Geum.ru

Книга на сайте

Вид материалаКнига

Содержание


Г. М. Корниенко.
Подобный материал:
1   ...   4   5   6   7   8   9   10   11   ...   17

Г. М. Корниенко. В русском тексте Совместного заявления принципиально важная формулировка об обязательстве сторон «соблюдать Договор по ПРО в том виде, как он был подписан в 1972 году, в процессе осуществления исследований, разработок и испытания, которые разрешаются по Договору по ПРО», действительно давала основание для нужного нам понимания, поскольку слова «испытания, которые разрешаются» можно было толковать как означающие только те испытания, которые разрешаются по Договору по ПРО, и тем самым как исключающие возможность проведения противоречащих этому договору испытаний в рамках программы СОИ.

Однако американцы не только воспротивились включению слова «те» в русский текст, что сделало бы однозначно ясным смысл этого положения, но сформулировали эту часть фразы в английском тексте таким образом, что грамматически точный перевод ее на русский язык должен был бы звучать не «испытания, которые разрешаются по Договору по ПРО», а «испытания, каковые разрешаются по Договору по ПРО». Иными словами, по-английски получилось, будто любые испытания как таковые, то есть и в рамках программы СОИ, разрешаются Договором по ПРО.

Этой хитрости Шульца и Нитце, естественно, не могли заметить ни М.С.Горбачев, ни Э.А.Шеварднадзе, ни С. Ф. Ахромеев, не владеющие английским языком, а те советские участники переговоров, которые были обязаны проследить за аутентичностью русского и английского текстов, то ли действительно тоже не заметили ее, то ли сделали вид, что не заметили, ради благополучного завершения встречи. [146]

Однако хитрость Шульца и Нитце оказалась шитой белыми нитками: как только Рейган, основываясь на английском тексте упомянутой формулировки, заявил, будто М. С. Горбачев согласился в Вашингтоне с «широким» толкованием Договора по ПРО и тем самым сняты разногласия по вопросу о СОИ, со стороны М. С. Горбачева, естественно, последовало опровержение таких утверждений (в его выступлении по советскому телевидению 14 декабря 1987 г.). И на возобновившихся вскоре переговорах в Женеве снова возник тупик в этом вопросе.

Строуб Тэлбот справедливо писал в этой связи:

«Хотя, казалось, благодаря хитроумной уловке Шульцу и Нитце удалось исполнить хореографический менуэт для двух лидеров на встрече в верхах, это изящество вновь оборачивалось тупиком»{20} .

По свидетельству того же Тэлбота, тогдашний председатель Объединенного комитета начальников штабов США адмирал Крау вполне резонно «рассматривал эту загадочную, но критически важную фразу насчет СОИ и Договора по ПРО как уловку, пригодную, возможно, в качестве операции по взаимному спасению лица во время самой встречи в верхах, но не в качестве основы для возможного договора по контролю над вооружениями, который оказал бы сдерживающее воздействие на американские военные программы».

На совещании со своими сотрудниками Крау предостерег, что было бы «безумием» делать эту формулировку из коммюнике «основой договора по вопросам обороны и
космоса»{21}.

На мой взгляд, столь двусмысленный итог вашингтонской встречи 1987 года, что касается Договора по ПРО и в той мере, в какой стороны сознательно пошли на эту двусмысленность (оставляя на совести американцев их лингвистические изощрения), отчасти объяснялся тем, что позиции советского лидера на этой встрече были несколько ослаблены следующим эпизодом на заключительном этапе ее подготовки. Когда госсекретарь Шульц приехал в Москву в конце октября для завершения подготовки к декабрьской встрече в верхах, советская сторона в порядке нажима поставила под сомнение целесообразность поездки М. С. Горбачева в Вашингтон, если дело ограничится подписанием там только Договора по РСМД без одновременного согласования хотя бы «рамочной» договоренности по вопросам СНВ и Договора по ПРО, то есть фактически была предпринята попытка восстановить увязку между этими проблемами. [147]

Хотя Рейган по своим соображениям был заинтересован в намеченной встрече, но не настолько, чтобы ради нее делать серьезные уступки по существу проблем, — такое вообще не в правилах американцев. Поэтому Шульц уехал из Москвы, так и не условившись о сроках встречи в верхах.

Однако буквально по пятам Шульца в Вашингтон для спасения встречи направился Э. А. Шеварднадзе. Такие зигзаги отнюдь не помогали нахождению приемлемых для СССР решений в оставшийся до встречи период и на самой встрече. Скорее наоборот.

В любом случае, поскольку на вашингтонской встрече не удалось достичь ясного принципиального взаимопонимания о судьбе Договора по ПРО, рассчитывать на скорое достижение договоренности по данной проблеме и соответственно на скорое заключение договора о так называемом 50-процентном сокращении стратегических наступательных вооружений собственно говоря не было никаких оснований. Поэтому не мог не вызвать удивления оптимизм министра иностранных дел Э. А. Шеварднадзе относительно возможности подписания этого договора уже во время визита президента Рейгана в Москву весной 1988 года, хотя, как теперь известно, для его выработки потребовалось еще более трех лет.

Предпринимались даже попытки подвести теоретическую базу под стремление выдавать желаемое за действительное. Так, на брифинге в МИД СССР 29 марта 1988 г. в ответ на вопросы журналистов, на чем основываются оптимистические заявления о возможности скорого заключения договора о сокращении СНВ, тогдашний главный споуксмен министра вполне серьезно заявил: «В такого рода ситуациях оптимизм — вещь хорошая. Он приводит в действие механизм самоисполняющегося предсказания...»{22}.

Над подобными «самоисполняющимися предсказаниями» можно было бы, конечно, просто посмеяться, если бы речь шла не о столь серьезных вещах. [148]

В течение 1987 года не удалось, к сожалению, достичь реального прогресса и в деле прекращения испытаний ядерного оружия. Правда, в ходе встречи министров иностранных дел СССР и США в сентябре была достигнута договоренность начать до конца года «полномасштабные переговоры» по вопросам, связанным с прекращением испытаний ядерного оружия.

Однако столь громкое название этих переговоров было обманчивым. На деле, как и надо было ожидать, они свелись к многолетним дискуссиям относительно ратификации подписанных еще в 1974–1976 годах советско-американских договоров о пороговом ограничении подземных ядерных испытаний и о ядерных взрывах в мирных целях. Эти договоры выполнялись обеими сторонами и не будучи ратифицированными, поэтому такого уж большого самостоятельного значения вопрос о их ратификации не имел. Другое дело, если бы обе стороны рассматривали этот акт как промежуточный шаг к последующему прекращению всех ядерных испытаний.

В условиях же, когда американская сторона и не помышляла об этом, объявление о начале советско-американских «полномасштабных переговоров» фактически лишь «выпустило пар из котла». Если перед этим борьба за полное запрещение ядерных испытаний достигла в мире высокого накала, то появившаяся надежда на советско-американские «полномасштабные переговоры» при всей ее иллюзорности привела к затуханию на несколько лет этой борьбы, что и требовалось Соединенным Штатам.

Далеко не гладко и гораздо медленнее, чем хотелось бы, продвигались вперед и поиски решений, которые обеспечили бы вывод советского воинского контингента из Афганистана.

Как уже говорилось в главе II, принципиальная установка Горбачева на вывод войск определилась еще в 1985 году, вскоре после его прихода к руководству партией и государством. Но при всей важности правильной, принципиальной установки в такого рода вопросах для ее претворения в жизнь требовались не менее правильные, скоординированные усилия многих ведомств и людей, а обеспечить это на практике оказалось отнюдь не простым делом. [149]

Многое здесь упиралось в то, что при решении вопроса о выводе советских войск из Афганистана, против чего к этому времени прямо возражать никто не решался, требовалось ответить и на более широкий вопрос: каким мы хотим оставить Афганистан после вывода советских войск? А поскольку в этом — действительно небезразличном для Советского Союза — вопросе необходимого единства мнений и действий не было, то объективно это вело к затяжке и с выводом войск.

Во что выливалось отсутствие полного единства мнений по вопросу о будущем Афганистана, можно судить по следующим примерам.

Сообщая Наджибулле в декабре 1986 года о твердом решении советского руководства вывести войска из Афганистана в течение не более полутора-двух лет и ориентируя его в этой связи на форсированное осуществление политики национального примирения, М. С. Горбачев подчеркивал необходимость того, чтобы эта политика распространялась не просто на консервативные силы, но и на тех, кто с оружием в руках борется против властей.

Однако с благословения других советских представителей Наджибулла еще долго продолжал делать заявления такого рода: «Когда мы говорим о национальном примирении, мы имеем в виду, что на компромисс надо идти с теми, кто не выступает с противоположных позиций по отношению к НДПА». Ясно, что подобные разночтения, отражающие различия во мнениях советских руководителей по столь принципиальному вопросу, не могли содействовать национальному примирению.

Если М. С. Горбачев говорил, что ради национального примирения НДПА придется поделиться с другими политическими силами как минимум половиной реальной власти, то в последующих беседах Шеварднадзе с Наджибуллой эта мысль выхолащивалась, превращаясь в рекомендацию передать оппозиции половину не реальной власти, а министерских портфелей, к тому же полупустых, а то и совсем пустых, специально изготовленных для этой цели. Понятно, что очередь за такими портфелями не выстроилась; при таком подходе шансов на создание действительно коалиционного правительства не появилось.

Поддержав в конечном счете идею избрания Наджибуллы на пост президента Афганистана, М. С. Горбачев внушал Наджибулле мысль о важности того, чтобы само избрание его президентом было результатом компромисса и что для этого ему следует выступать в качестве национального лидера, а не руководителя НДПА. [150] Однако опять-таки с благословения других наших товарищей Наджибулла незадолго до Лойа Джирги, созванной с этой целью в конце 1987 года, заявил, что считает «разумным решение о том, чтобы НДПА оставила за собой пост президента».

Внушая вновь Наджибулле мысль о важности того, чтобы Лойа Джирга отражала весь спектр политических сил Афганистана, М. С. Горбачев прямо спрашивал его, правильно ли он понимает Наджибуллу, что на Джирге будет выдвинуто 3–4 кандидата и в их числе он сам? На это последовал ответ: «Да, именно так». Однако после бесед с другими советскими представителями, опираясь на их разъяснения, афганский руководитель истолковал дело так, будто М. С. Горбачев вел речь не о необходимости того, чтобы кроме него баллотировались и другие кандидаты в президенты, а о желательности, чтобы его кандидатура была выдвинута не только НДПА, но еще какими-то организациями. К этому и свелось дело.

Такой разнобой в беседах советских руководителей с Наджибуллой по вопросам, связанным с будущим Афганистана, конечно, не способствовал скорейшему началу вывода оттуда советских войск.

Правда, поскольку вопрос об их выводе решался в рамках более широкого политического урегулирования, которое было предметом афгано-пакистанских переговоров под эгидой ООН при косвенном участии СССР и США, то не все здесь зависело от Москвы. А в Вашингтоне только после советско-американской встречи на высшем уровне, состоявшейся в Женеве в конце 1985 года, постепенно стали набирать силу так называемые «улаживатели» («dealers»), готовые способствовать выводу советских войск из Афганистана в рамках более широкого улучшения отношений между США и СССР.

Но окончательно они взяли верх над «кровопускателями» («bleeders»), которые считали выгодным для Запада удерживать советские войска там как можно дольше, только после вашингтонской встречи в верхах, состоявшейся в декабре 1987 года.

С того времени и начался заключительный этап интенсивной дипломатической и политической деятельности, обеспечившей подписание в апреле 1988 года женевских соглашений по Афганистану, что и позволило наконец вывести из этой страны советские войска. Об этом этапе, тоже сопряженном с немалыми сложностями, речь пойдет в следующей главе. [151]

В предыдущих и в последующих главах мы рассказываем о военной политике и связанной с ней области внешней политики.

В то же время мы не можем совсем не касаться перестроечных процессов внутри нашей страны, в том числе хода демократизации и гласности.

Во-первых, потому, что демократизация и гласность стали главным средством, при помощи которого руководство КПСС и государства пыталось решать по существу все основные проблемы перестройки. Будучи ее активными сторонниками и участниками, мы, естественно, не можем обойти этот коренной вопрос.

Во-вторых, потому, что по мере продвижения перестройки вперед демократизация и гласность, а точнее, развернувшиеся под их прикрытием разрушительные процессы и идеологическая война против КПСС стали оказывать все большее влияние на внешнюю и военную политику.

Кроме того, трудно судить об основных проблемах, о которых идет речь в последующих главах книги, без учета особенностей появления и развития в нашей стране демократизации и гласности и сопутствующих им совершенно новых явлений в нашей жизни.

Как практически все советские граждане, мы оба положительно восприняли первые дуновения демократии и гласности.

До перестройки мы занимали достаточно высокое служебное положение и пользовались доверием со стороны руководства государства. Тем не менее и мы были крайне ограничены в публичном изложении своих взглядов. Практически каждое наше выступление в печати или на телевидении, на пресс-конференции подлежало согласованию и одобрению ЦК КПСС или работниками его аппарата.

Среди рядовых работников и низшего звена руководства аппарата ЦК находились такие ретивые деятели, которые редактировали тексты наших выступлений, будучи при этом гораздо менее подготовленными в деловом отношении.

Больше всего от этого страдало дело. Было нелегко оперативно изложить в печати или на телевидении свою позицию по вновь возникшей военно-политической проблеме, ответить на выступление того или иного лидера или военного руководителя Запада. Связь со средствами массовой информации была очень затруднена.

Для людей других профессий, особенно деятелей культуры, положение в этом смысле было еще. более угнетающим. [152]

Начиная с 1986 года многое стало меняться. В средствах массовой информации стали высказываться живые мысли, самостоятельные мнения, независимые суждения. Появились острые критические выступления в адрес отдельных руководителей, партийных органов и ведомств. Под огонь критики попадали крупные недостатки нашей действительности и руководители, которые этого заслужили. В обществе стало свободнее дышать.

Однако через какое-то время, уже в 1986 году, в средствах массовой информации стали появляться сначала изредка, но чем дальше, тем больше и больше, статьи и выступления, не критикующие, а очерняющие и полностью отрицающие социализм, дружбу народов СССР, все прошлое нашего общества и КПСС. С начала 1987 года такие материалы стали публиковаться систематически. Эти отрицательные явления в короткий срок достигли таких размеров, что под угрозой оказались все наши прежние ценности. Основные организмы могучего государства, единого общества и монолитной ранее КПСС начали подвергаться разрушению.

1987 год был третьим годом перестройки. Если в 1985–1986 годах давали себя знать в основном трудности, порожденные годами застоя, то в 1987 году нараставшие трудности были не только следствием прошлого, но и усугублялись ошибками нового руководства. Они стали проявляться в функционировании политической системы, в экономическом развитии и в области национальных отношений.

1987 год был вместе с тем годом 70-летия Октябрьской революции. Это делало для руководства неизбежным подведение итогов, переосмысление со стороны советского народа и КПСС пройденного пути, определение задач хотя бы на ближайший период. Как стало явным впоследствии, эта юбилейная дата заставила работать не только руководство. Она сдерживала до поры политические амбиции противников КПСС и социалистического строя, которые готовились перейти в наступление сразу после празднования этой годовщины. Но их деструктивная работа велась уже с 1986 года. Поэтому в обществе нарастала тревога. Люди ждали, что будет сказано в связи с этим в дни празднования годовщины Октября.

2 ноября 1987 г. на совместном торжественном заседании Центрального Комитета КПСС, Верховного Совета СССР и Верховного Совета РСФСР с докладом «Октябрь и перестройка: революция продолжается» выступил Генеральный секретарь ЦК КПСС М. С. Горбачев. [153] Этот доклад известен. В нем была объективно оценена 70-летняя борьба советского народа за социализм. Взвешенному и справедливому анализу был подвергнут весь путь, который прошли наш народ, КПСС и Советское государство за 70 лет своего развития, рассмотрены трагические для народа события, порожденные культом личности Сталина, и в то же время не забыты наши достижения. Политбюро и ЦК КПСС в целом еще оказались в октябре 1987 года способными к реальной оценке прошлого и сложившейся к тому моменту обстановки. По существу это был последний документ КПСС, где 70-летней истории Советского Союза была дана правдивая оценка.

Авторы и сегодня готовы подписаться под первым разделом этого доклада «Путь Октября — путь первопроходцев». Не вызывали больших возражений основные положения второго и третьего разделов доклада о начале перестройки внутри страны и внешнеполитической деятельности нашего государства. И большинство советских людей, коммунистов надеялись, что откровенность и ясность оценок прошлого, постановка задач на ближайшее будущее помогут переломить обстановку к лучшему. В это время еще все структуры власти и партии действовали.

Вышло, однако, все наоборот. Противоречия в руководстве КПСС и государства назревали и нарастали. К концу 1987 года единство в нем уже было далеко не такое, как ранее. Большая часть членов Политбюро ЦК КПСС (А. А. Громыко, Л. Н. Зайков, В. И. Никонов, М. С. Соломенцев, Н. Н. Слюньков, Г. И. Разумовский) следовала за М. С. Горбачевым, не претендуя на какую-то свою роль. Другие члены Политбюро (А. Н. Яковлев, Э. А. Шеварднадзе, Б. Н. Ельцин) уже тогда по существу стояли правее М. С. Горбачева, а по многим вопросам занимали вообще антисоциалистические позиции. Члены Политбюро, стоявшие на принципиальных позициях, которых все больше тревожила проводимая в то время политика (Е. К. Лигачев, Н. И. Рыжков, В. И. Воротников, В. М. Чебриков, В. В. Щербицкий), действовали каждый сам по себе. Для этих людей какая-либо возможность фракционной борьбы была исключена.

Но на заседаниях Политбюро, а иногда и при выступлениях в средствах массовой информации противоречия, возникавшие между этими деятелями и Горбачевым, а особенно между ними, с одной стороны, и Яковлевым, Шеварднадзе и Ельциным — с другой, проглядывались все явственнее. Авторы не могли не заметить различий во взглядах этих людей при рассмотрении вопросов и на Политбюро. [154]

Впервые открыто противоречия проявились на Пленуме ЦК КПСС перед 70-й годовщиной Октября. На нем с особой оценкой хода перестройки выступил Б. Н. Ельцин. Расслоение происходило и в ЦК КПСС, с той только разницей, что в Центральном Комитете большинство тогда принадлежало коммунистам, стоящим на принципиальных позициях. Однако (как это ни горько, но нужно признать) ЦК КПСС послушно следовал за Политбюро ЦК КПСС. Правда, отдельные и очень резкие критические выступления на Пленумах были, но М. С. Горбачев их умело нейтрализовал.

Таким образом, есть все основания говорить о том, что 1987 годом заканчивалось единство в Политбюро, ЦК КПСС и в партии в целом как в оценке перестроечных процессов, так и в практической работе по их реализации. Но то, что произошло в начале 1988 года, и для авторов оказалось неожиданным. Печать и телевидение обрушили на народ лавину антисоветских и антисоциалистических материалов. Большая часть газет и журналов, а также экранного времени на телевидении была заполнена материалами с озлобленной и часто лживой критикой прошлого Советского Союза и КПСС. Критика культа личности Сталина теперь носила совсем другой характер, чем в упомянутом докладе М. С. Горбачева от 2 ноября 1987 г. В печать и на телевидение ворвалась всесокрушающая пропагандистская лавина, которая под видом критики сталинизма смешивала с грязью всю 70-летнюю историю Советского Союза. Примечательно, что и руководство идеологической работой, а следовательно, и средствами массовой информации перешло от Е. К. Лигачева к А. Н. Яковлеву. Оглядываясь назад, сегодня ясно видно, что в 1988 году КПСС — от Центрального Комитета до рядового коммуниста — растерялась. Авторы в числе других просто не понимали, что происходит. Ведь атаку на КПСС вели люди с партийными билетами в кармане. Среди них было немало членов ЦК КПСС и, как тогда было принято говорить, «бывших ответственных работников» из аппарата ЦК партии (Ю. Н. Афанасьев, Ф. М. Бурлацкий и немало других). Явственно проглядывалось, что А. Н. Яковлев их поддерживает. [155]

На этой мутной антисоветской и антисоциалистической волне поднялись такие воинствующие органы печати, как «Огонек» (В. Коротич), «Московские новости» (Е. Яковлев), «Аргументы и факты» (В. Старков), а позже и «Комсомольская правда». Как теперь все больше выясняется, действительным организатором всей этой кампании был бывший член Политбюро и секретарь ЦК КПСС А. Н. Яковлев. Наверное, в будущем его роль в организации этой кампании, направленной против КПСС и социалистического строя, будет раскрыта более подробно. Но многое ясно и сегодня. Из анализа выступлений А. Н. Яковлева в 1986–1990 годах в средствах массовой информации, из его практической работы в те годы обнаруживается (а несколько позже он заявил об этом сам), что он не видел в КПСС и советском обществе 30–70-х годов ничего светлого и положительного. Он видел в том времени только лагеря, жертвы в этих лагерях, тюремщиков и фактических или моральных пособников этих тюремщиков. До поры он об этом говорил общими фразами, завуалированно, но те, кого он организовывал для антипартийной кампании, не стеснялись в выражениях. У него не находилось в эти годы слов для положительной оценки труда и борьбы тех, кто осуществлял индустриализацию страны и превратил нашу страну в великую индустриальную державу; для тех, кто разгромил немецко-фашистскую Германию и ценой огромных жертв завоевал победу. Мы тоже не сразу разобрались в роли Яковлева, в том, что именно он является теоретиком и организатором антисоветизма в годы перестройки.

Вся эта антисоветская и антисоциалистическая пропаганда, вырвавшаяся, как казалось, непонятно откуда, несколько месяцев практически не встречала сопротивления. КПСС зашаталась. Попытки отдельных газет («Правда», «Советская Россия», «Красная Звезда» и др.) ответить на клевету поддержки в Центральном Комитете партии не встречали, а иногда даже пресекались. Исподволь развертывалась и наращивалась пропаганда, направленная против Вооруженных Сил СССР.

Обоим авторам в 1987 году было уже за 60 лет. За их плечами были Великая Отечественная война, десятилетия политической, в том числе идеологической, борьбы за идеалы социализма, хотя они никогда не закрывали глаза на его деформации. Видели они всякие антисоветские и антисоциалистические кампании. Но чтобы руководящие работники КПСС, руководители партийной печати и телевидения распространяли клевету на партию, измышления на социализм, а Политбюро ЦК КПСС при этом молчало и бездействовало, такого еще не было. [156] Доходило дело до того, что партийное руководство мешало тем, кто стремился защитить КПСС. С таким положением наша партия за всю ее историю столкнулась впервые.

И хотя в руководстве партии в центре и на местах оставалось немало людей достаточно опытных и принципиальных, им многое в обстановке было неясно. Просветление и отрезвление наступали постепенно.

По каким направлениям велись атаки на социализм и единство нашего Отечества?

Во-первых, очернялись вся Коммунистическая партия в целом, ее прошлое и настоящее, она изображалась как антинародная сила, приведшая страну к катастрофе. Между КПСС и сталинизмом ставился знак равенства. Как политическая сила партия чернилась начиная с ее зарождения — со второго съезда РСДРП. Особенно извращалась история партии в октябрьский и послеоктябрьский периоды. Начались атаки на В. И. Ленина.

Одновременно с демонтажем командно-административной системы (как и насколько быстро ее нужно было демонтировать — это вопрос особый) под предлогом борьбы с так называемой партократией начались атаки на руководство КПСС как в центре, так и на местах. Из состава ЦК республик, бюро краев и областей, наряду с теми, от кого было нужно действительно освободиться, подвергались очернительству и были освобождены от обязанностей сотни крупных честных и принципиальных руководителей-коммунистов. Широкие масштабы приняло шельмование партийных руководителей. При этом они не получали должной помощи из центра. Наоборот, они снимались с должностей с молчаливого одобрения центра, под крики, улюлюканье и свист на митингах. И было очень странно видеть, как Политбюро ЦК КПСС оставалось в стороне от этих процессов, оставляя без помощи свои испытанные кадры.

Во-вторых, путем разнузданной демагогии чернились и шельмовались целые поколения советского народа. Наиболее оголтелым нападкам подвергалось поколение, вынесшее на своих плечах гражданскую войну, индустриализацию и коллективизацию — при всех их издержках и перегибах обеспечившее на деле установление дружественных отношений между народами нашей страны; чьим трудом, потом и кровью Советский Союз был превращен в великую индустриальную державу.

Не менее злобной клевете подвергались поколения, победившие в Великой Отечественной войне, разгромившие фашистскую Германию и заплатившие за победу над фашизмом десятками миллионов жизней. [157]

Все эти люди, отдавшие Родине свои жизни, многие десятки лет самоотверженного труда и борьбы, объявлялись серой, безликой массой, покорно следовавшей за Сталиным.

Нагло и нахраписто отрицалось совершенно очевидное, бывшее в памяти миллионов еще живых людей, — их самоотверженный труд для построения социалистического общества, их честь и героизм, их собственный вклад в победу над фашистами для утверждения независимости своей Родины. Истинные герои Отечества срамились и позорились; предатели и изменники возводились на пьедестал. Как мы поняли позже, удивляться этому не приходилось. В первую очередь компрометации подвергались те слои народа, которые были наиболее привержены социалистическим идеалам. Особенно преуспевал в этом журнал «Огонек», а А. Н. Яковлев выступал при этом с теоретическим обоснованием происходящего.

В-третьих, не давалось никакого отпора начавшим к тому времени проявлять себя национализму и сепаратизму. Наиболее активно еще с 1986 года этот процесс проходил в Прибалтийских республиках. Конечно, процесс был сложен и неоднозначен. Имели место одновременно как рост национального самосознания, стремление к большей экономической и политической самостоятельности, к развитию национальной культуры, так и национализм и сепаратизм. Должному анализу в Политбюро эти процессы подвергнуты не были. Кое-кто просто закрывал глаза на все происходившее в Прибалтике, а кое-кто объявлял все это положительным явлением. Особенно в этом преуспел опять-таки А. Н. Яковлев, который, будучи по поручению Политбюро ЦК КПСС в Литве, одобрил явно сепаратистские и националистические действия руководства Компартии Литвы и даже Народного фронта («Саюдиса»). Именно с его подачи подобная деятельность народных фронтов по всей стране получила одобрение Политбюро ЦК КПСС.

Бурно разрастался, в немалой степени из-за того, что руководство страны не дало ему принципиальной оценки и не определило по отношению к нему свою позицию, старый спор между Арменией и Азербайджаном из-за Нагорного Карабаха. Он разросся, по существу, в вооруженный конфликт, до сих пор дестабилизирующий обстановку в стране. Практически весь 1988 год националисты и сепаратисты совершенно безнаказанно действовали под прикрытием того, что имеет место только процесс роста самосознания народа. [158]

Вместе с тем, самой КПСС было признано (в принципе правильно), что одной из основных причин застоя в экономике было централизованное управление ею. Это управление осуществлялось командно-административной системой. Основой этой системы являлись партийные органы. Через нее КПСС осуществляла практическое руководство экономикой страны. Жизнь доказала: то, что было раньше эффективным, теперь устарело. То, что раньше обеспечивало концентрацию усилий на главных направлениях, сегодня стало непреодолимой преградой прогрессу.

Не являясь специалистами, мы не можем дать полную и глубокую оценку того, насколько обоснованной была такая крутая ломка существующей системы управления экономикой страны в то время, когда взамен никакой другой системы создано не было. Однако и нам, неспециалистам, было ясно, что за этой системой стоят практика десятилетий, опытные кадры, огромный потенциал нации. Наивные, недопустимые для руководителей государства надежды на то, что заменой для такой системы управления экономикой в кратчайшие сроки станут созданные в 1989 году в результате выборов советы всех звеньев, естественно, не оправдались. Но ведь это было очевидно и раньше. Во всех звеньях аппарата командно-административной системы работали сотни тысяч крупных и менее крупных, но опытных партийных и хозяйственных руководителей. Они на своих плечах тащили огромный груз ответственности за управление экономикой. Но дело не только в этом. Относительный успех командно-административной системы управления страной (и об этом преднамеренно молчат) обеспечивался в различные годы по-разному. В 20–30-е годы он обеспечивался энтузиазмом народа, десятками миллионов людей, пошедших тогда сознательно на огромные лишения для построения, как они надеялись, в короткие сроки социализма. В 40–50-е годы — в годы войны и восстановления народного хозяйства — он основывался на патриотизме, любви к Родине, национальном достоинстве, вере в то, что страна разгромит фашистов и будет восстановлена собственными усилиями. Так произошло и в действительности. С 60-х годов эти стимулы стали угасать. [159]

Но встает вопрос, а откуда же подобному потенциалу было взяться в 1988–1990 годах? На основе чего он мог вырасти? КПСС подвергалась ударам и разрушению, социализм — очернению, патриотизм — осмеянию. Какие стимулы могли поднять на подвиг сотни тысяч людей, пришедших в советы? При этом они не имели ни опыта работы, ни необходимых знаний, ни соответствующих стимулов к тому, чтобы взвалить на себя ответственность за управление экономикой страны. Кроме того, большинство из них было в тот момент растеряно и дезориентировано.

Разрушение существовавшей системы управления экономикой без замены ее другой реально действующей системой было крупнейшей ошибкой руководства КПСС и государства. Эта ошибка дорого обошлась государству и народу. Деструктивные националистические и антисоциалистические силы получили широкие возможности разрушения целостности страны, деформирования ее экономики.

Перечисленные четыре причины в совокупности породили стремительный рост сепаратизма, анархию в экономике, разрушение вертикальных структур управления ею.

Кто больше всего виноват во всем этом? Видимо, через определенное время это будет тщательно проанализировано и определено. Однако очевидно, что средства массовой информации действовали в разрушительном направлении под руководством членов Политбюро, секретарей ЦК КПСС А. Н. Яковлева и В. А. Медведева. Зловещая роль первого в очернении нашего прошлого и социалистических идеалов и, по крайней мере, беспомощность и бездействие второго в руководстве идеологической работой в 1988–1990 годах очевидны.