, разъясняет Грозному царю, что «таковых людей, которые отчизны оставили, от зловоленья и кровопролитья горла свои уносят», выдавать нельзя.
Что же случилось во второй половине XVI в. в Москве? Что перевернуло уже сложившуюся культурную и политическую традицию? Примерно то же, что в 1917-м. Революция. Гражданская война. Цивилизационная катастрофа. В судорогах самодержавной революции рождалась империя и гибла досамодержавная, докрепостническая Россия. Утешает одно: ни опричный террор 1565 года, ни красный террор 1917-го не смогли извести либеральное наследие страны.
Говоря о европейской традиции России, мы говорим не о чем-то случайном, невесть откуда залетевшем, а о корневом и органичном. Эта традиция не сгорела и в огне террора, она не может сгореть пока жив русский народ. Европа — внутри России.
На определенном отрезке русской истории не мог не родиться симбиоз двух начал, либерального и абсолютистского. В письмах Ивану Грозному князь Андрей Курбский напоминает о старинных правилах отношений между князем-воителем и боярами-советниками (вольными дружинниками). Эти отношения, чаще договорные, во всяком случае нравственно обязательные и закрепленные в нормах обычного права, покоились на обычае «свободного отъезда» бояр от князя. Этот обычай служил лучшим обеспечением от княжеского произвола. Бояре просто «отъезжали» от князя, посмевшего дурно обращаться с ними. Сеньор с деспотическим характером не выживал в междукняжеских войнах. Независимость княжеских вассалов имела под собой надежное обеспечение.
В ходе превращения Руси из конгломерата княжеств в единое государство, уезжать стало «неудобно» или некуда. Тогда и возникло то, что не могло не возникнуть — симбиоз двух политических традиций, «абсолютная монархия, но с аристократическим, — по словам Ключевского, — правительственным персоналом». Появился «правительственный класс с аристократической организацией, которую признавала сама власть».
Княжеский двор времен феодальной раздробленности был устроен так, что хозяйством управляли холопы, которые и были, как ни странно, правительственным классом. Дело вольных дружинников (бояр-советников) князя было воевать. Их участие в политике ограничивалось тем, что они (повторюсь) покидали сеньора с деспотическими замашками. В централизованном государстве, где право свободного отъезда себя исчерпало, они обрели нечто поценнее — выход на политическую арену, превратились в правительственный класс.
Уже в XIV в. Дмитрий Донской, победитель Орды, говорил перед смертью боярам: « Я родился перед вами, при вас вырос, с вами княжил, воевал вместе с вами на многие страны и низложил поганых». А сыновьям завещал: «Слушайтесь бояр, без их воли ничего не делайте».116 Долгий путь отделяет этот завет от статьи 98 Судебника 1550 года, налагавшей юридический запрет на принятие царем законов без согласия бояр. Почти два века понадобилось вольным княжеским дружинникам, чтобы его пройти, но они справились с этим. Они заставили власть считаться со своей аристократической организацией, превратив Боярскую Думу в парламент московского государства. Они научились сотрудничать с новым исполнительным аппаратом власти — с приказами (министерствами) и дьяками (министрами), наследниками холопов-управляющих княжих вотчин.
К середине XVI в. московская политическая машина продолжала обе древние традиции, ухитрившись соединить то, что шло от уклада княжеской вотчины с тем, что шло от вольных дружинников. Дело явно двигалось к либеральной, европейской конституции, к тому самому, что всего два поколения спустя предложит стране боярин Михаил Салтыков.
Именно против такого развития, подытоживает А.Л.Янов, восстала деспотическая традиция во главе с Иваном Грозным — и надолго сокрушила его.
Постулаты о деспотизме стоит рассмотреть еще раз
Итак, в «в царстве Ивана III цвела терпимость», говорит А.Л.Янов. Поскольку такие утверждения для многих пока удивительны, стоит вкратце обрисовать исторический контекст. Борьба реформации с контрреформацией была борьбой партии «нестяжателей», руководимой сперва Нилом Сорским (в миру Николай Майков), после его смерти — Вассианом Патрикеевым, а позже — кремлевским священником Сильвестром, против партии «иосифлян» во главе с Иосифом Волоцким (в миру Иван Санин) и его последователями. Победили в этой борьбе, длившейся не менее 70 лет (начиная с 1489 года), иосифляне. Сперва они блокировались с удельно-княжеской оппозицией и выступали против царской власти, стремившейся присвоить церковные земли. Они не дали царям (великим князьям) Ивану III, Василию III, Ивану IV Грозному провести «нестяжательские» решения на соборах 1503, 1531 и 1551 (Стоглавом). При этом, умело используя стремление московских государей соблюсти видимость нейтралитета по отношению к борьбе двух партий, иосифляне сумели не рассориться с властью. Более того, предложив ей помощь в борьбе со светскими феодалами, иосифляне добились ее поддержки и уступок. Нестяжатели были идейно ближе власти, но им мешала принципиальность. Так, Вассиан Патрикеев, противясь разводу и второму браку Василия III, упустил политическую выгоду для своей партии. Сильвестр в 1547 произнес обличительную речь против молодого Ивана IV. Правда, вслед за этим он был, против всякого ожидания, приближен к царю, однако не воспользовался случаем: после поражения нестяжателей (и царя) на Стоглавом соборе сблизился с боярской оппозицией, а в 1560 удалился от двора.
Так о каком деспотическом правлении нам толкуют? Трем царям подряд, включая Ивана Грозного (правда, еще молодого), не удается провести на соборах угодные им решения, постоянно налицо княжеская оппозиция Кремлю, не дремлет и Боярская Дума, законосовещательный орган, история которого не прерывалась с IX до начала XVIII века. Не удивлюсь, правда, если прочту в каком-нибудь новейшем школьном учебнике, что боярские думы и в отдельных княжествах, и в централизованном Русском государстве ничего не решали, а содержались исключительно с целью замазать глаза Западу (хоть и относились к нему, как мы помним, «надменно, высокомерно и с презрением»).
Далее. А.Л.Янов упустил упомянуть, что Михаил Глебович Салтыков не был в России первым, кому пришла в голову идея ограничить царскую власть. До него, в 1606 году бояре связали выборного царя Василия Шуйского подробной «крестоцеловальной записью». То был «первый опыт построения государственного порядка на основе формального ограничения верховной власти»117.
Документ же, который А.Л.Янов называет (условно, конечно) «конституцией Михаила Салтыкова« более известен в истории как Договор 4 февраля 1610 года об условиях избрания королевича Владислава русским царем. Договор предусматривал «не только сохранение древних прав и вольностей московского народа, но и прибавку новых… Права, ограждающие личную свободу каждого от произвола власти, здесь разработаны гораздо разностороннее, чем в записи царя Василия: все судятся по закону, никто не наказывается без суда; каждому из народа московского для науки вольно ездить в другие государства христианские; вера есть дар Божий, и ни совращать силой, ни притеснять за веру не годится; государь делит свою власть с двумя учреждениями, Земским собором и Боярской думой«118. Земскому собору отводился «учредительный авторитет» и «законодательный почин», Боярской думе — «законодательная власть»: вместе с ней государь ведет текущее законодательство, издает обыкновенные законы. «Без согласия Думы государь не вводит новых податей и вообще никаких перемен в налогах»119.
С кого следовало брать пример?
Все это не полемика с докладом А.Л.Янова, а добавления ради полноты картины. Но есть пункт, по которому надо возразить. « Дело явно двигалось к либеральной, европейской конституции» — так говорится в предпоследнем предложении доклада, а чуть раньше — «Европа — внутри России». За этими фразами стоит очень многое. За ними — чуть ли не трехвековой обычай ставить знак равенства между «европейским» и «правильным». Поскольку речь идет о 1550-х годах (конец правильного развития России А.Л.Янов приурочивает к началу Ливонской войны в 1558), спросим у себя: где в тогдашней Европе был этот либеральный и конституционный образец? В Англии жгла на кострах своих врагов Мария Кровавая; император «Священной Римской империи« Карл V (сын Хуаны Безумной) ввел инквизицию в Голландии, нагромоздил горы трупов в борьбе за всемирную католическую монархию и издал неслыханный по жестокости кодекс «Каролина» (рядом с ним русский «Судебник» 1550 года — образец евангельской кротости); во Франции восторжествовал абсолютизм, а ее король Генрих II полностью истощил страну в попытках завоевать Северную Италию; Филипп II Испанский объявил свое королевство банкротом и, чтобы отвлечься от денежных дум, поджаривал еретиков.
Вопрос о том, каким европейским примерам надлежало следовать России (а она не следовала) — благодарный вопрос. Но сперва маленькое отступление. Читаю в «Книжном обозрении» интервью владельца нового издательства. Молодому энтузиасту присущи широкие академические интересы. Не страшась убыточности подобных затей (вопрос о зарубежных грантах умело обходится), он хочет раскрыть российскому читателю глаза на его собственную историю, выпустив переводы ценнейших и несправедливо замолчанных «у нас» работ. В списке замолчанных авторов я вижу Карла Виттфогеля и Тибора Самуэли.
Желание издать по-русски Самуэли и Виттфогеля — это примерно то же, как если бы в Англии кто-то решил сегодня перевести труд Блюмина И.Г. и Дворкина И.Н. «Миф о «народном капитализме»» (М., 1957). Книги Виттфогеля и Самуэли120 — рыхлые науковидные фельетоны, безнадежно устаревшие задолго до своего сочинения. Оба автора уверяют, повторяя Маркса, что русская государственность плохая, и знаете почему? Потому что по природе своей татарская и (или) восточная. Возможно, вплоть до середины только что ушедшего века еще было допустимо считать подобные словосочетания очевидностями (и то лишь на самом глухом Западе), но с тех пор многое переменилось. Если Маркс простодушно ставил знак равенства между восточным и плохим, то сегодняшнего автора непременно попросят пояснить данную мысль. Историки во всем мире давно перешагнули и забыли невежественное марксово положение об «азиатском способе производства», хотя в СССР по этому поводу даже затевались какие-то вялые дискуссии.
Примитивный взгляд на «Восток» как на нечто единообразно-деспотическое давно уже неприличен. Можно ли одной краской «деспотизма» мазать Китай, Индию, Японию, персов, арабов? А как быть с военно-феодальными демократиями, общинными демократиями кочевников, выборными организациями жителей орошаемых земель? Кстати, если бы княжества Руси действительно восприняли золотоордынские традиции, то мы вправе были бы искать в русской политической практике после XIII века следы влияния Великой Ясы, весьма толерантного свода законов Чингиз-хана.
В любом углу мира боролись и борются одни и те же противостоящие тенденции, отливаясь в очень похожие (как сюжеты сказок у разных народов) формы общественного устройства: вече и стортинг; русские «складнические деревни» XVI-XVII веков и Gehoferschaften Рейнской области XIV-XVIII веков; французский и японский абсолютизмы. И так далее.
Сравнивая средневековые города-республики Северной Европы, видишь, что система выборного правления в Новгороде и Пскове были заметно демократичнее, чем в близких, казалось бы, по устройству «вольных имперских городах» Германии121. Где Запад, где Восток?
Разве параллельно с парламентаризмом в Европе не развивалось и не совершенствовалось абсолютистское полицейское государство? И коль скоро мы не ставим под сомнение европейские влияния на Россию, то вправе ли мы не замечать влияние абсолютистских примеров? Ведь Петр был младшим современником Людовика XIV. Задним числом легко говорить: из всех европейских примеров России следовало взять за образец для подражания Англию. Но разве не естественно, что, скажем, Екатерине II была ближе Пруссия (к слову, отменившая крепостное право только в 1807 году122) или Австрия (отменявшая его постепенно между 1781 и 1848 годами), были ближе абсолютистские княжества ее родной Германии?
Почему так уж ярок должен был быть для людей XVIII века пример парламентской Англии? Надо было обладать необыкновенным политическим чутьем, чтобы уже тогда разглядеть потенциал этой модели. Ее возможности по-настоящему стали раскрываться лишь во второй половине следующего века. Да и сама Англия, чья доля в мировом промышленном производстве составляла в 1750 году всего 1,9% (доля России равнялась 5%, Франции — 4%, германских государств в сумме — 2,9%, Австрии — 2,9%; зато львиная доля приходилась на Китай)123, олицетворяла ли тогда сколько-нибудь серьезный экономический и военный успех, который заставлял бы как-то особенно пристально к ней присматриваться?
Многие авторы124 убедительно показали, что на протяжении почти всей своей истории английский парламент оставался клубом богатых и влиятельных — менялся лишь состав клуба, вокруг чего, собственно и шла борьба. Парламент ничуть не помешал абсолютизму (согласно ряду историков, деспотизму) Тюдоров. Лишь постепенное снижение имущественного ценза с начала прошлого века и ряд избирательных реформ между 1832 и 1918 гг. (включая введение с 1874 тайного голосования на выборах; наши восторженные западники думают, что на «родине демократии» выборы были тайными и всеобщими всегда) сделали английский парламент и английскую демократию образцом в глазах мира. Но кто мог все это предвидеть за сто и двести лет?
А за триста? Что могло в 1610 г. послужить образцом для Михаила Салтыкова и Боярской Думы? Никак не английская модель. В это время на английском престоле сидел Яков I, беспощадный гонитель пуритан, который произвольно вводил налоги и принудительные займы, раздавал монопольные патенты, а главное, по семь лет не созывал парламент и даже издал трактат о том, что парламент не нужен.
Салтыков располагал куда более убедительными образцами. Посол в Польше в 1601-02, он имел перед глазами пример польской «Посольской избы» — палаты депутатов, не давшей возникнуть в Польше абсолютизму. Боюсь, правда, это не совсем то «западное влияние», которое обычно имеют в виду. Добрый пример Салтыков мог найти в устройстве чешского сейма, отлично уравновешивавшего интересы городов, панства и витязей (рыцарства) и успешно противостоявшего (опять-таки) абсолютизму. Увы, в 1620 чешские сословия были разбиты при Белой Горе баварцами, что пресекло самый удачно развивавшийся парламентаризм своего времени. Хорошее «западное влияние», не так ли? Представлять «Запад» как нечто цельное, непротиворечивое и всегда положительное — крайняя наивность.
Год смерти Салтыкова неизвестен, так что, возможно, он дожил до разгона английского парламента в 1629 году. Современникам этот разгон представлялся окончательным.
Но и это еще не все. Разве политическая традиция Европы не ведала склонности к прямой тирании? Sic volo, sic jubeo, sit pro ratione voluntas (так хочу, так велю, вместо доводов — моя воля) — этот принцип пришел не из Персии и не из Китая. Или, следуя логике Самуэли, нам следует объявить Людовика XI, Филиппа II Испанского, Оливера Кромвеля125, Гитлера и Муссолини (а из мелких — Салаши, земляка Самуэли) — десантниками из Тартарии?
А сколько антидемократических мыслителей знала Европа, притом блестящих! Кстати, один из них, Жозеф де Местр, живя в 1802-1814 в Петербурге, оказал приютившей его стране услугу совсем не того рода, какую, согласно логике певцов Волшебного Запада, должен был ей оказать просвещенный и приятный во всех отношениях европеец. Жозеф де Местр искренне любил Россию и желал ей добра. И желая добра, вел активную интригу против М.М. Сперанского, против его проектов постепенного освобождения крестьян, против учреждения Государственной Думы. Для де Местра не было ничего страшнее демократии и разделения властей. А интриговать ему было легко — он слыл интеллектуальной звездой Европы, с ним любил беседовать сам император Александр I, к нему прислушивался министр просвещения Разумовский. В том, что в 1812 году Сперанский был отставлен, а проект Государственной Думы на 93 года положен под сукно, есть и заслуга европейца де Местра. (Как немалая заслуга в появлении у нас ленинизма принадлежит европейцу Марксу.)126
1880-й и 1940-й
На пороге третьего тысячелетия начинает казаться, что парламентская демократия и либерализм (об руку с социальным реформаторством) побеждают, уже почти победили, во всем мире в силу своей неотразимости. Наиболее передовые страны, дескать, встали на этот путь раньше, не столь передовые — позже, ну а самые заторможенные присоединяются уже на наших глазах. Впору воскликнуть: «Как это нет большака мировой цивилизации? Вот же он!». Когда вглядываешься в обобщенную и упрощенную даль времен, может даже померещиться, что большак был окончательно вымощен уже в XIX веке, особенно после потрясений и баррикад 1830, 1848 и 1871 годов.
Более того, если просматривать мировые события год за годом, двигаясь к современности, появляется соблазн объявить и стартовую дату: 1880 год. Ни в один предшествующий год правильные всходы не прорастали столь дружно. В этом году во Франции амнистированы коммунары и началось национальное примирение,127 Испания уничтожила рабство на Кубе, в США президентом стал Гарфилд, победивший расиста Хэнкока, на парламентских выборах в Англии верх взяли либералы, сразу же принявшие закон об ответственности работодателя и охране труда, в Швейцарии возникло первое в мире объединение профсоюзов, Трансвааль, вчерашняя колония, провозгласил в 1880 свою независимость. Судьбоносные события, увенчавшие «революцию Мэйдзи«, произошли в Японии: здесь была скопирована французская система судопроизводства, а «образцовые предприятия», создававшиеся правительством (судостроительные верфи, металлургические заводы и т.д.) было решено продать за символическую плату в частные руки. Если бы не это решение, Япония пошла бы, по сути, социалистическим путем.
Исключительно обнадеживающе развивались в 1880 дела в России. М.Лорис-Меликов предложил царю ряд смелых преобразований в сфере отношений рабочих и предпринимателей, в народном образовании, в местном самоуправлении, в паспортной системе, а главное — предложил привлекать выборных «сведущих людей» к обсуждению законов, и Александр II принял эти предложения. Кроме того, был отменен архаичный соляной налог, смягчена цензура, расширены права старообрядцев. Началась подготовка того, что историки называют «Конституцией Лорис-Меликова«.
Именно в 1880 американский политик Томас Рид провозгласил: « Наконец-то весь мир убедился, что демократия — лучшее устройство человеческого общества». И добавил: «А идеальное устройство, это когда одна партия правит, а другая — следит за каждым ее шагом».
Правда, уже в следующем году Гарфилд и Александр II были убиты, Лорис-Меликов и его сторонники подали в отставку, Франция поработила Тунис, США воспретили въезд в страну „желтых», а английский либерал Гладстон, забыв, как он обличал империализм и обещал самоуправление Ирландии, двинул войска в Египет и бросил в тюрьмы ирландских активистов. «Ну и что? — скажут демократические романтики, — дороги истории не бывают прямыми. Важно, куда они в конце концов приводят. Кто вспомнит, что в таком-то году прогресс временно замедлился?». И с романтиками трудно не согласиться.
Правда, ХХ век увидел обвалы большинства демократических режимов Европы — обвалы под тяжестью не только внешних, но и собственных, внутренних причин. (Механизмы этих крушений блестяще показал Хуан Линц в своей книге «Крах демократических режимов»128, написанной на опыте Европы и Латинской Америки.)
«Но и это — только частные отклонения. Демократия побеждает во всем мире, вот главное», — эти слова звучат сегодня, в 2000 году, так же горделиво, как и сто двадцать лет назад, в 1880. Но звучали ли они ровно на полпути между этими датами, в 1940 году? Нет, их было совсем не слышно, ибо демократия в Старом Свете в то время съежилась до пределов воюющей Англии и трех нейтральных стран — Швеции, Швейцарии и, с оговорками, Ирландии. И там, где люди еще имели силы и возможности что-то читать, какими неотразимыми должны были им казаться доводы авторов-современников (последних особенно много было среди французов129), которые с полной убежденностью писали тогда — люди склонны абсолютизировать свой сегодняшний день, — что демократия всегда будет лишь забавным эпизодом, нежизнеспособной выдумкой, обреченным экспериментом! Они напоминали своим читателям о судьбах демократии в Афинах (кончившейся тиранами) и Риме (пришедшем к Калигуле и Нерону), они выводили железные закономерности, и кто бы в те дни нашел изъяны в этой логике? Человек легче верит в плохое, чем в хорошее.
Гипотеза об антисистеме
Мы часто оказываемся безоружны перед учительским синдромом, почему-то снедающим некоторых иноземцев. Был свидетелем, как один примитивный даже на общечеловеческом уровне (про уровень познаний о предмете умолчу) дядя читал в Москве лекцию о нашей истории, в очень наставительном тоне, и кое-кто слушал с разинутым ртом, а то и записывал.
Другой типичный случай — это когда нашу сегодняшнюю действительность разъясняют своей аудитории, но с оглядкой на нашу. Эта оглядка чувствуется в частых вторжениях все той же назидательности. По стилю и информационной ценности основная часть материалов о России, которые я просматриваю в электронном журнале «Johnson's Russia List», живо напоминает статьи о «странах капитала» из «Правды» первой половины 50-х. Уровень конформизма пишущих прямо-таки неправдоподобен. Процитированный мной выше Д.Трисмэн никак не характерен. Впрочем, если в самой России мало кто адекватно воспринимает происходящее, что требовать от иностранцев?
Вопреки тому, что нам навязывают, у нас очень мало причин для стыда за какой бы то ни было период своей истории — как за далекое прошлое, так и за период империи. И даже за советский период — ибо 70 советских лет — это история того, как потерпели поражение все попытки навязать России коммунизм. Эта тема уже обсуждалась в данной работе.
Но радость победы над коммунизмом каким-то образом оказалась украдена у нас, и украдена довольно неожиданными людьми. «Прорабы перестройки», либеральные поэты, почтенные мыслители диссидентского извода, эстрадные экономисты (существовало и такое амплуа) — все они твердо верили, что посткоммунистическое общество будет развиваться по плану, который они так здорово продумали (а кто-то даже составил расписание на первые 500 дней), отклонения от этого плана оскорбительны для их чувства декорума. Они проклинают живую жизнь живой страны только потому, что оказались плохими провидцами. То, что в них говорит личная обида, понятно не всем. Их слушают и ахают, им вторят.
Обида порождает тексты про неправильный народ. Он, де, вот-вот проголосует за фашистов (которых нет), а пока голосует за коммунистов (правда, по нормам Италии), он одержим имперским синдромом (неплохо бы узнать, в чем это выражается), он непригоден для гражданского общества и рыночной экономики. И так далее. Но главное — он неправильный в принципе130.
Но вот что примечательно. Количество народоненавистников слишком велико, чтобы дело можно было свести только к обидам и обидевшимся. На страницы прессы и в эфир явно изливается латентная ненависть, до поры неосознаваемая даже самими ее носителями. Вспоминаю, как покойный Лев Гумилев на одной из своих лекций говорил о том, что во все времена и в любой стране обязательно наличествует некоторое число людей, формально принадлежащих к культуре этой страны, но воспринимающих ее враждебно. Пока эти люди более или менее рассеяны в обществе, ими, как опасностью, можно пренебречь. Сплотившись, они становятся опасны. Л.Н.Гумилев назвал это явление «антисистемой».
Похоже, в сегодняшней России мы имеем дело именно с антисистемой, к тому же в достаточно сплоченной ее версии. Приходится признать: деятельность российской антисистемы не назовешь безуспешной. На этих страницах были проанализированы многие мифы о России. Эти мифы уже давно бы умерли естественной смертью, не предпринимай антисистема неутомимые усилия по их гальванизации. Это, разумеется, гипотеза. Но она достаточно правдоподобна.
Одно из главных условий счастья (в данной главе, напомню, речь идет о счастье и качестве жизни как объектах исторического изучения) — это чувство обновления жизни и движения вперед. Такое чувство порождает уверенность, что завтра будет лучше, чем вчера. Антисистема сделала все, чтобы это чувство осталось неведомо нашему народу и достигла известного успеха. Но не будем преувеличивать ее успех.
К числу важнейших плодов последнего пятнадцатилетия можно отнести появление огромного количества смелых людей. Они возникли словно бы ниоткуда, из робкой и забитой, как тогда казалось, советской массы, при первых же признаках оттепели 1986-87 годов. Их природная смелость до того пасовала перед безликостью, перед отсутствием лица. Лицо их устрашить, как оказалось, не могло. Эти люди — и есть новая России, пусть даже еще не осознавшая свою победу.
Чтобы переломить упаднические настроения, нужно не так уж много. Прежде всего, нам нужно вспомнить себя. У тысячелетней России счастливая историческая судьба и бесценный исторический опыт, у нее достойный зависти багаж, ни одной роковой червоточины и все козыри на руках.
Конечно, наций совсем без изъянов не бывает. Наш главный изъян — привычка ныть и жаловаться по поводу и без повода — сильно облегчил задачу тех, кто так умело навязывает нам, уже полтора десятилетия лет подряд, пораженческое самоощущение. Вместе с тем, мы впечатлительны и внушаемы, легко увлекаемся. И это наше свойство порождает надежду. Англичане, народ на редкость мучительной судьбы, сумели о ней забыть, сохранив память только о благородном и героическом. Они поверили своему гимну «Правь, Британия»131, гласившему:
Народы, менее благословенные, чем ты,
Обречены в свой час упасть к ногам тиранов,
Тогда как ты расцветешь,
Великая и свободная,
Порождая у всех зависть и страх.
Поверили и стали соответственно себя вести и мыслить. Сильно помогли английские историки и эссеисты, прямо провозгласившие своей целью воспитание соотечественников. Нам стоит сделать выводы из этого примера.
Сегодня главная задача России — поднять дух нации, преодолеть уныние, преодолеть навязанные нам мифы, стереотипы, низкую самооценку, преодолеть катастрофическое сознание. Эта задача гораздо важнее любой другой отдельной задачи, стоящей перед Россией. Чтобы ее решить, нужно прежде всего менять образ страны. Никто не сделает это лучше, чем писатели, журналисты, социологи, публицисты, авторы учебников, педагоги, кинематографисты.
Подводя итоги девяностых
За те два с лишним года, между 1998 и 2001, пока эта работа печаталась в «Гранях», случилось много всяких событий, но, увы, не произошло ничего, что сделало бы ее неактуальной. Дух российской нации сегодня, слава Богу, выше, чем три года назад, но только благодаря внутренним ресурсам самоисцеления. Все негативные мифы о России живы и делают свое вредоносное дело. Бодро выходят фильмы, изображающие Россию бандитской страной, где ни одно доброе дело добром не кончается. «Видные общественные деятели», включая депутатов Госдумы, неутомимо ездят на Запад, где призывают тамошних дельцов не инвестировать в «эту страну», а тамошних политиков — исключить ее из международных организаций. Если судить по западной печати, гастроли имеют некоторый успех.
Штампы этой печати о России 90-х обобщил в журнале «Foreign Policy»132 Андерс Аслунд. С фактами в руках он высмеял наиболее нелепые, а именно: (1) Российская экономика разрушена; (2) Шоковая терапия не достигла цели; (3) Приватизация лишь породила новую коррупцию; (4) Россия не умеет собирать налоги; (5) Инфраструктура России рассыпается; (6) Россия отчаянно нуждается в иностранных инвестициях; (7) Россия страдает от необратимого кризиса в области здоровья населения; (8) Россия — «черная дыра» для западной помощи; (9) России нужен Пиночет; (10) Президент Клинтон «потерял Россию».
Многие западные нелепости у нас радостно цитируют в качестве мнений выдающихся мировых экспертов. Но хватает и своих выдающихся. Блеснули они, например, в феврале 2001 г., в связи с 70-летием Ельцина. Личной ненависти поубавилось — отставник не вызывает столь ярких чувств как действующий президент. И все же ельцинскую эпоху еще раз обозвали «потерянными девяностыми», а самого Ельцина — «царем Борисом», который был одержим «патологической жаждой власти», «совершил Беловежское предательство» и «расстрелял парламент».
Хорошо сказал в «Русской мысли» Анатолий Копейкин: «Величайшее деяние Ельцина по освобождению родины от оков коммунизма ныне многими воспринимается как рядовой поступок, никто уже не сомневается, что так и должно было быть… Сегодняшние критики говорят: гору — это каждый свернет; надо было две или три горы своротить. Вот типичное высказывание, у нас же, на страницах „Русской мысли»: „У Ельцина были удивительные возможности войти в историю спасителем страны, но он не сумел или не захотел ими воспользоваться» (Н.Лобанов-Ростовский). Прямо как у дедушки Крылова: „Слона-то я и не приметил“… В начале 90-х было далеко не очевидно, куда может вырулить Россия, многие опасались коммунистического реванша (проглядите прессу тех лет)… Нынешние критики Ельцина все как один писали в начале 90-х о грядущей гражданской войне, экономическом коллапсе — хоть бы сейчас вспомнили и поблагодарили Ельцина за то, что их страхи не сбылись».133.
Многим сегодня кажется, что устранение коммунизма было плевым делом. Ох, иначе мы смотрели на это в 1987-м, когда забрезжила надежда! Допустим, он рухнет — но как затем вернуться к нормальной — нет, просто к жизни? Как на лету переделать дирижабль в самолет? Ведь десятки миллионов людей не примут перемены. Куда больше надежд внушали те нации, для которых разрыв с коммунизмом — как правило, принесенным Красной Армией — означал национальное освобождение. Самобытные же «авторские» коммунизмы — Мао Цзэдуна, Ким Ир Сена, Хо Ши Мина, Иосипа-Броз Тито, Фиделя Кастро — казались (и оказались!) куда более стойкими.
Но тяжелее всех выглядел случай России — именно России, не СССР. Здесь коммунизм царил так долго, что разрыв преемственности стал необратим, «точку невозврата» полагали давно пройденной и самая память об иной жизни давно угасла. Здесь не могла идти речь о национальном освобождении, ибо русский народ числился «первым среди равных» и верил в это. Казалось, вырваться из исторической западни невозможно даже теоретически.
Сегодня нам внушают, что коммунизм пал потому, что «потерпел поражение в холодной войне» (вариант: «не выдержал гонку вооружений»). Что он на самом деле не выдержал, так это свободу слова. Горбачев, допустивший ее, явно не ведал, что творит. Воплотившийся в жизни сценарий падения коммунизма потому и не был никем предсказан, что возможность столь самоубийственного шага никому не пришла в голову. Разлив свободы спровоцировал еще одно явление: бунт нереализованных способностей и нереализуемых (в тот момент) потребностей элит.
Нечаянно опрокинувший коммунизм Горбачев в кормчие плавания — смертельно опасного плавания — к вольному берегу совершенно не годился. Он сделал свое великое дело и должен был уйти. Поначалу фигура Ельцина многим внушала страх. Секретарь обкома, снес Ипатьевский дом… Но народ инстинктивно верил ему — верил с того момента, когда он швырнул свой партбилет. В переходные времена, когда чувства обострены, инстинкты играют замечательную роль.
Час испытаний пришел в августе 1991-го. Сегодня говорят: была какая-то оперетка, жалкие путчисты с трясущимися руками, их и повязать-то ничего не стоило. Нет, друзья мои, руки у Янаевых и Крючковых затряслись лишь когда они увидели, что Ельцин их не испугался. В тот день напружинились к прыжку целые армии, тайные и явные, напряглась многомиллионная номенклатура — все были готовы с восторгом потрошить ненавистных «демократов», устроить кровавую баню «народным фронтам», журналистам, националистам, кооператорам и прочим гнидам. Но готовы не иначе как по приказу, причем письменному — пассионарии коммунизма в стране давно вывелись. А приказа не было и не было. Все ждали: дрогнет другая сторона или нет? Если бы Ельцин тогда сморгнул или предложил «переговоры», «консенсус» или еще что-нибудь столь же жалкое, всем нам пришлось бы худо. Но он выдержал характер — и победил.
Жаль, что он затем уехал в Сочи, вместо того, чтобы, оседлав успех, провести на Верховном Совете и референдумом те законы, которые потом давались с таким кровохарканием, а некоторые — закон о земле, например, — так и не дались. Жаль, что он прямо в августе не провозгласил люстрацию, не инициировал суд над коммунизмом, не вынес мумию. Враг был деморализован и не посмел бы пикнуть.
Да, Ельцин совершал ошибки. Учебников по выходу из зазеркалья нет и по сей день. Но чутье все же редко изменяло ему. Когда в декабре 1991-го он отправился в Беловежскую пущу у него, конечно, было страстное желание избавиться от Горбачева. Но было и множество причин не упразднять «Союз нерушимый». Кравчуку и Шушкевичу было проще, что им этот СССР? Думаю, именно чутье подсказало Ельцину главный довод: СССР — это контракт, фундаментально невыгодный России.
Еще один отчаянной ответственности шаг — разгон Верховного Совета осенью 93-го. Тем, кто продолжает оплакивать это событие, предлагаю такое умственное упражнение. Вообразите, что 22 или 23 октября 1917 года офицерские части Петрограда окружили Смольный, подкатили пушки и, не считаясь с жертвами и ущербом для архитектуры, уложили две или три сотни «братишек», а с ними вместе — штаб вооруженного восстания, всех этих Дыбенок, Крыленок, Сталиных, Дзержинских и Троцких (В.И. благоразумно отсиживался в другом месте). Скорее всего, мемориал этих достойных борцов за свободу (я не шучу — эти люди умерли бы смертью героев, так и не узнав о себе самих, какие они негодяи), сегодня посещали бы туристы, как они посещают памятник коммунарам в Париже, а гиды говорили бы о реакционной военщине, пролившей невинную кровь… Но при этом мы жили бы в богатой и счастливой России.
Надеюсь, и в Москве появится мемориал жертв октября 1993 года. Я видел фотографии этих людей — у них прекрасные лица, они были уверены, что защищают свободу. Увы, они ошибались, а прав был Ельцин. От реставрации коммунизма нас отделял тогда один шаг.
Как вы думаете, почему так ярятся на новую Россию левые кремленологи — Стивен Коэн, Джульетто Кьеза и прочие? Да потому, что не сбываются их прогнозы, в России никак не произойдет то, что кажется им таким естественным — возврат к коммунизму. Ведь Россия — родина революции, верно? Более других виноват в их огорчениях Ельцин, поэтому он так им ненавистен.
Его второй срок оказался тяжек. Но всякий раз, когда казалось, что старый лев уже не поднимется, он снова удивлял всех. В последний раз, незадолго до отставки, на стамбульском саммите глав государств, где Россию собирались поставить то ли в угол, то ли на горох, он рыкнул — и все притихли. Когда он посоветовал Клинтону не забывать, даже на минуточку, что Россия — ядерная держава, тот предпочел обратить все в веселую шутку. Я помню этот тип реакции еще со времен детства. Это называется: лучше не связываться.
Меня всегда восхищало отношение Ельцина к прессе и телевидению. Откуда в нем, с его обкомовским прошлым, такая терпимость, где он научился ангельски терпеть нападки? Он ни в чем не ущемил не только прессу. Все его инициативы и поправки расширяли поле свободы, ни одна не была направлена на то, чтобы как-то утеснить человека. Ельцин разрешил всем гулять по траве, чтобы возникли натоптанные дорожки. Замостить ту или иную (тем узаконив) либо нет — решать новой генерации российских политиков.
Говорят, команда Ельцина не просчитала социальные издержки реформ 90-х годов. Но подобные «просчитывания» всегда подводят к одному выводу: социальные издержки неизбежны, так что надо оставить все как есть.
Про 90-е годы можно сказать так: в это десятилетие страна не без успеха училась производить то, что продается, вместо того, чтобы из последних сил стараться продавать то, что производится. И все же самый яркий свет на 90-е годы бросают, по-моему, две цифры: на пороге XXI века в России было 300 тысяч общественных организаций и присуждалось 600 литературных премий.
Замечательно, что мы вошли в новый век с отличной конституцией, но давайте помнить старую мудрость: «Писаная конституция всегда бездушна, государство стоит не ею, а народным духом. Этот дух выражается в чувстве патриотизма, одушевляющем граждан. Патриотизм есть преданность. Истинный патриотизм — не капитал, ссужаемый с правом взять его обратно, буде не окажется дивиденда… Он чужд всякого расчета и даже совершенно безотчетен; он заключается в том, чтобы любить свою родину, потому что она родина... Такое чувство сильно, ибо чуждо всякого расчета, глубоко, ибо свободно от анализа, непоколебимо, ибо иррационально» (Жозеф де Местр).
***
Книга, подобная этой, не может быть по настоящему закончена, поскольку исчерпать заявленную в ее заглавии тему невозможно. Я ставлю точку в достаточно произвольном месте, но твердо намерен продолжить свой труд. Я даже не приблизился к обойме мифов, нагроможденных вокруг русского национального характера, не затронул целый веер басен, связанных с русско-польскими отношениями, лишь поверхностно коснулся русско-украинских «антиномий» (словцо одного пылкого публициста), не имел удовольствия выставить двойки невежественным авторам, повадившимся в последнее время рассуждать на темы о российском климатическом детерминизме. Мифы стоят вокруг нас частоколом — откровенно глупые и почти правдоподобные. Работы еще много. Искренне надеюсь, что к ней присоединятся другие.
Ссылки и упоминания:
Авалиани С.Л. Земские соборы. Одесса, 1916.
Акманов И.Г. Башкирские восстания XVII — первой трети XVIII в. Уфа, 1978.
Алданов Марк. Ключ [роман ]. (Многочисленные издания).
Американа. Лингво-страноведческий словарь. [Смоленск], 1996.
Анисимов Е.В. Народ у эшафота. Звезда. 1998, № 11.
Барбаро и Контарини в России. К истории итало русских связей в XV веке. Л., 1971.
Белов Е.А. Об историческом значении русского боярства. Спб., 1886.
Белоновская В.Н. и Белоновский А.В. Представительство и выборы в России с древнейших времен до XVII века. М., 1999.
Бердяев Николай. Русская идея, СПб., 1994.
Бердяев Николай. Судьба России, М., 1990.
Богданов И.А. Три века петербургской бани. СПб, 2000.
Болотов Андрей. Жизнь и приключения Андрея Болотова, описанные самим им для своих потомков. Тт. 1 — 3. М., 1993.
Бунин Иван. Окаянные дни. (Многочисленные издания).
Верт Александр. Франция 1940 — 1955, М., 1959.
Война Германии против Советского Союза. 1941 — 1945, русская версия, Argon Verlag. Берлин, 1992.
Гессен И.В. В двух веках. Архив русской революции. Т. XXII. Берлин, 1937.
Гоголь Николай. Вий [повесть ]. (многочисленные издания).
Горянин А. Большой покер 1941 года. Грани № 193, 2000.
Горянин А. Будь счастлива, Украина! Посев. №№ 3(1431) и 4(1432), 1996.
Горянин А. Величайшая из дорог. Русская мысль (Париж). 1996, № 4148 (7 — 13 ноября).
Горянин А. Второе пришествие среднего класса. Paris Match (русское издание). Нулевой номер, 19 марта 1998.
Горянин А. Дача. Воскрешение утраченного рая. Амадей. № 2(11), 1997.
Горянин А. Зомби хлопочет впустую. Русская мысль (Париж). № 4124 (2 — 8 мая), 1996.
Горянин А. Какое счастье — гробанулась ракета! Журналист. № 8, 1997.
Горянин А. Мост любви. Литературная газета. № 11, 1991.
Горянин А. «Мы не жалели о пройденном пути...». Новый мир. № 2, 2000.
Горянин А. На очной ставке газетных суждений. Журналист. № 7, 1997.
Горянин А. О лихости слова и бодрости духа. Журналист. № 4, 1998.
Горянин А. Плетется ли заговор против России? Русская мысль (Париж). № 4120 (4 — 10 апреля) 1996.
Горянин А. Реформы, дух и самосознание. Посев. №7(1462) 1999.
Горянин А. Россия и Украина: проблемы культурного пространства. В сб.: Национальные интересы Украины и России: совпадения и расхождения. Киев, 1996.
Горянин А. Соотечественники из всех стран — мобилизуйтесь! Век. 18 сентября — 2 октября, 1992.
Горянин А. Что мы знаем о России? Новые вехи. № 1(2) 1998.
Грачев А. Кто наложил на Россию проклятье? Журналист. № 1, 1997.
Грачев А. Не такая, как другие? Московские новости. 15 октября 1996.
Грин Джон Ричард. История английского народа. Т. 3. М., изд. Солдатенкова, 1892.
Громыко Марина. Мир русской деревни. М., 1991.
Демографический энциклопедический словарь. М., 1985.
дон Хуан Персидский. Путешествие персидского посольства через Россию, от Астрахани до Архангельска, в 1599 — 1600 гг. М., 1898.
Дриё ла Рошель Пьер. Дневник 1939 — 1945. СПб, 2000.
Дуров А.В. Краткий очерк колонизации Сибири. Томск, 1891.
Дьяконов М.А. Власть московских государей. СПб., 1889.
Зеленин Д.К. Восточнославянская этнография. М., 1991.
Итоги второй мировой войны. Пер. с нем. М., 1957.
Кабузан В.М. Эмиграция и реэмиграция в России в XVIII — начале ХХ века, М., 1998.
Кабузан В.М. Народы России в XVIII веке. М., 1990.
Кабузан В.М. Русские в мире. СПб, 1996.
Кара-Мурза С. Ловушки смыслов. Правда. 16 января 1996.
Карпов Р. Антирусские мифы в украинской действительности. За Россию. Вестник Народно-трудового Союза российских солидаристов. № 6(338) 1997.
Кашкин Иван. Джеффри Чосер. В кн.: Джеффри Чосер, Кентерберийские рассказы. М., 1996.
Ключевский В.О. Курс русской истории. Т. 2. М., 1988.
Ключевский В.О. Сказания иностранцев о Московском государстве. М., 1991.
Ключевский В.О. Сочинения в 9 томах. Т. 3, М., 1988.
Коллинс Самюэль. Нынешнее состояние России, изложенное в письме к другу, живущему в Лондоне. М., 1846.
Коринфский А.А. .Народная Русь. М., 1995.
Корсаков Д.А. Воцарение Анны Иоанновны. Казань, 1880.
Костомаров Н.И. Домашняя жизнь и нравы великорусского народа. М., 1993.
Крашенинников Н.А. Угасающая Башкирия. М., 1907.
Крашенинников Степан. Описание земли Камчатки. М.-Л., 1949.
Кривошеина Н.А. Четыре трети нашей жизни. М., 1999.
Крижанич Юрий. Политика. М., 1965.
Леонтович В.В. История либерализма в России 1762 — 1914. М., 1995.
Лизек Адольф. Сказание Адольфа Лизека о посольстве от императора римского Леопольда к великому царю московскому Алексею Михайловичу в 1675 году. СПб, 1837.
Любавский М.К. Обзор истории русской колонизации с древнейших времен и до ХХ века, М., 1996.
Мамлеев Юрий. [Беседа с писателем]. Литературная газета, 28 января 1998.
Маржерет Якоб. Состояние Российской державы и Великого княжества Московского, с присовокуплением известий о достопамятных событиях четырех царствований, с 1590 года по сентябрь 1606 года. М., 1913.
Маркес Габриель Гарсиа. Осень патриарха (роман). (Многочисленные издания).
Махнач В. Россия в ХХ столетии (Диагноз историка культуры). В сб.: Иное. Хрестоматия нового российского самосознания, М., 1995.
Мацкевич Юзеф. О «сказочном» времени. Новый Журнал (Нью Йорк). 1962. № 67.
Мейерберг Августин фон. Путешествие в Московию барона Августина Мейерберга к царю и великому князюАлексею Михайловичу в 1661 году, описанное самим бароном Мейербергом. М., 1874.
Мец Адам. Мусульманский Ренессанс. М., 1973.
Мир в цифрах: обзор по странам. Cпециальное приложение к журналу «Эксперт «, 17 января 2000, №1-2 (214)
Мишле Жюль. Народ. М., 1965.
Набоков Владимир. Дар. (Многочисленные издания).
Набоков Владимир. Другие берега. (Многочисленные издания).
Народное хозяйство СССР в 1990 г. М., 1991.
Некрасов Н. и Станицкий Н. Три страны света [роман]. (Многочисленные издания).
Новый энциклопедический словарь Ф.А. Брокгауза и И.А. Ефрона. Тт. 1 — 29. СПб — Пг., 1911 — 1916.
Олеарий Адам. Описание путешествия в Московию и через Московию в Персию и обратно. СПб,1906.
Очерки русской культуры XVIII века. Ч. 4. М., 1990.
Павел Алеппский. Путешествие антиохийского патриарха Макария в Россию в половине XVII века, описанное его сыном, архидиаконом Павлом Алеппским. Вып. 1 — 5. М., 1896 — 1900.
Павлюченков С.А. Военный коммунизм в России: власть и массы. М., 1997.
Петрей Эрлезунда Петр. История о Великом княжестве Московском, происхождении великих русских князей. Чтения в Обществе истории и древностей российских. Кн.4, 1865, кн. 1 — 3, 1866, кн.2, 1867.
Повесть временных лет. Ч. 1 — 2. М.– Л., 1950.
Преемство. Материалы международной научной конференции «Кризис российской идентичности: причины и пути преодоления «. М., 2000.
Против смертной казни. М., 1907.
Пушкарев С.Г. Cамоуправление и свобода в России. Франкфурт, 1985.
Пушкин Александр. Евгений Онегин. (Многочисленные издания).
Рейтенфельс Яков. Сказания светлейшему герцогу тосканскому Козьме Третьему о Московии. М., 1906.
Российский статистический ежегодник 1996. М., 1997.
Российский статистический ежегодник 1999. М., 2000.
Русская правда. В изд.: Российское законодательство Х — ХХ веков, в 9 тт. Т.1. М., 1984.
Сатаров Г. (отв. редактор). Россия в поисках идеи. Анализ прессы. Изд. Управления делами Президента РФ, [б.м.] 1997.
Семевский В.И. Крестьянский вопрос в России в XVIII и первой половине XIX века. Тт. 1 — 2, СПб, 1888.
Сокольский Л. Рост среднего сословия в России. Одесса, 1907.
Солженицын Александр. Предисловие к серии «Исследования новейшей русской истории «. В кн.: В.В.Леонтович. История либерализма в России 1762 — 1914. М., 1995.
Соловьев С.М. История России с древнейших времен. Кн. III, М.,1960.
«Стоглав». В изд.: Российское законодательство Х — ХХ веков, в 9 тт. Т.3. М., 1985.
Сэй Сёнагон. Записки у изголовья. М., 1975.
Терещенко Александр. Быт русского народа. Ч. I. СПб, 1848.
Тишков Валерий. Готовы ли мы к переписи населения? В России нет демографической катастрофы, а есть плохие демографы и недостоверная статистика. Независимая газета. 10 октября 2000.
Тишков Валерий. Мы стали жить лучше. Независимая газета, приложение «НГ сценарии « № 1, 12 января 2000.
Тоддес Евгений. В ответ Стивену Коэну, Русская мысль, 30 января 1997.
Толстой Лев. Власть тьмы (многочисленные издания).
Толстой Лев. Записная книжка №4. Полное собрание сочинений в 90 тт. Т.48. М.-Л., 1952.
Тревельян Дж. Социальная история Англии. М., 1959.
Трифонов Юрий. Нетерпение [роман]. (Многочисленные издания).
Тростников Виктор. Бог в русской истории (в печати).
Тэн Ипполит. Старый порядок. СПб, 1907.
Ульянов Николай. Замолчанный Маркс. Франкфурт, 1969.
Федотов Г.П. Судьба и грехи России. Тт. 1-2. СПб, 1991-92.
Ферро Марк. Как рассказывают историю детям в разных странах мира. М., 1992.
Флетчер Джильс. О Государстве Русском. СПб, 1906.
Фуко Мишель, Надзирать и наказывать, М., 1999.
Чичерин Б.Н. О народном представительстве. М., 1899.
Чудакова Мариэтта. Осенние споры о войне и мире, а также некоторые идейные перспективы. Грани, № 182, 1996.
Чугунов Т.К. Деревня на Голгофе. Мюнхен, 1968.
Швидковский Дмитрий и Шорбан Екатерина. Московские особняки. М., 1997.
Шелленберг В. Мемуары. М., 1991.
Шмелев Иван. Лето Господне. (Многочисленные издания).
Энциклопедический словарь Русского библиографического института Гранат. Тт. 1 — 55, 57, 58, доп. т. 1. М., 1910 — 1948.
Энциклопедический словарь Ф.А.Брокгауза и И.А.Ефрона. Тт. 1 — 82, доп. тт. 1 — 4. СПб, 1890 — 1907.
Янов Александр. Российские либералы против русской истории. Дружба народов. № 11, 1996.
Blair Tony. [Речь 29 декабря 1999 года ]. The Independent. December 30. 1999.
Casanova Giovanni. Istoria delle turbulenze della Polonia dalla morte di Elisabet Petrowna fino alla pace fra la Russia e la Porta Ottomana. Graz, 1774.
Cobbett William. The History of the Protestant Reformation in England. London. 1980.
Coxe W. Travels in Poland, Russia, Sweden, and Denmark. London, 1784.
De Lagarde Paul. Deutsche Schriften. Leipzig 1905.
Doré Gustave. Histoire de la Sainte Russie. Paris, 1854
Fischer A. Grundriss der sozialen Hygiene. Karlsruhe, 1925.
Gautier Théophile. Voyage en Russie. Paris, 1867.
Gordon Patrick. Passages from the Diary of General Patrick Gordon of Auchleuchries (1635 — 1699). London, 1859.
Keennan E.L. On Certain Mythical Beliefs and Russian Behaviors. The Legacy of History in Russia and the New States of Eurasia. London, 1994.
Kennedy Paul. The Rise and the Fall of the Great Powers. London, 1988.
Koestler Arthur. The Thirteenth Tribe. London, 1976.
Linz Juan J. The Breakdown of Democratic Regimes. Baltimore/London, 1979.
Maréchal S. Histoire de la Russie réduite aux seuls faits importants. Paris, 1802.
Massie Suzanne. The Land of the Firebird. The Beauty of Old Russia. New York, 1980.
Masson Charles F.Ph. Memoires secrets sur la Russie, et particulièrement sur la fin du regne de Catherine II, et le commencement de celui de Paul I. Paris, 1802.
Michelet Jules. La Pologne Martyre. Paris, 1863.
Pollard A.F. The Evolution of the Parliament. London, 1964
Schweinitz Lotar von. Denkwurdigkeiten. Band II. Berlin, 1927.
Seton-Watson Hugh. The New Imperialism. London, 1961.
Sismondi Jean Charles Leonard Simonde de. Etudes d’économie politique. Paris, 1837.
Stannard David E. American Holocaust: the Conquest of the New World. Oxford (Сonnecticut), 1993.
Szamueli T. The Russian Tradition. London, 1976.
Treisman Daniel. Blaming Russia First. Foreign Affairs, Nov-Dec, 2000.
Trevelyan George M. Autobiography and other essays. London, 1949.
Trevelyan George M. Clio, a Muse. London, 1913.
Veber Eugene. From Ordure to Order. The New Republic. July 1, 1991; русский перевод: Интеллектуальный форум, № 1, 2000.
Williams Neville. Chronology of the Modern World 1763 — 1965. Penguin Books, 1975.
Wittfogel K.A. Oriental Despotism. New Haven, 1957.