Geum.ru

Строчки из жизни

Вид материалаКнига

Содержание


Послесловие к главе viii-й
Подобный материал:
1   ...   6   7   8   9   10   11   12   13   ...   21

ПОСЛЕСЛОВИЕ К ГЛАВЕ VIII-Й


Первым критиком этих моих записок – и как раз главы об Александре Басюке – стала Анна Яковлевна Фишелева – бывшая харьковчанка, живущая с недавних пор в Израиле и здесь раскрывшаяся (в том числе и мне) как оригинальный и тонкий поэт. Привожу без комментариев (приберегая самые необходимые на потом!) ее возражения в моей записи:

«– Об Алике вы написали слишком жестоко и, местами, несправедливо. Он не был трусом: очертя голову, без малейшего страха ввязывался в драку, а то, что он дважды отступил перед вашим бурным возмущением (один раз – его сальностями по адресу Марлены, второй – его рассказами о том, как уголовники терзали вашего папу) объясняется не малодушием Алика, а, скорее всего, его деликатностью: он понял, что вам больно это слушать... Моя младшая сестра была его ученицей в той самой школе, о которой вы пишете, и она до сих пор в восторге от его уроков – думаю, что именно его влияние отразилось в таком редком для провинциальной школы факте: из 38 выпускников 36 поступили тогда по конкурсу в вузы – так имеет ли значение то, что он отступал от утвержденной программы?! И не такие уж богатые люди были его родители: отец – хозяйственник, мать – врач, они много работали, вечно были заняты и, возможно, в самом деле не уделили воспитанию сына необходимого внимания. Мать Алика мне рассказывала: однажды она подобрала с улицы буквально пропадавшую от нужды барышню из «бывших», и та стала в их доме няней-воспитательницей для Алика. Вот она-то и распустила его еще в детстве... Да, Алик, действительно, стал к концу жизни беспутным гулякой. Но он был добр от природы, а Бориса Чичибабина очень любил и высоко ценил. Он нас и познакомил с Борисом Чичибабиным, – меня и мужа. Более того, где-то в конце 50-х или начале 60-х мы присутствовали при разговоре Алика с гостившим тогда в Харькове поэтом Григорием Поженяном. На правах старого знакомого Алик просил Поженяна оказать помощь Чичибабину в опубликовании его стихов. «Ты знаешь, какой это талант?! – восклицал он и с восторгом цитировал стихи Бориса. Поженян сказал, что готов показать эти стихи Вере Инбер – только срочно, к его отъезду, надо их отпечатать на машинке. Мы в этом Алику помогли, – «потребовав» взамен по одному экземпляру машинописи. Вскоре пришел восторженный отзыв Инбер – она давала стихам Чичибабина самую высокую оценку31. Возможно, в появлении первых публикаций его в журналах и первой (московской) книжки есть и ее заслуга, – а, тем самым, и Поженяна, и Басюка. То, что Алик умел и любил приврать – чистая правда, но насчет «личинки», каким-то образом попавшей в глаз и вызвавшей необходимость операции – это тоже чистая правда. Стоит еще сказать, что Алик, попав в тюрьму, никого за собою туда не потянул, никого не оговорил».

Глубоко благодарен А.Я. Фишелевой за ее замечания и сообщение. Позволю себе лишь возразить, что гадости говорить брату о сестре или расписывать сыну, как мучали отца – вряд ли было следствием деликатности... Отступление от школьных программ или игра учителя в футбол со своими учениками никогда не были, в моем представлении, «криминалом» – но были таковыми в глазах начальства, и я привел эти примеры лишь как свидетельства неординарности Басюка. Но что правда, то правда: в моем наброске характера Алика (как и остальных «героев» моего повествования, как и центрального их персонажа – самого Б. Чичибабина) могли проявиться – а точнее, не могли не проявиться! – мои личные оценки, мое личное отношение, – увы! возможно, и несправедливое. Это неизбежная особенность мемуаров как жанра, их слабая – а вместе с тем и сильная сторона. И на всевозможные впредь упреки такого рода могу от души ответить лишь призывом:

– Господа! Пишите мемуары!

* * *

Но замечания Анны Яковлевны оказались полезны еще и тем, что заставили меня вспомнить об упущении: среди окружения Бориса я не упомянул ни о ней, ни о ее покойном муже, Борисе Васильевиче Сухорукове. В их доме Чичибабин бывал не раз и с большой теплотой был принят, получил духовную поддержку, читал свои стихи.

Б.Сухоруков был фигурой яркой и хорошо известной читающему Харькову. По полумистическому совпадению обстоятельств, с ним и его семьей переплелась жизнь моей сестры и ее сына. До войны, в пионерлагере, он был пионервожатым ее отряда. Потом в его жизни был фронт, ранения, он окончил юридический институт, но с юриспруденцией распрощался при обстоятельствах неординарных: свою едва ли не первую защитительную речь произнес... в стихах! Стихи он писал еще на фронте, а литературную деятельность продолжил как корреспондент «Комсомольской правды». Много лет Б.В. Сухоруков проработал потом в крупнейшей харьковской научной библиотеке имени Короленко – на очень скромной, но и довольно видной должности методиста. Вел активную просветительную деятельность читая лекции; между прочим, руководил литературным кружком в одном из четырех заводских клубов того предприятия, на котором я работал – также руководя одной из литературных студий (на этой почве мы и познакомились). Потом Марленин сын женился на его дочери – мы собрались у сестры за общим столом уже как родня... За этим же столом они потом вновь встретились и с Борисом Чичибабиным – помню, как «по кругу» каждый из них читал свои стихи... Сборник стихов Б. Сухорукова недавно издала в Израиле его вдова.

Не могу удержаться и не привести здесь шутку известного харьковского острослова А. Хазина – того самого, которого сталинский «идеолог» Жданов обозвал «пошляком». Сухоруков был человек совершенно русский, но, как многие русские интеллигенты, порою разительно смахивал на еврея. Хазин об этом сказал так:

– Сухоруков спереди похож на организатора еврейского погрома, а сзади – на его жертву...

Излишне говорить, что добротно, истинно интеллигентному Борису Васильевичу антисемитизм был столь же чужд и ненавистен, как и Борису Алексеевичу. Оба были женаты на еврейках и при известном повороте обстоятельств могли очутиться в Израиле. Когда я думаю об их собратьях (и «со-сестрах!»), с которыми это «таки да» случилось, мне вчуже становится стыдно за тех чересчур ревнивых «патриотов» Израиля, которые, вопреки «Закону о Возвращении», готовы сделать (а иногда и делают!) их жизнь здесь несносной и оскорбительной...