Александр Покровский. 72 метра
| Вид материала | Документы |
СодержаниеДоктор ухо А я вам говорю Мой "минск" |
- Во исполнение Федеральных законов от 12. 02. 1998 №28-фз о гражданской обороне\, 203.53kb.
- Тигр 2011 10-11 класс, 209.45kb.
- Александр Юльевич Чепуренко декан факультета социологии ниу вшэ оргкомитет: И. Ф. Девятко,, 361.29kb.
- Согласовано комитет дрэг-рейсинга раф, 335.61kb.
- Покровский Александр Александрович, 35.1kb.
- Решение по жалобе "динамо" объявят позднее, Александр Бобров 6 Экспертно-судейская, 155.59kb.
- Беркон Наталья Александровна референт комитета, Игнатцева Юлия Викторовна советник, 38.02kb.
- Покровский Геннадий Евгеньевич Долгосрочная финансовая политика: Учеб методический, 1034.89kb.
- Айсанов Заурбек Рамазанович, Чучалин Александр Григорьевич, 11. 30-13. 30, Корпус, 22.66kb.
- Матрешки На стуле лежат два сарафана и две косынки. Кто быстрее наденет сарафан и повяжет, 365.49kb.
ДОКТОР УХО- Доктор Ухо... - А что тут удивительного? - выдавил из себя старпом. На подведении итогов обсуждалась фамилия нового корабельного врача, и старпом не упустил возможности высказаться по этому поводу. - Самая медицинская фамилия. Хорошо еще, что не доктор Скелет, Позвоночник или Желудок. Или вот Доктор Печень. А? Как вам, например, доктор Печень? Или прозектор Кишечник, дерматолог Клоака... А еще может быть врач Холера... О, Господи... Тем и закончилось обсуждение, а на следующий день медик Ухо от переживаний по случаю того, что его назначили не в госпиталь, а сразу на вонючее железо, на улице напился и упал с грохотом навзничь. Его дотащили до корабля и бросили в амбулатории. Он пришел в себя и от страха перед случившимся съел пятнадцать таблеток, от которых он проснулся только через две недели. - Ухо! - орал старпом, стоя над усопшим Гиппократом. - Доктор Ухо! А также Скелет! Позвоночник! Желудок! Кишечник и Клоака! Что вы себе позволяете, врач Холера!.. А Я ВАМ ГОВОРЮ,что флот наш не победить! Не придумали еще такого средства. У нас может быть все: корабли гибнут, дохнут, взрываются, горят, тонут, у них отрывает винты, они сталкиваются, и пробоина выворачивает им внутренности, у них лопаются трубопроводы и гидравлика через незначительный свищ под давлением в сто атмосфер превращается в факел, в туман, и в нем все время кто-то бегает и орет, вроде от страха и боли, а на самом деле от нетерпения, от желания помочь, от поиска необходимого решения, от жизни, от силы. Видели бы вы, как они тонут, эти наши корабли! Они тонут, а ты, слава Богу, в стороне, а не там, в кипящей воде, в мешанине, куда летят всякие обломки и разное такое, и что-то все время валится на голову, неукоснительно бомбит. Тогда ты застываешь, если ты все еще в стороне, при наблюдении за столь величественной картиной, и она овладевает тобой целиком, а заодно и твоим воображением, которое рисует черте что, но все это потом - все эти игры воображения, - а пока ты не можешь отвести глаз, ты толчешься где-то рядом, вздрагиваешь тогда, когда вздрагивает и корабль, ты наклоняешься вместе с ним, становишься на попа, погружаешься медленно, а потом переламываешься пополам и падаешь, падаешь и внутри у тебя болит каждая жабра, печенка или же селезенка. Знаете, ведь у нас в отсеке все рядом: и то, что должно взорваться, и то, от чего оно взрывается, а потом что-то пластмассовое выгорает совершенно окончательно совсем, и в отсек пошла, пошла вода - сперва пошла, а затем и поперла. А ты перед всем происходящим такой совершенно незначительный, абсолютно несказанно маленький и невыразительный, и тебе предписано ходить, охраняя все это безобразие, но так, чтоб чего-нибудь не задеть, не коснуться, не дотронуться, не облокотиться, не опереться, а иначе - взрыв и убиение через обгорание и утопление. И так у нас существуют огромными периодами, можно сказать даже годами. И с каждым годом оно - это самое - все более и более готово к воспламенению и погребению. А ты, как какой-то, ей богу, дельфин, помещенный в тесный аквариум, должен умнеть на глазах, приобретая прозорливость и все большую и большую гибкость и проворство, чтоб обходить все эти смертоносные преграды и препятствия. И при этом ты брошен - о тебе не думает никто. Даже не вспоминает. Ты покинут - но все как-то веришь, что не совсем. Ты предан - но все еще любишь своего предателя Опасность - вот от чего работает твой ум. Ты с ней один на один. Десятилетиями. Она нужна тебе. Необходима Чтобы тренировать ту самую изворотливость, без которой ты уже не можешь обойтись. Ты, как кошка, готов в любую секунду упасть на спину и выставить вперед свои цепкие когти. Это потому, что ты моряк, бармалей тебя забодай. И именно поэтому с тобой ничего не может случиться. МОЙ "МИНСК"Я был зачат по будильнику. Точнее, по тому мерзкому звуку, который из него исходил. По нему треснули, он замолчал, движения продолжили и я был зачат, и с тех пор не люблю все металлическое. Исключение составляет большой противолодочный корабль "Минск", который люблю. Не так давно его продали корейцам для организации плавучего борделя. А я до сих пор во сне по нему хожу и слышу голос нашего политолога, капитана третьего ранга Непродыхайло Виктора Анисимовича, который любил выйти на верхнюю палубу, когда солнце, штиль и бирюзовые небеса, вздохнуть со значением и сказать: "Ну и погода! Усраться можно". А потом он обращал свои взоры на меня и говорил: - Усатэнко, молоко матери! Почему не идем на партийное собрание? - Не член партии, товарищ капитан третьего ранга! - Ну и что? Ты же комсомолец! - Уже нет. Выбыл по возрасту. - Так! Шестнадцать торпед с ядерным боезапасом без партийного влияния. Как же это?! Усатэнко! Ведь если что случится, мы же тебя наказать не сможем! Как же на тебя надавить партийным рычагом? После чего он спускался в недра корабля, где страдал. А мы таскали на корабль баб. Потому что уйти на четырнадцать месяцев и не оттрахать половину города-героя Севастополя - это, я вам скажу, непростительное хамство. Но и тут партия была начеку. Открывается дверь каюты, а за ней совершается могучий коитус. - Чем занимаемся? - Да вот... и...бемся, товарищ капитан третьего ранга. - Заканчивайте, товарищи. Заканчивайте и освобождайте помещение. А мне, тайному организатору всего сего безобразия, он говорил: - На корабле бабы. - Да что вы, Виктор Анисимович! - Да, да, и не уговаривайте меня Я же не слепой. Я все знаю. Я не теоретик партийно-политической работы, я практик. Вот, пожалуйста, - подходит к каюте и стучит в нее нашим условным стуком. Из-за двери: - Голос! И зам очень тонко, чтоб не сразу признали: - Танк блоху не давит! Открывается дверь, а за ней две голые задницы - одна прилипла к другой, причем нижняя принадлежит прекрасному полу. - Вот вам пожалуйста! - говорит наш Анисимович, аккуратно притворяя дверь. - Какие вам еще нужны доказательства? Разве что постучать еще куда-нибудь? - стучит. Оттуда: - Сколько вас? - Только раз! - Вы нам знаки подадите? - Слушайте, ежели хотите. - Сымитируйте-ка нам старпома. - Вот вам хер на полвагона. После чего дверь открывается. За ней та же голожопая картина. И так мы с ним ходим довольно долго. Это я, как было отмечено выше, доставил на корабль весь этот злопахучий кордебалет, который мгновенно рассосался по каютам. Когда проходим мимо моей двери, она открывается и из за нее высовываются сразу две очаровательные мордашки. - Сережа, ты еще долго? - Сейчас, - говорю им и поворачиваюсь к замполиту, - Виктор Анисимович, так я пошел? - после чего в ту же секунду исчезаю за дверью, пока он не очнулся. Эх, Виктор Анисимович, где вы теперь и кто слушает вашу политинформацию: - Эхфиопия, можно сказать, с Сомали горшки-то между собой побили? Побили. Ну, а мы, как вы думаете, на чьей стороне? Арифметика проста, товарищи. В Эхфиопии сколько населения? Правильно - тринадцать мильенов. А в Сомали? Только три. Так что ясно должно быть, на чьей мы стороне. Мы всегда на стороне демократического большинства. Он любил самолично объявить по корабельной трансляции художественный фильм. Зайдет в рубку, покажет дежурному знаком - мол, ну-ка давай, и тот ему включит радиовещание: -... и будет демонстрироваться фильм "Двадцать шестого не стрелять!"... А в этот момент дежурный как раз решает проверить оружие, благо что пересменка, передергивает затвор, совершенно позабыв выдернуть магазин. Спуск - выстрел и всеобщее онемение, потом возня и голос: - Уже застрелили... Словом, хороший был корабль. Сколько раз он горел... Он горел, а мы его тушили. А сколько у нас летунов погибло? Только поговорили, он сел в свой самолетосамокат, разгоняется, срывается с палубы и, так и не набрав высоту, падает в море. Погружающийся самолет еще виден сквозь толщу воды, а мы на полном ходу на него наваливаемся. Так что не люблю я ничего металлического. Потом вдовам трудно доказать во всяких там инстанциях, что муж погиб, а не пропал без вести, потому как тела-то не нашли. А нет тела - пенсии нет. Не оформить по нашим законам пенсии без тела, чтоб их зачали по будильнику Так и будет числиться "без вести", |